Любовь в моем смирении (Истории про любовь) Часть 4

Она смогла. Я не смог.

Я сидел за кухонным столом, утро было серым, кофе в кружке давно остыл. Она вошла, ее длинные волосы были собраны в небрежный пучок, пухлые губы слегка улыбались, но в глазах было что-то новое — твердость, смешанная с торжеством. Ее фигура, всё те же песочные часы, была обтянута легким халатом, грудь пятого размера проступала сквозь ткань. Она села напротив, посмотрела прямо на меня и сказала, будто между делом:

— Я беременна. Один из них меня оплодотворил.

Ее слова ударили, как молот. Моя грудь сжалась, дыхание сперло. Вазектомия, сделанная годы назад, сделала меня бесплодным — я знал, что никогда не дам ей потомства, но это... это было другое. Один из тех чернокожих парней, чьи тела я видел на ней, чьи запахи я ощущал, чью сперму я глотал по ее приказу, оставил в ней жизнь. Я не знал, кто именно, и она, похоже, тоже. Эта неопределенность резала еще сильнее. Мой разум метался: ярость, стыд, боль, но где-то в глубине тлело темное, больное возбуждение, которое я ненавидел в себе. Я посмотрел на нее, ее лицо было спокойным, почти сияющим. Она не просила прощения, не оправдывалась. Она знала, что я не уйду, что ее власть надо мной сильнее моего смятения. Я представил ее с округлившимся животом, и эта картина разорвала меня. Я должен был ненавидеть ее, их, но вместо этого чувствовал, как мое место в ее жизни сжималось до точки — я не муж, не отец, лишь тень, которая будет служить ей и их наследию.

— Ты рад за меня? — ее голос был мягким.

Я не смог ответить, горло пересохло. Мои мысли путались: я хотел кричать, уйти, но ее взгляд держал меня. Я знал, что останусь, что буду заботиться о ней, о ее потомстве, который не мой, потому что она этого хотела. Унижение душило, но оно же привязывало меня к ней крепче, чем любовь. Я кивнул, едва заметно, и ее улыбка стала шире. Она победила, и я это знал.

Через несколько месяцев я сидел в гостиной, свет лампы был тусклым, тени ползли по стенам. На столе передо мной лежали бумаги, их белизна резала глаза. Она вошла, ее длинные волосы струились по плечам, халат обтягивал фигуру песочных часов, подчеркивая едва округлившийся живот. Ее пухлые губы чуть изогнулись, глаза были холодными, властными. Она села напротив, положила документы и сказала:

— Ты сменишь фамилию. На мою.

Мое сердце рухнуло в пустоту. Горло сжалось, я хотел что-то сказать, но слова вязли.

— Почему? — выдавил я, голос хрипел, слабый.

Она наклонилась ближе, ее запах — духи, кожа, ее сила — ударил в нос.

— Потому что ты мой. Наша жизнь — все будет под моей фамилией. Ты же хочешь быть с нами, да?

Я почувствовал, как кровь застыла. Моя фамилия была последним, что связывало меня с моим родом, с предками, с тем, кем я был. Вазектомия отрезала мне будущее, ее любовники забрали ее тело, а теперь она забирала мое имя. Мой род прервался, я был тупиком, и она хотела, чтобы я отдал все: силы, время, жизнь — плоду чужого мужчины. Унижение душило, как удавка, но ее взгляд держал меня, и где-то в глубине тлел предательский жар, который я ненавидел.

— Это мое имя, — попытался возразить я, но голос дрожал, жалкий.

Она засмеялась, тихо, почти нежно, но этот смех был как пощёчина.

— Твоё имя ничего не значит, если я так решила. Подпиши. Имя ты тоже сменишь, мне оно никогда не нравилось. В моей жизни был любовник, которого не превзошел никто. И ты будешь носить его имя, как напоминание и станешь хоть как-то мужественным.

Ее пальцы коснулись моей руки, легкие, но как кандалы. Я посмотрел на нее, моя грудь ныла, я хотел кричать, бежать, но ее власть была всем, что у меня осталось. Мысли о моем роде, о том, что я последний, жгли, как раскаленное железо. Я должен был воспитывать чужого, носить ее фамилию, имя его любовника, официально! Служить ей, пока мое имя не исчезло навсегда. Я взял ручку, пальцы дрожали, будто предавали меня. Подписал, каждая буква была как гвоздь в мой гроб. Она забрала бумаги, ее улыбка резала.

— Хороший мой, — сказала она, ее рука погладила мою щеку, как будто я собака.

Я сидел, опустошенный, чувствуя, как мое «я» тонуло в ее воле. Унижение сдавливало грудь, но я не мог отвернуться от нее. Мой род был мертв, мое имя стерто, и все, что мне оставалось — служить ее семье, чужому, которое станет только ее наследием, а не моим.

Первые месяцы ее беременности тянулись, как вечность, каждый день был новым ударом по мне. Она сияла, ее радость была почти осязаемой, а я тонул в смятении, которое не мог выплеснуть. Ее тело менялось: груди пятого размера набухли, стали еще полнее, соски потемнели, проступали под тонкими платьями, которые она носила, будто нарочно подчеркивая свою новую роль. Ее живот округлился, сначала едва заметно, потом все очевиднее, кожа натянулась, сияя здоровьем. Ее длинные волосы блестели гуще, пухлые губы казались еще ярче, а аккуратные уши торчали из прядей, когда она их убирала. Она ходила по дому с легкостью, напевала, гладила свой живот, и каждый раз, когда она это делала, я чувствовал, как мое сердце сжималось.

Она была счастлива, планировала, как будет мамой, и ее голос звенел от гордости.

— Он будет сильным, — говорила она, и я знал, что «он» — от одного из них.

Иногда приходили ее любовники. Разные, не так часто, но я знал, что возможно один из них — отец. Они были высокими, мускулистыми, их кожа темной, движения уверенными. Она встречала их с улыбкой, ее глаза горели, и я отворачивался, когда они проходили в спальню. Дверь не закрывали плотно, и я слышал все. Ее стоны, их рычание, скрип кровати, шлепки их тел. Я сидел в гостиной, сжимал кулаки, каждый звук был как нож в грудь. Я представил, как они брали ее, как ее округлый живот не мешал им, как она отдавалась им с той же страстью, что и раньше. Они уходили, не глядя на меня, оставляли за собой запах пота и секса. Она звала меня, ее голос был ленивым, удовлетворённым:

— Убери.

Я шел в спальню, простыни были смяты, влажные пятна, следы страсти. Я собирал белье, мыл пол, вытирал следы их присутствия, и каждый раз, когда мои руки касались того, что они оставили, унижение сдавливало горло. Она лежала на кровати, гладила живот, смотрела на меня с легкой улыбкой, и я знал, что это была ее игра. Я не был мужем, не был отцом, я был слугой, убирающим после тех, кто владел ею. Моя боль тонула в ее радости, и я ненавидел себя за то, что все еще был здесь, все еще подчинялся. Она заперла меня в пояс верности.

Я сидел в гостиной, свет был тусклым, тени ползли по стенам. Она вошла, ее округлившийся живот проступал под тонким шелковым халатом, груди пятого размера набухли, соски темнели сквозь ткань. Ее длинные волосы струились по плечам, пухлые губы изогнулись в властной улыбке, глаза горели холодным огнем. За ней стояли трое ее любовников — высокие, мускулистые, их темная кожа блестела, взгляды тяжелые,

— Я приготовила сюрприз. Я уже не в состоянии их удовлетворить. В моем положении. Но пора тебе сказать им спасибо. На коленях, ртом и губами.

Я замер, кровь застыла в жилах.

— Что? — выдавил я, голос дрожал.

— Я поняла о чем ты подумал, — засмеялась она, — хорошая идея. Я хотел, чтобы ты поцеловал им руки, но теперь еще сделаешь каждому минет.

Она шагнула ближе, ее рука легла на мой подбородок, заставляя смотреть в ее глаза.

— Ты уже был спермохлебом, — сказала она, ее слова били, как молот. — Лизал меня после них, глотал их сперму. Это самое простое, что ты можешь сделать. Сейчас это просто члены для тебя, обычное дело после всего, что ты делал... ты должен быть благодарен им.

Моя грудь сжалась, унижение душило, но ее взгляд не оставлял выбора. Я кивнул, едва заметно, и она улыбнулась, победно.

— Раздевайся. На колени, — приказала она.

Я сбросил одежду, голый, опустился на колени, плитка холодила кожу, пояс верности больше не жал. Каждого я взял за руку и поцеловал, смотря в глаза и говоря спасибо, что оплодовторили мою жену. Это был акт повиновения и благодарности. Первый подошел, его яйца, тяжелые, покрытые жесткими волосами, были перед моим лицом. Я наклонился, мой язык коснулся их, соленый вкус ударил в нос. Я лизал, медленно, обводя языком каждый изгиб, чувствуя их тепло, их вес. Она смотрела, поглаживая живот, ееулыбка резала. Он схватил меня за волосы, его голос был низким:

— Теперь соси.

Я открыл рот, его член, твердый, массивный, заполнил меня. Он двигался грубо, вбивая его в моегорло, я задыхался, но он не останавливался. Он кончил, горячая сперма залила мой рот, я глотал, давясь, стыд жег лицо. Второй сменил его, я лизал его гладкие яйца, мой язык скользил по ним, затем его член вошел в мой рот, его толчки были жесткими, сперма текла по подбородку, я не успевал глотать. Третий был последним, его яйца были крупными, я лизал их, погружая язык в складки, затем его член, самый большой, трахал мое горло, пока слёзы не потекли, и его густая сперма заполнила меня.

— Теперь их анусы, — сказала она, ее голос был как удар. Но после всего, это было для меня не страшным делом.

Первый развернулся, его рука надавила на мой затылок, прижимая мое лицо к его анусу. Мой язык коснулся теплой, чуть шершавой кожи, я лизал, обводя края, проникая глубже, пока он не начал рычать. Второй был следующим, его анус был тугим, я вдавливал язык, чувствуя, как он напрягается, пока он не застонал. Третий прижал мое лицо к своему анусу, запах был резким, я лизал, погружая язык, пока он не начал двигать бедрами, широко раздвигал их, чтобы глубже попасть языком.

— Ноги, — приказала она. — Целуй и облизывай каждый их палец.

Я был сломлен, мои руки дрожали, но подчинился. Первый вытянул ногу, я наклонился, мои губы коснулись его стопы, твердой, теплой. Я целовал каждый палец, облизывал их, мой язык скользил по коже, между пальцами, вкус пота и пыли наполнял рот. Второй заставил лизать его пятку, затем каждый палец, его ногти были грубыми, я обводил их языком, пока он не усмехнулся. Третий вдавил мою голову в свою стопу, я целовал, лизал, мой язык работал, пока он не оттолкнул меня.

Они схватили меня за руки, потащили в ванную. Я стоял на коленях, плитка была холодной, их тени нависали надо мной. Она вошла следом, ее голос был ледяным:

— Открывай рот.

Я подчинился, мой рот был открыт, их члены были передо мной. Первый начал, теплая струя мочи ударила в мой рот, я глотал, ее резкий вкус смешивался со спермой, все еще остававшейся на языке. Второй присоединился, его моча лилась на мое лицо, в рот, я давился, но глотал, унижение сдавливало горло. Третий закончил, его струя была сильной, я глотал, моча текла по подбородку, по груди. Она смотрела, ее рука гладила живот, ее улыбка была жестокой.

Вечером пришли еще трое. Я снова стоял на коленях, голый, лизал их яйца, сосал их члены, глотал сперму, лизал анусы, целовал ноги, облизывал пальцы. В ванной они мочились на меня, я глотал, задыхался. Через несколько дней я сбился со счета — десять, пятнадцать, двадцать мужчин? Каждый вечер новые лица, новые члены, новая сперма, новая моча Моя боль тонула в ее радости, и я ненавидел себя за то, что подчинялся, но не мог остановиться.

Прошло пять лет. Я сижу в той же гостиной, но теперь все кажется тусклее, как будто свет выцвел вместе с моим существованием. Мой род прервался — вазектомия, сделанная годы назад, сделала меня бесплодным, последним в своей линии. Это осознание, как ржавый гвоздь, вбитый в мою душу, напоминает о себе каждый день. Я не продолжатель, не отец, не мужчина — я тень, запертый в ее мире, где ее власть абсолютна.

Холодный металл пояса верности сжимает мой член все это время, не давая ему свободы. Она сказала, что это для моего же блага, чтобы я «не смел изменять», хотя мысль об измене была смехотворной — я принадлежу ей, полностью, без остатка. Мои яйца всегда набухшие, тяжелые, пульсирующие от неудовлетворенного желания. Она разрешает мне кончать раз в месяц, но не как мужчине — она прижимает вибратор к моим яйцам, и я, корчась от унижения, изливаюсь, как девка, под ее насмешливым взглядом. «Смотри, как тебе идет», — говорит она, и ее смех режет глубже ножа. Я ненавижу это, но мое тело предает меня, каждый раз подчиняясь ее игре.

Она продолжает изменять, ее любовники приходят, как и раньше — высокие, мускулистые, их темная кожа блестит, их члены заполняют наш дом. Она объявила, что хочет зачать еще одного, и я знаю, что это будет не от меня. Я слышу ее стоны из спальни, вижу ее улыбку, когда они уходят, и мое сердце сжимается, но я молчу. По вечерам я работаю — днем вкалываю на двух работах, чтобы содержать ее семью, живое напоминание и насмешки от соседей. Я привык к ритуалу: стою на коленях, голый, пояс верности холодит кожу, и разогреваю ее партнеров минетом. Их члены, разные по размеру и вкусу, входят в мой рот, я сосу, глотаю их сперму, слизываю ее с их тел, с ее тела, с простыней. Она больше не делает этого сама, шутит, что я перепробовал все вкусы больше, чем она: «Ты теперь эксперт, милый». Ее смех, легкий и жестокий, впивается в меня, и я чувствую свою ничтожность, как никогда. Теперь я понял, как легко сбиться со счета половых партнеров, когда сам потерял им счет.