Сирена 2

Певцу сумерек посвящается

После заседания N- ского мирового съезда (разбиралось дело о скандале с ножевыми ранениями в заведении мадам Шульц) судьи собрались в комнате для совещаний. Покурить, переодеться и разъехаться до следующей встречи.

Председатель съезда Пётр Николаевич, крупной комплекции мужчина с пышными, закрывающими половину щёк баками, сидел за столом и писал своё «особое мнение», возникшее у него в ходе слушания. Участковый судья Милкин, известный своим скептицизмом, неразговорчивостью и умением «по-новому взглянуть на вещи», стоял у окна и бесстрастно смотрел на улицу. Там, стараясь друг другу помочь, забирались в коляску уже ушедшие почётный и другой участковый. Ещё один почётный - грузный господин с гладко выбритым тестообразным лицом сидел на диване, занятый папиросой. Рядом с ним пристроился ещё совсем молодой товарищ прокурора, уставший изображать себя строгим и опытным. Они ждали председателя, чтобы вместе поехать в клуб «развеяться».

Перед почётным, но обращаясь к товарищу прокурора, стоял невысокий и худощавый секретарь съезда Жилин, бледный и такой же затёртый, как его мундир:

- Вот мы сейчас потратили почти четыре часа, исследуя преступление, забыв о главном. О его причинах-с. А это, господа, самое существенное! Это философия и принцип существования. Что, спрошу я вас, является основной пружиной любого действия мужчины? Женщина! Женщины, коим, слава Богу, несть числа. Всё совершается ради них. Как благое, так и законом недозволенное. Кражи, растраты, подлоги, дуэли, драки, убийства и прочие безумства. Только ради обладания. И пусть нам внушают разные физиологи и иные умельцы сочинять сомнительные теории, что соитие человека ничем не отличается от соития собаки или шимпанзе, я с этим не соглашусь! Ибо, лишь человеку дано наслаждаться половыми отправлениями. Именно «наслаждаться», разнообразя формы этого прекрасного занятия. Вы спросите, а музыка, живопись, литература, путешествия? А удовольствие, доставляемое вкусной едой, винами, сигарой? Я отвечу, бесспорно. Но! Это стадия предварительная, это своего рода прелюдия и подготовка. Что делает господин «Некто» после слушанья оперы, сытного ужина с возлиянием? Что-с? Спешит к супруге, содержанке, а то и в заведение, подобное заведению мадам Шульц. Для чего он спешит к даме? Делиться впечатлениями и мыслями? Рассказать ей либретто? О навернувшихся на глаза слезах, вызванных арией Далиды? Нет! Далида подвигла его к обладанию всеми имеющимися в распоряжении господина «Некто» женскими прелестями. Вот где подлинное искусство, литература и живопись! Да и неизвестно, что видел господин «Некто», глядя на Далиду. Её самое или представлял, какие у певицы бёдра?

- Это вы перестарались, - стряхивая пепел на пол, заметил почётный мировой. – Это…

Он не нашёлся, что добавить.

- Именно! Именно, милейший Григорий Саввич! В самую точку-с! Не перестараться! Вот один из секретов наслаждения соитием. Не мямлить, но и не напирать. Поскольку силой и принуждением женщину не откупоришь. Она, всё же, не бутыль с шампанским, а мы не обезьяны. Только свободное произволение и обоюдность желания. Но как? Как сие свободное, ответное желание вызвать? Да собственным же магнетизмом! Передаваемым посредством касания определённых дамских мест. Не имея в арсенале ответного желания и свободного произволения на близость, вы никогда не получите истинного блаженства. А что тогда, без блаженства и экстаза? Тогда вы мало чем отличны от собаки, коня или дикаря из племени. Тогда половой акт - ужасное выражение! – станет примитивным продолжением рода и вульгарной физиологией.

- А как же публичные девки? – подал голос стоящий у окна участковый судья Милкин. – У них-то как? Со страстью, свободой произволения, обоюдностью? Я нахожу в ваших словах противоречие.

- Ничуть, но это несколько позже. Я хочу закончить мысль. Мысль такая. Блаженство извержения напрямую зависит от степени, если можно так выразиться, нагнетания. Образно, «жара», охватившего нас пламени. А жар сей достигается количеством брошенных в огонь дровишек. Они же, эти дровишки, – не что иное, как возникающие у нашей избранницы непосредственные реакции. И вот здесь…

- Слушайте, – сердито произнёс председатель, - беседуйте тише! Я не могу сосредоточиться и уже испортил лист.

- Пардон, Николай Петрович, увлёкся. – Жилин перешёл на нечто близкое к шёпоту. – И вот здесь чрезвычайно важна последовательность. Прежде следует заняться шеей. Небольшим участком под волосами. Ложбиночкой, пролегающей от причёски до ворота платья. Несколько быстрых и лёгких касаний губами, запускающих необходимый процесс. На границе кожи и волос  следует задержаться для горячего ноздревого выдоха. После которого женщина, если она не сотворена изо льда, должна вздрогнуть.

- А коли не вздрогнет? – спросил молодой товарищ прокурора.

- А коли не вздрогнет, сделайте паузу и смените зону воздействия. Вы молоды, неженаты, и поэтому я позволю себе совет стратегического характера. Он касается выбора невесты, её интимных свойств, способных превратить вашу семейную жизнь либо в рай, либо в унылую каторгу. К несомненным достоинствам будущей супруги принято относить её приданое, родословную, умение играть на фортепиано или малевать картинки. Зачем вам фортепиано? Вам нужна Мессалина, а не рояль. Деньги, связи, имение – дело наживное, а вот страстную, всегда готовую отдаться любовницу не наживёшь. Любовницу не в юридическом смысле, вы поняли. Холодная жена – источник многих бед. Это, если хотите, трагедия, порой завершающаяся уголовным делом. Таким как наше, например. Как определить, спросите вы? Отвечу – очень несложно, это вам не кодексы и статьи зубрить. Теми же осторожными касаниями. Во время обеда, танца, прогулки. Как бы случайно тронуть ножку, выдохнуть в ушко, сжать локоток, поправить локон. И если ваша невеста сохранит прежнюю невозмутимость, скорее бегите из этого дома. Дабы лет эдак через несколько не начать бегать по домам публичным-с.

Почётный мировой закурил новую папиросу. Пухлое лицо его порозовело:

- А дальше?

- А дальше вы, милейший Григорий Саввич, деликатно переходите к ушкам. Подключая язык. Идеально, зубы. Разумеется, с бдительной чуткостью. Язык и зубы стараются над мочкой. Не слюнявят и жуют, а ускоряют наступление второй стадии усиления любовного жара. Стадия эта – раздевание. Вот где настоящее наслаждение! – Жилин зажмурил глаза и сладко улыбнулся. - Не блаженство, заметьте, а наслаждение, варьирующее множественными оттенками.

- Вы изволили упомянуть зубы и мочки ушей, - участковый судья Милкин подошёл к Жилину. – А не грозят ли орудующим зубам серьги? И не мешают ли серьги усиливать то, что вы пошло именуете «любовным жаром»?

- Ме-ша-ет… Именно, что мешает. Вследствие чего, раздевание начинается с этих самых серёжек. Их обладательницей. Это сигнал, просьба, почти требование продолжить. Я, как вы поняли, рассматриваю идеальный сюжет. И вот вы…

- И вот вы мне снова помешали! – вскричал председатель. – Не то что закончить, до середины дописать не могу. Третий лист псу под хвост! Я же просил говорить тише!

- Виноват, Николай Петрович. В азарт невольно вошёл.

Жилин снова зашептал:

- Вы оставляете уши и шею и начинаете расстёгивать платье. Но как бы неловко, как бы медля, и такой неловкостью и досадуя. Что, собственно, совершенно искренне. И тогда женщина раздевает себя сама.   Никогда, никогда не позволяйте даме обнажаться в темноте! Иначе вы пропустите пир. Настоящий, подлинный, ибо он эстетический.   Много зависит от возраста. Как смелость и скорость обнажения, так и то, что открывается очам. Нетрудно догадаться, что чем женщина старше, тем она менее стыдлива. И здесь, и здесь, господа, тысячи нюансов и оттенков. Робость юности, артистизм зрелости, всякое. Отсюда попутное замечание о том, что женитьба – не что иное, как ограничение свободы. Не в юридическом смысле, конечно. Опыт славен разнообразием – одна, другая, пятая. Вы, господин Милкин, улавливаете, мой намёк на количество и разнообразие?   Они заменяют ответную страсть и обоюдность, чего публичные девки лишены. Да и кто вам сказал, что лишены? Нет, сударь, не лишены. Хотя бы одна получает от мужчины такое же блаженство. Хотя бы одна поселяется в публичном доме не из-за денег. И таких истинные ценители выделяют сразу. Из-за таких дерутся, ножами себя пыряют. Именно таких из публичного дома вызволяют и делают содержанками.

- Ну а те, кто лишён? – спросил товарищ прокурора.

- А те, кто лишен, мой дорогой, страсть и вожделение виртуозно изображают. Взять оперу. Кого вы видите на сцене? Меццо-сопрано или Далиду? А та, что опытна и окончательно, неисправимо бесстыдна, та может вам предложить нечто такое, что вы забудете о вожделении и страсти своей наложницы.

– Например?

- Например, искусство вызывать семяизвержение иными, кроме, так сказать «Венериной пещеры», путями.

- Какая гадость! – товарищ прокурора поднялся. – Вы скоро, Николай Петрович? Или нам ждать вас до утра?

- Не знаю. Только начал.

- Так вы уже начинали.

- Так это уже пятый лист.

- Тогда я вас покидаю. Я передумал ехать в клуб.  

Милкин надел шляпу и быстро вышел из совещательной комнаты.

- К Маше поехал, - заметил Григорий Саввич.

- Кто такая Маша? – спросил Жилин.

- Кхм… Кхм…

- Бесконечность тем и опасна, что никогда не кончается. Поэтому коснусь иного способа увеличения силы любовного жара той, к которой вы помчались.   Способа скоростного, стремительного.

Жилин с опаской оглянулся на Николая Петровича, спящего над бумагой. Мировой судья сопел не над текстом, а над довольно умелым рисунком мохнатого сатира с длинным высунутым языком.

- Так вот, милейший Григорий Саввич, - затараторил Жилин. – Способ сей состоит в полной откровенности и быстроте. Без возбуждающих ласк и подобной чепухи-с. Сразу быка за рога! «Как я хочу тебя, моя прелесть! Как я изнемогаю! »- ошарашить сразу с порога, тем застав врасплох и вынудив немедленно сдаться. Это льстит, это провоцирует должным образом откликнуться и покорно пойти навстречу. Можно, дабы распалить себя максимально, овладеть на полу. Сорвав панталоны и задрав юбки, впившись губами в губы. Этакое аллегро, или тремоло – я плохо разбираюсь. Можно на диване, но тут ценность обретает сама поза. Как вы догадались, сзади: юбки закинуты на спину, панталоны всего лишь спущены. Этот блиц-бросок нужен для того только, чтобы несколько освободиться. Так сказать, спустить пары. А затем, немного отдохнув и укрепив себя глотком вина или портера, приступить уже к адажио. Крепкий алкоголь категорически исключается. Адажио можно исполнять и в постели. В ней лучше всего, чтобы там же и уснуть.

- А… - Григорий Саввич покраснел и почесал нос, - А, к примеру, в случае моей комплекции? Я не прыток, не стремителен, и мне не двадцать пять лет.

- В вашем случае необходимо использовать военную, Григорий Саввич, хитрость.

- Военную хитрость?

- Да-с!

- Вы, мой дорогой, изобразите обратное – усталость, вялость, апатию. Пришли и тихо легли на кушетку. «Что-то  у меня в животе, - тихо скажете вы, - что-то там давит. Что-то мне нехорошо, дорогая…» Два зайца одной пулей. Первая - вы уже лежите, вторая – жалость. Жалость, как всем нам превосходно известно, сильнейший рычаг воздействия.   Что делают обвиняемые для смягчения приговора? Рыдают, жалятся. Так и вы. Женщина не может не пожалеть, если только она не высечена из мрамора. «Что? Где? Сильно болит? » «Нет, не сильно и если ты погладишь мне живот, то обязательно пройдёт» И ваша дама, ваша женщина, начинает гладить вам живот. Затем вы берете её руку и благодарно целуете, ладошку, пальчики, запястье. А потом кладете руку вашей дамы себе на другое место. Двояко, так сказать. Вроде случайно, а вроде с явным умыслом, преднамеренно. Что ей остаётся? Ей, когда вы приходите в окончательную готовность, остается лишь на вас, пардон, вскарабкаться. Освободив себя и вас от помех одежды. Попробуйте. В вашем возрасте и при вашей могучести данный способ идеален. Ну а коли судьба свела вас с потерявшей стыд развратницей, то… Продолжать не стану.

- Николай Петрович, вы написали? – хрипло полюбопытствовал Григорий Саввич.

- Да нет же, дьявол! Как мне писать?! Хоть уши воском залепляй. Седьмой лист! Имейте совесть.

- Ну тогда, - Григорий Саввич стряхнул с колен пепел и поднялся. – Тогда позвольте раскланяться. Ночевать я здесь не намерен.

Накинув пальто, почётный мировой исчез.

Будучи не в силах остановиться, Жилин продолжил, неизвестно к кому обращаясь:

- Но я предпочитаю самый волшебный способ. Я называю его «купеческим».   Это, когда ты не с одной, а с двумя или несколькими. Да, об обоюдности речь не идёт, но сама обстановка, сама неординарность с лихвой окупают отсутствие взаимного магнетизма. Во-первых, все должны быть голыми. Во-вторых, позаботьтесь о различии в возрасте и комплекциях участниц оргии. Рекомендую цыганок, это бестии. Знали бы вы, что они, прости Господи, вытворяют.   И в-третьих, что самое трудное, – не жалейте денег, но оно того стоит. Однажды мне довелось оказаться в обществе купца Спирина.

- Спиридонова! Спиридонова! И немедленно замолчите, Жилин!

- Виноват, Николай Петрович, замолкаю. Точно, Спиридонова. Он тогда был вроде вас - в самом соку, кровь вовсю играет, жена малахольная, буйные нервы. И решил наш миллионщик меня по-купечески отблагодарить. За то, что я ему дал совет относительно одного векселя под залог. Так вот. Входим я и Спиридонов в устланную коврами залу, а там…

Николай Петрович взвыл, ударил кулаком по столу, бросил перо и из-за стола выскочил.   Затем быстро подошёл к вешалке, чтобы сорвать с неё шинель.

- Закончили? – спросил его Жилин, подходя к столу.

Председатель суда не ответил – накинув шинель, Николай Петрович схватил портфель и вышел.

- Куда же вы, Николай Петрович? А «особое мнение»? Мне ж его утром в канцелярию сдавать?

Жилин вздохнул, укоризненно посмотрел на дверь и стал убирать бумаги.