Вишенка

Вишенка

Желал превратить доставшийся в наследство отель в столицу провинциально-европейского шарма, может, вкуса и не безупречного, но несомненно блистательного. Иной черты китча подметит? И что? Роскошь сама по себе — это китч. За год с небольшим, вложив средства немалые, однако вполне с задачею соразмерные, превратил несколько старомодную, с устаревшим оборудованием гостиницу на берегу прекрасного озера в один из десятка лучших провинциально-европейских отелей. Чем дальше, тем больше и чаще его название сопровождалось определеньем «шикарный». И хоть это было достижение и немалое, но, пусть очень важный, и все-таки только первый шаг на пути к поставленной и постоянно мутновато маячившей цели.

Не хватало изюминки. Вишенки на сверкающем, переливающемся всеми цветами радуги торте, который испек, для чего нужны были деньги и умение ими распоряжаться. А вишенку подсказал ему случай.

Ждали важного гостя. Его по традиции должен был сам хозяин встречать. Ожидая, сидел в углу лобби и наблюдал за движением постояльцев по весеннему времени немногочисленных и слуг, которых с приближением сезона становилось все больше.

Пожилой швейцар, много лет исправно свою роль исполнявший, слегка склонив голову, распахивал дверь, носильщик поклажу подхватывал, следуя за постояльцем к лифту, возле которого лифтер поджидал.

Все были в одинаковой форме, когда-то, наверно, роскошной, но по нынешним временам, хоть и сшитой недавно, словно выцвела, неприметной. Ни на швейцара, ни на носильщика гости внимания не обращали, но вот юный лифтер — на него исподволь дамы поглядывали, а кавалеры весьма откровенно засматривались.    

Важный гость наконец-то приехал. Был встречен радушно. Удостоил хозяина рукопожатием и позволил себя в его обществе сфотографировать. Как и прочие смертные, этот почти небожитель, не глянув на остальных, посмотрел весьма выразительно на парня у лифта, всегда лифтеры были самыми молодыми среди прислуги.

И тут его осенило. Вот она изюминка. Вот она вишенка. Надо только обеспечить безопасный контакт заинтересовавшегося гостя с предметом внимания, для чего все лифтеры — их гости в лифте могли внимательно рассмотреть — по совместительству становились официантами, приносящими постояльцам напитки, папиросы и мелкое прочее: для более существенного они не годились, да и когда существенное заказывали, гости думали не о чем другом — о еде.

Чтобы вишенку на торт возложить, самолично, остальные дела переложив на управляющего, чтобы ел хлеб свой недаром, срочно занялся подбором нового штата лифтеров-официантов, а когда через две недели к открытию сезона состоялся выпуск наипервейшего набора, в лифте был вывешен плакат с номером телефона, по которому, позвонив из номера, можно было заказать то-то и то-то, и это за считанные минуты доставит… Далее следовали фотографии выпускников во всей лифтерско-официантской красе.

Предусмотрено было еще одно обстоятельство. Не все кавалеры приезжали одни. Напротив, обычно с дамами, порой и с детьми. На этот случай у лифтеров-официантов появились визитки, на них был указан номер комнаты предпоследнего этажа, предназначенного для элиты обслуживающего персонала. Прежних на последний отправили, а на их места — новую гостиничную элиту: молодых парней, греческим понятием изъясняясь, эфебов, худых и довольно плотных, высоких и низких, как известно, на вкус и цвет, так что оставалось лишь проследить, как это сработает.

Ни публика, ни персонал, кроме нескольких человек, к подготовке новой элиты причастных, поначалу суть нововведения вовсе не поняли. День прошел. Два. Никто ничего не заказывал, а те, которые все-таки, ограничивались обычными чаевыми. Через неделю оставалось признать: все его выдумки, потребовавшие столько личного времени и средств вовсе немалых, были впустую. Главной тратой были великолепные новые формы, богато разукрашенные блестящими галунами и очень шедшими не столько швейцару и носильщикам — в старые меха новое вино вливать бесполезно — сколько новой гвардии, которая надежду не оправдала.

Что делать? Отступать не желал. В идею свою, несмотря на видимую неудачу, верил, а потому, наклеив бороду и усы, переодевшись так, что никто из персонала не распознал, вспомнив военную юность: служил в кавалерии, прибыл со станции, был швейцаром встречен с поклоном, чемодан был подхвачен лакеем-носильщиком, препровожден на минуту к стойке регистрации, после чего дверь лифта широко распахнулась, и пока поднимались, красивые и заманчивые, но каменно-неподвижные лицо и фигура лифтера жутко его раздражали.

Сдержался. Доехал. В номере сорвал маскарад. Спустился к себе и, вызвав управляющего, приказал всю команду лифтеров-официантов собрать, кем-нибудь из прислуги сменив, и, устроив головомойку, велел, раздевшись, раскрепостившись, оргию учинить, по старой кавалерийской памяти приняв в ней деятельное участие: давал и брал, подставлял и входил, лизал, и был с ног до головы великолепно облизан, брызгал белесостью, и брызгали на него.

Массовое совокупление было не на сухую. Элитная прислуга пила элитное пойло, весьма недешевое.

Ничего. Пусть привыкают. Больше потрачено.

В заключение на нетрезвые головы мастер-класс был устроен. Как и когда улыбаться, как, когда и каких мест своего тела ненароком касаться, как и что подкладывать в кальсоны, чтобы не жало, а с другой стороны, ясно указывало на вожделенную незаурядность.

Два последующих дня прошли в ожидании. Довольно тревожном. Наконец, доложили, что клюнуло.

И — понеслось. Пришлось штат элитной команды быстро пополнить. На скорую, так сказать, руку новичков обучать. Форму, похожую на кавалерийскую, по новой заказывать. Зазнавшихся, получавших приличные, намного превосходящие зарплату гонорары — велено было на них не покушаться — приходилось одергивать, грозя увольнением, после чего те становились шелковыми, гордыню пряча в кальсоны, в то самое место.

К концу сезона вишенка на торте краснела блестяще, гордо и вожделенно. Никогда, ни в какие времена гостиница таких доходов не приносила. Заказывая новую партию писчей бумаги и новые рекламные плакаты, велел украсить их вишенкой.

Сезон вроде бы кончился, а заказы поступать продолжали, все больше не от семейных — от холостых офицеров, еще служащих и в отставке.

В один прекрасный день был получен заказ от блестящего генерала, героя нации, по возрасту, конечно, на пенсии, но в свои почти восемьдесят былой выправки не утратившего.

К этому времени, переложив все на управляющего, занялся одними лифтерами, которых сам нанимал, сам обучал, за карьерой которых следил чрезвычайно внимательно. Во-вторых, они были плодами его трудов, а во-первых, той вишенкой, которая сделала его детище одним из самых популярных на континенте.

Пришлось вспоминать годы былые, когда юным офицером-кавалеристом, прибывая в часть, удостаивался всеобщего внимания, и мог выбирать за какой полковой дамой слегка волочиться, какому старшему офицеру отдавать свое юное тело, отвечая на короткий приказ: попочкой вверх. Что означало, он, уже совсем голенький, должен лечь на живот, подставив под твердое желание свою беленькую славную попочку, которой в любом седле было просторно.

Научившись исполнять этот приказ, начал осваивать и другой, так сказать, офицерский. Соответственно чину мог призывать в свою комнатенку солдат, максимум унтеров. Но те были обычно в летах, а он желал юных, таких, как он сам, даже моложе. Тут уже он отдавал голым беленьким попочкам долгожданный приказ и бешеным галопом скакал, думая лишь об одном: как бы не выскочить, ха-ха-ха, из седла, и белесой пеною подобной той, что на морде у загнанных лошадей пузырится, постель не забрызгать.

Длилась служба недолго. Но за полтора года в его кровати по меньшей мере взвод побывал, да и он не одному полковнику, не говоря о тех, кто рангом пониже, беленькие славно испеченные булочки свои подставлял. Конечно, случались и те, кто сами ложились на волосатые животы, толстые сраки свои его могучему птенчику подставляли. Страшно этого не любил, но делать нечего: приказ есть приказ, на них армия держится.

Оставил службу ради женитьбы. Слишком удачная партия подвернулась. Вдова. Бездетная. Она и теперь жила в городе, достаточно от гостиницы далеко, чтобы виделись не очень уж часто. Как человек честный супругу свою периодически навещал, в спальне супружеский долг исполняя. Несколько раз в неделю звонил, справляясь о здоровье, настроении и покупках. Связи свои не афишировал. Мужчин-любовников не имел. Так, изредка и слегка. Словом, вел образ жизни достойный порядочного человека, владельца дела, которому служит верой и правдой.

В связи с расширением штата лифтеров было велено всей прислуге подыскивать кандидатов, которых приводили прямо к нему. Большинство возвращалось в свои близлежащие деревни и городки, а отобранные подвергались серьезной муштре. Не просто из деревенщины сделать лифтера!

Вишенка должна быть сочной, яркой, красивой, безупречной формы, изо рта должны вырываться лишь те слова, которые уху клиента не повредят. Никаких грубостей, никаких смелых фривольностей. Составил словарик на трех языках: английском, французском, немецком, который лифтеры между собой называли постельным. Надо было добавить и русский, но им не владел, а первому встречному перевод доверить он опасался.

Когда расширенный штат лифтерской когорты уже был укомплектован, привели деревенского парня, смазливого, но ужасно застенчивого и несуразного. Дурачок не догадался одеться получше, наряд вызывал желание распрощаться, не познакомившись. Но он был далекой родней самого управляющего, и, слывя либералом, не хотелось отказать не только правой, но и левой рукам в столь незначительной просьбе. Велел приготовить униформу соискателю для примерки, а тому идти в ванную, чтобы выйти для тщательно щепетильного осмотра готовым. Таков был заведенный им ритуал.

Когда в спальню чистого и выбритого во всех местах привели, не смог сдержать стон. Пацан преобразился, представ истинным Антиноем. Теперь ему надо было дотягиваться до образа императора Адриана. Получилось или не очень, о том было судить Антиною, выполнившему приказ на живот, попочкой вверх. Хорошо, что тот слыхом не слыхивал ни о римском императоре, ни о его великой любви, так жестоко в самом цвете лет оборвавшейся.

Лифтером Антиной пробыл очень недолго: было некогда — из хозяйской постели не вылезал. Вмиг освоив постельные изыски, набросился жадно на книги, читал все подряд, обожал концерты, они в сезон происходили в гостинице почти ежедневно.

Из лифтеров вишенка была уволена и произведена в личные секретари. Ни один постоялец не мог похвастать, что к этой личной хозяйской вишенке прикоснулся хоть мизинцем слегка ненароком.

Прошел год. Отношения Адриана и Антиноя, став чуть менее пылкими, внешне братские напоминали: старший к делу младшего приобщает. Когда же за собой в спальню дверь закрывали, иерархия резко менялась, младший старшему командовал: попочкой вверх, свою, лишь настойчивым просьбам повелителя-императора уступая, под его неоспоримое желание подставлял.

Так бы и продолжалось. Но поступил заказ на лучшие апартаменты от блестящего генерала, гордости нации, который, несмотря на преклонный возраст, бодростью удивив, приехал в модный отель, был встречен хозяином и личным секретарем — не опасаться же глубокого старца — обоими в номер препровожден, и после тройного фото постоялец с хозяином распрощался по-генеральски бесцеремонно, предложив секретарю выпить бокал шампанского, после чего последовал знаменитый приказ. Если кто запамятовал: попочкой вверх!

Бездетный генерал, сделав не утонувшего, но изменившего Антиноя наследником, через пару лет умер. Во время двух мировых войн наследник большую часть своих имений, домов и прочего потерял. Оставшегося хватило на безбедную жизнь с личными секретарями, которые по достижении двадцатипятилетнего возраста получали отставку со значительным пенсионом.

Основным занятием всю его жизнь были путешествия, объездил все, что только можно объездить, обзаводясь новыми секретарями, со старыми по-доброму расставаясь. Заехал как-то в отель, перед Первой мировой какое-то время бывший подлинной вишенкой. Был встречен хозяином, к тому времени достигшим возраста совершенно согласного со сложившейся жизнью во всех ее не слишком стремительных проявлениях, интересовавшимся не дамами и юношами, а историей своей семьи, оказавшейся в высшей степени любопытной. Встречен был и препровожден в лучший номер отеля.

Сидя за бутылкой старого очень дорогого вина, они беседовали, вспоминая, почти до утра.   Впрямь, было что вспомнить. Личный секретарь его бывшего личного секретаря, тоже славная вишенка, давным-давно спал голый беленькой маленькой попочкой вверх, приказа на это, увы, не дождавшись.

Сказать по секрету, в чужие интимности вдаваясь совершенно непрошенно, некогда, в недетские игры играя, они, вкладывая вишенки в дырочки, любовались ими, лизали их перед тем, как вынуть и — бурно и вдохновенно.

Здание отеля, с тех пор перестроенного, но хранящего когдатошний слегка китчевый — лучше сказать, вишнёвый или вишневый — аромат, до наших дней на берегу сохранилось, в воде отражаясь, в волнах озера и времени колеблясь подрагивая, словно подмигивая, на кое-что намекая.