Наследник дона мафии

Глава 1

Милана

Это сон.

Клянусь усиками гавайских бабочек. Мне снится сон.

Яркий и красочный.

В этом прекрасном сне я отправляюсь в рождественский морской круиз по Индийскому океану. Из Дубая через Абу-Даби, Сейшельские острова и Мадагаскар.

Сейшелы!

И Мадагаскар!

Уи-и-и-и-и-и-ии!

Но когда в лицо прилетает целая россыпь соленых брызг, сердце радостно подпрыгивает и замирает. Нет, это точно не сон!

Сны снятся в кровати, иногда на рабочем месте — со мной такое было однажды. Но в эту самую секунду я стою на палубе круизного лайнера, а значит спать никак не могу.

На этом потрясающем лайнере я проведу целых три недели! В шикарном Owner's Suite с окнами от пола до потолка, с террасой и большим балконом. На террасе шезлонги, на балконе столик. У меня даже собственная джакузи есть!

Балкон, кстати, прямо над капитанским мостиком! Правда, сейчас он называется корабельный навигационный мост, но сути это не меняет.

Йо-хууу!!!

Это все Лана, это она. Мой босс и подруга в одном лице.

Это ее я должна благодарить за такой потрясающий подарок на Рождество. А ведь я у нее не так давно работаю, мы знакомы с Ланой всего два месяца.

Вообще-то она Светлана, только ей не нравится, когда ее так называют. Для всех она Лана, а кто станет спорить с боссом?

Самое смешное, она не намного старше меня — всего на три года. Лана не скрывает, что компания, которой она руководит, принадлежит ее папе-бизнесмену.

Но если бы она плохо руководила, наверняка даже папа не стал бы ее терпеть. Значит, со своей работой Лана справляется, а остальное лирика, как говорит мой дедушка.

У нас много общего. В офисе говорят, что мы и внешне очень похожи, но мне так не кажется. Лана шикарная, а я обычная.

Да, какое-то сходство есть. У нас у обеих длинные темные волосы, одинаковый рост и телосложение. Разрез глаз похож, губы. Но Лана очень ухоженная, она пользуется услугами косметологов, делает уколы красоты.

А у меня на такое просто нет денег.

Бабушка говорит, что естественная красота лучше. Я с ней согласна, но это пока не вижу Лану. Стоит увидеть, все мигом забывается.

Я хочу быть как она — гордой, решительной, независимой. И в то же время, когда надо, она умеет быть удивительно слабой и беззащитной. Мужчины на такое ведутся с полпинка, я сама была свидетелем.

У меня так не получается. Я пока вспомню, что я слабая и беззащитная, успеваю взлететь на шестнадцатый этаж без лифта с полным пакетом продуктов. Или догнать троллейбус и просочиться сквозь ряды плотно утрамбованных пассажиров.

Что делать, иначе придется сидеть на лавочке у подъезда и ждать, когда починят лифт. Или пешком идти на работу. Так что быть слабой это роскошь, не каждой девушке или женщине доступна такая опция.

В общем, сюда я попала только благодаря Лане. А ведь поначалу, когда Лана предложила мне путевку в круиз, я отказывалась. Дурочка...

Наконец, звучит протяжный гудок — сигнал к отплытию лайнера. И одновременно громкоговорители взрываются саундтреком к «Пиратам Карибского моря».

Хлопаю в ладоши и визжу от восторга.

Мы и правда плывем! Эта махина сдвинулась с места и плывет!

Это поразительно. Ошеломительно. Великолепно!

Хотя к выбору звукового сопровождения есть вопросы. Это, конечно, не музыка из «Титаника», что было бы уж точно полным трэшем. Но и судьба «Черной жемчужины», как помнится, сложилась не лучшим образом.

С «Летучим голландцем» и вовсе все плохо... И тут же себя одергиваю.

Милана, хватит душнить! Нашла косяк. Люди старались создать праздничное настроение, в тут ты со своим бубнежом!

Пассажиры высыпали из кают на палубу, все радостные, с горящими глазами, полными ожидания.

Внезапно затылком чувствую на себе чей-то взгляд. Оборачиваюсь и встречаюсь глазами с незнакомым мужчиной.

Они у него слишком выразительные — черные, проницательные. Я бы сказала, пронзающие. Как два лазера.

Р-раз, вскрыли черепную коробку, два — считали информацию, три — запаяли черепушку обратно, и следа не осталось.

Но если человеку нравится копаться в чужих мозгах, кто может это запретить? У меня, к примеру, читать нечего, все написано на лице.

Ослепительно улыбаюсь и машу рукой мужчине. Мне ничего не может испортить настроения, определенно.

Никто. И ничего.

***

Двумя неделями ранее

— Нет, нет, и не проси, — мотаю головой, отодвигая голубой конверт с изображенным на нем круизным лайнером. — Сейшелы, Дубай. Мне от одних названий плохо.

— Почему плохо? — Лана нависает надо мной, заслоняя путь к отступлению. — Отдохнешь, развеешься.

Конверт с лайнером медленно плывет ко мне по столу. Сопротивляться становится все труднее. Хочется схватить конверт и с криком «Да пропади все пропадом!» вылететь из директорского кабинета.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но что-то внутри не дает принять это заманчивое предложение.

— Я не устала, — усилием воли вновь отодвигаю конверт. — А если поеду, век с тобой не рассчитаюсь.

— Это подарок, — не сдается Лана, — ты мне ничего не должна.

— Слишком дорогой подарок, Лан. Нет.

— Вообще-то это я тебе буду должна, но... Ладно, если ты так упираешься, придется тебе все рассказать, — Лана решительно встряхивает головой и садится в свое директорское кресло.

Она оказывается напротив меня, и я не к месту думаю, какая она красивая.

И мне еще говорят, что мы похожи!

Ага, похожи. Как вилка на бутылку.

Лана с безупречным натуральным макияжем, с водопадом шелковых струящихся волос, с плавными движениями.

И я в «компьютерных» очках, с зализанным хвостом на голове и шагом морского пехотинца.

А что делать, если все время надо бежать и везде успевать? Про троллейбус я уже говорила, а ведь троллейбус это мелочи.

То, что я попала в компанию Светланы, можно считать настоящим чудом. Меня отобрали из нескольких тысяч кандидатур, и я до сих пор не верю такому везению.

Вчерашняя студентка без опыта работы и малейшего понятия о делопроизводстве. Только языки, а то, что их восемь, так сейчас полно автопереводчиков. Не такое уж большое достижение.

Но выбрали именно меня. Сначала собеседование проводил кадровик, затем сама Светлана.

Когда я вошла в кабинет, она чуть заметно вздрогнула. Как она потом объяснила, сработала интуиция.

— Я сразу почувствовала в тебе не просто перспективного сотрудника, а родственную душу, — сказала она позже.

Мне такое понять сложно, поскольку у меня интуиция либо отсутствует, либо находится в зачаточном состоянии.

Наше официальное общение стало стремительно теплеть и очень быстро превратилось в дружбу. Я сама не поняла, как так получилось, но для Светланы я стала незаменимой. Она делилась со мной всеми своими переживаниями, и я очень ценю такое доверие.

— Этот круиз мне подарил папа, — говорит Света, пряча глаза, — а Никита пригласил встретить с ним Рождество.

Да, отец Ланы терпеть не может Никиту, он запретил им общаться. А у них любовь. Как тут не пожалеть влюбленных?

— Милан, пожалуйста, — она вскидывает голову и молитвенно складывает руки на груди, — съезди в этот долбанный круиз вместо меня. Только чтобы папа не знал. Мы тебя под меня подшаманим, никто не узнает, что это ты.

— А разве за тобой будут следить? — расширяю я глаза. Лана тушуется.

— Не то, чтобы следить. Но там могут оказаться знакомые. И в портах, где лайнер будет делать остановки, могут быть папины люди. Ты не представляешь, как он хочет разлучить нас с Никитой. Миланочка, милая, помоги!

Надо быть последней свиньей, когда вот так просят, а ты отказываешь.

И конечно же я соглашаюсь.

— Правда? Обожаю тебя! — Лана вскакивает с кресла, бросается мне на шею.

— Только придется меня до тебя конкретно апгрейдить, — говорю, стараясь смягчить голос, чтобы в нем не слышалась растерянность.

Лана отстраняется и придирчиво меня рассматривает.

— Все не так плохо, дорогая! Ты слишком критично себя оцениваешь. Значит так, в Дубай мы полетим вместе, там и займемся твоим апгрейдом. Потом я со спокойной совестью посажу тебя на лайнер.

— А как же Никита?

— Так он ко мне в Дубай и прилетит, — Лана выглядит довольной и счастливой, меня даже немного мучает совесть, что я так отказывалась. — Поверь, Миланка, это лучшее место, чтобы встретить с любимым Рождество.

Добро пожаловать в новую историю! Хочется сказать, рождественскую, но такой у нас в этой истории рождественский вайб с морским бризом)

Обещаю, что будет интригующе, будоражаще и конечно, горячо) Не забывайте добавлять книгу в библиотеку и поставить лайк книге. Всех люблю, ваша ТТ)))

Глава 1-1

В Дубае приземляемся глубокой ночью. До конца не осознаю, где нахожусь. Я впервые уехала так далеко от дома, голова кружится от смены часовых поясов, усталости и самой ситуации.

Стоит покинуть салон самолета, как со всех сторон окутывает непривычно влажный, теплый воздух. Он обволакивает, как густая невидимая шаль, пропитывает легкие и заставляет сердце биться быстрее.

Лана уверенно шагает, опережая меня на несколько шагов. Ее каблуки звонко стучат по блестящему, идеально отполированному полу терминала.

— Милан, не отставай, — оборачивается она через плечо и подбадривающе улыбается.

Сжимаю ручку чемодана и стараюсь ускориться, но подрагивающие колени не дают устойчиво держаться на ногах.

Нет, я не боюсь, просто все слишком... Слишком.

Круто. Шикарно.

Нет, роскошно.

С высоченных потолков свисают светильники разных форм и размеров. Глянцевые поверхности стен и колонн отражают яркие россыпи электрического света, придавая всему пространству футуристический вид.

— Прости, я просто... просто в шоке, — бестолково лепечу, догоняя подругу. — Тут так красиво. И… непривычно.

— Да, здесь потрясающе, — Лана ловит мой взгляд и весело подмигивает. — Поверь, в Дубае все офигенное.

Да я верю, как тут не верить? Она здесь наверное раз сто была.

Каблуки Ланы продолжают отбивать четкий ритм, и я чувствую себя еще более неуклюжей.

Паспортный контроль проходим без проблем. Улыбчивый сотрудник в белоснежной форме возвращает мой паспорт и добродушно говорит:

— Welcome to Dubai!

Вместо ответа я лишь улыбаюсь. Все мои восемь языков смешались в голове в одну неразборчивую кашу.

— Спасибо, — отвечает за меня Лана по-английски, и мы направляемся к багажной ленте.

— Заберем вещи и едем в отель. Нас уже должна ждать машина.

— Ага, — киваю, разглядывая собственное отражение в блестящих поверхностях.

Больше всего я сейчас себе напоминаю сбежавшую с лекции студентку. Лана же — само совершенство. Макияж безукоризнен, волосы струятся. На лице ни намека на усталость, хотя мы в пути уже немало времени.

Как у нее так получается, загадка.

Забираем чемоданы, выходим из зоны прилета, и у меня перехватывает дыхание. Высокий атриум, стеклянные панели, футуристические колонны и мягкий свет создают ощущение, будто мы попали в город будущего.

Воздух наполнен легкими ароматами кофе, специй и еще чего-то будоражащего рецепторы. За прозрачными стенами виден ночной мегаполис — огни небоскребов звездной россыпью отражаются в оконных стеклах.

Нас уже ждет молодой человек в костюме с табличкой в руках, на которой написано имя Светланы.

— Доброй ночи, мисс, — он приветствует Лану, приветливо кивает мне. — Машина ждет снаружи. Помочь с багажом?

— Да, пожалуйста, — Лана отступает в сторону, позволяя ему забрать наши чемоданы.

Лана ведет себя просто и непринужденно, но я чувствую, что всем окружающим сразу ясно, кто здесь царственная особа, а кто — скромная фрейлина.

Но это меня не смущает, в конце концов так оно и есть.

Автомобиль плавно скользит по ночным улицам Дубая. Я не могу отлипнуть от окна.

Небоскребы, рекламные экраны, освещенные магистрали — всё переливается, как громадное праздничное полотно, усыпанное огоньками. Этот город вообще когда-то спит?

— Красиво, правда? — Лана наклоняется ко мне. — Обожаю Дубай за его энергетику!

Машина останавливается у роскошного отеля. Выхожу первой и чуть не роняю челюсть.

Здание кажется нереально высоким. Приходится запрокинуть голову, чтобы рассмотреть его плавные линии, дорогие фасадные панели и внушительный логотип, подсвеченный мягким белым светом.

В холле тихо, прохладно и так же роскошно. Если бы я присваивала отелям звезды, то в этом отеле я точно бы потерялась в их количестве. Скорее, пришлось бы использовать знак бесконечности.

Мраморный пол и стены, огромные композиции из живых цветов. Зеркала, отражающие бесконечные коридоры, и шелковистые ковры.

Здесь все буквально дышит богатством и умиротворением.

От ощущения собственной неуместности к окружающей обстановке накрывает легкая паника.

Я всего лишь Милана. Каких-то полгода назад я бегала по университетскому корпусу и сдавала «хвосты». А теперь стою в одном из самых дорогих отелей Дубая и собираюсь в круиз по Индийскому океану.

Кажется, я в миллиметре от потери сознания.

На ресепшене нас встречает портье в униформе и с золотистой эмблемой на лацкане.

— Добро пожаловать, мисс Светлана, — имя Ланы он произносит безукоризненно. — Ваш люкс готов. Хотите чего-нибудь перед сном? Массаж, чай, фрукты?

— Больше всего нам сейчас нужен отдых, — ослепительно улыбается Лана. — Массаж оставим на утро.

Портье протягивает две карты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Приятного отдыха, мисс. Мисс, — кивает мне.

Я слабо тяну уголки губ, изображая подобие улыбки.

В номер поднимаемся — или взмываем — на скоростном лифте. Стенки лифта из затемненного стекла, и я украдкой разглядываю наши отражения.

Теперь, когда мы стоим рядом, мне действительно мерещится, что мы очень похожи. Если поменять мою прическу, убрать очки, сделать макияж, надеть что-то более роскошное...

Возможно, да, нас можно будет спутать, особенно со спины или издалека. Лана словно читает мои мысли. Наклоняется и говорит вполголоса:

— Не переживай, у. тебя все получится. Будешь выглядеть отлично. Завтра нас ждет стилист, визажист, парикмахер и даже инструктор по походке.

— По походке? — широко раскрываю глаза, а сама краснею как мак. Я как-то упоминала морских пехотинцев. — Думаешь, будут смотреть, как я двигаюсь?

— Ну… немного грации не помешает, дорогая. Не обижайся, я же хочу, чтобы ты блистала. Тебе потом все это ой как пригодится!

Сглатываю, пытаясь скрыть неловкость. Наверное, мне не стоит обижаться. Но все равно почему-то обидно.

Но все проходит, стоит переступить порог люкса — роскошного, как и сам отель. Такое я видела разве что в глянцевых журналах.

Огромные панорамные окна, из которых город кажется рассыпавшимся на миллиарды светящихся точек.

Мягкие диваны, высокие двуспальные кровати с белоснежным бельем, хрустальная люстра и много-много ламп и зеркал.

— Ух ты… Это все нам? — спрашиваю я, подходя к столику с фруктами.

— Конечно. Ты какую спальню выбираешь?

— Все равно.

— Милан... — Лана подходит, берет меня за руку, — я тебе так благодарна! Ты просто не представляешь, что сейчас для меня делаешь!

В ее глазах блестят слезы, и я опять чувствую себя неблагодарным поросенком.

— Перестань, — говорю я, — мы же подруги.

— Ты мне как сестра! — Лана порывисто меня обнимает. — А сейчас спать.

Ладно, чего я в самом деле. Пусть научат меня красиво ходить. Возможно, это мне и правда понадобится.

— Спокойной ночи, Лан, — говорю я, оборачиваясь на пороге спальни.

— Спокойной, дорогая, — отвечает она, ее голос звучит ласково и убежденно, — завтра будет замечательный день.

Оставшись одна, подхожу к окну и смотрю на ночной город. Дубай сверкает огнями, переливается как усеянная бриллиантами драгоценность. И меня затапливает странной смесью страха и восторга.

Завтра я начну путь к новой версии себя — точной копии Ланы. При мысли об этом в животе мечутся взбесившиеся бабочки.

Ради нее, ради нашей дружбы я готова поменяться.

После душа выключаю свет, оставляя за окнами лишь мерцание города. Завтра будет сложный день. Зарываюсь в мягкое белье, вдыхаю прохладу кондиционированного воздуха и закрываю глаза.

Главное, чтобы никто ничего не узнал.

Глава 2

Милана

— Лан, смотри, — восторженно оборачиваюсь на подругу, — это же ты!

На экране огромного монитора в холле салона красоты выведено несколько фото Ланы. В полный рост, крупным планом и даже сзади.

— Это не я, дорогая, — мягко возражает Лана.

— Как? — моргаю непонимающе. — А кто?

— Ты, — Лана наслаждается произведенным эффектом. Администратор салона с улыбкой поясняет:

— Это специальная программа, разработанная для таких случаев. Ваша подруга сказала, что вы хотите быть похожей на нее.

Не то, чтобы я хочу, но...

Вслух решаю не возражать и мысленно машу рукой.

Лана привезла меня в один из лучших — не сомневаюсь, что он один из самых дорогих — салонов Дубая. Я это поняла, когда нас подняли лифтом на самый верх одного из небоскребов, расположенных в самом центре города.

А центр он и в Эмиратах центр, там всегда дорого.

— Мы внесли ваши параметры и параметры вашей подруги. Программа обработала данные и составила четкий план по изменениям, которые надо внести, — продолжает администратор, и я настораживаюсь.

— Изменения? Какие изменения?

— Осади, подруга, — смеется Лана, — я уже и забыла, какая ты педантка. Не цепляйся к словам. Назови как хочешь, пускай это буде преображение. У тебя будет другая прическа, макияж, одежда. И манеры. Я хочу, чтобы ты держалась уверенно. Ты ведь понимаешь, как это важно?

Я киваю, хотя внутри появляется странное чувство. В другой ситуации я бы назвала его тревожным. Будто я вот прямо сейчас собираюсь вляпаться в какую-то безумную историю.

Но тут же себя одергиваю.

Почему нет, если это поможет Лане? Она спасает свою любовь, и я ей помогу. Что делать, если для этого надо притвориться, что я — это она.

— И что выдала ваша программа? — спрашиваю администратора, заглушая тревогу.

— У вас достаточно высокий процент схожести, это существенно облегчает нам работу. Мы сделаем вам похожую прическу, научим правильно накладывать макияж и подберем соответствующий гардероб.

— Я же сказала, «апгрейдим» по высшему разряду, — Лана подходит ко мне, приобнимает за плечо и добавляет вполголоса: — Мне так с тобой повезло! Не представляю, что бы я без тебя делала.

Ее голос звучит искренне, и мне от этого становится тепло и спокойно. Улыбаюсь отражению в стеклянной витрине.

Оно пока еще мое, не «апгрейженное», с очками на носу и обычным «хвостом. Но превращение начинается, и мне теперь даже интересно, какое отражение я увижу в итоге.

Замечаю, кстати, что в зал, куда мы перешли, здесь нет ни одного зеркала. Очень странно для салона красоты.

Пока мною занимается парикмахер, Лана рядом листает на планшете фотографии, выбирает нам одежду. Следом подходит очередь визажиста и стилиста, теперь они занимаются и Ланой тоже.

Наконец в зал привозят большое зеркала на колесиках, и мы с Ланой становимся рядом, глядя на свое отражение.

Результат вызывает шок.

Полный.

Мы одинаковые.

Абсолютно.

Да, да, я не придумываю.

Не знаю, как так вышло, но из зеркала смотрят две совершенно одинаковые девушки.

Сглатываю. Вот теперь становится немного по себе.

Да что там не по себе, я откровенно пугаюсь. Как будто у меня украли... меня. Как будто я исчезла и меня больше нет.

Говорить это одно, а увидеть своими глазами — совсем другое.

— Что же ты молчишь, дорогая? — Лана заговаривает первой, заметив мой ступор. — Тебе не нравится твой новый образ?

— Нравится, конечно, но... Лан, обязательно быть настолько похожей? — внутри завывают сирены, и я пытаюсь справиться с паникой. — Мне ведь всего лишь нужно отправиться в круиз вместо тебя. Неужели так важно выглядеть точь-в-точь, как ты?

Лана на секунду задумывается, ее глаза сужаются. Но тут же на лице появляется улыбка, мягкая и искренняя, и я вмиг чувствую себя пристыженной.

— Милан, ну мы же говорили, что там могут быть знакомые, папины люди. Я хочу быть спокойна, что никто не догадается. Раз мы с тобой похожи, так почему не сделать из тебя идеального двойника? Тогда я смогу сосредоточиться на своих делах, а ты получишь шикарный отдых. Разве это плохо?

— Н-нет, н-не плохо, — мотаю головой.

Лана меня приобнимает.

— Привыкай, дорогая. Теперь ты будешь так выглядеть всегда, — ее пальцы сдавливают мои плечи. — И ты должна вести себя так, чтобы никто не усомнился, что ты — это я, поняла?

Я снова напрягаюсь. В голосе Ланы звучат незнакомые нотки.

— Поняла. Я буду стараться, но… Если вдруг меня кто-то спросит о чем-то личном, чего я не знаю?

Она деловито щелкает пальцами.

— Не беспокойся, мы отработаем твою легенду. Я расскажу все, что тебе нужно знать о моих привычках, моем круге общения, о том, как я себя веду. К тому времени, как ты отправишься в круиз, ты будешь подготовлена.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хорошо, — киваю, присаживаясь на край дивана. — Лан, а ты уверена, что я справлюсь? Вдруг я что-то напутаю?

— Ты умная девочка, — Лана подходит и садится рядом, — уверена, у тебя все получится. В результате мой папа будет думать, что я плыву по Индийскому океану, как он и хотел. А я тем временем смогу остаться здесь, в Дубае, со своим любимым.

***

Меня учат красиво ходить, плавно двигаться, и это оказывается не так сложно. И я больше не возражаю, наоборот.

Все переживания улетучиваются, я начинаю получать удовольствие от происходящего. И все более заманчиво звучит в голове одна мысль.

Кто знает, если я буду смотреть в мир глазами Ланы, то возможно смогу почувствовать себя более… значимой, что ли?

Когда возвращаемся в отель, я от усталости еле волоку ноги. Даже от ужина отказываюсь. Но после душа ощущаю прилив бодрости и решаю выпить чай, который Лана заказала в номер.

Беру чашку, подхожу к окну и смотрю на ночной город. Огни Дубая сверкают и переливаются. Дороги внизу кажутся тонкими светящимися нитями. По ним ползут машины, похожие на бусинки, нанизанные на невидимую леску.

Прислоняюсь лбом к прохладному стеклу.

Впереди ждет целая череда головокружительных событий — круизный лайнер, Сейшелы, маскарад с моим участием. Но только никакой радости я не испытываю.

И жалеть тоже глупо. Даже если бы я захотела отказаться, уже поздно, я это понимаю. И я не могу подвести Лану.

А значит, «Шоу маст го он»*.

*Show must go on — «Шоу должно продолжаться», финальная песня британской рок-группы Queen из альбома «Innuendo».

Глава 2-1

Настоящее время

Подставляю лицо мягким лучам заходящего солнца и не верю, что меня могли посещать такие мысли.

Отказаться. Жалеть.

Как можно от такого отказываться?

Это же рай, самый настоящий плавучий рай! Все в точности как обещали рекламные буклеты.

Можно было поужинать в своем люксовом номере, но я не планирую изображать рака-отшельника все три недели путешествия.

Я только закончила раскладывать вещи и развешивать платья.

Будь я агентом под прикрытием, уже бы давно спалилась. Пассажиры, которые занимают такие роскошные номера, сами не разбирают чемоданы. За них это делают горничные.

Лана так и сказала, чтобы я не вздумала сама их разбирать. Только не представляю, что кто-то будет прикасаться к моим вещам. Разве это так сложно достать их из чемодана и развесить?

Мне так нравится моя новая одежда — Лана сказала, что после поездки я все могу оставить себе. А я и половины не видела из того, что мне упаковали.

Весь мой круизный гардероб подобран по вкусу Ланы — все яркое, ультрамодное.

Мне не то, что не нравится. Просто для меня слишком непривычно. Слишком смело. Я привыкла носить более практичные вещи в более спокойных тонах.

Но круизные наряды наверное такими и должны быть, правда же? Провокационными.

На вечер я выбрала легкое хлопковое платье без рукава, ниже колен. Белая с синим полоска — самый что ни на есть морской наряд.

За столиком со мной сидела пожилая пара. Мы говорили по-английски, и в целом ужин прошел весело. Но после я сбежала в надежде найти компанию помоложе.

— Не уходите далеко, мисс, — окликнул на выходе администратор, — скоро начнется вечерняя программа.

— Я немного пройдусь, — ответила с благодарной улыбкой и вышла на палубу.

Теперь прогуливаюсь вдоль борта неспешным шагом и думаю о том, что так странно Рождество я еще не праздновала.

Прохожу вдоль всего судна. Стараюсь не думать о том, сколько километров воды под нами и как долго плыть до ближайшего берега.

Но как назло, воображение сразу начинает рисовать жуткое чудище, которое обитает на дне океана. Вот оно медленно поднимается из океанских глубин и прямо сейчас проплывает под днищем корабля, царапая его безобразными наростами на длинных мясистых щупальцах...

«Выпускайте Кракена!..»

— Ебаное дно, — слышу за спиной и вздрагиваю.

Оборачиваюсь. Да это же тот черноглазый мужчина, который при отплытии производил мне трепанацию черепа!

Сейчас он, правда, никого не препарирует. Стоит вполоборота, опершись на перила, и смотрит на воду.

И все бы ничего, если бы не матерился на чистейшем русском языке.

— Простите? — переспрашиваю мужчину. — Это вы мне?

Недолго раздумываю, стоит ли добавить куда-нибудь «сэр». По культуре речи вроде как положено. Но вот если рассматривать с точки зрения смысловой нагрузки, то «сэр» здесь совершенно не к месту.

Он удивленно вскидывается. И все.

Главное, ни тени смущения.

— Прошу прощения, не думал, что вы меня поймете.

Дипломатично помалкиваю, давая возможность мужчине самому выкарабкаться из неловкого положения.

Хотя не похоже, чтобы он как-то особенно испытывал неловкость.

И когда я уже на грани, чтобы ляпнуть что-то из серии, какой прекрасный закат и удивительная поездка, он неожиданно ворчливо продолжает:

— Я хотел сказать, что это корыто — гребаное днище, которое давно пора сдать не металлолом.

От неожиданности и возмущения теряю дар речи.

Такой прекрасный лайнер! Почему он называет его корытом?

— Что вы такое говорите? — с трудом получается выдавить. — Здесь довольно мило!

— Да? — он быстро окидывает меня оценивающим взглядом. — Очень странно от вас такое слышать.

Готовый сорваться с губ вопрос «Это почему же?» благоразумно заталкиваю обратно.

Возможно, я чего-то не знаю, что видит этот «белый господин». Лучше подождать, похоже, он сам найдет способ выговориться.

— Это мое первое морское путешествие, — неопределенно взмахиваю рукой, — я здесь еще не все рассмотрела...

— Этому корыту десять лет, и от носа до кормы здесь всего двести пятьдесят метров, — сообщает мужчина. Наверное, мне положено от этих слов рухнуть в обморок?

— Это... мало? — спрашиваю осторожно. Черноглазый красавец снисходительно фыркает.

— Триста минимум. А лучше триста пятьдесят.

Неопределенно мычу. Никак не поймаю нужную волну.

— «Икона морей», которая ходит по островам Карибского моря, имеет длину триста шестьдесят пять метров, — сообщает шикарный незнакомец.

— Ого, — на всякий случай уважительно присвистываю. Ну как присвистываю. Цокаю языком. — Вы на нем плавали?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он смотрит уже более благосклонно.

— Приходилось. Двадцать палуб, сем бассейнов. Поверьте, ничего общего с этой развалюхой.

Вдали раздаются звуки скрипки. Мы переглядываемся.

— Сегодня обещали живую музыку, — говорю просто так, ничего не имея в виду.

— Да, я смотрел программу, — кивает мужчина, — обещали Вивальди и Моцарта. Пойдем? Или вы не любите Вивальди?

Он предлагает руку, и это выглядит так неожиданно, что я киваю и беру его под локоть.

— Очень люблю. Просто обожаю.

О том, что Лана не поклонница классики, я вспоминаю уже когда мы занимаем крайний столик во втором ряду справа.

Глава 3

Милана

Черт, черт, черт...

Я прокололась, еще так глупо и неосторожно.

И всего-то за несчастный час. И где он взялся на мою голову, этот Моралес?

Прилип намертво, не отцепишь. Куда я, туда и он.

Рыбка-прилипала, блин...

Главное, он даже не пытается делать вид, что за мной ухаживает. Чего тогда таскается?

Непонятно.

Успокаивает то, что он точно не из окружения отца Ланы. Я как раз с ней созванивалась, у нее все отлично, у меня немного отлегло от сердца.

Если бы Моралес был наблюдателем от Ланиного отца, уже бы доложил ему, что вместо дочери на лайнере находится ее не очень удачная замена.

Но как будто никаких последствий не видно, а значит моя оплошность с любовью к классической музыке осталась не замеченной.

Тем более, что я все исправила. Хоть программа была интересной и насыщенной, я весь вечер зевала и всячески демонстрировала скуку. Хорхе так и спросил прямо:

— Вам не понравилось? Вы так старательно изображали внимание, но вам было скучно.

Пришлось загадочно улыбнуться и опустить глаза. При этом мысленно попросить прощения у музыкантов, потому что играли они прекрасно.

И почему Лане не нравится классика? Это же так красиво!

С Моралесом мы раззнакомились там же за столиком. Его зовут Хорхе, хотя по моему мнению, он такой же Хорхе, как я Лана.

— Вы испанец? — спросила я. Он покачал головой.

— Нет, это мое адаптированное имя.

— Значит вы Георгий?

Он задумался на миг и кивнул.

— Можно и так сказать.

И я тут же мысленно окрестила его Жориком. Но поскольку я тоже Лана только наполовину, мы с ним квиты.

Кстати, с морскими путешествиями я тоже чуть не провалилась. Но нашла выход из положения. В беседе с Жориком периодически предавалась воспоминаниям то об одном круизе, то о другом, пока он не выдержал.

— Вы же говорили, что это ваш первый круиз, Лана?

— Ой, не обращайте внимания, — смущенно потупилась я, обмахиваясь веером. Не для того, чтобы произвести впечатление, а потому что стояла духота. — Вы просто мне понравились, Хорхе, и я решила с вами пофлиртовать.

Он посмотрел на меня глазами-лазерами. Вскрыл черепушку, просканировал, но видимо ничего не нашел. А мне даже понравилось.

Это же не я. Это Лана. Значит, можно позволить себе что угодно. То, на что никогда бы не отважилась Милана Богданова.

— Правда? Ладно, — сузил глаза Моралес — продолжайте в том же духе.

Даже если бы мне в самом деле пришло в голову с ним флиртовать, после такого ответа сразу бы пропала охота.

Вот такой странной парой мы с Моралесом путешествуем уже третий день.

И не то, чтобы ко мне другие не подкатывали. Еще и как подкатывали. Светлана роскошная девушка, даже я в ее шкуре почувствовала себя королевой.

Но всем мешает Жорик. Во-первых, он сногсшибательно выглядит, особенно раздетый. На него запала вся женская половина лайнера. Эти его мышцы на животе как веревки перетянутые, они кого хочешь с ума сведут. В костюме мышцы скрыты, но он все равно умудряется каким-то образом привлекать внимание.

А во-вторых, он не отходит от меня ни на шаг. Со стороны наверное все уже решили, будто у нас роман. Но рядом со мной еще ни разу в жизни не было мужчины, от которого бы веяло таким холодом.

Вот правда. Как ледник в Северном Ледовитом океане.

Я там ни разу не была, но примерно себе представляю эти ледники.

Они как Жорик, холодные и неприветливые.

Почему он ко мне прилип, загадка. Но спросить неудобно. Ходит себе человек, кушать не просит. Сам ест, сколько влезет. Чего мне тогда выеживаться?

Зато смотримся мы с ним сногсшибательно, вот я и не выеживаюсь.

Уже третий вечер подряд он провожает меня к двери номера, желает спокойной ночи и еще торчит некоторое время под дверью. Не знаю, зачем.

Подозреваю, хочет убедиться, что я больше никуда не пойду.

Как раз есть возможность проверить. Сегодня мне не спится, и я собираюсь выйти прогуляться. Если Моралес приставлен меня охранять или следить, то я быстро об этом узнаю.

Набрасываю на плечи кардиган — это днем может быть душно, вечером было очень даже прохладно. И выскальзываю за двери.

Никого нет, и это даже немного разочаровывает.

Но не надолго. Когда я вижу звезды, у меня отвисает челюсть и становится не до Жорика. Не до Светланы. Не до того блондина, который улыбался мне все утро. Не до кого, в общем.

Это нечто! Это вау! Это бомбезно!

Лайнер кажется застывшим на месте посреди раскинувшегося бескрайнего океана. Кругом одна вода, в которой отражаются крупные яркие звезды. Горизонта нет, его как бы не существует.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Там, где должна быть линия горизонта, океан сливается с небом. И везде, везде, везде одни звезды.

Целый океан звезд.

Это так прекрасно и жутко одновременно.

Особенно, когда понимаю, сколько под нами километров воды.

— Любуетесь звездным небом? — слышу над ухом вкрадчивый голос.

Не сказать, что я особо удивлена, но можно так не подкрадываться?

Хотя, наверное, я должна сказать спасибо, что он не крикнул мне в ухо «Выпускайте Кракена!». Тогда мне точно грозило бы заикание до конца дней.

— Скорее, ужасаюсь, — признаюсь честно.

— Даже так? — Моралес выгибает идеальные брови, и я едва сдерживаюсь, чтобы не спросить, какой у него ко мне интерес. Или задание. Потому что такая красота вот прямо сейчас пропадает даром. — Можно спросить, почему?

— Мне страшно, когда я думаю, как ничтожна человеческая жизнь, — неожиданно признаюсь честно. — Вот мы с вами здесь посреди двух стихий как две песчинки. Или пылинки. Раздавить нас ничего не стоит, несмотря на кажущуюся безопасность.

— Хм... — включаются лазеры-рентгены и давай меня сверлить-сканировать, — очень... странно от вас такое слышать, мисс. Это, признаться, меня весьма радует. А то вам почти удалось меня убедить в собственной бемозглости.

И пока я хватаю ртом воздух от такой наглости, он наклоняется почти впритык и обдает сногсшибательным ароматом мужского парфюма с нотками табака. Я скорее ощущаю, чем слышу. Низкий хриплый голос отдается где-то в подкорке.

— Завтра с утра не вздумайте высовываться из каюты, слышите меня? Сидите тихо как мышь, что бы ни происходило. Лана, вы меня услышали?

— Ддд-дда... — только и могу выговорить. Еще и киваю несколько раз для верности.

Моралес удовлетворенно хмыкает, изображает полупоклон и уходит. А я остаюсь одна на палубе под ослепительным покровом звездного неба.

Вот вообще сейчас не поняла.

Ровным счетом ни-че-го.

Приглашаю всех в рождественскую историю Рождественский перекресток:

Матвей Северов считал свою жизнь пустой и бессмысленной. Когда-то он растоптал любовь, и спустя девять лет это вернулось бумерангом. Но все изменилось в канун Рождества в тот самый миг, когда он ступил на Перекресток…

Глава 3-1

Если бы я вела дневник, то сегодняшнюю запись начала бы так:

«День четвертый. Утро.

Наш лайнер вошел в Аравийское море, обогнул Аравийский полуостров, минуя Аденский залив, и вплотную подошел к африканскому побережью».

Да, именно так я бы и написала.

Но дневник вести мне лень, поэтому я только так подумала. Писать — это к писателям. Пускай пыхтят и пишут, им за это деньги платят.

Но сегодня в самом деле четвертый день, как лайнер отплыл из Дубая. Я проснулась раньше обычного — за иллюминатором едва начинает светать, на сердце легкость и спокойствие.

Смотрю на часы — до завтрака еще далеко. Чем отлеживаться в кровати, может пройтись по палубе, подышать свежим воздухом?

Завтраки на лайнере это нечто. Я их просто обожаю.

Хоть Жорик все время бубнит и критикует повара, лично я от кухни в восторге.

Мне повезло, что у меня хороший метаболизм, иначе через три недели меня пришлось бы снимать с судна с помощью грузового крана.

Жорик такой же. Крутит носом, все ему не так, но при этом топчет как не в себя.

— У меня прекрасный метаболизм, Лана, разве я не говорил?

Да сто раз говорил. И слух у него идеальный, и зрение острое как у орла. Но метаболизм у мужчины и правда как у домны — все сжигается в моменте. На его идеальном прессе это никак не отображается.

Как не было ни грамма жира, так и нет.

Обычно мы с Жориком занимаем столик у окна в верхнем ресторане. Когда можно неспешно пить кофе, глядя на бескрайнюю гладь океана, все происходящее вокруг кажется фантастическим. Нереальным.

Мне нравится наблюдать за пассажирами — влюбленными парочками, пожилыми супругами, семьями с детьми. Обожаю по обрывкам чужих разговоров придумывать, кто эти люди по жизни и почему оказались на этом лайнере.

Я наслаждаюсь такими моментами, особенно когда над ухом не гудит Жорик.

Кстати о Жорике. Вчера вечером он был очень странным и запретил мне высовываться из каюты.

Может он все-таки за мной ухаживает? Ну вот, как может, так и ухаживает. Очень-очень странно.

Вот и придумал бред, чтобы я торчала в номере до завтрака. У меня, конечно, шикарный номер, но хочется пройтись. Даже если здесь двести с хвостиком метров, а не триста шестьдесят пять, как в «Иконе морей».

С максимальной предосторожностью выглядываю из двери каюты. Просовываю голову.

Никого и ничего.

Делаю один шаг, второй.

Нормально все.

Значит все-таки ухаживает.

Вдыхаю морской соленый воздух полной грудью.

Я здесь всего четвертый день, а уже успела привыкнуть к ровному гулу двигателей и мягкому покачиванию палубы под ногами.

Может, в прошлой жизни я была прославленным мореходом? Или скорее, его любимой женщиной? Недаром среди любовных романов, которые я прочитываю в немереном количестве, «Хроники капитана Блада» до сих пор занимают коронное место.

Хоть капитан Блад и был пиратом, в моих глазах это скорее плюс, чем минус.

Морская романтика, пиратские шхуны, жгучие пламенные взгляды.

Обожаю все это. Как жаль, что сейчас все так скучно и предсказуемо!

Опираюсь на перила и всматриваюсь вдаль. Сегодня просто идеальный штиль. Морская гладь кажется мокрым шелком, разлитым до самого горизонта.

Все вокруг кажется идеальным. Тихим. Мирным.

Мягкий гул двигателей, приглушенные голоса с соседней палубы.

Это потом я навсегда запомню, что если что-то выглядит идеальным — жди беды. А сейчас идеально все.

Идеальный лайнер. Идеальный маршрут. Идеальная я.

Даже чертов Жорик до отвращения идеальный.

Но пока я нежусь под первыми ласковыми солнечными лучами, подставляя им лицо, и ни о чем больше не думаю.

Дура... Полная идиотка...

Уже выйдя на верхнюю палубу, замечаю, как вдали на горизонте колышется что-то темное. Сперва решаю, что это просто рыбацкая шхуна или небольшая лодка, оказавшаяся не по курсу.

Но затем замечаю, что судно двигается параллельно нам, стараясь оставаться незаметным в рассветной дымке.

Внезапно вдоль борта на большой скорости пролетают две узкие моторные лодки. Откуда-то появляются веревки с крюками и тросы, по ним на палубу перебирается несколько загорелых дочерна мужчин, одетых как...

В общем, как на базаре.

Первое, что приходит в голову — это идет съемка фильма. Нас просто не предупредили, здесь снимается блокбастер, и мы все массовка. Статисты.

Оборачиваюсь — палуба заполняется вооруженными мужчинами. Они продолжают прыгать с бортов двух длинных моторных лодок, цепляясь за тросы.

Может это какая-то экстремальная экскурсия или шоу? Но через мгновение становится ясно — никакого шоу не будет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я даже не успеваю по-настоящему испугаться, как где-то в носовой части раздаются выстрелы. А следом громкий женский крик:

— Pirates!

Пираты? Это такая шутка?

Только мне совсем не смешно.

Потому что становится страшно.

Глава 4

Милана

Пираты.

Судя по близости сомалийского побережья, наш лайнер подвергся нападению именно этих типов.

Я слышала о сомалийских пиратах, но была уверена, что их нападения на мирные судна остались в прошлом. Что их удалось победить лет десять назад.

Выходит, нет, не удалось. Или, как минимум, не всех.

Трое мужчин в легких камуфлированных жилетах врываются в основной коридор, размахивая оружием. На палубу выводят группу людей, они падают на колени, закрывая головы руками.

Еще двое пиратов с автоматами гонят группу людей по соседнему пролету.

Пираты последовательно обходят каюты, криками заставляя пассажиров выходить в коридор. Кто-то в панике пытается закрыть двери, но их тут же вышибают прикладами.

Прижимаюсь к стене в глупой надежде, что меня заметят. Сердце колотится так, словно хочет выскочить наружу. От страха конечности кажутся скованными и задубевшими, ощущение, что я не смогу пошевелить даже пальцем.

Все, на что я сейчас способна, это дышать через раз и молиться, чтобы они меня не заметили.

Мои познания о сомалийских пиратах довольно скудные, но в памяти отложилось, что как будто они специализировались на захвате небольших суден, за которые потом получали выкуп. А здесь огромный лайнер!

Зачем он им?

И как они собираются его удерживать?

Разве нам на помощь не пришлют вертолеты или хотя бы пограничные катера? Пираты же не на авианосце приплыли, а на моторных лодках.

Пересиливаю себя и пытаюсь незаметно отступить за спасительную перегородку. Но чуда не происходит. Один из бандитов, высокий и жилистый, замечает меня и направляется в мою сторону.

Хватает за плечо, толкает к толпе пассажиров. Дальше нас всех гонят вглубь судна.

Проходя через пролет, вижу капитана и нескольких офицеров судна, стоящих в сторонке с поднятыми руками.

Надеюсь, кто-то из них успел подать сигнал бедствия?

Но по виду пиратов не скажешь, что они особо напуганы. В подтверждение этого раздается взрыв. Похоже, пираты специально повредили радиорубку или систему связи, чтобы задержать подмогу.

— Они кого-то ищут, — чуть слышно говорит пожилой джентльмен на чистом английском языке.

— Почему вы так думаете? — бормочу, опустив голову.

— Пираты не сажают лайнер на мель и не собираются вести его к берегам Сомали, — шепчет мужчина. — Слишком целенаправленно действуют.

Может, это правда?

Пассажиров распределили на группы, но это только для того, чтобы легче их держать под прицелом.

Никто не объявляет никаких требований, никто не говорит о захвате всего судна.

Если их цель заключается лишь в том, чтобы найти определенных людей и как можно быстрее исчезнуть, то все выглядит более чем логично.

В подтверждение этой теории пираты вытаскивают из каюты двоих мужчин: одного невысокого, лысоватого, другого — немного старше, с аккуратной бородкой. Что-то требуют от них, размахивая автоматами, но отсюда я не разбираю ни слова.

У меня хоть и уникальная способность к языкам, но сомалийским я никогда не интересовалась.

Один из пиратов пытается отобрать у лысого мужчины сумку и ноутбук. Тот сопротивляется и в итоге получает прикладом в бок.

Второй, который с бородкой, выглядит так, будто вот-вот упадет в обморок. Но его подхватывают под руки и грубо швыряют в лодку.

Внезапно на палубе появляется знакомая фигура. Роскошный торс плотно облегает белоснежная рубашка.

Куда он так вырядился? Здесь вообще-то нападение, а не светский прием.

Только успеваю об этом подумать, как до меня долетают обрывочные фразы на... арабском?

Жорик знает арабский? Или он сам араб, и это у него не загар?

Кстати, если представить Жорика в жилете на голое тело и с немытой шевелюрой, то в принципе, из него получится вполне пристойный сомалийский пират...

Боже, о чем я?

Но когда до меня доносится, о чем говорит Моралес с пиратом, начинаю жалеть, что знаю арабский.

Не очень хорошо, но понять могу.

— Мне нужен твой босс, отвези меня к нему, — требует Моралес и протягивает пирату несколько сотенных долларовых купюр. Как такси нанимает, честное слово...

Вытягиваю шею, чтобы лучше слышать, и встречаюсь взглядом с тем высоким пиратом, который толкнул меня в толпу.

Он что-то кричит остальным на сомалийском и резко взмахивает рукой, делая знак подойти.

Начинаю пятиться, но он в два шага пересекает расстояние между нами.

Железная хватка сдавливает мою руку, дальше меня волокут к борту. Довольно бесцеремонно, надо сказать.

— Отпустите! — слабо сопротивляюсь. — Пожалуйста, сэр! Зачем я вам? Я обычная туристка, ничем не примечательная.

Однако пирата мои слова мало трогают. Он силой тащит меня за собой, не обращая внимания на мои попытки вырваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моторы моторные лодок, громко тарахтят. Меня подтаскивают к борту и вталкивают в одну из них. Цепляюсь за что-то ногой и в последний момент успеваю ухватиться за борт, при этом больно ударившись коленом.

В нос ударяет резкий запах бензина, на лицо летят соленые брызги. Сердце ухает так, что я не слышу рева мотора.

Лодки отходят от борта, я оборачиваюсь через плечо.

На палубах стремительно отдаляющегося лайнера царит настоящий хаос. Члены экипажа размахивают руками, люди кричат…

И что, никто ничего не собирается делать? Нас никто не собирается спасать?

Огромный белоснежный лайнер становится меньше и меньше. В его роскошной каюте остались мои вещи, документы. Вся моя жизнь там осталась.

Вокруг только море и несколько неопрятных вооруженных мужчин, для которых люди — просто товар, разменная монета.

Не имею ни малейшего понятия, кто те двое мужчин, которых везут на соседней лодке. Как и то, куда именно нас везут.

Ясно одно: нас похитили, и выбраться отсюда без посторонней помощи не получится. И, сидя на мокрой скамье под дулом автомата, я готова отдать все, лишь бы это оказалось кошмарным сном.

Дорогие друзья! Я всех поздравляю с наступающим Новым годом! Желаю любви, счастья и благополучия! Пусть исполнятся даже самые несбыточные желания! До встречи в новом 2025-м году)))

Автора можно поздравить новогодним лайком) Если ставим, то в шапке книги, а не после главы

Глава 4-1

Плывем недолго. Уже спустя несколько минут из рассветного тумана выныривает незнакомое судно. Не его ли я видела с палубы лайнера, когда прогуливалась?

При воспоминании о лайнере захлестывает ужас напополам с паникой. Теперь он кажется таким уютным, таким безопасным! Не то, что эта кошмарная посудина....

Хотя нельзя не отметить, что по сравнению с моторными лодками посудина выглядит более внушительно.

Меня и моих спутников подталкивают к железным ступенькам трапа. Море спокойное, но в лицо все равно бьют соленые брызги. Я цепляюсь за поручни, пытаясь сохранить равновесие.

Изо всех сил стараюсь держаться, только руки все равно дрожат, когда осознаю, что все происходящее не сон. Лучше об этом просто не думать.

Поднявшись на борт, бегло осматриваюсь. Ощущение, будто я смотрю старый фильм про контрабандистов.

Стальные поверхности все в проплешинах ржавчины, небрежно заделанных краской. Вдоль бортов закреплены резиновые канистры для топлива и воды.

Скорее всего, это бывший рыболовецкий траулер, переоборудованный пиратами под свои нужды. На месте, где когда-то располагался рыболовецкий трал, теперь тянутся грубые металлические конструкции с закрепленными пулеметами и ящиками боеприпасов.

Пираты снуют по палубе, громко и резко переговариваясь между собой. В основном на своем гортанном сомалийском. Один долговязый мужчина периодически выкрикивает команды на ломаном английском. Снизу слышится грубый смех.

Похоже, тут у всех проблема с психикой — они постоянно кричат.

На нас орут, друг на друга орут. И при этом действуют слаженно, как давно сработавшаяся команда.

На палубе тянет соляркой и морской солью, слышен мерный гул генератора. Из-за борта доносится рокот моторов остальных лодок.

Пираты с нами не церемонятся, из чего я делаю вывод, что мы все втроем для них представляем одинаковую ценность.

Стараюсь не смотреть своим похитителям в глаза, но исподтишка их рассматриваю.

Худощавые, жилистые, с обветренными лицами и настороженными взглядами. Похоже, такое явление как толстый сомалийский пират здесь отсутствует.

Несмотря на разноцветные кепки, камуфляжные штаны и футболки с выцветшими надписями, они не выглядят грязными оборванцами. Скорее производят впечатление людей неуравновешенных, грубых, и при этом хорошо организованных.

Нас загоняют в трюм, где из листов металла сварена клетка. То есть, захват заложников здесь поставлен на поток.

В воздухе витают запахи страха, пота, соленой воды и дизельного топлива, смешиваясь в едкий и гнетущий коктейль.

Мои спутники молчат, лишь сдавленно озираются по сторонам. Я что, тут самая смелая?

Лязгает металлическая дверь, и к нам вталкивают очередную партию заложников.

Ошибочка, вталкивают только девушку. Мужчина входит сам, причем с таким видом, как будто ему тут все должны.

Вдавливаюсь спиной в импровизированную решетку, но исчезнуть все равно не получается. И просочиться тоже.

Убийственный взгляд сначала пронзает меня насквозь, потом рассекает на две части, а затем мелко шинкует каждую часть в мелкую стружку.

— Что ты здесь делаешь, бестолковая девчонка? Я же приказал тебе сидеть в каюте! — рычит Моралес. Я и не знала, что он так умеет. Черные глаза сужаются до щелочек, впрочем, это не мешает ему ими грозно сверкать.

Я молчу о том, что на «ты» мы с ним вообще-то не переходили!

Бессвязно что-то мямлю в ответ и умолкаю. Язык отказывается повиноваться.

— Что-что? — Моралес с преувеличенной старательностью прочищает ухо и придвигается ближе. — Говорите громче, мисс, вас плохо слышно!

Он сейчас такой разъяренный, что мне даже в голову не приходит назвать его Жориком. Даже в мыслях. А был такой милый и обходительный...

Набираю в грудь побольше воздуха.

— Я вас не послушала. Я очень сожалею.

Моралес испепеляет меня своими глазами-прожекторами. Сплевывает и зло цедит сквозь зубы:

— Сожалеет она... И что мне теперь с тобой делать?

— Послушайте, Хорхе, меня захватили совершенно случайно. Я в этом уверена, здесь какая-то ошибка! — доверительно кладу руку ему на локоть, но он раздраженно ее сбрасывает. Тихонько вздыхаю. Значит, все-таки не ухаживал... Но раскисать себе не даю. — Я постараюсь все объяснить их боссу, и босс меня отпустит. Я уверена.

Последние слова добавляю на всякий случай, потому что ни в чем я не уверена. Но если грозно сверкающий черными глазами мужчина сумел заплатить пиратам, чтобы его провели к пиратскому главарю, то может он захочет попросить и за меня тоже?..

Моралес смотрит долгим протяжным взглядом. Не выдерживает, снова сплевывает.

— Это просто ебаный пиздец. Лучше бы я тебя утопил, — качает он головой.

— Ну не утопили же, — говорю примирительно и все-таки беру его под локоть. — Чего теперь так убиваться?

Он смотрит на меня как на сумасшедшую, но ничего не отвечает. Вздыхает так тяжко и глубоко. И это вселяет пусть крохотную, но надежду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5

Милана

Мы плывем достаточно долго.

В трюме почти нет света, кроме тусклой лампы, мигающей под потолком. Я сижу под стенкой, вжимаясь в нее спиной, и стараюсь не привлекать к себе внимания.

Говорить мне не с кем. Лысый и бородатый слишком заняты своим горем и полностью погружены в себя. Жорик злой.

Девушка, которую привели с ним, мне не нравится. Впрочем, я похоже у нее тоже не вызываю симпатии. Так что я просто жду, когда мы доплывем.

Наконец, судно замедляет ход. Слышно, как натужно поворачивает лебедки — это команда бросает якорь.

К моменту, когда корабль пришвартовался у береговой линии, солнце уже клонилось к закату.

Высадка происходит быстро и нервно. Пираты спешат, явно опасаясь погони.

Нас выводят на палубу и затем снова сажают в лодку. Судя по очертаниям береговой полосы, мы причаливаем к какому-то маленькому порту или пристани.

Моралес подходит ко мне вплотную и шипит в ухо.

— Послушайте, Лана, или как вас там по-настоящему. Коль уж вы не дали себе труд прислушаться к умному совету, сделайте одолжение. Не создавайте никому проблем. Выполняйте все, что вам скажут.

Хочется его хотя бы послать, но не могу не признать правоту его слов.

Послушай я своего ушлого спутника, глядишь сидела бы сейчас в своей каюте и пила жасминовый чай.

Поэтому в ответ только молча киваю.

Ступаю на влажный песок, оглядываюсь и замечаю несколько автофургонов и внедорожников, припаркованных у воды.

Пираты выстраивают нас в цепочку и гонят к машинам. В воздухе стоит горькая пыль и запах гари.

Нас всех пятерых вталкивают в один автофургон. Я оказываюсь на скамейке рядом с Моралесом, но по его виду не скажешь, что он рад такому соседству.

А мне все равно, потому что я могу смотреть в окно. Ну почти все равно...

Едем вдоль берега, и вскоре вдалеке виднеются огни поселка. Со стороны он выглядит как обычная приморская деревня.

От тропической экзотики здесь не осталось и следа. Повсюду виднеются груды мусора, покореженная техника и редкие засохшие кустарники.

Зато внутри поселок выглядит на удивление цивилизованно.

Вопреки ожиданию, строения не производят впечатления примитивных лачуг. Это низкие бетонные строения с железными крышами и кое-где надстроенными вторыми этажами.

Несмотря на кажущуюся запущенность и хаос, здесь кипит жизнь — во дворах стоят генераторы, повсюду виднеются сваленные в кучу изношенные шины и синие канистры с водой.

Некоторые дома выглядят почти добротно, из-под навесов доносятся звуки громкой музыки.

По дороге встречаются вооруженные люди, которых можно принять за охрану или местных боевиков. Они одеты в джинсы или камуфляж, разве что обувь разная — от дешевых сандалий до громоздких берцев.

На крышах я с изумлением замечаю спутниковые тарелки и проводку. Значит, у пиратов есть электричество и связь?

В замешательстве совсем забываю, что мы с Жориком в ссоре. Хватаю его за руку и шепчу на ухо:

— Хорхе, где пираты взяли генераторы и спутники?

— Где-где... — ворчливо хмыкает Жорик. — Напиздили.

Ах да, они же пираты.

— Но поселок выглядит так прилично! Я не ожидала!

— А что ты ожидала? Что они живут в хижинах из тростника, а их крыши выстелены банановыми листьями? — скептически ухмыляется Жорик. — Ты хоть представляешь себе, какие деньги они требуют за заложников? Современные пираты достаточно технологичны, поверь мне.

Я верю. Как же не верить?

В животе неприятно холодеет. У меня, если что, денег нет. И взять с меня нечего. Это если я — Милана Богданова. Но если я Светлана Коэн, то есть надежда...

— И что, здесь все поголовно пираты? — спрашиваю, вытягивая шею. По улице неспешно идет высокая женщина и ведет за руку маленького мальчика. — Даже дети?

— Конечно нет, это обычное приморское село, — Жорика то ли попустило, то ли он перебесился, но по крайней мере не стреляет пеплом и не шипит. Объясняет вполне миролюбиво и чуть снисходительно. — Пираты здесь просто живут. Их дома сразу можно отличить, они выглядят иначе.

— По богатому, — хмыкаю я. — Как у нас цыгане. Сразу видно, кто барон.

— Примерно так, — кивает Жорик со скупой улыбкой.

Фургон сворачивает к большому прямоугольному зданию, судя по всему, переоборудованному под склад. Или под тюрьму.

Снаружи висят прожекторы, освещающие площадку. Здесь нас высаживают и, толкая прикладами, заводят внутрь.

Внутри прохладно, пахнет пылью и старой тканью. В полумраке различаю груды ящиков, мешков с зерном, ящиков со снаряжением. Вдоль стены сидят люди, много.

— Это их штаб? — дергаю Жорика за штанину, но он делает вид что не слышит. Заговаривает по-арабски, и я вспоминаю, что забыла спросить, он араб или нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Рослый сомалиец в камуфляжных штанах подходит к одному из наших охранников и тот что-то ему втолковывает, поминутно поглядывая на нас. Точнее, на Жорика. Ну и на меня немного.

Разве что пальцем не показывает.

Его лицо худое, скулы острые, взгляд цепкий.

Долговязый прищуривается, окидывает нас с Жориком оценивающим взглядом и согласно кивает. Делает знак и идет вперед.

Нас подталкивают в спины и выводят из здания. Только нас двоих.

— Куда они нас ведут? — шепотом спрашиваю мужчину. С ним, конечно, спокойнее, но все равно страшно.

— К боссу, — отвечает Моралес. Выглядит абсолютно невозмутимо и видно, что совсем не боится.

Даже завидно...

— К главарю? — переспрашиваю. Мужчина смотрит искоса и криво улыбается.

— Можно и так сказать.

Не знаю, что я ожидаю увидеть.

Я уже убедилась, что нынешние пираты внешне ничуть не похожи на пиратов из старых историй — ни повязок на глазу, ни крюков вместо рук, ни хлипких парусных лодок.

Здесь все суровее, современнее и куда страшнее. Вместо сабель у них автоматы, вместо ветхих лачуг — полуфабричные дома из бетона и железа, а за плечами — мобильная связь и информационные сети.

И все равно, когда нас вводят в самое высокое трехэтажное здание, меня бьет дрожь. Я ожидаю увидеть косматого одноногого и одноглазого пьяницу. Вместо этого нас вталкивают в комнату, которую скорее можно было бы назвать кабинетом.

Вполне приличная отделка, стол из красного дерева. Не сходится одна деталь — его хозяин.

Он сидит в кресле, сложив на стол обе ноги. Руки переплетены на груди, взгляд расслабленный.

Впрочем, когда он видит Жорика, все меняется. Куда и девается расслабленность.

Смотрю во все глаза и не верю.

Разве это пират?

Он точно сомалиец?

Черные как смоль волосы и серые глаза. Это так красиво, что у меня отнимает речь.

Правда, в ней никто не нуждается, и все же.

Ему лет двадцать восемь-тридцать, не больше. Белая рубашка оттеняет загорелую кожу шеи, на которой выбита татуировка. Что именно, не видно, наружу выходит только фрагмент. Остальное скрыто белой рубашечной тканью.

И он так красив, что я сейчас упаду в обморок. Меня еще не похищали такие красивые пираты.

Хотя, меня вообще никто не похищал...

Господи, что я несу?

Тем временем Моралес быстрым твердым шагом подходит к столу, упирается в него руками и говорит по-русски. Не говорит, а рычит. Точно как на меня...

— Чертов мальчишка! Что за спектакль ты тут устроил?

Я внутренне вся сжимаюсь от страха. Разве так можно говорить с предводителем пиратов?

Но тот внезапно снимает ноги со стола, садится в кресле и упирается локтями в столешницу. Смотрит в упор на Моралеса и отвечает на чистейшем русском языке:

— Аверин. Иди нахуй!

Глава 5-1

Аверин? Что, правда?

А как же Моралес?

Я не то чтобы разочарована, но как-то это все неожиданно.

Нет, я понимала, что если Моралес так чисто говорит на русском, то он скорее всего не испанец. Но, честно говоря, я ожидала какую-то красивую и таинственную историю.

Возможно любовную.

Я же говорила, что обожаю любовные романы. И Моралес как раз очень подходит на роль сурового героя с разбитым сердцем.

А он, оказывается, Аверин...

Надеюсь, его хотя бы зовут Георгием. Я уже так сроднилась с именем Жорик. И должна признать, ему идет. Особенно, когда он вот так зыркает из-под гневно сведенных на переносице бровей. Сверлит испепеляющим взглядом и отвечает главарю резким и сухим тоном:

— А мне за это не платят.

Должна сказать, от смены фамилии характер у Жорика не поменялся. Все такой же отвратительный. Он постоянно на кого-то орет — то на меня, то на пиратов. Теперь вот на их главаря.

Кстати, красавчик первый на моей памяти, кто его послал.

И очень даже культурно послал. Кратко, со смыслом. Послал и умолк. Зато Моралес-Аверин никак не угомонится.

— Феликс, послушай, прекращай мешать отцу и вставлять ему палки в колеса!

Держите меня семеро, он Феликс! Так романтично! Надеюсь и фамилия у него такая же романтичная?

Оглядываюсь по сторонам в поисках зеркала. Не нахожу и возможно, к лучшему. Быстро провожу рукой по волосам, пытаясь незаметно их расчесать пальцами.

Это, конечно, полное свинство похищать меня без моего уходового кейса. Да хоть бы расческу с зубной щеткой взять разрешили!

— Ладно вы взяли в заложники танкер. Но зачем вам понадобились Горин и Мейер? — бывший Моралес продолжает отчитывать красавчика Феликса.

Лысый и бородач. Это он их имеет в виду?

В ответ Феликс резко выпрямляется.

— Это тебя не касается. И вообще, я не ясно выразился, Константин Маркович? Я тебя не нанимал, так что свободен.

Ба-а-амц!

Это рухнули и вдребезги разбились мои надежды.

Он Константин.

— Так вы не... Вы не Георгий? — не могу сдержать разочарованного возгласа.

Мужчины поворачивают головы, и в меня вперяется две пары абсолютно разных глаз с совершенно одинаковым застывшим в них выражением. Как будто внезапно заговорила много лет до этого молчавшая тумбочка.

— Почему она решила, что ты Георгий? — у Феликса такой вид, словно он меня только сейчас заметил. Почему-то чувствую себя в его глазах замарашкой.

— Хорхе, Георгий... Это же очевидно, — пожимает плечами мой бывший Жорик.

В голову приходит, что нормальных отношений у меня толком никогда не было, зато бывший теперь есть.

Почему мир так несправедлив?

Во всем происходящем есть лишь один положительный момент — теперь внимание обоих мужчин направлено на меня.

— То есть Горин и Мейер тебя напрягли, а по поводу нашей принцессы вопросов не возникло? — с неприкрытой издевкой в голосе спрашивает Феликс и вдруг совершенно внезапно мне подмигивает. — Да, красивая?

Я моментально заливаюсь краской.

Ну почему я так реагирую? Я же Лана, Светлана. Светлана красавица, ей постоянно делают комплименты. А я тут растеклась...

— Сделай одолжение, поясни для тупых, — точно таким же тоном отвечает Аверин.

— Что тут непонятного? — удивляется Феликс. — Папаша Коэн чтобы подтвердить свою лояльность и надежность нового маршрута отправил свою дочь на судне вместе с грузом в качестве гаранта. Допускаю, что он не настолько отбитый и сделал это не по своей воле.

— Звучит нормально, — кивает Аверин, поворачивает в мою сторону голову и стреляет убийственным взглядом, — только это не она.

Феликс непонимающе моргает, переводит взгляд на меня, затем снова на Аверина.

— Как, не она? С чего ты взял?

Тот сует руки в карманы и перекатывается с пятки на носок.

— Тебя наебали, Феликс. И наебали красиво. Это, — указывает в мою сторону кивком головы, — не Светлана Коэн.

— Не Светлана? — мой красавец-пират выглядит достаточно шокированным, его даже хочется пожалеть. — А кто?

Аверин суживает глаза, в них появляется знакомый хищный блеск.

— Ее полная копия. Тот редкий случай, когда копия является улучшенной версией оригинала.

Какой же гад, он еще имеет наглость зубоскалить.

— Костя, ты бредишь? — Феликс зеркалит позу и тоже сует руки в карманы.

Тонкая рубашечная ткань обтягивает рельефные мужские мышцы. Я на миг забываюсь и любуюсь завлекающим зрелищем. Но быстро спохватываюсь и мысленно себя одергиваю.

Меня вот прямо сейчас в эту секунду сливает Аверин, а я понятия не имею, как себя вести. Какую выдерживать линию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Признаться? Сказать, простите меня, я больше не буду? Отпустите меня, пожалуйста, я поехала домой?

А меня так просто взяли и отпустили. Еще и денег на дорогу дали. Или подвезли до ближайшего порта...

Мозг работает на удивление четко и собранно. Стараюсь проанализировать создавшуюся ситуацию нейтрально и посмотреть на нее со стороны. Несмотря на все свои симпатии.

Аверин следил за мной с самого начала и почти сразу меня вычислил. Здесь он по своей воле. Он даже заплатил за возможность сюда попасть. И кроме того, что его послали, никакая опасность ему не грозит. Чего нельзя сказать обо мне.

Я в плену. У пиратов.

То, что это не забавное приключение, а они не смешные персонажи со съемочной площадки, я уже поняла.

Милану Богданову никто бы не стал похищать. С Миланы Богдановой нечего взять. У нее ничего нет. Она никому не интересна. И никто не станет заморачиваться, чтобы ее вернуть обратно.

Другими словами, какова вероятность, что узнав, кто я есть на самом деле, я попаду домой?

Ответ очевиден. Нулевая.

И то, что мне до умопомрачения понравился главный пират, решительно ничего не меняет.

Тем временем Феликс подходит ко мне, с повышенным интересом осматривает с ног до головы. Даже вокруг обходит.

— Ты уверен, Костя? — переспрашивает Аверина. Тот утвердительно кивает. — Но как она попала на корабль?

— С подачи семейки Коэн, естественно, — отвечает этот подлый предатель. — Паспорт настоящий, я проверил.

Он рылся в моих вещах? И вот так просто сейчас в этом признается?

Буквально испепеляю подлого предателя взглядом, но он даже не смотрит в мою сторону.

Феликс останавливается так близко, что у меня перехватывает дыхание. Смотрит в упор.

— Он говорит правду? — указывает подбородком на Аверина. Молчу, не отводя глаз. Феликс явно теряет терпение. — Так что, говорить будем? Ты кто у нас, красивая?

Высоко поднимаю голову, окидываю мужчин снисходительным взглядом.

— Ваш друг большой выдумщик, сэр. Я Светлана Коэн.

Глава 6

Милана

— А я Леонардо ди Каприо, — говорит Аверин, хищно полосуя меня острым взглядом, и поворачивается к сероглазому пирату. — Не верь ей, Феликс. Я за ней четыре дня наблюдал. Это не Лана Коэн, вас наебали.

Теперь они вдвоем высверливают во мне дыры, и я призываю на помощь всю свою сообразительность.

Аверин не дурак, раскусил меня в два счета. Но при этом советовал не высовываться из каюты. А значит был уверен, что мне попадать в лапы пиратов нельзя ни в коем случае.

И после этого я должна признать, что я не Светлана? Что я не наследница миллиардера, способного заплатить за дочь достойный выкуп?

Проще сразу выйти на улицу, подойти к любому из пиратов и плюнуть ему в лицо. Или заехать коленкой по причинному месту.

Думаю, я даже испугаться не успею, как меня превратят в решето автоматными очередями. И никому не будет интересно мое настоящее имя.

Поэтому стараюсь придать лицу насмешливое, чуть снисходительное выражение.

— Значит я неплохо сыграла свою роль. Можете меня поздравить, — хотела добавить «белый господин», но у Аверина сейчас такой вид, что его лучше не злить.

К тому же они оба слишком загорелые, и самая белая здесь я.

Белая госпожа...

Феликс продолжает просверливать взглядом.

— Неплохо сыграла, говоришь? А что, если он прав? — кивает на Аверина. — Как проверять будем, красивая?

Совершенно не к месту вспоминаю, что надеялась в круизе загореть, причем в тех местах, где обычно не загораю, тоже. А что, в моем номере была отдельная терраса. Загорай голышом сколько влезет.

А потом Сейшелы. И Мадагаскар.

Но все мечты накрылись медным тазом, потому что кое-кому захотелось больше денег.

Хотя при всем желании нуждающимся хозяин кабинета не выглядит.

Я готова его убить, и даже красота его пофигу.

Такой отдых перегадить!

— А как хотите, так и проверяйте, — рявкаю так громко, что Аверин с Феликсом дергаются от неожиданности. — Вы меня оба достали! Тест ДНК сделайте, чтобы убедиться. Только для этого вам придется моего отца украсть.

Мужчины переглядываются. Аверин хмурится, Феликс морщит лоб.

— Ладно, — говорит он и снова переглядывается с Авериным. — Какое у нас образование?

— Гарвардский университет, — буркает тот. Я сохраняю гордое молчание.

— Отлично! — Феликс возвращается к столу и падает в кресло. Правда, в этот раз ноги на стол не складывает. — Приступим?

Это было разве что чуть сложнее, чем у Ланы на собеседовании. Там я даже больше волновалась.

Аверин наблюдал за нами с каменным выражением лица, переплетя руки на груди. А мне даже смешно стало.

У Ланы Коэн блестящее образование. Она собеседовала меня несколько часов. Я срезалась буквально на нескольких вопросах, поэтому меня и приняли в компанию.

Все объясняется просто. В нашем в университете действовала программа по обмену с Гарвардом. Я прошла все необходимые тесты, у меня были все шансы. А вот денег не было.

Университет брал все расходы на себя, но все равно нужен был хотя бы минимум, а бабушка с дедушкой и так продали земельный участок, чтобы оплатить мне учебу. Если бы я заикнулась про Гарвард, они бы продали дом.

У меня не хватило духу. В Гарвард по обмену поехал Илья Козлов, который занял второе место, а я неделю проплакала в общаге. Когда Илья вернулся, привез мне в подарок конспекты и подарочный курс по аналитике бизнес-проектов.

— Если бы ты не отказалась, я бы туда не попал, — признался он честно.

Так что вопросы, которые задавал Феликс, были не намного сложнее, чем на собеседовании.

— Я тебе сказал, что копия намного удачнее оригинала, — говорит Аверин в ответ на молчаливый взгляд Феликса, когда тому надоедает меня допрашивать.

— Но ты можешь ошибаться, — возражает тот. Мужчины снова молча меня испепеляют.

Терпеливо жду, когда им это надоест, меня признают Ланой и куда-то отведут. Где там держат ценный обменный фонд? Надеюсь, не в том сарае.

— Светлана три года училась играть на виолончели, — внезапно выдает Аверин, глядя на меня в упор. — Ее отец мечтал, чтобы она играла на лучших площадках мира. Что ты на это скажешь, дорогая?

— Он заставлял меня заниматься по пять-семь часов в день, — отвечаю, не отводя взгляд. — С тех пор я ненавижу классическую музыку.

— Жаль, что здесь нет виолончели, — Аверин не разрывает зрительный контакт.

— До слез, — соглашаюсь и удостаиваюсь убийственного взгляда.

Феликс молча встает, идет к двери, открывает нараспашку. На гортанном сомалийском отдает короткую команду.

— Я устала, — обращаюсь ни к кому, просто смотрю перед собой, — и проголодалась. Раз уж вы на мне планируете заработать, то может закончим с вашими идиотскими проверками, и вы проведете меня в мою комнату? Вы же не станете держать альтернативный мешок денег в подвале? Я очень надеюсь на здравый смысл. И душ...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Аверин скептически хмыкает, Феликс возвращается на место и садится за стол.

Из-за двери доносится возня, в проеме возникает уже знакомый мне долговязый пират. Через плечо переброшена виолончель, смычок он несет в руке.

Феликс выдает отрывистое незнакомое выражение и кивает. Поблагодарил...

Долговязый опирает виолончель о стол и выходит.

— Прошу! — сверкает глазами Феликс. Аверин шокировано смотрит, не моргая.

— Виолончель, я так понимаю, оттуда, откуда и генераторы со спутниковыми антеннами? — задаю риторический вопрос, который ожидаемо повисает в воздухе.

— Бери смычок, — оживает Аверин, — я даже стул принесу ради такого дела.

Феликс молча встает и точным движением толкает кресло в мою сторону. Оно проезжает по диагонали и останавливается в шаге от меня.

Беру виолончель, сажусь в кресло. Неуклюже ставлю инструмент перед собой, и когда беру смычок, всем видно, как у меня подрагивают пальцы.

Прокашливаюсь, взмахиваю смычком.

— Песня! — объявляю сиплым дрожащим голосом и легонько стучу смычком о струны. Монотонный гул заполняет комнату. Еще раз прокашливаюсь. — Йохохо, и бутылка рома!

Обвожу взглядом присутствующих. В глазах Феликса читается полное недоумение, в глазах Аверина — удовлетворение и совсем немного жалость. Спасибо, Жорик, ты настоящий почти друг...

— Что и требовалось доказать... — начинает он, но я вновь взмахиваю смычком, и все слова тонут в мощном фортиссимо саундтрека к «Пиратам Карибского моря».

Глава 6-1

Пока я играю, мужчины наблюдают за мной с каменными лицами.

Мне их даже жалко немного становится. Кому приятно так опростоволоситься перед девушкой?

А ведь здесь ничьей вины нет. Я семь лет оттрубила в музыкальной школе по классу виолончели, а Светлана всего три. И те из-под палки. Она рассказывала, как ей было лень заниматься, и как отец ее заставлял. По пять-семь часов на день.

Тут кто хочешь музыку возненавидит.

Завершающий аккорд, и я опускаю смычок. Вопросительно смотрю на два изваяния напротив.

Я все понимаю. Проверка, все дела, но...

Может меня, наконец-то, покормят?

Но изваяниям, похоже, нравится упиваться собственными промахами. Аверин переплетает руки на груди, Феликс, наоборот, сует их поглубже в карманы. Они оба опираются пятыми точками о стол и синхронно испепеляют меня взглядами.

Первым отмирает Аверин.

— Неплохо, — кивает с серьезным видом.

Ха! Неплохо!

А первое место в предварительном отборе и приглашение на Конкурс молодых виолончелистов Дотцауэра в Дрездене это вообще как? Мне тогда было семнадцать лет, и я не поехала, потому что не нашелся спонсор. А денег на дорогу, проживание, страховку инструмента и первоначальный взнос у меня не было.

Но денег не было у Миланы Богдановой, никак не у Светланы Коэн, поэтому я молча жду.

— А что-то посложнее можешь?

— Сонату Кодаи не сыграю, и не просите, — предупреждаю сразу.

— Баха? — испытывающе глядит Аверин. — Сюиту...

— Какую именно? — перебрасываю через плечо волосы и удобнее устраиваю инструмент. — Третью, четвертую?

— Шестую, — он суживает глаза.

Сволочь ты, Жорик. Самую сложную выбрал...

Поднимаю вопросительный взгляд на напряженно застывших мужчин.

— Это которая до-соль-ре?

Я эти сюиты вечно путаю. Шестую и пятую.

— Это которая ре-ля-ре, — нарушает молчание Феликс, и Аверин удивленно выгибает бровь.

Я бы тоже удивилась, но мне некогда. Надо глупые мужские хотелки исполнять.

Сюита идет на ура, и в глазах Феликса замечаю многообещающий блеск.

— Убедился? — он торжествующе поворачивается к Аверину, который задумчиво потирает подбородок.

— Убедился, — кивает тот. — Лана Коэн и рядом не стояла с этой девчонкой. Сколько языков ты знаешь, напомни?

Это уже ко мне.

Чуть не срезаюсь, ляпнув «восемь». Но вовремя торможу.

— Три.

— Слушай, Костя, оставь девушку в покое, — говорит Феликс, а я тихо радуюсь, что наконец-то в этом кабинете озвучиваются здравые мысли.

Аверин обходит меня по кругу, подходит со спины и забирает из рук виолончель со смычком. С некоторой тревогой жду его дальнейших действий. Что-то подсказывает, что он не успокоится.

Так и есть. Аверин кладет виолончель на пол, и я в один миг оказываюсь прижата его руками к спинке кресла.

Он наклоняется ко мне, обдавая умопомрачительным ароматом. Дорогой одеколон, смешанный с легким запахом табака и еще чем-то терпким, очень мужским...

— Скажи свое настоящее имя... — хриплый голос звучит не в голове, а где-то в подкорке.

Шероховатые мужские пальцы скользят по щеке, очерчивают скулу, задерживаются у виска. И я понимаю, что это Хорхе-Аверин-Моралес, но все равно хочется прижаться к этой сильной руке щекой...

Не знаю, как он это делает, но мое тело приподнимается над полом и начинает парить. Он как чертов паук, который плетет свои паутинные липкие сети, опутывая меня, завлекая, затягивая...

— Так как тебя зовут по-настоящему, детка?..

— Светлана... — отвечаю сдавленно, — меня зовут Светлана... и хватит меня допрашивать!..

Аверин резко выпрямляется, его пальцы больно сдавливают подбородок.

— Посмотри на нее, — говорит он, оборачиваясь к Феликсу, — разве ты не видишь?

— Что именно? — спрашивает тот, подходя ближе.

— Сколько у тебя было любовников, детка? — вперяет в меня Аверин сверлящий взгляд.

— Т-т-три... нет, п-п-пять... — от волнения начинаю заикаться, но вовремя спохватываюсь. — Какого черта?

Отдираю руку от своего подбородка, вдавливаюсь в спинку кресла.

— Какое вам дело до моих любовников? Сколько надо, столько и было. Перед вами забыла отчитаться!

— Скольких ты знаешь? — спрашивает у Феликса Аверин, продолжая надо мной нависать.

— С двумя знаком лично, — отвечает тот и чуть заметно скалится. — Она у нас горячая девушка. И любит менять парней.

— Лана да, — отрывисто бросает Аверин, — а у этой ни одного не было. Спорю на что хочешь. Она девственница, Феликс. Да разве ты сам не видишь?

Феликс подходит, садится на корточки и пристально вглядывается мне в лицо. От обиды и отчаяния хочется плакать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ну что он там надеется рассмотреть, что?

Невидимую метку? Набитую татуировку «Я девственница»? Или скрин моего последнего визита к гинекологу?

Ну почему за эти четыре дня с Авериным ничего не случилось? Он мог себе что-то сломать! Ногу или руку. Или свернуть шею, свалившись с палубы, например. Ну хотя бы простудиться и слечь с температурой!

Нет, принесли черти вместе со мной в плен...

Серые глаза обволакивают, гипнотизируют. Идеально изогнутые губы медленно плывут в хищной улыбке.

— Ну что, красивая? Как проверять будем?

Глава 7

Милана

В кабинете устанавливается мертвая тишина. Слышно только как за окном перекрикиваются на сомалийском женские голоса.

Аверин присаживается на корточки рядом с Феликсом и смотрит на меня своими жгучими испепеляющими глазами.

— Признавайся, как у тебя вышло Светлану наебать?

— Подожди, — останавливает его Феликс, предупредительно поднимая руку, — сначала мы с ней поговорим.

Вжимаюсь в спинку кресла, подавляя внутреннюю дрожь. Вцепляюсь в подлокотники до побелевших костяшек.

Да, блин! Да!

Я девственница.

Только я никого не обманывала. Точнее, я не специально.

Меня просто не спрашивали. Если бы Светлана спросила в лоб, я девственница или нет, конечно, я бы сказала правду.

Но она не спрашивала! И я промолчала.

А что, мне надо было кричать об этом на каждом углу? Как будто я не знаю, что по устоявшемуся мнению в двадцать один год в девственницах остается только всякий неликвид.

Когда Светлана рассказывала о своих любовниках, я молча слушала и кивала с умным видом. Запоминала на случай неожиданной встречи.

Она еще описала у кого какой член. Как будто мне эта информация могла как-то помочь.

Я так и сказала. Мы еще с ней вместе посмеялись. Она подмигнула мне, ответила «Это на всякий случай. Ну, ты понимаешь!»

Я хихикнула, сделав вид, что понимаю. А что там непонятного?

И все. Все!

Я ехала в круиз. Отдыхать. Помогала подруге в ее любовных делах.

Какая в таком случае разница, девственница я или нет?

Лана спрашивала, были ли у меня отношения. Я поддалась устоявшемуся мнению и сказала, что было. Несколько.

Она больше не спрашивала, и я облегченно выдохнула.

Потому что их не было. И вовсе не потому, что я королева недотрог.

Среди парней у меня много друзей. У нас общие увлечения — языки, музыка, математика. В меня даже влюблялись, но...

Мне нравятся такие, как Феликс. А такие, как он, не играют на виолончели.

Хотя Феликс откуда-то знает, что Шестая сюита Баха начинается с ре-ля-ре, а не с до-соль-ре. И что до-соль-ре это Пятая.

— И долго нам так сидеть? — Феликс поднимается, берется за ремень, и я холодею от страха.

Он правда собрался проверять? Это была не шутка?

Хотя глядя на сдвинутые брови и поджатые губы непохоже, чтобы этот мужчина шутил.

Оба мужчины.

Аверин тоже поднимается следом, и я встаю вслед за ним. Делаю один шаг, второй, меня никто не останавливает. Хочется броситься к двери, но полудикие пираты с автоматами вряд ли окажут мне помощь и моральную поддержку, в которой я так нуждаюсь.

Медленно прохожу к столу, лопатками ощущаю два прожигающих взгляда.

В голове ярко пульсирует и переливается всеми красками одна простая мысль. Пока я Светлана Коэн, с моей головы ни один волос не упадет. Они потому и ведут себя так, что Аверин почти убедил Феликса. И Милана Богданова для них просто пыль.

Разворачиваюсь, опираюсь на стол бедрами, складываю на груди руки.

— А как хотите, так и проверяйте.

Да, мне страшно. И внутри я могу сколько угодно бояться, но я ни за что не должна это показать.

— Уверена? — первым подходит Феликс и смотрит на меня так... так...

Даже больно от того, что он так смотрит. Потому что этот горящий взгляд предназначен не мне, а Лане. Феликс видит перед собой красивую обертку, в которую вместо конфетки завернули серый невзрачный камешек.

Он упирается рукой возле моего бедра, нависает широким торсом. Я каждой клеточкой ощущаю жар, который исходит от его тела.

С другой стороны точно так же нависает Аверин.

Хочется зажмурится, так близко сейчас их лица, руки, глаза... Они оба красивы, как только могут быть красивы два хищника, готовящиеся к прыжку...

В который раз напоминаю себе — пока есть хоть малейшая вероятность, что я Лана, они ничего мне не сделают.

Переношу центр тяжести на пятую точку, упираясь в стол руками, и острыми носками туфель со всей силы луплю мужчин по коленным чашечкам.

Ауч! Прости, Жорик, я перестаралась и попала немного выше, чем следует.

— Сссссук...ааа, — выдает он, сворачиваясь внутрь. Феликс тоже матерится, схватившись за ногу.

— Я целилась в колено, — говорю примирительным тоном, глядя на Аверина.

— У меня колени не так высоко, мазила, — шипит он. Наклоняюсь ближе.

— Извини, ты просто не в моем вкусе, — оборачиваюсь к Феликсу, который скривившись, растирает колено. — А насчет тебя я подумаю. Если сумеешь мне понравиться.

И получаю редкое удовольствие глядя, как шокировано меняются их лица.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7-1

Сквозь сон слышу, как за стенкой кто-то спорит на повышенных тонах. Эти звуки перемежаются с далекими раскатами моря, которое бьется о берег совсем близко.

Несколько благословенных секунд я считаю, что проснулась в своей прекрасной каюте на лайнере. Сейчас я еще немного понежусь в постели, размышляя, пойти поплавать в бассейне или провалиться обратно в сон и выйти уже к завтраку.

Но реальность быстро врывается в сознание, разметая в пыль утренние видения и впиваясь в бока грубым проволочным плетением.

Во-первых, вокруг меня не роскошное убранство люксового номера с собственной террасой и ванной джакузи, а почерневшие стены и низкий потолок. Во-вторых, никакой постели нет и в помине. Лежу я на старой ржавой кровати с панцирной сеткой. Без матраса.

Он слишком вонял гарью и потом, меня чуть не вывернуло. Я стащила его и бросила на пол, а сама улеглась на голую сетку и моментально уснула. Даже ужина не дождалась, хотя мне пообещали.

Зато теперь все болит из-за чертовой сетки.

— Проснулась? — звучит незнакомый женский голос на английском языке. Поднимаю голову.

У противоположной стены на точно такой же ржавой кровати сидит девушка, которую пираты привезли в одной лодке с Авериным.

— Привет, — сажусь и свешиваю босые ноги на пол. Если можно назвать полом утрамбованную смесь глины, песка и соломы. — Извини, сразу не заметила, что у меня есть соседка по палате.

— А ты думала, тебе тут выделят одноместный люкс си-вью*? — язвительно спрашивает девушка. При том, что я обращалась к ней максимально миролюбиво.

Не зря она мне с первого взгляда не понравилась.

— Я вообще ничего не думала, — отвечаю нейтрально. — Я спала. Ты случайно не знаешь, где тут туалет?

— Знаю, — кивает нахально девица, — везде! Но нам с тобой выделили ведро. Вон там за дверью.

Вздыхаю.

Так, значит.

А я уже приготовилась смириться со своей участью.

Но, по-видимому, Аверину удалось убедить Феликса, и меня ждут очередные проверки. И прямо сейчас продолжается первый раунд.

На ум сразу приходит сказка про принцессу, которую уложили спать на сто перин, а она все-таки почувствовала горошину. Готова спорить на что угодно, для меня не просто так выбрали самое отстойное помещение в поселке.

Самое время показать белым господам синяки от горошины.

Желудок сводит от голода и желания воспользоваться ведром. Еще не мешало бы умыться. Но я не могу.

Потому что я Светлана. А Светлана не может существовать в таких дичайших условиях.

Она должна обязательно устроить скандал. Закатить грандиозную истерику, немедленно потребовать у Феликса для себя соответствующих условий.

Вчера еще должна была.

А судя по кабинету Феликса, они здесь есть. Ну куда-то же он определил Аверина.

И если я худо-бедно могу представить, что тот согласился спать на ржавой кровати, то представлять Жорика, который смирился с ведром, у меня отказывается воображение.

Подхожу к двери, дергаю ручку — заперто. Плашмя стучу ладонями. Тишина.

— Тебе что, жить надоело? — моя соседка заметно нервничает. — Ладно сама тонешь, зачем меня подставлять?

Разворачиваюсь и бью в дверь пяткой.

— Расслабься, — отвечаю ей не особо приветливо, — это не твоя война.

Девушка бормочет что-то неразборчивое, зато достаточно выразительно крутит пальцем у виска.

Я ищу глазами, чем можно было бы бахнуть о дверь, как тут она внезапно распахивается. На пороге появляется невысокий сухощавый мужчина в жилетке на голое тело и камуфляжных шортах. Вперяется в меня ожидающим взглядом.

— Немедленно отведите меня к вашему боссу! — обращаюсь к нему на английском. Ответом служит молчание.

Повторяю на немецком и испанском. Результат тот же.

— Босс! — говорю громко на русском и тычу пальцем ему за спину. — Отведи меня к своему боссу, балбес!

— Нашлась умная, — неожиданно отвечает он, и я от изумления отшатываюсь. — Чего ж тогда попалась?

Он разворачивается, бубнит себе под нос «Как же вы все меня заебали!» и уходит.

Это что только что было?

Что бы ни было, но Феликс является в течение нескольких минут. Непозволительно красивый в красной футболке, оттеняющей его загорелую кожу.

— Доброе утро, — тон холодный, в глазах... непонятно, что в глазах. — Как спалось?

— Отвратительно, — отвечаю мрачно, — утро такое же. Когда мой отец увидит, в каких условиях содержат его единственную наследницу, он от вашего поселка камня на камне не оставит.

— И какие условия желает принцесса?

— Для начала душ и завтрак, — начинаю перечислять, но тут следом за Феликсом в дверном проеме вырастает Аверин.

Феликс прислоняется к стене, пряча руки в карманах серых шорт.

Очень хочется съязвить на предмет сиамских близнецов, которые даже в туалет ходят вместе. Но я благоразумно молчу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Жорик может мне понадобиться. Неплохо было бы с ним помириться. Я же правда промазала не специально. Просто нога соскользнула...

— Ты загадала, чтобы на новом месте приснился жених? — насмешливо интересуется Аверин.

— Конечно, — киваю, — это мой обязательный ритуал.

— И что, приснился?

— А как же. Вы двое и приснились.

— Жаль разрушать твои девичьи мечты, но я на тебе жениться точно не планирую, — ухмыляется Жорик. — Как и Феликс.

— Я тоже так подумала, — отвечаю серьезно, — это были ваши похороны. А разве покойники женятся?

Феликс закашливается, Аверин отворачивается и вытирает уголки глаз. Плачет, наверное...

— Ладно, хватит умничать, двигай на кухню, приготовь что-то нормальное на завтрак, — поворачивается он ко мне спустя несколько минут. — А то мне местная кухня не внушает доверия.

Короткая заминка, как я надеюсь, остается незамеченной.

— Хорошо. Осталось выяснить, где у них кухня, — говорю Аверину. Он поднимает руки и широко разводит в стороны.

— Везде.

*Sea view — номер с видом на море

Глава 8

Милана

Выхожу из помещения первой, мужчины двигают за мной. Прям как два телохранителя...

— Я думала, ты пошутил, — бубню под нос, оглядываясь по сторонам.

Вокруг, куда ни кинь взглядом, везде виднеется дым, вьющийся над печными трубами. Или просто от импровизированных очагов, сложенных прямо посреди двора.

— Ты слишком много думаешь, в этом твоя ошибка, — отвечает Аверин, недобро сверкая глазами. — Была бы тупее, осталась бы на лайнере.

Согласно вздыхаю и смотрю на него исподтишка.

Это мы уже помирились? Или все-таки нет?

Лучше было бы, конечно, закрепить. И вот тут Лана подложила мне очередную свинью.

Я могла бы сейчас отправить обоих мужчин в жесткий нокаут. Буквально за какой-то час. При условии, конечно, что нашлись бы нужные продукты.

Прикрываю глаза и на миг позволяю себе помечтать, что бы я приготовила.

Перед внутренним взором встает большая керамическая форма, в которой под золотистой корочкой томятся слои нежной начинки, пропитанные густым ароматным соусом.

Эх, какую бы я могла приготовить лазанью с мясом, соусом бешамель и запеченной сырной короной!

Словно наяву слышу хруст сыра от ножа, разрезающего лазанью. Феликс кладет кусочек в рот, в блаженстве закатывает глаза, а затем впивается в меня потрясенным взглядом. Говорит: «Что это я только что попробовал? Чьи волшебные руки приготовили это божественное блюдо?»

Ну, или можно не так пафосно, конечно. Плюс-минус...

С Жориком сложнее, тот точно не станет рассыпаться в комплиментах. Максимум буркнет что-то из серии «Неплохо, есть можно». Я насмотрелась на лайнере за четыре дня.

Но как бы его я и не собиралась пленять.

Только реальность играет против меня. Здесь вряд ли найдется нормальная мука, хороший пармезан и томатная паста.

С духовкой, как я понимаю, тоже напряг. Вон тот ржавый ящик с углями при всем желании ее не заменит, а лазанью надо как следует пропечь.

Но главное, я ни в коем случае не должна показывать, что умею обращаться с тестом и соусами, будто я повар с многолетним стажем.

Я Светлана, которой в голову не придет заморачиваться с сырной короной. Она все это может получить в лучших мишленовских ресторанах.

Так что да, приходится ставить крест на всех тех проверенных изысканных рецептах, которыми я могла бы покорить Феликса.

По крайней мере, пока я в этой деревне без нормальных продуктов.

Очень вовремя вспоминаю, что я белоручка, которая с рождения не обременяет себя работой по дому. Можно сказать, в последний момент.

— А мне кто-то будет помогать? — спрашиваю Феликса. Тот зачем-то смотрит на Жорика. Нашел помощника, даже мне смешно!

— Можешь взять в помощницы Еву, — отвечает он с небольшой заминкой.

— И кто у нас Ева? — интересуюсь. И сама же отвечаю. — Моя соседка по палате?

Жорик хмыкает, Феликс кивает.

Ну хоть никто не спорит, что у них тут дурдом. Правда, пока это мне не очень помогает.

Кухня здесь все-таки имеется, обнаруживается она в соседней пристройке. Шаткий стол, вместо плиты адская конструкция из трех камней и положенной сверху решетки.

Но в плите уже горит огонь, то есть, в меня здесь верят.

— Можно твой телефон? — поворачиваюсь к Аверину. — Мне погуглить.

Тот сует руку в карман и выуживает гаджет, полностью заряженный и подключенный к интернету. Снимает блок и передает мне, впрочем, не сводя с меня пристального цепкого взгляда.

— Я уже поняла, что у нас здесь реалити-шоу «Остаться в живых», — говорю с умеренной долей язвительности, — но можно отойти подальше и не мешать? И, кстати, у вас яйца есть?

Мужчины обмениваются быстрыми взглядами, в которых сквозит непонимание, смешанное с возмущением.

— Куриные, — уточняю, чтобы снять все вопросы. И возникшее напряжение.

— В дефиците, — отвечает Феликс, — но есть.

Так и подмывает сказать, что я не сомневалась, но благоразумно молчу, потому что жизнь у меня одна.

— Надеюсь, ты не собираешься кормить нас яичницей, — заносчиво предупреждает Аверин.

Забиваю в гугле нужный рецепт и демонстративно вывожу на экран пошаговые фото.

— Яйца бенедикт с лососем, — объявляю можно сказать даже торжественно.

И пусть только попробуют сказать, что это «у них», а не «у нас». Я голодная как волк.

Зато мужчины заметно оживляются.

Что за странные создания? Накорми вкусно и бери голыми руками...

— С лососем напряг, детка, — скалится Феликс. — Есть козлятина, но она протухла.

Смотрю на мужчин с сомнением.

— Чего задумалась? — интересуется Аверин.

— Ясно, что бенедикт с тухлой козлятиной не то блюдо, которое спасет мне жизнь, — отвечаю после недолгой паузы. — Но звучит заманчиво.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Давай уже, не умничай, — Аверин хмыкает, садится на подоконник — если эту дырку в стене можно так назвать — и закуривает.

Феликс усаживается с противоположной стороны.

— Есть королевская макрель. Засоленная. Если тонко порезать, вполне может заменить лосось.

И замолк. Не поняла, они так и собираются тут сидеть?

— Ты долго тупить будешь? — ворчливо спрашивает Ева на английском. Она ни слова не поняла из нашего разговора и явно вся изошлась от любопытства.

— Дай прочитать, — отмахиваюсь и скролю экран.

Старательно делаю вид, что впервые в жизни вижу пошаговый рецепт яиц бенедикт. При этом внутри все млеет от предвкушения.

Сейчас я вам покажу белоручку с нулевым скиллом!

Зачитываю Феликсу список продуктов, долговязый пират приносит все в большой миске. Продукты завернуты в пищевую пленку. Феликс явно не планирует скончаться от дизентерии.

Выкладываю продукты на стол. Разворачиваю рыбу, принюхиваюсь.

Качество рыбы крайне важно. Она должна быть хорошо просоленной, это вопрос безопасности и вкуса.

Вроде как запах нормальный. Можно приступать.

Приготовление яиц бенедикт — тонкое искусство. На самом деле, я готовлю яйца пашот почти вслепую. Не то что ночью — с завязанными глазами сделаю.

Но сейчас я Света-белоручка, а значит должна изображать чайника, который всего боится и постоянно пересматривает туториал. Поэтому чтобы убедительно сыграть неумеху, приходится постоянно вглядываться в телефон.

В кастрюльке закипает вода. Морщу лоб, беспомощно бормочу:

— Сделать воронку… Господи, какую ещё воронку?

— Дай я, что ты такая тупая? — Ева заглядывает через плечо и отбирает у меня ложку. С деланым облегчением вздыхаю и отхожу в сторону.

Оглядываюсь на Феликса. Он озадаченно приподнимает бровь, и я на всякий случай снова вздыхаю.

Отвожу взгляд, делая вид, что напряженно жду результата. На самом деле, слежу за часами — все должно быть точно по секундам.

Следующим этапом у нас соус голландез.

Соус голландез — отдельный вызов в пиратской деревне. Вот где можно легко запороться!

Я, конечно, знаю, как аккуратно растопить масло и взбить желтки с лимонным соком. Но нужно сымитировать, будто я в первый раз взбиваю желтки и переливаю горячее масло, при этом показательно нервничаю, что все может расслоиться.

Нарочно беру слишком маленькую миску и взволнованно спрашиваю Еву:

— Как думаешь, можно это все смешать прямо здесь? Написано, что надо взбивать. Только почему над паром? — наигранно паникую, устраивая миску над кипящей водой.

Внутри ухмыляюсь. Ну конечно, над паром, иначе желтки свернутся!

Помешиваю соус, соорудив венчик из двух вилок, и как могу делаю вид, что у меня дрожат руки. В итоге соус получается почти правильной консистенции.

Опасаюсь, что выдам себя мастерством, так что специально делаю соус чуть более густым.

Аверин буравит меня взглядом. Видно, что ни на секунду не обманулся моей «ничего-не-умейностью». Чертов телепат... Феликс расслабленно наблюдает с заметным интересом.

— Ее надо нарезать, — взвешиваю в руке сверток с рыбой и вопросительно смотрю на Аверина.

Тот не шелохнется, зато Феликс отталкивается от окна. Выуживает откуда-то нож-топорик по типу мачете, забирает у меня пакет. Мы с Евой обе обалдеваем, как он быстро и точно иссекает кусок на тончайшие ломтики.

— Вау! — не могу сдержать восхищенного возгласа.

Феликс окидывает меня непонятным взглядом, уголки его губ подрагивают. То ли хочет улыбнуться, то ли…

— Я попробую? — спрашиваю несмело, показывая на рыбу. Он кивает.

У королевской макрели запах более выраженный, она солоновата, но в условиях сомалийской глубинки более чем.

Пока я любовалась Феликсом и пробовала рыбу, Ева поджарила куски местного хлеба на железной решетке.

Мы вместе раскладываем рыбу на обжаренный хлеб. Не забываю делать вид, будто я этим занимаюсь едва ли не впервые в жизни.

Наконец наступает последний этап. Аккуратно выкладываю яйца пашот сверху на рыбу и заливаю соусом.

На стенах висят пучки травы, которые пахнут достаточно пряно и по виду напоминают полынь.

— Это сойдет за зелень? — указываю на них глазами.

— Вполне, — кивает Феликс.

Украшаю блюда веточками местной зелени и слегка приседаю в реверансе.

— Та-дам! Яйца бенедикт к вашим услугам, господа. Надеюсь, вышло съедобно.

А там как хотите, так и понимайте. Но мужчины не обращают внимания, подходят к столу.

— Пахнет охуенно, — Аверин вот-вот начнет облизываться. — Попробуем?

Феликс берет мачете.

Раз, два! Один кусочек поддевает мачете и отправляет себе в рот, второй накалывает на вилку Аверин.

Я замираю, делая вид, будто жду вердикта. На самом деле прекрасно вижу, что все получилось.

Яйца пашот в меру жидкие, соус не свернулся, рыба — терпимая альтернатива лососю.

Брови Аверина ползут вверх.

— Слушай… а ничего так!

— Да, вполне, — соглашается с ним Феликс. И добавляет с усмешкой. — А говоришь, что не умеешь готовить, да, Светлана?

Сердце гулко колотится.

Он просто шутит? Или проверяет мою реакцию?

Недоуменно пожимаю плечами.

— Так я же старалась! И вообще это не я. Это вот он, — стучу пальцем по экрану телефона. — Он все умеет!

Эх, если бы ты знал, как я умею!

Но пока нельзя. Зато я вижу как в глубине его глаз появляется опасный блеск.

А мне больше ничего не надо.

Глава 8-1

— Ты правда делаешь это в первый раз в жизни? — недоверчиво смотрит Ева, и я мысленно чертыхаюсь.

Вот, яркий пример того, что расслабляться нельзя ни на минуту. Здесь как будто все задались целью поймать меня на горячем.

То Аверин торчит над душой, то сам Феликс.

Нас с Евой определили на «кухню». Меня в качестве шеф-повара, Еву — подмастерьем.

Определил Феликс.

— Местная еда нам уже в печенках сидит, осточертел весь этот рис с рыбой. Хочется нормальной, привычной жратвы. А у тебя с гуглом походу неплохо получается.

Аверин при этом фыркнул и скривился.

Но промолчал. Видимо понял, что если будет нудить, в мгновение ока скатится с верхушки пищевой цепочки.

Когда мужчин нет, готова поклясться, что за мной следит Ева. Поэтому, как бы она ни была мне неприятна, приходится как-то ладить.

Делаю вид, что не услышала вопроса.

— Ты курицу порезала? Хорошо, теперь надо натереть ее солью и перцем. Вот так, — разворачиваю к Еве телефон.

Она поджимает губы, но послушно выполняет все мои команды.

Подхожу к окну — неровному отверстию, в котором отродясь не было стекол. Стены «кухни» сколочены из обломков досок и листов рифленого железа, в углу висит старая рыболовная сеть.

По двору разбросаны выбеленные солнцем камни, ржавые машинные запчасти и неизвестные науке сооружения из досок и брезента.

Зато из окошка-дыры открывается шикарный вид на ослепительно-белый песок и море.

Такие себе Сейшелы на минималках.

Или Мадагаскар для бомжей...

Но сейчас море, совсем недавно манящее и прекрасное, кажется суровым и враждебным.

По двору без остановки снуют сомалийцы, переговариваются между собой. С берега доносятся обрывки разговоров на чужом языке, вперемешку со смехом и руганью.

Кто-то чинит обшарпанную лодку, кто-то тащит мешки с провизией.

Сегодня уже три дня, как я в плену, а от Светланы нет никаких вестей. Ни от нее, ни от ее отца. Не позволяю себе паниковать, но и полностью заглушить тревогу не получается.

Мне здесь плохо.

Выспаться невозможно. Не дают жара, пыль и бесконечный гул ветра.

А если удается уснуть, с раннего утра будят шорох сетей, крики на сомалийском, собачий лай — это рыбаки вытягивают свои утлые лодки на берег.

Солнце припекает, обжигая кожу, и я прячусь обратно. Какая-никакая защита от солнца.

Внезапно на дорожке к «кухне» появляется знакомый силуэт, и у меня екает сердце.

— Феликс идет, — говорю, отталкиваясь от окна.

— Да? — Ева растерянно оглядывается, словно ищет зеркало. Три раза «ха». — Как я выгляжу?

Чистой рукой она поправляет волосы, взволнованно оглаживает одежду.

— А какая разница? — интересуюсь искренне.

— Ты что, ничего не замечаешь? — Ева энергично встряхивает волосами.

— А что я должна была заметить? — я не то, чтобы туплю, я правда не понимаю.

— Феликс на меня запал! Разве ты не видела, как он на меня смотрит?

— Как? — спрашиваю по инерции, потому что и правда не знаю.

— Как нормальный мужчина смотрит на красивую женщину, — объясняет она снисходительно и тут же возмущенно передергивает плечами. — Тебе что, даже такие очевидные вещи надо пояснять?

— Извини, я ничего такого не заметила, — говорю скорее для себя.

— Да он сюда приходит из-за меня. Больно надо ему торчать с нами на кухне! — фыркает Ева. — Только такая как ты этого не видит.

От неожиданности я замираю и некоторое время молчу, разглядывая Еву.

Неужели это правда?

Неужели Феликс приходит сюда из-за нее?..

Я была искренне убеждена, что они с Авериным просто ждут, чтобы я прокололась. Потому и дежурят возле меня по очереди.

Ну или, как минимум, следят, чтобы я не перевела продукты. Здесь нормальная еда в дефиците.

А оказывается, Феликсу нравится Ева?

Только... Только к чему тогда все эти странные взгляды, которые я ловлю на себе, когда он думает, что никто не видит?

Вмиг себя одергиваю. Я слишком вжилась в роль Светланы и поверила в то, что я такая же убийственно привлекательна, как она. А это не так. Я не интересна Феликсу. Или его интерес чисто академический.

Зато Ева настоящая красавица. Вместе они смотрелась бы сногсшибательно.

Неужели это правда, что Феликс влюбился?

Широкие плечи заслоняют весь дверной проем.

— Что сегодня на ужин?

И снова странный взгляд на меня. Не успеваю открыть рот, Ева уже отвечает.

— Курица в белом соусе. Названия не помню, но поверьте на слово, он потрясающий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Во все глаза смотрю и не устаю поражаться умению так великолепно играть. Она прикрывает глаза, сама смотрит из-под длинных опущенных ресниц. Закусывает губу и бросает на Феликса такой неприкрыто-откровенный взгляд, что у меня все внутри замирает.

Он не поведется. Такой дешевый подкат, неужели Феликс настолько примитивный?

И тут же внутри все обрывается, потому что Феликс упирается рукой в стену возле ее лица и отвечает низким голосом.

— Верю, красивая. Верю.

Глава 9

Милана

Это правда, он в нее влюбился.

Я так надеялась, что мне показалось, но мои надежды рассеялись как утренняя дымка над Индийским океаном.

Феликс полдня проторчал у нас в кухне. Они с Евой мило щебетали, пока я доваривала суп.

Уже даже не притворялась, что подглядываю в телефон — все равно на меня никто не смотрел. Да и рецепта никакого не было. Бросала все, что нашла.

Нашла немного — несколько сморщенных картофелин, рис, лук-порей. Долговязый принес ящик тушенки. И конечно бананы.

Здесь их полно, какие хочешь. Я подумала и добавила в суп зеленые, вместо картошки. Очень правильно добавила, бананы со своей ролью справились превосходно.

В отличие от меня.

Свою роль я полностью провалила.

Светлана — роковая женщина, она бы влюбила в себя Феликса в два счета. Я нисколько в этом не сомневаюсь. Он на Еву бы и не посмотрел.

Но я совсем другое.

Я не умею так смотреть, как Лана. Так обольстительно улыбаться.

У Евы это выглядит пошло. У Светланы выходило по-королевски. Мне уже почти жаль, что ее здесь нет, она бы точно сумела поставить на место эту лахудру.

А Феликсу, получается, в самый раз...

Пока влюбленные воркуют на улице, наливаю в металлическую миску суп и отставляю в сторону. Пусть немного остынет. А я пока напишу список продуктов, которые надо... что?

Купить? Украсть? Раздобыть?

Не знаю, передо мной никто не отчитывался. Но мое дело написать, а где они их возьмут, меня не касается.

С неприязнью кошусь на раскрытую дверь — Феликс с Евой захотели покурить, и я выгнала их из кухни.

Терпеть не могу, когда сигаретным дымом пропитываются одежда и волосы. Приходится потом голову мыть и сушиться на солнце.

На удивление у нас есть душ. И вообще с пресной водой нет проблем, потому что Феликс установил возле дома опреснительную установку.

Наверное у него в доме и ванна есть. Еще немного, и он свою Еву в дом заберет.

Что ж, жаль, что я влюбилась в такого нетребовательного мужчину...

Стоп, влюбилась? Да ничего подобного! Это меня просто клонит в сон, я не высыпаюсь. Я уже говорила — пыль, жара, гул ветра. С утра крики рыбаков и собачий лай...

— Лана, Лана! — доносится сквозь вату в ушах. — Что с тобой?

Вату? Какую вату?

Открываю глаза. Я сижу на полу, обняв корзину с бананами, и сплю. Возле меня на коленях стоит Феликс и трясет меня за плечи. В его глазах читается неподдельная тревога.

Из-за широкого рельефного плеча выглядывает Ева. Она нисколько не перепугана, скорее, недовольна, что пришлось отвлечься.

Может, они как раз целовались, а тут я? Захрапела, например.

Я вообще-то не храплю, но вполне могла начать. На нервной почве...

— Я же говорила тебе, что она спит! — фыркает Ева.

— Мало что ты говорила, — как-то не очень приветливо для влюбленного отвечает Феликс.

Ну да ладно. Мне то что. Я уже приняла решение выбросить его из головы.

Но все равно приятно...

— Хватит меня трясти, — пробую отодрать от своих плеч его руки. Получается с трудом.

— Лана, посмотри на меня, — Феликс тут же обхватывает ладонями мое лицо, — тебе плохо? Говори!

Хоть я и понимаю, что он больше беспокоится о деньгах, которые Ланин отец за меня заплатит, но где-то в глубине души живет робкая надежда, что его немного заботит моя персона...

— Она не спит почти, — вмешивается Ева, и мне снова кажется, что мои уши набиты ватой. — Сил никаких нет, крутится всю ночь. Сама не спит, и мне не дает.

Пока Феликс слушает Еву, я обнимаю свою корзину и пристраиваю голову на бананах. Так, чтобы было удобнее. Но все мои попытки пресекает Феликс.

Снова хватает за плечи и встряхивает.

— Да хватит же меня трясти, — бормочу протестующе, — я тебе не шейкер.

— Почему ты не говоришь, что не высыпаешься?

— А если скажу, ты вернешь меня на лайнер?

Феликс замолкает, и я укладываюсь на бананы.

— Тогда оставь меня в покое... — бубню под нос и внезапно отрываюсь от земли и начинаю парить.

Разве такое возможно?

Я так не умею. Значит, меня подняли на руки?

Вряд ли это сделала Ева. Если бы у нее и хватило сил, она точно не держала бы меня так бережно. Скорее, за ноги бы отволокла.

В ноздри заползает опасный аромат, который блокирует все мыслительные процессы. Голова, качнувшись, прислоняется к мощной грудной клетке, а нос утыкается в теплую кожу, пахнущую морем, парфюмом и немного табаком.

— Иди за мной, — командует Феликс Еве и несет меня по направлению к своему дому.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне так хорошо в его руках, что я заставляю себя не думать о Еве. Я думаю о Феликсе.

Он сейчас так странно дышит — неровно, прерывисто. Неужели запыхался? Так он и не бежит. Идет достаточно медленно.

— Куда ты... — прокашливаюсь и спрашиваю шепотом, — куда ты меня несешь?

— В дом, — отвечает Феликс ровно. Немного хрипло.

— Зачем?

— В нем прохладнее и еще хорошая звукоизоляция. Ты выспишься, отдохнешь и больше не будешь спать на бананах как обезьянка.

Не вижу его лица, но по голосу слышу, что он улыбается.

— Сам ты... обезьян... — бормочу и удобнее устраиваюсь на широкой твердой груди.

Как он перекладывает меня на кровать уже не слышу, потому что крепко сплю.

Глава 9-1

Сквозь плотную завесу сна прорываются голоса, и поначалу мне кажется, что я сплю. Еще некоторое время балансирую между сном и реальностью. Но голоса звучат все настойчивее, и наконец я открываю глаза.

Над головой незнакомый потолок, слишком белый для местных строений. И кровать подо мной незнакомая. Настоящая добротная кровать с настоящей чистой постелью.

Зато голоса знакомые.

Они доносятся снизу, там кабинет Феликса. А я, выходит, наверху, в его спальне?

Точно! Он же принес меня сюда на руках после того, как я уснула на корзине с бананами.

Сколько я проспала, не знаю, но сейчас определенно вечер. Потому и окна открыты, что уже нежарко, даже ветерок дует с океана.

Прислушиваюсь. Голоса звучат приглушенно, но ведь можно встать и подойти к окну, чтобы лучше слышать...

— Ты серьезно считаешь, что это сработает? — тон Феликса холодный, резкий. Он у него почти всегда такой. Разве что когда с Евой говорит, то смягчается. — Ты пришел, потыкал меня носом, и я побегу к папочке, задрав хвост?

— Ты ведешь себя как капризный мальчишка, — голос Аверина острый как бритва. Не просто режет, иссекает в труху. — Не надоело изображать бунтаря? Или ты действительно планируешь оставаться в этой дыре, играя в пиратские кораблики?

— Это как раз не игра, — Феликс отвечает с ледяным спокойствием, — я так живу, и меня все устраивает. Здесь я сам себе хозяин. А там... Там мне именно придется играть. И как ты успел убедиться, актер из меня хуевый.

— Хуевый не то слово, — соглашается Аверин.

В своем репертуаре. Три слова, а уже бесит.

— Винченцо нанял меня, чтобы я обеспечил твое возвращение.

— Поздравляю, ты провалил задание. Можешь катиться обратно к своему нанимателю, я останусь здесь.

— Твой отец говорил, что ты упрямый, но ты...

— Он. Мне. Не. Отец, — Феликс чеканит слова, и даже я чувствую горечь, которой пропитано каждое из них.

— Он так не считает.

— А мне похуй, что он считает. Я полжизни был для него сыном горничной, которую он трахал. Теперь вдруг синьор Винченцо решил, что я ему нужен? После того, как умер мой брат?

— Да, и ты не должен лезть в эти разборки, — отвечает Аверин безжалостно. — Твоя мать никогда не жила как живут простые горничные, вы ни в чем не нуждались. Так что не пизди, твой отец всегда о тебе заботился.

— Он мне не отец, — Феликс почти рычит, — и никогда им не был. Приходил к моей матери, когда ему было удобно. И она позволяла ему это, потому что любила, а он... Он просто использовал ее. Как и всех. Как теперь хочет использовать меня.

— Не тебе судить, какие у твоих родителей были отношения. Твоя мать не была безмолвной овцой, она сама сделала выбор. Говоришь, любила? Так я напомню тебе, если ты забыл, что Винченцо был женат, — судя по звукам, Аверин делает шумный глоток. Пьют, что ли?

— Будь Маттео жив, твой наниматель обо мне и не вспомнил бы. А так сразу Итонский колледж, Йельский университет, столько благ на одного голодранца!

— Твоему отцу нужен наследник, — Аверин продолжает переть как танк. — Ты прекрасно знаешь, чем может обернуться твое упрямство. Если не согласишься стать его преемником, твой отец потеряет все. И ты, кстати, тоже.

— А я и так потерял, — небрежно бросает Феликс, — и на активы Ди Стефано мне абсолютно наплевать.

— Ты думаешь, что, став пиратом, что-то ему докажешь? — Аверин говорит с раздражающим спокойствием. — Проблемы, которые ты ему создаешь, он все равно решит.

— Неужели? — отвечает Феликс с сарказмом. — Хочешь сказать, ведущий химик и агроном, которых мы захватили на лайнере, не имеют для его бизнеса никакого значения?

Ведущий химик и агроном... Горин и Мейер, что ли? Лысый с бородатым, мои товарищи по несчастью?

Хм. Только зачем Феликсу понадобились химик и агроном? Неужели он собрался выращивать в Сомали картошку? Или яблоки?

— Послушай, упрямый мальчишка, — я будто наяву вижу, как Аверин потирает переносицу, — я столько сил потратил на то, чтобы в войне наркокартелей победил Винченцо*, что просто не позволю тебе все это разрушить. Пойми, чертов борец с ветряными мельницами, что это гидра неубиваема. Зато ею можно управлять. И твой отец самый адекватный, потому его и выбрали. Он договороспособный, умеет идти на компромис. Я был за его кандидатуру только по этим причинам. И тебе никто не даст сломать установившийся паритет.

— Да похуй на ваш паритет. Я не собираюсь в этом участвовать. Тем более, его возглавлять.

— Твоему отцу все равно нужен наследник...

— А мне нужен был отец. И брат, — перебивает его Феликс. — Я тринадцать лет жил, не зная, что Маттео мой брат. И он обо мне не знал. А Винченцо делал вид, что я ему никто.

— Так может не просто так он его делал? — взрывается Аверин. — Именно чтобы тебя не связывали с ним, и ты мог строить свою жизнь как считаешь нужным?

— Вот я это и собираюсь делать, — чеканит Феликс, — подальше от неудавшегося папаши.

— И поэтому ты не придумал ничего лучше, чем выкрасть дочь его партнера? И ведущих специалистов? — теперь очередь Аверина источать сарказм.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не знал, что Светлана плывет на этом лайнере, — нехотя отвечает Феликс, — и не отдавал таких распоряжений. Ее узнал один из моих людей и прихватил заодно с Мейером. Мы охотились на него и Горина.

— Только она не Светлана, — обрывает Аверин, и я вздрагиваю. Вот же неймется... — Ты знаешь, зачем она была нужна на лайнере?

— Конечно, знаю. Ее отец отправил как гаранта. Эти великие дельцы прокладывают новый путь, Светлана должна была стать страховкой.

— И ты действительно веришь, что Коэн отпустил бы свою дочь в такое путешествие? Зная, как это может быть опасно?

— Она его дочь, и она знает, что делает. Лана не какая-то бестолковая девчонка, Аверин.

— Да пойми же ты, — Аверин говорит резко, почти зло, — это не Лана Коэн. Это двойник. Ее отправили вместо настоящей Ланы. И ты, Феликс, попался как последний долбоеб.

— Двойник? — Феликс язвительно скалится. — Ты серьезно? И кто, по-твоему, эта девушка? Актриса? Шпионка? Или просто случайная дурочка, которая согласилась сыграть роль богатой наследницы?

А вот за дурочку обидно. Хотя попадание стопроцентное.

— Я не знаю, кто она, — Аверин отвечает с ледяным спокойствием. — Но я точно знаю, что она не Лана. Ее отец не стал рисковать своей дочерью. Он нашел кого-то другого. Того, кого ему не жалко.

— Ты переработался, Аверин, — голос Феликса звучит насмешливо. — Ты всегда ищешь подвох там, где его нет. Девчонка — Светлана Коэн. И ее отец заплатит за нее. Все просто.

— Нет, не просто, — Аверин отвечает с такой уверенностью, что мне хочется вжаться в стенку еще сильнее. — Ты разве не видишь, Феликс? В процентах Лана от этой девчонки тянет максимум на шестьдесят. Эта просто играет роль. И играет чересчур хорошо.

— Ты параноик, — Феликс не допускает, он утверждает. — Лана не играет. Она просто знает, что отец заплатит.

— Не заплатит. Увидишь, он и копейки за нее не даст. Ее надо спрятать, пока Коэн не знает, что она здесь. Пусть думает, что она пропала. Увезли с концами, упала в воду, утонула...

Повисает тишина. Долгая, тяжелая. Я почти слышу, как бьются их сердца.

Или это мое собственное сердце стучит так громко?

Боюсь пошевелиться, даже дышать боюсь. Каждое слово, каждый звук впиваются в меня острыми иглами.

Светлана, моя подруга... Неужели это правда, что они говорят?

— Посмотрим, — наконец заговаривает Феликс. — Если ты так уверен, что она не Светлана, мы это выясним. Но я не сомневаюсь, что ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь, — Аверин отвечает с кристальной уверенностью. — И ты скоро в этом убедишься.

*Имеется в виду война мексиканских наркокартелей, которая упоминается в книге «Двойня для чайлдфри»

Глава 10

Милана

Мужские голоса снизу затихают. Похоже, разговор закончен.

Вслушиваюсь в доносящиеся снизу звуки, и внезапно на лестнице раздаются шаги — гулкие, уверенные.

Сердце мгновенно проваливается вниз. Не хватало, чтобы кто-то донес Феликсу, что я подслушиваю!

Вскакиваю и бросаюсь обратно в кровать. Простыня холодит кожу. Тяну ее на себя, закрываю глаза и стараюсь дышать ровно.

Сердце в груди не стучит, а грохочет. Пальцы немеют, дыхание перехватывает. Трясусь как заяц под кустом.

Надо срочно взять себя в руки и успокоиться.

Задерживаю дыхание, приказываю себе не трястись.

Я спокойна. Я абсолютно спокойна...

Представляю, что я океан, простирающийся до горизонта. Вокруг ни дуновения ветра. Поверхность океана гладкое как жидкое стекло.

Полный штиль...

Мое тело расслаблено. Я сплю. Просто сплю...

Дверь тихо приоткрывается, шаги приближаются. Мне интересно, кто пришел, но я подавляю соблазн приоткрыть веки и подсмотреть.

Они плотно сомкнуты, даже не дрожат. Потому что я океан, полный штиль...

Шумное дыхание выдает мужчину. Он подходит к кровати, наклоняется. И меня обволакивает уже почти привычный запах.

Чистый, теплый с нотками морского бриза, табака и дорогого геля для душа. Слишком выделяющийся на фоне запахов сырости, моря и бензина от работающих генераторов.

Феликс ухаживает за собой в отличие от подавляющего большинства обитателей этого пиратского поселка.

Подавляю глупую радость от осознания того, что Феликс пришел на меня посмотреть.

Я лежу на его кровати в его спальне. Куда ему еще идти?

Но внезапно пахнущие табаком пальцы осторожно касаются моих волос, едва ощутимо скользят по прядям. Мужская ладонь двигается в миллиметрах от кожи, я чувствую, как от нее исходит тепло.

Через тело будто пропускают электрический ток. Волна жара бьет снизу и опаляет мозг. Сама не знаю, как сдерживаюсь и не вздрагиваю от нахлынувших ощущений.

Зачем он это делает? Что ему нужно? Или это очередная проверка?

Его рука на миг застывает над щекой и так же медленно исчезает. Шаги удаляются, осторожно прикрывается дверь.

Остаюсь лежать оглушенная, все еще боясь пошевелиться, все еще ощущая на коже тепло его присутствия.

Сердце колотится о грудную клетку, приходится накрыть его руками, чтобы не выскочило. Дышу медленно, глубоко, чтобы хоть как-то вернуть над собой контроль.

Зачем он так делал? Феликс же влюблен в Еву, они с ней мило щебетали. Мне же не показалось?

Но эти мысли вытесняются волной информации, которую я только что узнала.

Отец, наследство, наркокартели… Все это звучит как настоящий бред сумасшедшего.

Какой еще Винченцо? Кто он такой? Зачем ему наследник, он что, король?

То, что Феликс не простой пират, я и так догадалась. Но что у них тут так все запущено, предположить не могла.

И при чем здесь агроном Горин и химик Мейер? Или наоборот, агроном Мейер и химик Горин? Зачем они понадобились Феликсу?

Яблоки с картошкой на сомалийском побережье, ясное дело, не помешают. Но обязательно при этом злить папу?

Я слишком глубоко погружаюсь в свои мысли и не сразу замечаю, что в комнате я не одна. Ощущение чужого присутствия делает воздух густым и тяжелым.

А еще дыхание. Неровное, прерывистое. Совсем рядом...

Открываю глаза и натыкаюсь на чужой полыхающий взгляд, полный неприкрытой ненависти.

Надо мной зависло лицо. Женское. Красивое. Смуглая идеальная кожа, черные большие глаза миндалевидной формы.

В ее руке что-то блестит, и я не сразу соображаю, что это нож.

Нож, приставленный к моему горлу. Его лезвие почти касается кожи.

Все четыре конечности сковывает от страха. Да что там, меня буквально парализует!

— Тебя… не должно быть здесь, — голос девушки низкий, грудной. Она говорит на ломаном английском, но мне вполне достаточно, чтобы понять общий смысл. — Ты забираешь его у меня!

— Я… я не понимаю, — шепчу в ответ.

— Он мой. Феликс мой! — ее голос дрожит от ненависти. — А ты… Ты обязана умереть!

Не позволяю панике накрыть себя с головой. Мозг работает удивительно ясно и продуктивно.

С поразительной отчетливостью понимаю, что нельзя двигаться, нельзя ее провоцировать. Кто знает, что ей взбредет в голову в следующую секунду?

— Я его не забираю, — говорю сипло, страх сдавливает горло, — при чем здесь я? Ты перепутала, он на меня не смотрит. Не переживай... Ты очень красивая...

Хочется плакать от несправедливости. Как западать, так на Еву, а как убивать, так меня? Почему?

Но девушка пренебрежительно фыркает, на ее губах появляется змеиная улыбка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я знаю! Я вижу! — она показывает на глаза и на сердце.

И прежде чем я успеваю что-то сказать, дверь с грохотом распахивается.

— Аян! — голос Феликса звучит как раскат грома.

Девушка вздрагивает, оборачивается, но нож не выпускает. Феликс бросается к ней, выбивает нож из ее рук, и тот с глухим стуком падает на пол.

Аян значит...

Аян тяжело дышит, потом что-то быстро шипит на своем языке. На свою беду я уже начинаю немного понимать сомалийский. Пусть частично, пусть лишь некоторые слова, но тут по тону все ясно.

Она его обвиняет.

— Ты с ума сошла? — рычит Феликс, он и не скрывает, что в бешенстве. — Ты правда решила ее убить?

— Ты меня предал! — ее голос срывается, он наполнен яростью и болью. — Из-за нее! Она здесь, в твое спальне!

Феликс грубо хватает Аян за плечи, встряхивает. Девушка захлебывается слезами, смотрит на него с отчаянием, смешанным с вожделением. И я не выдерживаю. Отворачиваюсь, прячу глаза.

Здесь не надо быть особо проницательным, чтобы понять — между этими двумя не просто флирт. Они любовники, причем непохоже, что бывшие.

Аян сжимает кулаки, ее грудь вздымается от прерывистого дыхания. Она продолжает метать на меня взгляды, полные ненависти, но под ненавистью в черных глазах плещется неприкрытая боль.

— Она тебе не нужна, — шепчет Аян на сомалийском. — Я лучше, Феликс! Ты знаешь это.

Он молчит, плотно сжимает челюсти. Наконец берет девушку за локоть и толкает к выходу.

— Уходи. И не смей даже приближаться к Лане. Она моя пленница.

Девушка застывает в дверном проеме, словно надеясь, что он передумает. Но Феликс больше не смотрит на нее.

Полные чувственные губы дрожат, по смуглым щекам градом катятся слезы. Аян посылает мне еще один обжигающий взгляд и исчезает за дверью.

Я не могу пошевелиться, конечности затекли, во рту сухо.

Феликс медленно на меня оборачивается. В его глазах все еще плещется гнев, но направлен он явно не на меня.

— Тебе нужно быть осторожнее, — говорит ровно. — Здесь не все тебе рады.

Я молчу. А что я могу сказать?

Сама все вижу.

И почему-то кажется, что сам Феликс в первую очередь не сильно рад.

Глава 10-1

Внутри меня будто батарейку выключили.

Честно пытаюсь разобраться в своих чувствах, и ничего не получается.

Мне было неприятно смотреть, как Ева клеилась к Феликсу, а он с ней флиртовал. И наверное, я ревновала.

Но то, что я испытываю в отношении Аян, не идет ни в какое сравнение.

Потому что вижу — у них с Феликсом все по-настоящему. И от осознания этого в груди полыхает настоящий пожар.

Как же я теперь понимаю Аян!

Наверное, ее сердце точно так же разрывалось на мелкие клочья, когда она увидела меня спящей в кровати Феликса.

Я не могу злиться на Аян. Хочу, но не могу. Мне ее даже жаль.

Ева та не стесняется, зыркает и испепеляет Аян взглядом. Уже успела рассказать мне сплетню перед ужином, который зачем-то устроил Феликс.

У себя в доме, в абсолютно современной гостиной с приличным столом и посудой, которую в местных условиях я не побоюсь назвать изысканной.

А Аян нам прислуживает. Причем не одна, их двое. Вторая девушка для Аверина, это мне тоже Ева рассказала.

— У них тут любую еблю можно узаконить и женитьбой назвать. Эта сисястая ждет, когда Феликс подарит ей махр, — прошептала она мне на ухо, с пренебрежением косясь на Аян. — Тогда она станет хозяйкой в его доме. Будет распоряжаться всем. Старейшины поселка засвидетельствуют, и все — брак признан официальным.

— Махр? — переспросила я. — Так он же вроде для заключения никяха нужен?

— Это если жених мусульманин, то да. А если как Феликс, то и просто махр сойдет. Подарит при всех безделушку какую-то, старейшины благословят, вот считай «свадьба» и состоялась.

— Значит она его невеста? Или все-таки любовница? — спросила я тихо, не отрывая взгляда от девушки. Ева права, формы у той выдающиеся.

— А пофигу, — Ева криво ухмыльнулась. — У них тут все просто. Переспал — значит выбрал.

— В смысле переспал?

— В прямом. Трахнул значит. А наш красавчик может себе позволить перетрахать хоть всех свободных женщин в поселке, — добавила Ева с особым ядом. — Под него любая ляжет. То что Феликс сам по себе охуенный, это одно, так у него ко всему прочему папаша влиятельный чел. И богатый. Все эти овцы думают, что он на них женится. Каждая, которая под ним побывает — сразу невеста. Но фишка в том, что пока подарок не вручен, он может передумать.

— И что, передумывал? — спросила, затаив дыхание.

— Угу.

— Ты уверена? — я все еще не могла поверить в услышанное.

— Конечно. Думаешь, этой... — она незаметно кивнула в сторону Аян, — нравится подавать ему еду? Не-а. Она думает, что вот-вот станет его женой. Я сама думала его закадрить, но эта же бешеная. Еще прирежет. Начерта оно мне?

Я заморгала, пытаясь осознать услышанное.

Теперь весь ужин слежу, как Аян не сводит глаз с Феликса. Ловит каждое его движение, подает еду, подливает напитки. Она собрана, внимательна, в ее взгляде — надежда. Будто и правда чего-то ждет...

И пусть ждет, мне это зачем?

Но не могу об этом не думать.

Я не знаю, что чувствую. Гнев? Разочарование? Обиду?

Зато точно знаю одно — я ему не нужна. Тогда почему мне так больно?

Внезапно меня ослепляет догадкой, и я еще некоторое время ее отгоняю, не позволяю себе признаться.

Этого не может быть. Это несправедливо.

Я не могла влюбиться в мужчину, который мало того, что пират, так еще и невест имеет половину поселка...

Потому что я влюбилась. Впервые в жизни. Мне хочется плакать, а еще хочется запустить чем-то в Феликса, который сидит прямо напротив меня. Рядом с Авериным, перед которым выслуживается другая девушка.

Тоже, видать, невеста. И тоже «сисястая»...

На столе приготовленная нами с Евой еда, но я не могу на нее даже смотреть. Кусок в горло не лезет. Феликс подтягивает к себе блюдо с мясом и бросает быстрый взгляд на мою тарелку. Еда на ней так и лежит нетронутой.

— Почему ты не ешь? — его голос слишком ровный, как будто его это действительно интересует.

Чувствую на себе пристальный взгляд, но не поднимаю глаз. Просто смотрю на свои руки, сцепленные под столом.

— Я не буду есть, — коротко отвечаю.

— Что значит, не будешь? — он приподнимает бровь. — У тебя упадок сил. Тебе надо высыпаться и отъедаться.

Я поднимаю на него глаза. Внутри все кипит, хочется размазать содержимое тарелки прямо по холеному красивому лицу, чтобы стереть это выражение фальшивой тревоги.

Лицемер. Об Аян переживай и о половине поселка, которую осчастливил. А на меня тебе наплевать.

Но я скорее умру, чем это скажу. У Светланы Коэн другие претензии.

— Я пленница. Рабыня. Рабам не место за столом с господами, — отвечаю спокойно, но голос против воли выдает скрытую ярость и злость.

Получи и распишись, развратник и соблазнитель.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Феликс долго на меня смотрит. В его серых глазах появляется что-то острое, цепкое.

— Упертая. Это даже забавно, — он откидывается назад и отпивает из бокала. — Только я не говорил, что ты рабыня. Ты сама придумала.

— Хочешь сказать, что будешь оплачивать мой труд на кухне? — теперь моя очередь поднять бровь.

— Хочу, — он упирается подбородком на сложенные над столом руки и все так же непонятно смотрит. — Назови цену.

— Моя цена свобода, — говорю возможно слишком пафосно, потому что слева раздаются бурные аплодисменты. В смысле короткие резкие хлопки.

Это проснулась моя группа поддержки. Жорик, я тебя обожаю!

— Браво, — язвительно говорит Феликсу Аверин, — девчонка тебя в очередной раз уела. И когда уже до тебя дойдет?

Глава 11

Милана

Теплая вода стекает по коже, смывая дневную пыль, липкий пот и нехорошие мысли.

Вечер продолжает тянуться медленно, размеренно. Воздух еще не успел остыть, даже легкий ветерок с океана не приносит прохлады.

Закрываю глаза, вдыхаю запах соли, раскаленного песка и сырого дерева. Душ старый, перекошенный, сколоченный из кривых досок, но свою функцию выполняет. Главное, есть вода, и она пресная и чистая.

Провожу ладонями по мокрым волосам, наслаждаюсь моментом. Здесь в поселке мало приятного, но теплый душ можно заслуженно назвать отрадой и для тела, и для души.

Пусть кое-где между щелями и проглядывают лучи заходящего солнца, но здесь хотя бы можно надеяться, что никто не вломится без причины. И это единственное место, где я могу побыть в условном одиночестве.

Ужин закончился полным провалом Феликса.

Сначала он вскочил, ходил по гостиной, потом нависал надо мной, требовал поесть. Даже поорал.

Бесполезно.

Я высидела положенное время и ни съела ни кусочка. Как ни странно, очень помог Аверин. Можно сказать, вдохновил. Иначе я бы сломалась.

Есть бы не стала, но точно разревелась, а Светлана ни за что бы не позволила себе плакать. Скорее заставила плакать Феликса. И возможно, Аверина, но это не точно.

Феликс махнул рукой и отпустил нас с Евой к себе. У меня от голода перед глазами цветные точки прыгали. Я вбежала в кухню и возвела глаза к небу, прочитав про себя короткую молитву.

Моя миска с супом так и стояла на шатком столике, куда я поставила ее остывать. Проглотила суп в мгновение ока, и настроение немного улучшилось. Отправилась в душ, и теперь чувствую, как ко мне потихоньку возвращаются силы.

Выключаю кран, тянусь к перекладине, где должно быть полотенце, и натыкаюсь на пустоту.

Черт. Я забыла его в доме.

Ну, конечно. Шампунь и мыло взяла, а полотенце так и осталось лежать на кровати.

Тело мокрое, волосы прилипли к спине, ноги скользят по деревянному настилу. Вздыхаю и выглядываю в узкую щель между досками.

— Ева! — кричу громко. — Ева-а, принеси, пожалуйста, полотенце! Я его на кровати забыла!

Тишина.

Жду, бубню себе под нос, снова зову ее, но все без толку.

— Вот же зараза…

Уже собираюсь заорать на всю глотку, как вдруг слышу стук в дверь. Облегченно тянусь к задвижке.

— Ну наконец-то! — ворчу, открывая дверь. И оцепеневаю.

Передо мной стоит не Ева. А он.

Феликс.

Сердце жалобно выдает один удар и отказывается дальше биться. Потому что он смотрит.

На меня.

Глаза скользят по лицу, задерживаются на губах, на волосах, на каплях воды, стекающих по ключицам. И дальше опускаются вниз. Ниже, еще ниже, еще...

А на мне ничего нет. Абсолютно.

Кроме тех капель воды.

Я должна прикрыться, должна вытолкать Феликса и закрыть дверь. Но я не могу ни шагу ступить, ни пошевелиться. Этот взгляд меня буквально обездвиживает.

Со мной творится что-то странное. Это же всего лишь взгляд, почему он так на меня действует? Мое тело будто плавится, становится мягким и податливым.

Низ живота наливается теплом. Между ног зарождается приятное сладкое томление, там становится горячо и влажно.

Колени слабеют, невольно хватаюсь за стенку душа, и пальцем натыкаюсь на неотесанную доску. Это приводит в чувство.

Делаю шаг вперед, выхватываю полотенце из рук Феликса и прижимаю к себе, закрываясь. Он не отворачивается и не двигается.

— Не мог сказать, что это ты? — говорю неестественным сиплым голосом, кутаясь в полотенце.

— Ты не спрашивала, — его голос тоже звучит подозрительно. Хрипло.

Черт.

Черт, черт, черт!

Сжимаю кулаки, щеки пылают от стыда, но еще больше от бессилия. Я не должна была так реагировать! Он же заметил, должен был заметить. С его-то опытом...

— Ты мог повесить полотенце и уйти!

— Мог. Но не стал.

— Почему?

— Не захотел.

В последний момент прикусываю язык и не говорю, что он кобель и извращенец. Недевственнице Светлане такое бы и в голову не пришло.

Запоздало порываюсь захлопнуть дверь прямо перед его носом. Но Феликс окидывает меня все тем же странным взглядом, затем медленно, очень медленно разворачивается и уходит.

Остаюсь стоять, тяжело дыша, и продолжаю сгорать от макушки до кончиков пальцев. На ногах.

Феликс, чтоб тебе пусто было.

Теперь мне точно не уснуть.

***

Сижу на песке, обхватив колени руками, пока океан лениво накатывает на берег свои шумные океанские волны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В темноте вода кажется густой, как чернила, в ней отражаются только звезды и луна. Вдалеке слышится смех, голоса, музыка — поселок живет своей жизнью. И здесь я как никогда ощущаю свое одиночество.

Медленно поднимаю взгляд.

Я не просто так тут сижу. Отсюда хорошо видно дом Феликса. Его спальня выходит на террасу с видом на океан. Сейчас на террасе Феликс курит кальян, развалившись на диване, а Аян перед ним танцует.

Сначала Феликс курил с Авериным, а девушки танцевали вдвоем. Но видимо Аверин с девицей ушли «жениться», оставив сладкую парочку наедине.

Сама не понимаю, почему здесь торчу. Мазохизм чистой воды, знаю.

По периметру терраса завешена занавесками. Тонкая, почти прозрачная ткань колышется от легкого ночного бриза.

Я не должна была тащиться сюда, на этот берег. Не должна пялиться в сторону его дома.

Но я тут. Сижу и смотрю, как ветер играет легкой тканью, за которой угадываются силуэты — достаточно четкие, чтобы понять, что происходит.

Феликс сидит, откинувшись назад, и лениво потягивает кальян. Его поза расслаблена, он наблюдает. Наверное, ему нравится то, что он видит. Если даже мне нравится.

Аян двигается медленно, плавно. Движения перетекают одно в другое, словно она продолжение музыки, льющейся из динамика.

Аян не снимает одежду, что это на мой взгляд совершенно лишнее — там той одежды один смех.

Медленный поворот бедра.

Гибкий изгиб тела.

Ее руки скользят по бедрам, по животу, очерчивают талию. Она плавно тянется вверх, будто купается в лунном свете. Покачивает бедрами, делая это так мягко и завораживающе, что невозможно оторваться.

Феликс неторопливо курит. Наблюдает за ней, как за гибким, грациозным животным. Красивым. Хищным.

Я не могу отвести взгляд.

Глупая.

Нужно уйти. Нужно не смотреть.

Но я смотрю.

Смотрю, как он тянет руку, как Аян наклоняется, касаясь его бедром. Как он цепляет ее за запястье, уверенно притягивая к себе.

Аян послушно опускается к нему на колени.

Боже.

Впиваюсь ногтями в кожу на руках. Грудь сдавливает так, что я едва дышу.

Феликс проводит ладонью по ее спине, по шее. Его губы замирают в миллиметре от ее губ, а затем она сама его целует.

Долго. Глубоко.

Дергаюсь как от пощечины. Внутри обжигает, словно туда плеснули керосина и подожгли.

Сердце корчится от боли.

Аян вжимается в мужское тело, словно хочет потеряться в этом поцелуе. И Феликс не отстраняется. Он отвечает ей.

Я полная идиотка. Почему он не должен отвечать? Он же обещал махр...

Не могу дышать.

Не хочу это видеть.

Но не могу оторваться. Не могу заставить себя не смотреть, околдованная страстью чужого поцелуя.

Внезапно Феликс отстраняется, встает с дивана. Дергает Аян за локоть и ведет внутрь.

Занавес.

Тьма внутри меня расцветает во что-то жгучее, злое, опаляющее.

Никогда бы не поверила, что это может быть настолько больно. Но смотрю на пустую террасу, и меня дотла сжигает изнутри адское пламя.

Чего я ожидала? Что он не пойдет с ней? Что не поведет ее туда, где я спала совсем недавно?

Ночь наваливается и давит со всех сторон. Воздух становится слишком густым, слишком плотным. Кажется, его можно нарезать ножом на части.

Просто сижу, смотрю в пустоту, слушаю, как волны накатываются на берег.

Какая же я дура, что влюбилась в этого мужчину!

Чужого мужчину. Не моего...

Глава 11-1

— Для рабыни ты слишком шустро бегаешь, — насмешливый голос звучит так неожиданно, что я вздрагиваю.

Аверин подходит и садится рядом на песок, подтянув ноги.

— Кто бы говорил! — фыркаю якобы недовольно. На самом деле я ему рада.

Очень-очень. Я уже совсем тут исстрадалась, а Жорик всегда умел вправить мне мозги.

По крайней мере, раньше у него получалось.

— Быстро ты отстрелялся, — не упускаю шанса его подколоть.

— Это от чего же, не скажешь? — Аверин делает вид, будто не понимает.

Сказать прямо «о сисястой» мне не позволяет воспитание и понятие личных границ. Приходится лавировать.

— Разве твой приятель не подкинул тебе на сегодня развлечений? Я видела тебя у него в гостях, — киваю на пустую террасу.

Аверин следит за моей головой, прищуривается.

— Ах вот ты о чем. Ммм... Как тебе сказать... Ты знаешь, я люблю, когда все соответствует нормам. А такое времяпрепровождение, какое ты имеешь возможность наблюдать, для мужчин не является нормой, детка... — он достает из кармана пачку сигарет. — Ты не против, если я закурю?

Я качаю головой.

— Так вот. Оно не является нормой, если сердце мужчины несвободно.

— Значит твое свободно? — спрашиваю, чертя пальцем на песке ровные линии.

— Нет, — Аверин подкуривает, прячет зажигалку в карман, — мое несвободно. Поэтому я предпочитаю сидеть на холодном песке с вредной девчонкой и вытирать ей нос. Кстати, ты не замерзла?

— Нет. И ты не вытираешь мне нос, — вскидываюсь я, перекидывая волосы через плечо.

— Это образное выражение, — утешает Аверин.

— А куда твоя девушка делась?

— Девушка? Понятия не имею, — он пожимает плечами. — Считаешь, я должен был поинтересоваться?

Мотаю головой

— Не считаю. Значит ты влюблен?

Аверин задумчиво смотрит в темную даль, где между небом и океаном протянулась почти незаметная нить горизонта.

— Может быть...

— Так странно видеть тебя таким! — непроизвольно вырывается у меня.

— Каким? — спрашивает он, не поворачивая головы.

Хочется сказать «настоящим», но я не смею, потому что не уверена, что он сейчас настоящий.

Лучше ничего не отвечать. Я и не отвечаю.

Хочется спросить о Феликсе, но я не могу. Мучительно перебираю в голове варианты, но не могу придумать ничего, что хоть как-то поможет сохранить лицо и меня не выдаст.

Наконец после продолжительной паузы Аверин заговаривает сам.

— А ты давно тут сидишь? — спрашивает он.

Неопределенно киваю, одновременно пожимаю плечами.

— Ясно, — заключает он. Замолкает, затем резко оборачивается ко мне. — Не влюбляйся в него, слышишь, Лана? Или как тебя там по-настоящему...

— Лана... — подтверждаю чуть дрогнувшим голосом.

Я ведь даже не обманула. Милана-Лана... Может, на это и был расчет, когда меня отбирали?

— Все равно. Просто не влюбляйся! Вбей в свою миленькую голову. Феликс для тебя табу, поняла?

— Поняла, не кричи, — киваю согласно. — А... почему?

Он внимательно смотрит, берет меня за подбородок. Поворачивает к себе, пристально всматривается.

— Ясно, — отпускает и сплевывает на песок. — Ну блядь же.

Не выдерживаю, хватаю его за руку.

— Костя, так почему?

Аверин настолько сердит, что даже не замечает, что я впервые назвала его по имени. Как и я не замечаю.

— Потому что. Не надо тебе этот головняк. Феликс хороший парень, но очень непростой. Из очень непростой семьи. Тебе туда точно не стоит лезть, детка.

— Да, я слышала, — говорю убитым голосом, — он собрался жениться на Аян. Готовится подарить ей махр.

— Что? — У Аверина брови ползут вверх и выгибаются одинаковыми забавными дугами. — Аян? Махр?

Он запрокидывает голову и начинает смеяться.

Да что там смеяться. Ржать.

Отворачиваюсь и с достоинством жду, когда он навеселится.

Не понимаю, что здесь смешного. Мне вот ни капли не весело. Наоборот, плакать хочется.

Сейчас точно разревусь...

Но разреветься не успеваю, потому что Аверин наконец-то перестает ржать.

— Извини, дорогая, — хрипло сипит он, вытирая мокрые от слез глаза, — я просто представил лицо Винченцо, если Феликс наградит его такими колоритными внуками. Не вздумай подбросить ему идею, этот парень одержим желанием перегадить сон своему папашке.

— Его отец король? — спрашиваю с плохо скрытым интересом.

— Может и не король, но однозначно не считает сомалийских женщин подходящими для их семьи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Какая разница, что он считает, — говорю упрямо, — главное, что чувствует Феликс.

Мой подбородок снова попадает в железный захват, и лицо подвергается считыванию информации лазерными лучами.

— А откуда тебе знать, что он чувствует? С твоим-то опытом...

— Нормальный у меня опыт, — вырываюсь из захвата, отбрасываю руку, — не меньше твоего.

— Да ладно. Вот был бы хоть какой-то, сразу бы поняла, к кому он неровно дышит, — Аверин окидывает меня непонятным взглядом.

— К кому? — переспрашиваю непонимающе.

— Ни к кому, — безнадежно машет он рукой.

Ну как с ним вообще разговаривать?

Мы надолго замолкаем.

— Костя, а как ее зовут? — зову его тихонько, когда молчание затягивается.

— Кого? — Аверин отзывается сразу же.

— Женщину, которую ты любишь?

Ухмыляется.

— А тебе что, интересно?

— Очень.

Отворачивается, смотрит на темный горизонт.

— Ольга.

— А она какая?

— Что значит, какая? — косится неодобрительно.

— Ну какая? Светленькая, темненькая, худая, полная, высокая, маленькая...

На мои губы ложится прохладная ладонь.

— Хватит уже, свиристелка. Она идеальная, поняла? Любимая женщина всегда идеальная, запомни. Пойдем, — он кивает в сторону дома, из которого выскальзывает женская фигура и направляется в сторону поселка, — видишь, недолго музыка и играла. Теперь можно и поспать.

Оторопело хлопаю глазами.

Так значит она у него не остается на ночь? Он ее просто... просто...

И все?

Хотя что это для меня меняет?

Конечно, она не остается у него спать, потому что он пока не подарил ей махр.

Но в голове продолжает звучать дикий смех Аверина, и от этого на душе становится чуточку легче.

— Кстати, у Феликса скоро день рождения, — говорит мне Костя, останавливаясь возле моей пристройки. — Как приличная рабыня ты просто обязана подготовить для властелина своего гарема какой-нибудь миленький музыкальный подарок. Я заметил, ему понравилось, как ты сыграла на виолончели.

— Обязательно, — бубню в ответ и не прощаясь иду в дом.

— Спокойной ночи, — несется в спину, но я только передергиваю плечом.

На моем втором аккаунте Дина Ареева я начала выкладывать обещанную полновесную историю "Перекрестка", которая называется "Спорю на девочку". Добро пожаловать:

— Да их всего две целки на весь универ осталось!

Поднимаю взгляд от телефона.

— Вон они, — ухмыляется Макс, кивая в сторону двух девчонок.

Первая просто толстая. Вторая — высокая и худая. Бледная моль.

— Видно, что насмерть стоят за свою девственность. — ржет Игорь.

— Может, просто никто не берет? — хмыкает Макс.

— Уступлю свое место в BLR тому, кто одну из них вскроет, — заявляет Кир.

Попасть в BLR — моя давняя мечта. И я как под лед проваливаюсь.

— Ставлю свой спорткар.

С девушками у меня проблем не было никогда. Они сами на шею вешаются.

Так что, как скоро настанет тот день, когда Бледная Моль распрощается со своей девственностью — вопрос времени.

Глава 12

Милана

Я решила прислушаться к совету Аверина и занялась подготовкой подарка для Феликса.

Тут все готовятся к его дню рождения. Перед ним весь поселок пресмыкается, как я успела заметить. И на то есть несколько причин.

Первая причина — определенно скука. Жизнь у пиратов достаточно нудная и бедная на события. А вторая причина то, что в пиратском поселке довольно занятная иерархия.

Вся власть здесь принадлежит старейшинам. Но это номинально.

Зато в руках у Феликса, как у главаря пиратов, сосредоточена власть самая что ни на есть реальная.

Дураку ясно, что старейшины спят и видят, как бы заполучить рычаг воздействия на Феликса. И, конечно, мечтают ему угодить.

Аян — дочь одного из старейшин.

Дальше, думаю, всем все понятно. Особенно понятно, почему Аян каждую ночь таскается в дом на берегу с балконом «си-вью».

Я стараюсь не следить, как надолго она там остается. И остается ли вообще.

Судя по злобным взглядам, которыми она меня награждает при каждой встрече, с махром пока не все складывается, как ей хочется.

Правда, непонятно, при чем здесь я, но взгляды в мой адрес летят полные злобы и ненависти. А ведь я больше не спала в спальне Феликса. Да я даже порог его дома не переступала!

У меня другие заботы. Я готовлю музыкальный номер.

Нет, я не собираюсь играть на виолончели, это слишком просто. Мой подарок будет не настолько дешевым и пресным.

Достаточно того, что Аян, Нажма — это та девушка, которую бортанул Аверин, — и Ева вместе готовят танец для Феликса. Это Ева подговорила тех двоих.

Стоило мне на секунду потерять бдительность, как эта коварная дрянь переметнулась во вражеский лагерь. Но чего еще можно было ждать от такой как Ева?

Естественно, она не могла просто так упустить шанс насолить мне. Быстро нашла общий язык с Аян и ее подругой, и теперь они готовят совместное выступление.

Судя по тому, как они старательно репетируют, для Феликса планируется настоящее шоу.

А судя по толстой металлической трубе, которую кое-как вкопали в песок и закрепили досками, чтобы не шаталась, танец будет, мягко говоря, не из скромных.

Работа, конечно, кустарная, но для местной публики сойдет.

Я же выпросила себе у Феликса долговязого пирата — случайно услышала, как он насвистывал под нос песенку. Долговязого зовут Абди, и он оказался отличным парнем с приятным мужским баритоном.

С Абди мы прошлись по поселку, и я отобрала еще двоих — Джаму и Гуура. Джама толстенький и очень приличный тенор. Гуур молоденький мальчишка с неидеальным, но вполне сносным фальцетом.

Аверин несколько раз пытался за нами проследить, но я каждый раз давала ему жесткий отпор.

Наши репетиции проходят в строжайшей тайне, нечего подглядывать и подслушивать!

Мое отношение к Аверину в очередной раз кардинально поменялось. К нему в частности, и ко всем мужчинам в целом. Все-таки, его слова о любимой женщине сумели меня зацепить.

Ведь если любимая женщина не идеальна, то значит не так она и любима?

Я всегда это подозревала!

Хочется верить, что Аверин не пускал пыль мне в глаза. По крайней мере выглядел он в тот вечер достаточно искренним.

И я правда очень радовалась за незнакомую мне Ольгу.

Еще мне очень нравилось то мечтательное выражение лица, с которым он о ней говорил. Вот бы обо мне кто-нибудь тоже так мечтал...

Феликс тот на меня не смотрит, а зыркает.

В связи с этим у меня возникло много вопросов, но к превеликому моему сожалению Косте я не могу задать ни один из них.

Потому что опытная женщина и так все это обязана знать.

И все равно то, что он не повелся на прелести Нажмы — а она действительно очень красивая, они с Аян обе, пожалуй, самые красивые в поселке, — в моих глазах подняло Аверина на недосягаемую высоту.

Выходит, не все мужчины идут на поводу у своих инстинктов?

То есть, могут не идти, если захотят?

В любом случае, незнакомка Ольга может гордиться своим мужчиной. Я даже чувствую легкую зависть — не за конкретного мужчину, а в целом за ситуацию.

***

Накануне празднества по всему поселку дымятся костры — подготовка идет по полной. Меня от кухонной работы освобождают, но я все же решаю приготовить торт.

Свой выбор останавливаю на «Наполеоне».

Торт «Наполеон» в пиратском лагере без нормальных продуктов, духовки и холодильника это не сложнее, чем яйца бенедикт с королевской макрелью.

Вместо слоеного теста — обычные пресные лепешки. Вместо сливочного крема — густая смесь на кокосовом молоке и яйцах. Вместо духовки — каменная решетка над костром.

Крем загустевает быстрее, чем я его мешаю, тонкие поджаристые лепешки не хотят быть похожими на нормальные коржи.

Но других вариантов у меня нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лепешки перемазываю кремом, складываю их друг на друга. Все кривое, все плывет, но я уже слишком много вложила в это сил, чтобы сдаться.

Мой торт далек от идеала, зато в него вложена душа.

Я не знаю, сколько Феликсу лет, поэтому втыкаю одну свечку. Накрываю торт пустой коробкой и отношу Абди попросить, чтобы его поставили в охлаждающий бокс к алкоголю. Пропитаться.

Глава 12-1

День рождения Феликса по размаху ощущается как минимум на уровне Нового года. Только без елки.

Все вокруг такие загадочные, нарядные, озабоченные. Носятся как угорелые, словно это главное событие в их жизни.

Самого Феликса я не видела, да не особо и стремлюсь.

В поселке с самого утра проходят торжественные мероприятия, посвященные этому великому событию.

Праздновать еще не начинают, жарко. Ждут, когда сядет солнце.

Ева с утра ушла к своим новым подругам — у них последняя прогонка номера и подготовка сценического образа. Все это она сообщила мне, с явной надеждой вызвать у меня дикую зависть.

— Аян мне пообещала специальное масло, чтобы натереть тело. Видела, как оно у них красиво блестит? Еще и пахнет. Голову тоже хочу помыть и высушить, Нажма обещала поделиться маской из помета сомалийского пестрого удода.

— Сомалийский пестрый удод это сильно, — кивнула я, — даже не знаю, как это переживу.

Аян видимо тоже будет наводить красоту. Слишком много красоты будет сегодня возле Феликса, поэтому я решила не заморачиваться.

Выстирала свое порядком вылинявшее платье — как никак, я художественный руководитель ансамбля. Вымылась в душе, а также вымыла и расчесала волосы.

Все. Больше апгрейдить нечего.

С Абди, Джамой и Гууром мы провели достаточное количество репетиций. Мои парни хорошо выучили текст и прониклись композицией. А совершенству, как известно, нет предела.

Наконец последние солнечные лучи скрываются за горизонтом. В небе загораются звезды, на берегу зажигаются факелы, бросая на песок длинные тени.

Здесь же, на берегу, перед импровизированной сценой установлен стол для Феликса и Аверина.

Сцена — громко сказано. Это просто настил из досок с закрепленной в нем вышеупомянутой металлической трубой. Стол вместе с диваном просто вынесли с террасы из дома Феликса.

Для гостей вдоль берега хаотично расставлены шаткие деревянные поддоны, на которых уже громоздятся глиняные кувшины с самогоном, подносы с жареным мясом и корзины с лепешками.

Пираты садятся прямо на песок, на бочки, на шкуры или на ящики. Старейшины поселка наперебой пытаются привлечь внимание Феликса.

Очень быстро пираты организовывают соревнования — одни устраивают битву на ножах. Другие состязаются, кто быстрее осушит кувшин. Третьи выясняют, так ли просто сломать доску кулаком.

В общем, все очень познавательно и интересно.

Наконец, ближе к ночи начинаются танцы. Кто хотел, тот уже упился и уполз домой или уснул тут же на песке. Самые стойкие остаются досматривать шоу.

На сцену выходят Аян, Ева и Нажма. Ева подходит к трубе, закидывает на нее ногу, демонстрируя великолепную растяжку. Аян с Нажмой становятся по бокам, принимая соблазнительные позы.

В памяти всплывает что-то смутное, связанное с рассказами Евы о ее былом увлечении стрип-дансом. Ну вот же, пригодилось!

Кто знал, что ее увлечение найдет такое необычное применение.

В общем, моим парням они не конкуренты, я уже это вижу.

Звучит зажигательная музыка, Ева извивается на шесте, Аян с Нажмой танцуют по бокам. Пираты смотрят на Еву, раскрыв рот.

Феликс с Авериным к этому времени уже прилично накидались.

Феликс сидит, развалившись на диване, крутит в руке бокал, смотрит в сторону. Костя с ленивым видом прикрыл глаза, но по тому, как он постукивает пальцем по столу, ясно — ему скучно.

Видимо, танец на шесте не зашел.

Кто б сомневался.

Ну и отлично.

После провального стрип-данса вывожу на сцену свою троицу — Абди, Джаму и Гуура. Все трое с автоматами через плечо.

У Абди в руке губная гармошка. У Джумы — Шак-Шак, африканские маракасы, сделанные из кокосов, наполненных камешками. Гуур принес с собой Гарбасаар — трясущуюся связку ракушек, нанизанных на веревку.

— Сейчас мы споем вам песню про Голубые Канары, — говорю с легким волнением. Потому что говорю на ломаном сомалийском, и мне приходится подбирать слова.

Феликс поднимает на меня взгляд, уголок его губ дергается в легкой ухмылке.

Аверин открывает один глаз, смотрит с ленивым интересом. А я продолжаю, держа в руке смычок от виолончели.

— Это старая песня о бедном пирате, который сбежал с Тортуги. Он влюбился в девушку с Канарских островов, украл у своего капитана золото и бросил команду.

— А дальше что было? — лениво тянет кто-то из толпы.

— Девушка его не дождалась, — качаю головой. Драматично, но в меру. — Пират бежал к ней, скрывался от преследователей, а когда добрался до островов, девушки уже не было.

— Умерла? — хрипло переспрашивает один из пиратов.

— Вышла замуж за другого, — делаю трагическое лицо.

— Шлюха, — подводит итог другой пират.

Согласно вздыхаю.

— Он пил ром и пел про свою потерянную любовь под развесистым деревом. Потом его повесили на этом дереве.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Бабы суки, — задумчиво говорит еще один пират, почесывая щетину.

Не даю ему развить эту мысль, объявляю коротко:

— Песня. «Блю Канары».

И даю знак Абди.

Феликс с Авериным озадаченно моргают, затем переглядываются. Но я не оставляю им ни единого шанса.

Абди подносит к губам гармошку, из нее несется мелодичная трель.

Тиии-тиии-риииии!

Тиии-тиии-риииии!

Как же красиво! Прям как настоящая канарейка...

Абди делает шаг вперед.

И запевает красивым мужским баритоном:

Blue canary di ramo in ramo,

Gorgheggi al vento il tuo richiamo

*.

Абди с легкостью берет низкие, бархатные ноты. Его голос глубокий, вибрирующий с той легкой хрипотцой, что бывает у мужчин, которые много прожили и многое познали.

Он обволакивает как патока...

В общем, я в нем не ошиблась.

Абди не просто поет — он выдает драму.

Следом ему вторит мягким тенором Джума:

Blue canary attendo invano

Che torni al nido chi andò lontano.

Гуур втягивает в легкие воздух, прикрывает глаза и, сцепив пальцы в кулак, выдает голосом такие переливы, что даже я не ожидаю.

Двое за столиком заметно оживляются. Я бы сказала, трезвеют, насколько это возможно.

Феликс поворачивает голову, чуть приподнимает бровь.

Аверин ставит бокал на стол, прищуривается.

Я так волнуюсь, что шепотом проговариваю за Абди и Джумой все слова на итальянском, потому что выбрала именно итальянский вариант этой песенки о печальной голубой канарейке**:

«Блю канари кэ аффиди аль вэнто,

Ле тристи нотэ дэль туо тормэнто,

Блю канари нэль бэль трамонто,

Ти сэнто амико дэль мио римпьянто».

Гуур в восторге от самого себя.

Он жмурится, расправляет плечи, будто выступает на сцене Ла Скала, а не на Сейшелах на минималках. Его голос взлетает, как легкое перышко, подхваченное ветром, замирает на долю секунды и тут же переливается новой нотой.

Звонко. Высоко. Чисто.

Феликс привстает и валится обратно на диван.

Аверин издает странный звук и хлопает ладонью по столу.

Припев мои пираты поют все вместе — Абди вытягивает мощным баритоном, Джама плавно перекрывает его тенором, Гуур вступает чистым, тянущимся фальцетом.

Blu-blu-blu canary — qui, qui, qui — si perde l’eco.

Se piangi o canti al tramontar — qui-qui — ripete il vento.

Феликс роняет голову на стол и накрывает ее руками.

Аверин сдавленно хрипит, закашливаясь. Феликс, не поднимая головы, стучит кулаком по его спине.

Дальше в проигрыше я добавляю виолончель к нашей минусовке — минусовой фонограмме без вокала. Абди играет на губной гармошке, Джама трясет маракасами Шак-Шак, а Гуур — ракушками.

— Еще, припев, мальчики! — командую шепотом, и подпеваю вместе с ними: — Блю, блю, блю канари пик, пик, пик, си пэрде ль'эко. Сэ пьянджи о канти аль трамонтар пик, пик рипэтэ иль вэнто.

Финальный аккорд, Гуур срывает с плеча автомат и разряжает в небо обойму.

У нескольких пиратов разом выпадает еда изо рта.

Строго грожу мальчишке смычком. Вот же оболтус непослушный!..

Замолкаю и смотрю на распластанных и застывших на столе Феликса с Авериным.

Так им понравилось или нет?

Не поняла...

*«Blue Сanary» — «Печальная канарейка»,

американская песня Винсента Фьорино (1953г)

**Карло Бути и Мариса Фьордализо исполнили в дуэте эту песню на итальянском языке (1954г.)

Вышел тематический блог со ссылками на песню и номер. Жду фидбек в комментариях)))

Глава 13

Милана

Постепенно настороженность сменяется тревогой. Сколько они еще будут так лежать?

Пауза затягивается, тревожность нарастает.

Мы с моими пиратами переглядываемся, они в полном недоумении косятся на своего главаря и на его гостя.

Я уже начинаю подозревать страшное — что передержала, что переждала. А что, если наши зрители просто вырубились от скуки и количества выпитого?

Но вдруг замечаю — оба мужчины не просто лежат на столе без движения.

Их плечи мелко-мелко трясутся. А это значит...

Поворачиваюсь к Абди.

— Мальчики!..

Короткая автоматная очередь прорезает тишину.

Феликс с Авериным даже не дергаются, просто медленно поднимают головы и пытаются принять вертикальное положение. С некоторой попытки им это удается. Смотрят они при этом друг на друга.

— Блю блю блю канари, — сипло тянет Феликс.

— Пик пик пик, — дотягивает Аверин, делая попытку подпрыгнуть и взмахнуть прижатыми к торсу ладонями.

— Си пэрде ль'эко, — хрипят они оба вразнобой и срываются. Аверин со стоном роняет голову на сложенные на столе руки, Феликс сползает по спинке дивана, закрывая руками лицо.

— Аааа... — глухо стонет Аверин, его плечи вздрагивают. Он что, плачет?..

Феликс отнимает ладони от лица и трет уголки глаз костяшками согнутых пальцев.

— Как ты с ними вообще... — кивает в сторону Абди, Джумы и Гуура, которые настороженно за нами наблюдают, поскольку не понимают ни словечка — как тебе... коллективчик?

Оборачиваюсь к ним и ободряюще улыбаюсь.

— Они милые.

— Ооо, неееет! — доносится сдавленное сбоку от Феликса. Зато «мальчики» сразу расслабляются и широко улыбаются в ответ.

Выглядит со стороны немного пугающе, но это для неподготовленной публики. Я уже немного привыкла.

— И даже тот длинный? — Аверин ненадолго перестает стонать и давиться.

— Он бусинка, — отвечаю, с теплом глядя на Абди.

Феликс шумно дышит в сторону, Аверин издает булькающий звук.

— Как ты... Как ты их уговорила это спеть? — вытирает он глаза.

— Ты же слышал, — Феликс втягивает носом воздух и задерживает дыхание, — песня про Канары.

— Только не говори им... — хрипит Аверин, не поднимая головы, — не говори, что это про канарейку, а не про Канары... Ей тогда пиздец! Они ее убьют!

Ну все.

— Хватит уже вести себя как два идиота, — шиплю сердито, — на вас люди смотрят!

Это правда. Лагерь замер в безмолвном ожидании, и даже старейшины тянут шеи, во все глаза глядя на своего рыдающего главаря и его почетного гостя.

— Ты понял, — Феликс поворачивает голову к Аверину, — она нас с тобой пытается строить!

— Правильно делает, — бормочет тот, растирая лицо, — пока нас тут нахуй не пристрелили.

Он, пошатываясь, выбирается из-за стола и сует руку в карман.

Эх, Жорик, Жорик, ты как любил пускать людям пыль в глаза, так и продолжаешь, ничего не поменялось...

Аверин достает из кармана доллары и раздает по несколько сотен Абди, Джуме и Гууру. У тех глаза вспыхивают победным огнем, а Аверин взмахивает рукой.

— Шикарно спели, парни. Можно теперь на бис? Иди сюда, — он ловит меня, притягивает за голову и целует в макушку. — Обожаю!

Феликс поднимается следом за ним.

— Абди, Джума, Гуур. Ваш подарок тронул меня до глубины души и растопил мое сердце.

Может, он, конечно, не настолько пафосно выражается, я просто не так хорошо понимаю сомалийский. Он им что-то еще говорит, видимо, очень важное, потому что все ахают.

Абди, Джума и Гуур с восторгом переглядываются, а остальные с завистью вздыхают. Кажется, он подарил им лодку. Или каждому по лодке.

Надо будет уточнить.

Сейчас каждый точно получает по ящику хорошей выпивки. Если до выступления мои пираты смотрели на меня просто с уважением, то сейчас я в их глазах вижу практически приравнивание к божеству.

Щедрый у них главарь, ничего не скажешь.

— А я могу поблагодарить? — поворачивается Феликс в мою сторону.

— Феликс, — предостерегающе окликает его Аверин.

Феликс понятливо кивает, не сводя с меня немигающего взгляда, в котором отражаются горящие факелы. И оттого он тоже кажется таким — горящим. Опаляющим...

Феликс протягивает руку, берет мою ладонь и подносит к губам.

И все?..

А я так надеялась, что он меня тоже поцелует хотя бы в макушку...

Или он собирался, а его Аверин отговорил? Вечно он лезет со своими советами...

Ну хотя бы держит долго. Не отпускает...

— Ты со мной потанцуешь? — спрашивает хриплым голосом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Если ты не свалишься посреди танцпола и не захрапишь, то почему бы и нет, — улыбаюсь. Он замолкает и так странно смотрит на мои губы, что мне становится не по себе. Оборачиваюсь к Абди. — На бис, мальчики!

Абди начинает дуть в гармошку, Джума и Гуур трясут маракасами и ракушками.

Феликс кладет руку на мою талию, прижимает меня к своему твердому торсу, и мы двигаемся по «танцполу», взметая его мелкими песчаными брызгами.

Под «Blue Сanary» танцевать медленный танец не совсем удобно, но Феликса похоже это вообще не волнует. Аверин рядом пытается изображать танец с бутылкой рома в руке.

Ну и ладно.

Смелею и кладу руки на широкие плечи. Белая свободная рубашка, распахнутая на загорелой груди, облегает рельефные мышцы.

— Почему ты на меня так смотришь? — спрашиваю шепотом, набравшись смелости. Лучше сейчас, а то когда он трезвый, точно не ответит.

Феликс наклоняется ко мне ближе, обдавая крепким запахом табака, алкоголя и хорошего мужского аромата, отводит от уха прядь волос и говорит:

— Потому что если Аверин прав и ты не Лана, то...

Договорить ему не дают автоматные очереди, вспарывающие пространство.

Глава 13-1

Феликс дергает меня, рывком впечатывая в грудь, и прикрывает широкой спиной. Но оказывается, что это всего лишь Абди с Джумой так своеобразно напоминают, что подходит моя очередь им подыгрывать.

Мда, что-то слишком короткую я выбрала песню для подарка, надо было поискать подлиннее...

Откуда-то сбоку Феликсу в руки всовывают виолончель, мне — смычок.

— Я помогу, можно? — спрашивает он, наклоняясь к самому уху, но поскольку в этот момент я отворачиваюсь, чтобы взять смычок, он натыкается губами на шею.

По телу пробегает незнакомая, но такая волнующая дрожь! Феликс выпрямляется и берется за гриф инструмента.

— Я буду держать виолончель.

И пока я пытаюсь справиться с волнением, он встает сзади, продолжая обнимать меня за талию.

Все это хорошо, мы когда танцевали, он меня тоже за талию держал.

Но...

Сейчас все по-другому.

Он слишком крепко вжимается в меня бедрами, и я хорошо чувствую задом твердую выпуклость.

Это меня полностью дезориентирует.

Я совсем ничего не соображаю.

Какое там играть. Я стоять не могу.

У меня коленки подгибаются.

А самое ужасное, что мне хочется потереться об него, как кошка. Изогнуться и тереться — висками, затылком. Я даже представляю, как будет колоться его щетина на подбородке.

Особенно если шеей об нее потереться. Подставляться...

И бедрами тоже тереться об эту его выпуклость...

— Играй, Лана... — хрипло шепчет Феликс над ухом и ведет моей рукой со смычком по струнам виолончели.

Меня на миг обратно забрасывает, и я включаюсь. Отыгрываю проигрыш на автопилоте, ощущая вдавленный между половинками каменный член Феликса.

Хорошо, что на нас никто не смотрит, все пляшут. Весь поселок танцует, даже старейшины.

Похоже, зашла пиратам песня про Канары.

И Аян с Нажмой тоже танцуют, и Ева. Правда, не на шесте, просто так, на «сцене».

Аян та прямо перед нами вытанцовывает.

Если это можно назвать танцем.

Трясет своими еле прикрытыми «маракасами» не хуже Джумы.

И тогда меня пробивает.

Так вот почему Феликс так сильно вжимается в меня бедрами. В нем слишком много тестостерона, он слишком много выпил. А я просто оказалась под рукой.

От дальнейшего погружения в тяжелые мысли спасает Аверин, который буквально выдергивает меня из крепких объятий Феликса.

— Куда? — недовольно рычит тот, зачем-то не желая меня отпускать.

Я стараюсь не смотреть на величественный холм в районе его штанов, зато глазастый Жорик наверняка уже все отсканировал и сфотографировал.

Как же хорошо, что он на моей стороне! Ну как минимум не в стане врага, против такого и минуты не продержаться.

— Я тоже хочу потанцевать с королевой бала, — говорит Костя тоном, не допускающим возражений. — А ты как хозяин вечеринки удели внимание остальным хотя бы для отвода глаз.

Феликс недовольно кривится, но к моему большому удивлению слушается. Уходит к старейшинам, те наперебой ему что-то говорят, трясут худыми руками. А там уже его окружают поселковые девушки.

Звучит уже совсем другая музыка, и Костя обвивает рукой мою талию.

— Будь добра, свиристелка, не скачи только сильно, я отобрал тебя у Феликса, чтобы он не наделал глупостей. И я не готов танцевать с тобой до утра, прости! Я для этого достаточно пьян.

— А какие глупости может наделать Феликс? — спрашиваю у Аверина, округляя глаза.

Мы спокойно танцуем на песке. Костя придерживает меня за талию, я обнимаю его за плечи. Со стороны все очень пристойно, но при этом я все равно ловлю на нас пристальные подозрительные взгляды Феликса. Он выхватывает нас глазами как только оказывается в удобном ракурсе.

— О, о, зыркает, — недовольно бубнит Аверин и разворачивает меня к нему спиной, — ну просил же...

— Ты не ответил, Костя, — легонько хлопаю его по плечам.

— Да если бы я его не остановил, он бы сегодня же подарил тебе махр, — отвечает тот сердито, и я изумленно ахаю.

— Что?

Даже останавливаюсь. И переспрашиваю.

— Что подарил?

— Что слышала, — Аверин недовольно качает головой и снова тянет меня танцевать. — Не стой как столб, Лана. Я надеюсь, что завтра не вспомню ни слова, потому что трезвый тебе бы не сказал. Но я бухой, а потому говорю. Феликс втрескался в тебя до чертиков.

Я снова торможу.

— Не может быть, — сиплю и качаю головой. — Ты ошибаешься, Костя.

— Ну конечно, — раздраженно кивает тот, — я слепой и тупой.

— Не обижайся, — примирительно глажу его по плечу, — но понимаешь... Он так на меня смотрит...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как он смотрит? — буркает Аверин.

Наверное мы очень странно смотримся, стоя посреди пляжа в окружении пьяных пиратов, пляшущих под зажигательные песни, маракасы и барабаны.

Феликс, который танцует с Евой, уже точно весь извелся, глядя на нас. Но я хочу выяснить.

— Понимаешь, ты когда про свою Ольгу говорил, у тебя такое лицо было... Мечтательное! А он когда на меня смотрит, то он как будто меня сейчас убъет. Или сожрет. Или...

— Или, — перебивает меня Аверин. — Вот именно, что или. Он когда тебя видит, у него вся кровь от мозга вниз схлестывает. И он соображать перестает. Мужчины так устроены, детка. Была бы тут, Ольга, я бы на нее еще и не так смотрел. А что касается Феликса... Я как-то сфотографирую тебе его, когда он сидит на террасе, курит кальян и смотрит на пристройку, где живет одна мелкая девчонка, которая не признается...

Я затаиваю дыхание. Может, это ловушка? Он как будто на моей стороне, но я до сих пор не знаю, что он за человек. И зачем он здесь.

Может все это лишь спектакль, чтобы вытянуть из меня признание?

Но Аверин меня опережает. Пристально вглядывается в лицо словно читает мысли. Перехватывает за талию и тянет снова в круг.

— Молчи. Ничего не говори. Я уже сам не знаю, как лучше. Но махр от Феликса тебе нахуй не нужен, это единственное, в чем я не сомневаюсь. Пошли танцевать, на нас уже смотрят.

Глава 14

Милана

Сколько мы танцуем, столько я и обдумываю слова Кости. Больше мы к этому разговору не возвращаемся. Сначала танцуем молча, а потом нас и вовсе разделяют.

Меня перехватывает Абди, Аверина отжимает Нажма. Видимо не теряет надежды, что тот все-таки надумает на ней поджениться.

Но теперь я в нем твердо уверена даже несмотря на все количество выпитого. Просто Костя решил сегодня не портить никому настроения и ведет себя достаточно учтиво и вежливо.

Меня очень вдохновили его слова о любимой женщине. И если насчет Феликса я порядком сомневаюсь, то в чувствах Кости к Ольге не сомневаюсь ни капли.

Мне хочется верить, что такие чувства существуют. Потому что именно так я представляю себе настоящую любовь. И именно так я хотела бы, чтобы меня любил мужчина, которого люблю я.

Феликс...

Но сейчас он танцует с Аян. Не так, как со мной или как мы танцевали с Костей, а как принято у местных — просто напротив, не касаясь друг друга. И я стараюсь, чтобы было не слишком заметно, как я за ними подглядываю.

Аян извивается, беззастенчиво трется о Феликса всеми частями тела — я уже видела этот танец и видела, чем он закончился.

Правда сейчас Феликс ведет себя иначе. Он явно дает понять Аян, чтобы та притормозила. Останавливает жестами, что-то говорит, наклоняясь к ней ниже. Но настырная девка делает вид, что не понимает.

И тогда я вспоминаю о торте.

Прошу Абди мне помочь, и он с радостью соглашается.

Торт к моему облегчению не испортился, только немного примялся. Абди поджигает от факела тонкий прутик, и я зажигаю им свечку.

— У меня есть еще один подарок, — объявляю громко.

Музыка затихает, все оборачиваются. У Аян такой вид, словно она вот-вот на меня бросится, но мне все равно, потому что Феликс с явным облегчением подходит ко мне.

— А почему свечка одна? — спрашивает с улыбкой. — Не нашла больше?

— Потому что она волшебная, тебе одной хватит, — отвечаю серьезно. — Ты загадаешь желание, и оно обязательно исполнится.

— Какая гарантия?

Задумываюсь на минуту.

— Три года.

— Три года гарантии? — удивленно поднимает бровь Феликс. — Почему так долго?

А я сама не знаю, почему так сказала.

— Ты загадывай быстрее, — говорю смущенно.

— О, тортик! — заглядывает из-за его плеча Аверин. — А почему свечка одна?

Закатываю глаза.

— Потому что и эта на вес золота.

— Так обратилась бы к своим друзьям-пиратам. Или меня могла попросить на худой конец. Можно было натыкать в торт сигнальных ракет. Живенько, заодно праздничный фейерверк бы устроили.

— Так все, — решительно оттесняет его Феликс, — не мешай.

— Феликс загадывает желание, — поддерживаю я и многозначительно смотрю на Аверина.

— Смотри, как бы твоя паства не решила, что вы оба тут проводите колдовской обряд, — ворчит тот, неодобрительно глядя на Феликса.

— Моя паства уже почти все в дрова, — отвечает Феликс.

— Пошел и я спать, — Костя без стеснения зевает. Подходит к столу, падает на диван и через секунду уже храпит, закинув руки за голову.

— Так ты загадаешь желание? — спрашиваю Феликса.

Он накрывает мои руки своими, удерживая блюдо. Впивается в меня глазами.

Молчит. Смотрит.

Под его взглядом одновременно и неловко, и очень уютно. Неловко, потому что он очень откровенный. А уютно, потому что...

Легкое движение губ, выдох.

— Загадал...

— Феликс!

Мы вместе оборачиваемся. Мои руки все еще прижаты к блюду руками Феликса.

За его спиной стоит Аян. Губы подрагивают, глаза блестят.

Она что-то спрашивает у него, не совсем понимаю, что. Судя по выражению лица и кривящимся уголкам губ, пробует выяснять отношения.

Феликс подзывает Абди. Берет у меня торт и просит Абди отнести в дом, положить в холодильник. Как у Абди получилось остаться практически трезвым, для меня загадка. Джума тот уже успел наклюкаться.

Феликс поворачивается к Аян, берет меня за локоть и говорит на сомалийском, но медленно, явно для того, чтобы и я могла понять.

— Аян, я сейчас провожу Лану. А ты иди домой. Ко мне приходить больше не надо.

Он это несколько раз повторяет, что ей не надо больше приходить. Не знаю, зачем. Чтобы лучше дошло, наверное. Не понятно только, до кого, до нее или до меня.

Аян выкрикивает что-то злобное в мой адрес и убегает. Что именно, догадаться нетрудно. То ли проклинает, то ли просто материт на местном диалекте. Феликс следит за ней насупленным взглядом.

Мне кажется, или он немного протрезвел?

— Тебе не стоило ссориться из-за меня со своей девушкой, — говорю ровно, не давая понять, как мне больно от своих же собственных слов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Аян не моя девушка, — отвечает Феликс с искренним недоумением в голосе. — С чего ты это взяла?

— С того, что видела, — мною движет ревность. Понимаю, что должна остановиться, но не могу.

— И что же ты видела? — он спрашивает все так же спокойно, но откуда-то я знаю, что сейчас внутри него бушует настоящий ураган.

— Ты курил кальян на террасе, а Аян тебе танцевала. И ты... — запинаюсь и замолкаю.

Ну не могу я произнести это вслух. Не могу!

И разве я имею право лезть в их отношения?

— И я?.. — спрашивает Феликс обманчиво поощрительным тоном.

— И ты не был против! — выпаливаю я, решаясь.

Ну, Жорик, если ты меня разыграл, то это будет самый жесткий розыгрыш из тех, какие только можно представить!

— Пойдем, — говорит Феликс, кивком головы указывая на пристройку, где живем мы с Евой.

Дает понять, что пропускает меня вперед, и я почти бегом бегу к дому. Прижимаю ладони к щекам, пытаясь унять прихлынувший жар.

Я убью этого Аверина. Ну точно же меня разыграл! Решил выставить дурой перед Феликсом, а я повелась. Устроила почти сцену ревности. Разве не дура?

До пристройки доходим в полном молчании.

А о чем говорить, если все пираты пьяные вусмерть и просто-напросто некому меня отконвоировать на место постоянной дислокации.

— Большое спасибо, что проводили. Еще раз с днем рождения. Было очень весело. Спокойной ночи, — выдаю на автомате, но договорить не успеваю. К губам прижимаются сухие твердые пальцы.

— Лана, Аян не моя девушка. То, что ты видела на террасе, это был просто секс. Физиология. И она об этом знала с самого начала. Я не стал бы пользоваться своим положением.

— Ты не должен оправдываться, Феликс... — бормочу, но он обрывает.

— А я хочу. Хочу перед тобой оправдываться. Ты такая...

Он ерошит мне волосы. Запускает к затылку, набирает пряди, пропускает через пальцы.

Я не знаю, как реагировать.

Тело как будто расплывается, растекается. Распадается сначала на атомы, потом на молекулы... Или надо наоборот? У меня же было «отлично» по физике...

Не могу стоять, я сейчас упаду. Прямо в руки Феликса...

Боже, где мой Жорик? Почему он так напился? Немедленно разбуди и пришли его сюда, он мне нужен прямо сейчас...

— Мне надо идти, — мой голос звучит вяло и жалко.

— И ты даже меня не поцелуешь в мой день рождения? — мурлычет хриплый голос где-то уже в районе шеи. Как он там оказался?

— С днем рождения, Феликс! — сиплю, хватаясь за его плечи, чтобы не упасть, и тогда к моим губам прижимаются горячие твердые губы.

Глава 14-1

Меня словно затягивает в широкую воронку.

Неумолимую и неотвратимую.

Руки Феликса оплетают, ласкают. Они везде — на затылке, на лице, на бедрах, на талии, на лопатках. Гладят, сжимают, давят.

Его язык сплетается с моим, тоже ласкает, теребит. Давит...

И я все это позволяю. Все-все. Вообще не сопротивляюсь. Только за плечи цепляюсь.

Меня как на волнах качает. Спроси сейчас, как меня зовут — не вспомню. Ничего не помню, знаю только, что так, как сейчас, мне никогда не было.

Кончики пальцев покалывают. Я смелею и скольжу пальчиками по крепкой загорелой шее, глажу затылок.

От ощущения шероховатой кожи по спине бегут мурашки. Как такое может быть? Ласкаю его, а мурашки у меня?

В низу живота сладко тянет, между ногами до стыдного мокро.

И это просто от поцелуев, просто от того, что под моими руками горячее мужское тело. Что его запах кружит голову, и от него слабеют колени.

Феликс глухо стонет мне в рот. Подхватывает под бедра, вскидывает выше и упирает спиной в стену пристройки. Коленом разводит ноги, рукой скользит по ноге. Внутрь, туда, где меня никто никогда не трогал...

Как только шероховатая ладонь касается нежной кожи, на меня словно ведро ледяной воды опрокидывается.

Первый раз с первым мужчиной, да, но...

Здесь, у стенки грязной пристройки... Можно сказать, почти под забором...

— Нет, Феликс, — бормочу, хватая его за руки и пробуя их от себя оторвать, — пожалуйста, нет... Извини...

Пытаюсь сползти с его колена.

Наверное, я выгляжу жалко, извиваясь почти как Ева на пилоне. Но лучше это сделать, пока я хотя бы одета.

Феликс дышит тяжело, рвано. Взгляд помутневший, да и в целом вид у него немного дикий, и я мысленно готова себя живьем сожрать.

Зачем я разрешила ему себя поцеловать? Знала же, чем это закончится! Я видела, какой он возбужденный, надо было пожелать спокойной ночи и сбегать. А не распалять заведенного мужчину еще больше...

Хорошо хоть Аверин не видел. Представляю, сколько бы я всего наслушалась!

Я так себя накручиваю, что уже сама готова отправить его к Аян, но тут Феликс делает шаг ко мне и расставляет руки в стороны.

— Подожди, Лан, не уходи.

Он снова обнимает меня, прижимается всем телом. И хоть я чувствую по-прежнему внизу все твердое, на этот раз Феликс очень бережно берет меня обеими руками за голову.

Сначала касается лба губами, затем упирается лбом. И улыбается.

Широкой улыбкой, незнакомой. Мальчишеской какой-то.

— Слава богу. Это правда, ты не она. Хоть какой-то с него толк...

Господь наш милостив, но вряд ли Феликс стал бы так вольно с ним обращаться. Значит речь все-таки об Аверине.

— Феликс... — шепчу покаянно, — прости, я не должна была...

— Все правильно, — обрывает он меня, — правильно, что остановила. Я пьяный, зачем? Мы все сделаем. Как надо. Пойдем к старейшинам.

— К старейшинам? — переспрашиваю изумленно. — Но зачем? Костя сказал, ты хочешь подарить мне махр?

— Что тебе еще сказал этот пиз... говорун? — Феликс трется небритой щекой о мой висок, и у меня возникает стойкая ассоциация с огромным тигром, который трется о домашнюю кошку. Перепуганную до смерти, но довольную...

— Сказал, что мне не нужен этот махр, — признаюсь честно.

— Не нужен, — кивает Феликс, берет в обе руки мое лицо и осторожно захватывает губами сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Облизывает и снова целует. — Он мне нужен. И старейшинам.

Дальше мы целуемся, но теперь сам Феликс держит дистанцию. Не так откровенно шарит руками по моему телу, не так сильно прижимается.

— Ты выйдешь за меня? — спрашивает Феликс, когда отрывается ненадолго, чтобы перевести дыхание.

Шокировано замираю, только глазами хлопаю.

Он наклоняется, проводит большим пальцем по нижней губе, нажимает.

— Я спрашиваю, замуж за меня пойдешь, Лана?

— Как? — судорожно выдыхаю, отмирая. — Как это, замуж? Здесь?

— Да, здесь. Я потому и говорю, что махр нужен им. В Сомали есть государственная власть, и старейшины как раз представляют ее в поселке. Если они засвидетельствуют наш брак, он будет официально признан в любой стране мира. Для этого я должен тебя выкупить, пока тебя не выкупил отец Светланы.

Внизу живота неприятно холодеет.

— Меня хотят выкупить?

— Да, Леонид Коэн выслал за тобой корабль.

Теперь мне становится страшно. Я не могу довериться Феликсу, как и Аверину. Но и Светлане как раньше я тоже больше не верю.

— Выходи за меня, — говорит мне в рот Феликс, — не смотри, что я сейчас пьяный. Можешь не отвечать, завтра ответишь. Со мной такого никогда не было, ни с кем. Я влюбился как пацан, я так уже не думал, что на такое способен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Когда влюбился? — шепчу, не в силах скрыть, как мне это нравится. В ответ его целую. — Когда мы песню тебе подарили? Или когда я яйца бенедикт приготовила?

— Когда ты на виолончели играла, — он проводит сначала по верхней губе языком, потом по нижней, — а затем сказала, что я тебе понравиться должен. И я пропал.

— А я думала, когда ты за мной в душе подглядывал, — говорю ревниво, — а потом с Аян у себя на балконе зажимался. Пар спускал.

Отворачиваюсь. Понимаю, что эти отношения у него были до меня, но поделать с собой ничего не могу.

Я его ревную.

— Спускал, — шипит он сквозь зубы, поворачивая мое лицо обратно к себе, — но только оно не спускалось. Я ж чуть не разнес эту будку к херам. Ты еще как назло дверь нараспашку...

— Так не смотрел бы... — облизываю губы, смотрю в глаза, которые сейчас ни капли не серые. Темные как ночь. И сверкают.

— А как не смотреть, — он тоже облизывает, мои накрывает, — разве на тебя можно не смотреть?

Феликс толкает меня к стене, подставляет под спину руки. Мы целуемся как вначале, но он снова одергивает себя первым.

— Я ревную тебя к Аян, понятно? — выпаливаю ему в лицо, как только он от меня отрывается.

— Не представляешь, как я счастлив это слышать, — он снова улыбается той широкой улыбкой, от которой мне тоже хочется улыбаться. А Феликс притягивает меня за шею и говорит, касаясь губами виска: — Не бойся, малыш, я тебя ему не отдам. Даже если ты не захочешь остаться. Я тогда сам тебя выкуплю. Ты просто мне скажи.

Глава 15

Милана

Сквозь сон из окон с улицы доносится странный шум.

Слышны голоса, причем мужские. Топот шагов, ругань. Как будто кто-то подрался.

Ничего особенного, но почему под нашими окнами? Еще и в такую рань?

На обычную утреннюю суету непохоже. Слишком шумно и слишком все сконцентрировано в одном месте.

— Лан, — стонет Ева, ворочаясь, — что там такое, а? Чего они у нас под окнами разорались? Они ж все с бодуна должны быть?

— Не знаю, — бормочу, пытаясь ухватить остатки сна. Но он уже ускользнул окончательно, испуганный чьим-то истеричным визгом.

Мы с Евой переглядываемся, одновременно скатываемся с кроватей и подбегаем к окну.

— Ни хрена себе! — восклицает она, изумленно присвистывая.

Во дворе выстроилась очередь.

Мужчины. Пара десятков, если не больше.

Крепких, невыспавшихся. Кто в наброшенных поверх голого торса рубахах, кто в штанах, завязанных шнурком, кто с пледом на плечах.

Впереди всех Абди с бараном. Где-то в середине Джума, держит козу на веревке. Сразу за ним Гуур с большим мешком у ног. Даже один из старейшин тут.

— Смотри, вон тот же вчера был в зюзю, — показывает Ева на Джуму. — Я думала, он до завтра не протрезвеет.

— Они что, местный супермаркет ограбили? — фыркаю я.

Каждый из мужчин что-то принес с собой — кто мешок, кто сундук, кто кувшин. Они терпеливо стоят под палящим солнцем, как будто чего-то ждут. Чего-то дожидаются. Или кого-то.

Кому все это принесли...

— Лан… — медленно произносит Ева, — кажется, я догадываюсь. Походу, это все к тебе.

Мне не хочется признаваться, но я тоже, кажется, начинаю догадываться.

— Угу, — тяну нехотя.

— Кажется, ты в цене, — ухмыляется Ева, — смотри, сколько женихов.

Так и есть. Они все пришли свататься и принесли махр. Я уже слышу это из обрывков разговора.

— Ладно, удачи, сестра, а я пошла досыпать, — Ева разворачивается в сторону кровати, но я хватаю ее за руку.

— Ев! Пожалуйста, сходи за Авериным!

Знаю, что за Феликсом она просто не пойдет. Ее новые подружки потом ее загнобят, зачем ей подставляться?

Ева тянет руку назад, но я не отпускаю.

— Сама за ним иди. Это твои женихи, не мои.

— Ева, ну пожалуйста!

Она поворачивается ко мне, скрещивает руки.

— Слушай, у меня впереди долгая, счастливая жизнь. Если я сейчас пойду за Авериным, она закончится прямо сегодня.

— Мне больше некого попросить.

— Лана, я не нанималась будить этого черта. Я его и трезвого боюсь. А он вчера упился до звездочек.

— Я бы сама пошла, но ты представляешь, что будет, если я только выйду за порог?

Ева хмыкает, смотрит с жалостью. Чертыхается и идет в сторону дома Феликса.

Ее нет долго, и все это время я прячусь в доме, не высовываясь из окон.

Наконец Аверин вваливается в пристройку. Взлохмаченный, с перекошенным лицом и красными глазами. Возвращается один, без Евы.

— Как же вы мне надоели со своими любовями и свадьбами, — начинает он стонать прямо с порога. — И зачем я согласился на это задание? Почему я не послал Винченцо сразу как только он мне позвонил?

— Потому что ты защитник слабых, — отвечаю коротко.

Аверин некоторое время фокусирует на мне взгляд.

— Хочешь сказать, сирых и убогих?

— Можно и так, — покладисто соглашаюсь.

— Так что у тебя случилось? — он оглядывается на толпу, которая уже подошла к самому порогу. Кое-кто с любопытством заглядывает внутрь. Аверин ногой захлопывает дверь.

— Меня надо защитить от толпы желающих подарить мне махр. А мне Феликс сделал предложение, — говорю ему тихо, — настоящее. Он сказал, махр нужен, чтобы выкупить меня у пиратов. И чтобы старейшины засвидетельствовали.

— Вот же блядь, — Аверин трет лицо. — А ты ему уже сказала, кто ты?

Молчу, кусаю губу.

— Ясно. Так ты согласилась?

— Он сказал, — отвечаю после паузы, — что он протрезвеет и придет просить моей руки. Подарит махр. Мне, старейшинам. Или им выкуп. В общем, я запуталась, кому что. А еще он сказал, что за мной Коэны выслали корабль. И что он им меня не отдаст...

Я уже почти проболталась, называя отца Светланы не отцом, а Коэном, но обманывать Аверина уже кажется совсем глупым.

— Все правильно твой Феликс сказал, — сипло отвечает он. — Ты сейчас собственность пиратов, их добыча. Трофей. По законам этой шайки или банды, как тебе больше нравится, они все делят поровну. То есть Феликс не может тебя просто взять и забрать себе. Если он хочет тебя забрать, то должен выплатить сумму, равную выкупу, который готовы за тебя заплатить. А дальше ты переходишь в его собственность. И там он уже дарит тебе махр, чтобы ты стала его женой по местным обычаям. Чтобы вот эти вот все — он ведет рукой вдоль окна, — от тебя отъебались.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Кость, — трогаю его за рукав, — а правда, что этот брак будет законным, если его признают старейшины?

— Что значит, признают? — переспрашивает он ворчливо. — Они может и не совсем адекватно выглядят на наш взгляд, но это вполне законная власть. По местным законам именно они регистрируют браки, так что да, Феликс тебя не обманул. Только ты хорошо подумала?

Пожимаю плечами. Качаю головой.

— Не знаю, — шепчу.

— Ты «Крестный отец» читала?

— Нет.

— А кино видела?

— Не видела.

— Плохо. Надо смотреть мировую классику.

— Расскажи, что там?

— Поздно, — Аверин трет руками лицо, — и зачем я так напился?

— А где Феликс? — спрашиваю негромко. Изнутри все равно точит червячок сомнения. Вдруг он там не один?..

— Где-где... — бухтит Аверин. — Спит как убитый.

— А ты к нему заходил?

— Зачем мне заходить? Я слышал. Он так храпит, что дом трясется. Ладно, я пойду, попробую его разбудить. А ты сиди тихо, не высовывайся. Наружу тебе никак нельзя, один я всю это толпу точно не удержу. Пусть их пастор приходит и сам с ними разбирается. Все, ушел.

Аверин выходит, а я сажусь на табуретку под стенку и жду.

Глава 15-1

Жду десять минут. Пятнадцать...

Наконец по доносящимся снаружи звукам понимаю — там что-то происходит. Осторожно высовываю голову в оконный проем.

По берегу к дому шагают Феликс с Авериным. Феликс босой, в рубашке, расстегнутой до пояса. Аверин еще более взлохмаченный, через плечо зачем-то переброшен автомат.

Рядом толпой семенят старейшины, и по мрачному виду Аверина можно подумать, что он ведет их под конвоем.

Хотя как можно конвоировать законную власть?

Неприятно сосет под ложечкой. Зачем ему вообще автомат? У нас же тут можно сказать мирное мероприятие. Или я ошибаюсь?..

Феликс подходит ближе, бегло осматривает очередь. Поворачивает голову к окну.

Выпрямляюсь во весь рост, сломя голову бросаюсь к двери и распахиваю ее. На миг зависаю от того, как жадно меня оглядывают серые глаза с яркими всполохами.

Какой же он красивый... Какой же он...

Аян с Нажмой уже тоже здесь. Стоят в сторонке, с ними Ева третьей. Успела видать в поселок сгонять за подружайками...

Феликс сверкает глазами, делает шаг вперед и говорит на сомалийском что-то типа «Что здесь происходит?»

Но пираты всей толпой пялятся на меня. Тогда Аверин одним движением заталкивает меня обратно в дом, захлопывает хлипкую дверь, а сам вскидывает автомат и становится у окна на одно колено.

— Костя, что ты делаешь? — зову его испуганно.

— Делаю то, для чего меня наняли, — цедит он сквозь зубы.

— А для чего тебя наняли? — спрашиваю осторожно. Если он меня сейчас пошлет, в принципе, это ожидаемо.

Но Аверин на удивление не посылает. Он сегодня явно не выспался.

— Программа-максимум — притащить заигравшегося щенка за загривок в логово к любящему папаше. Программа-минимум — проследить чтобы его не потопили вместе с его игрушечными корабликами.

И пока я перевариваю услышанное, Костя с напряжением следит за происходящим снаружи.

В прицел автомата.

Я пристраиваюсь за его плечом и тоже с опаской выглядываю. Тем временем там разыгрывается целое представление.

— Мой махр! — делает шаг вперед Абди и гордо дергает веревку. Баран издает недовольное «бе-е-е!»

Старейшины, о чем-то пошептавшись, благосклонно кивают.

Эй, а меня спросить не хотите?

Толпа сначала замирает, потом все разом начинают говорить. Поднимается невообразимый шум. Кто-то свистит. Коза Джумы громко мекает. Абди смотрит на барана, потом на Феликса и поднимает вверх два пальца.

— Два барана?

Пираты кричат еще громче. Я прижимаю к щекам ладони, поворачиваюсь к Аверину.

— Костя, — шепчу в ужасе, — что сейчас будет?

Аверин передергивает затвор автомата. Я закрываю уши.

— Пиздец будет, — хрипло говорит, и вдруг...

Феликс поднимает обе руки.

Он спокоен, даже ленив в движениях. Не орет, не свистит, не бьет себя в грудь. Просто смотрит.

И этого оказывается достаточно.

Толпа замолкает. Пираты переглядываются, кто-то кашляет в кулак. Старейшины дружно выдыхают. Абди нервно одергивает веревку с бараном.

— Братья, — произносит Феликс, — я вас услышал. Теперь и вы послушайте меня.

Над толпой зависает тишина, слышно только как вдали шумит океан и мерно гудят генераторы.

— Эта девушка, — Феликс показывает в нашу с Авериным сторону, — наш общий трофей. Никто не может просто так подарить ей махр. За нее готов заплатить выкуп один богатый бизнесмен, его корабль уже плывет к нашему берегу.

Хоть я понимаю через слово, но общий смысл улавливаю. Только Аверину совсем не нужно этого знать, поэтому легонько трогаю его за плечо.

— Кость, что он говорит?

— Правильно все говорит, — переводит негромко Аверин, вытирая потный лоб. Только теперь, когда он выдохнул, я понимаю, как сильно он был на взводе. — Что ты общая собственность и что за тебя готовы дать выкуп. Смотри как от жадности у всех сразу глаза заблестели. Этот парень знает свою паству как облупленную.

— Но я знаю, что мы сделаем, братья, — продолжает Феликс, — мы не станем отдавать девушку. Я сам ее выкуплю. Я внесу такую же сумму денег, которую предложил этот человек, господин Коэн. Каждый из вас получит свою долю, и после этого ей можно будет предложить махр. Но тогда вы мне должны первому уступить это право. Если она мне откажет, пусть выберет любого из вас. Вы согласны, братья?

— Вот же хитрый, жучара, — хмыкает Аверин и переводит мне то, что я почти поняла сама.

— А если они не согласятся? — спрашиваю взволнованно.

— Да пока они чешут репы, он давно заготовил рассылочку в мобильном приложении. Вон смотри. Банковская система тут тоже прекрасно работает. А кто ж от денег откажется?

И в самом деле Феликс достает телефон, делает несколько движений по экрану.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пираты следом лезут за телефонами, кто-то нервно вбивает команду, кто-то просто ждет уведомления.

Через секунду раздается первое пиликанье. Один из пиратов моргает, уставившись на экран, и присвистывает. Другой облизывает губы, его лицо вмиг становится хитрым и довольным.

И вот уже вся толпа проверяет счета, их глаза алчно поблескивают.

Феликс следит за ними, задрав подбородок и сложив руки на груди.

— Ну что, братья, теперь вы довольны?

Аверин ухмыляется.

— Вот и вся любовь. Но как же он лихо с ними справился! Хорош парень, хорош, ничего не скажешь. Прав Винченцо, нехер ему тут свой талант закапывать.

Толпа потихоньку начинает расходиться. Без лишних слов и пререканий. Старейшины тоже гуськом тянутся в сторону поселка.

Аверин встает с пола, ставит автомат на предохранитель. Замечаю, что его глаза выглядят еще более покрасневшими.

— Костя, а почему тебя так боится Ева? — спрашиваю, мелко семеня за ним к выходу.

— Боится? Неужели? — говорит равнодушно.

— Да. Я попросила тебя позвать, а она ответила, что ей жизнь слишком дорога.

Аверин останавливается, опирается на автомат.

— Когда она во второй раз полезла ко мне в штаны, я предупредил, что третий будет ее последним в буквальном смысле.

Он говорит это таким тоном, что даже мне становится не по себе.

Выходим из дома, Феликс шагает навстречу, ловит меня у порога. Берет за руку, притягивает к себе.

Мы ждем, когда во дворе никого не остается. Абди последним уводит барана, вздыхая и косясь на меня с сожалением.

— Не ожидала такого ажиотажа? — Феликс улыбается, смотрит с прищуром.

— Ожидала, но не с баранами.

— Ну, если бы ты сказала раньше, что тебя этим можно купить, я бы пригнал сюда целое стадо.

— Хм... Еще не поздно!

— Правда?

Феликс обхватывает рукой подбородок. Его ладонь сильная и горячая.

Замираю, когда он ласкает шероховатыми пальцами лицо, наклоняется и, чуть касаясь губами виска, шепчет:

— Если ты хочешь выбрать кого-то другого, скажи сейчас.

Не могу сказать ни слова. Только мотаю головой, смотрю в его глаза и чувствую, как бешено колотится сердце, готовое выпрыгнуть из груди.

— Значит, вопрос закрыт, — выдыхает он и целует меня в губы. — Вечером буду делать тебе предложение. Перед старейшинами. Официально.

Глава 16

Милана

Целый день маюсь от безделья в ожидании вечера.

С меня внезапно сняли все обязанности по готовке. Одна Ева теперь за нас двоих отдувается.

Зато охрану усилили, подчеркнув мою ценность в глазах общественности.

К тем охранникам, что были, добавили еще несколько человек. Теперь нашу пристройку охраняет настоящий кордон.

— Ев, давай помогу, — в который раз предлагаю напарнице, но она только отмахивается.

— Сиди уже, мне тут одной делать нечего.

— Я могу подсушить хлеб.

— Он и так подсохнет. Не думаю, что кому-то сегодня понадобятся наши кулинарные таланты.

— Почему? — спрашиваю непонимающе.

— А как ты считаешь, чем сегодня заняты боссы?

Боссы — это Феликс и Аверин. Пожимаю плечами.

— Ну... Как обычно. Наверное пойдут тренироваться. Потом может на рыбалку поедут. Потом Феликс наверное захочет подготовиться...

Ева выпрямляется и фыркает, глядя на меня чуть ли не с жалостью.

— Эх, какая же ты наивная, Лан. Тренироваться! — она закатывает глаза к потолку. — Разве что кто кого перехрапит. Знаешь, как они оба храпели, когда я пришла будить этого твоего Аверина? Я думала, сейчас цунами от их храпа начнется. Уже переживать начала, что ничего не получится. Дверь закрыта, в дом не попасть. Как его разбудишь? Хорошо, окно открыто было. Я покричала и камешек на всякий случай бросила. Проснулся.

То, что Ева потом за Аян и Нажмой побежала, она не говорит, а я не спрашиваю. Но наверное, надо Костю попросить, чтобы он им хвосты прижал, и они Еву не обижали.

Его просить проще, чем Феликса. Тот решит, что это я из ревности на Аян наговариваю.

— Сразу проснулся? — спрашиваю, чтобы поддержать разговор.

— После пятого камня, — смеется Ева. — Как бы я по нему не попала!

— Не попала? Ничего не сказал? — тоже смеюсь.

— Да нет. Высунулся голый из окна, недовольный. Спросил, чего надо.

— Совсем что ли, голый?

— Откуда мне знать? По пояс высунулся, а как там ниже, мне не видно было.

Мы хихикаем, обсуждая Аверина. Ева собирает пенку с закипающего бульона.

— Он вообще конечно мужик прикольный, — говорит задумчиво. — Я бы с таким замутить не отказалась. Жаль, он не повелся. Так отреагировал странно. Нервно.

— Может, у него есть любимая женщина? — делаю предположение. Костя рассказал мне про Ольгу, но это не мой секрет. Рассказать я ничего не могу. А предположить можно.

— Тогда я ей от души завидую. А ты даже не парься, невеста босса. Сегодня этим двоим до вечера вряд ли что-то понадобится, кроме бульона. И поверь моему опыту, они до заката будут отсыпаться. Зато потом выдуют сразу полкастрюли. Так что ты зря тут торчишь, можешь и ты похрапеть.

Ева меня подкалывает, но получается это у нее на удивление беззлобно.

Уж не знаю, чем я заслужила подобную милость. Спрашивать не хочется, подругами мы уже не станем, так какая разница?

И без того ясно, что ее новые подружки оказались редкими сучками. Я видела, как они с ней обращаются. Как будто они королевны, а она их прислужница.

Да к нам пираты так не относятся. Им Феликс не позволяет. Не знаю, какой выкуп они собираются получить за Еву, но и вести себя как те две хабалки — недопустимо.

Ева оказывается права. Мужчины спят весь день до самого вечера. Бульон успевает остыть, зато потом они съедают весь до последней капли.

— Просчиталась я, — ворчит Ева. — Тут каждый выдул по полкастрюли!

— Что ж ты хочешь, — поддерживаю ее, — он такой вкусный получился! Мы с тобой тоже по тарелке стрескали!

Ева сварила бульон по моему рецепту, набросала пахучих корешков, перца, пряностей.

— Надо было тебя не слушать и больше воды подлить, — продолжает она бубнить, — им с бодуна все пищей богов показалось бы.

Наконец за нами приходят охранники, зовут на берег.

— Здесь у них берег как ночной клуб, — говорю Еве, — или дворец спорта.

— Ты хоть цветок какой в голову воткни, — суетится она, — а то и на невесту не похожа.

— Да где его тут взять, этот цветок, — машу рукой, — ладно расслабься...

Мы хором заканчиваем:

— Это не твоя война.

И смеемся.

— Ты прикольная, — говорит она, когда мы выходим из пристройки. Наклоняется, как будто поправляет пряжку на босоножке и шепчет. — Будь осторожна. Аян против тебя что-то замышляет.

То, что Ева говорит мне это на улице, только добавляет нервозности. Вряд ли наша пристройка натыкана жучками. Скорее, благодаря щелям в стенах, нас проще так подслушать. Натуральным образом.

А разве для меня новость продажность и жадность пиратов? Вообще не новость.

Раздумываю, как лучше рассказать о предупреждении Евы. И главное, кому?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Феликсу? Он знает, что я ревную его к Аян, вдруг спишет все на обычную ревность и предвзятость? Да Аян чуть не прирезала меня на его глазах, и что он сделал?

Ничего. Пальцем погрозил. Конечно, он же с ней спал. Наверное, сложно после этого применять какие-то силовые методы к женщине?

Не знаю, я не мужчина.

Если рассказать Аверину, Костя прикажет притащить на допрос Еву. И кем я тогда буду?

Евка мне доверилась, рискнула подставить Аян. А я теперь вот так просто возьму и ее подставлю в благодарность?

У меня уже голова пухнет от раздумий, и я не замечаю, что мы оказываемся на месте.

Глава 16-1

Вы когда-нибудь видели африканские закаты?

Тот, кто видел их хотя бы один раз, больше никогда не забудет.

Они бывают огненные и яркие, когда небо вспыхивает алым, кроваво-красным, золотым и оранжевым. Когда солнце опускается в океан, превращая воду в багряное зеркало.

Они бывают похожи на фантастические пейзажи, когда после яркого солнца остаются длинные полосы золотого и фиолетового цвета. Когда облака окрашиваются в персиковый, розовый и сиреневый оттенки, а океан становится похожим на расплавленный металл.

Они бывают как пастельные мазки, когда теплый медовый свет плавно сливается с небом. Песок и океан становятся золотыми, словно покрыты пыльцой. А воздух наполнен легким соленым бризом, который делает вечер не таким удушающим.

Сегодняшний закат особенно прекрасен.

Солнце медленно опускается за горизонт, растекаясь по небу густыми мазками алого и оранжевого. Будто кто-то опрокинул чашу с расплавленным золотом прямо в океан, и теперь вода переливается красно-бордовыми тонами.

Мы приходим на то же самое место, где праздновали день рождения Феликса.

Кажется, я была права. Здесь у них и правда что-то типа местного клуба.

Стол и диван все так же стоит по центру лицом к океану. Вокруг уже собралась толпа, самого Феликса не видно.

Мне вежливо указывают на диван. Послушно сажусь, украдкой разглядываю собравшихся.

Старейшины все в сборе. Аян не видно, но я уверена, что она тоже где-то здесь. И если на дне рождения Феликса гуляли лагерем, то сейчас собрался без малого почти весь поселок.

— Привет, — рядом падает Аверин. Его движения слегка заторможенные. Зато он аккуратно причесанный и пахнущий.

Мне вдруг становится немного страшно.

— Сиди спокойно, не кипишуй, — говорит Аверин, сползая по спинке вниз и переплетая руки на груди. — Пусть, кто все организовал, тот и парится.

Не успеваю ответить, потому что по берегу идет Феликс. В руках он несет виолончель, переброшенную через плечо. За ним идет пират и несет стул.

— Это что, я должна буду снова играть? — бубню недовольно, выпрямляя спину. Костя тоже садится ровно.

— Говорил тебе, сиди в каюте и не высовывайся, — заводит старую пластинку, но замолкает, когда Феликс сам садится на заботливо подставленный и подвинутый стул.

— Песня! — объявляет он и стучит смычком по струнам. — Йо-хо-хо и бутылка рома.

— Артист, — хмыкает Костя, качая головой и сползая обратно.

Феликс подмигивает мне, взмахивает смычком, и вдоль берега в одночасье вспыхивают факелы. Над побережьем плывут нежные и в то же время страстные звуки виолончели.

Я закрываю глаза и вцепляюсь пальцами в столешницу.

Я сразу ее узнала, с первых нот. Мощная, и в то же время очень нежная и романтичная.

— Нихуя себе сын горничной, — слышу слева ворчливое.

Приоткрываю глаза. Он снова сидит ровно.

— Костя, ты узнал? — шепчу еле слышно, чтобы не перебить мелодию.

— Конечно узнал. Фрэнк Бридж. Соната, — он тоже говорит тихо.

Да, эта соната написана для двух инструментов, для виолончели и фортепиано. Но Феликс играет так, словно заменяет собой целый оркестр.

Невозможно поверить, что играет только один человек. Музыка заполняет пространство, виолончель звучит полно и самодостаточно.

Я боюсь пошевелиться, тону во взгляде серых глаз, которые смотрят на меня именно так, как я хотела. Мечтательно. Немного с грустью. И с нежностью.

Я тоже смотрю на него, не отрываясь.

Он так не вяжется с этим инструментом. Признаюсь, мачете в его руке смотрится лучше, и управляется он им мастерски.

Но в том, как высокий мускулистый мужчина играет на виолончели, есть что-то завораживающее.

Завершающий аккорд, я не успеваю открыть рот, как Феликс заговаривает сам. Говорит на сомалийском, значит, не только для меня:

— На том континенте, откуда мы с Ланой родом, мужчины поют песни для любимых девушек. Эти песни называются серенадами. Я хочу спеть серенаду для самой прекрасной девушки на свете.

Он проводит смычком по струнам и начинает петь.

От первой же ноты горло перекрывает тугой неповоротливый ком. Обхватываю шею ладонями и продолжаю погружаться в глаза Феликса, которые от бликов факелов сверкают как настоящие звезды.

— Ну блядь начинается... — бубнит сбоку Аверин, а у меня перед глазами внезапно все становится расплывчатым.

Луч солнца золотого

Тьмы скрыла пелена.

И между нами снова

Вдруг выросла стена.

Его голос неожиданно сильный, низкий, глубокий. Он не смотрит ни на кого, кроме меня. Его взгляд цепляет, сковывает, а мне и сопротивляться не хочется.

До меня доносится тяжелый вздох. Поворачиваю голову — Абди. Стоит, подбоченившись, хмурится. В руке вертит губную гармошку. Оборачивается, кидает взгляд на Джуму.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Джума наклоняет голову, встряхивает Шак-Шаком, словно прицениваясь.

Гуур сжимает в руках Гарбасаар, переглядывается с Джумой и Абди.

Абди решительно выдыхает, как будто внутри него шла непримиримая борьба и только что одна из сторон одержала победу. Делает шаг вперед, за ним гуськом следуют Джума и Гуур. Подходят к Феликсу, встают за его спиной полукругом.

Абди подносит губную гармошку к губам, и после окончания куплета вступает. Гуур глухо постукивает раковинами, Джума задает ритм маракасами.

Феликс не меняет выражения лица, продолжает петь как будто так и планировалось.

Ночь пройдет, наступит утро ясное

Знаю счастье нас с тобой ждет.

Ночь пройдет, пройдет пора ненастная,

Солнце взойдет, солнце взойдет*.

Не могу сдерживаться, слезы уже катятся крупные, как горошины.

— Ну чего ты ревешь? — косится Аверин, сморщив лоб. — Это мне обрыдаться надо, а не тебе.

— Тебе-то чего, толстокожему? — всхлипываю я, вытирая щеки. — Мне вот трогательно. Он как Трубадур.

Аверин хмыкает, не отрывая взгляда от «сцены».

— Ага. Только не Трубадур. А Трубадурочка. А я Гениальный Сыщик, который должен его к папе-королю в мешке доставить. Так кто тут плакать должен?

Я не сдерживаюсь и прыскаю в ладонь, зато он умудряется даже не улыбнуться.

*

Песня «Луч солнца золотого» (стихи Юрия Энтина, музыка Геннадия Гладкова)

Глава 17

Милана

Феликс заканчивает петь, отставляет виолончель и подходит ближе.

— Братья, уважаемые старейшины, — не расшаркивается, лишь слегка наклоняет голову, — я призываю вас в свидетели. Я хочу попросить эту девушку стать моей женой.

Он еще что-то говорит слишком быстро, я не улавливаю. Затем поворачивается ко мне. Кажется, я сейчас превращусь от этого взгляда в морскую пену, как Русалочка.

Невольно выпрямляюсь, ощущая важность момента.

— Лана, — голос хриплый, и это не от того, что он его надорвал. Партия была не слишком сложной. Феликс прокашливается и говорит уже по-нашему. — Лана. Я хотел бы подарить тебе кольцо, как принято у нас. Но я бы не успел за ним слетать. А плести из травы или из проволоки как в дешевых романах не хочу. И мы должны соблюсти местные обычаи. Это подтверждение моих серьезных намерений.

Он кладет на стол квадратный футляр, открывает крышку. Делает шаг назад и становится на одно колено.

— Я люблю тебя и прошу стать моей женой.

На темном бархате россыпью сияют бриллианты. Колье и серьги. Старейшины дружно подаются вперед, пираты вытягивают шеи, чтобы лучше рассмотреть.

Аверин заглядывает мне через плечо и присвистывает.

— Дона Винченцо разобьет инсульт, когда он увидит, куда делись фамильные драгоценности.

— Он подарил их матери, — отвечает Феликс, продолжает стоять на коленях. — Их ценность не столько в деньгах, сколько в принадлежности семье.

Один из старейшин что-то выкрикивает, и я узнаю отца Аян. Кажется, он просит показать драгоценности поближе, чтобы убедиться, что это не подделка.

Феликс встает с колен, берет футляр и несет старейшинам.

— Ему какое дело? — ворчу недовольно. — Я уже не их собственность.

Аверин собирается ответить, но у него пиликает телефон. Он достает из кармана гаджет и смотрит на экран. А я наблюдаю, какой спектакль разворачивается в лагере старейшин.

Отец Аян размахивает руками, видимо доказывая, что драгоценности не настоящие. Один из его соратников пробует камень на зуб и утвердительно кивает.

— Слушай, они сейчас серьезно потребуют у Феликса отвезти эти побрякушки к ювелиру, — шепчу Аверину, перевожу на него взгляд и осекаюсь.

Я никогда не видела, чтобы люди так менялись. Только что он стебался и язвил, а сейчас сидит закаменевший и смотрит в одну точку.

В сердце поселяется смутная тревога. Осторожно трогаю его за локоть.

— Кость, — зову тихо, — что-то случилось?

Он переводит на меня взгляд, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть. Совершенно чужой с незнакомым холодным блеском.

— Костя... — голос срывается, Аверин сглатывает, и мой локоть попадает в стальной захват.

— Ты уже один раз меня не послушала. Вот прямо сейчас. Сделай как я скажу. Не принимай его предложение. Откажись. Не бери этот махр. Но только ничего не говори Феликсу. А главное, не признавайся, кто ты.

Каждое слово меня расплющивает, раздавливает. Я словно попала под гигантский пресс, из-под которого не могу выбраться.

— Но почему? Объясни! Я ничего не понимаю!

В это время возвращается Феликс, который судя по его виду одержал победу в схватке с отцом Аян. Старейшины подтвердили, что драгоценности настоящие и могут сойти за махр.

Он кладет футляр на стол, протягивает мне руку. Смотрит на нас с Авериным.

— Что-то не так?

— Да, — Костя встает и выходит из-за стола, — я тоже хочу предложить за нее махр. Если Лана согласна, я верну тебе выкуп, который ты за нее заплатил. Плюс сверху десять процентов каждому.

— Что? — я вжимаюсь в спинку дивана и распахнутыми глазами уставляюсь на Аверина.

— Ты ебанулся? — прищуривается Феликс.

Тот упирается ладонями в стол и смотрит на нас тем же ледяным взглядом.

— Нет. Я предлагаю тебе, — кивает на меня, — выйти за меня замуж. Мой махр вилла в Испании, яхта, вертолет. Три автомобиля.

По коже пробирает мороз, несмотря на теплый вечер.

Нет, это не может быть правдой. Аверин не может всерьез хотеть на мне жениться, еще и предлагать такой богатый махр.

Он любит другую женщину. Я знаю, я видела. Женщины это чувствуют.

Но Феликс уже сжимает руки в кулаки. С шумом втягивает ноздрями воздух, смотрит исподлобья.

— И как давно ты хочешь на ней жениться?

— Да вот только что захотел, — Аверин выдерживает взгляд. — На тебя насмотрелся.

Феликс оборачивается ко мне, а меня так трясет, что даже зубы мелко-мелко стучат. Пираты не понимают ни слова, но видят, что их главарь недоволен, и смыкаются вокруг плотным кольцом.

— Что ты молчишь? — спрашивает Феликс. — Скажи, что он несет полную херь. Ты же не любишь его?

Смотрю на него глазами, полными слез. Ну зачем Костя вспомнил про эту каюту? Да, он меня предупреждал. Но что сейчас происходит? Почему я должна отказаться от Феликса?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Аверин, ты несешь полную хуйню, — говорит ему Феликс, не дождавшись от меня ответа. — Лана, послушай...

Он берет меня за руку и меняется в лице. Тянет из-за стола, со злостью оборачиваясь на Аверина.

— Она вся дрожит! Иди проспись, придурок, — обнимает меня, прижимает к себе. — Все, все, любимая, успокойся, не слушай его. Пойдем.

Мне так хорошо в его объятиях, так спокойно. Ну почему я должна отказываться...

— Феликс, — шепчу, потираясь щекой о жесткие волоски на его груди, — можно я до завтра подумаю?

P.S. Смотрите на наших красавчиков во вкладке Буктрейлер, особенно хорош Фел) Пишите впечатления в комментариях!

Девочки, поздравляю всех с прекрасным женским праздником Весны и Любви! В честь праздника на обоих моих страничках продолжаются максимальные скидки 50% на все книги!

Тала Тоцка:

Дина Ареева:

Глава 17-1

Ева давно спит, повернувшись на бок. А я не могу уснуть, из головы не идут слова Аверина.

Какая муха его укусила?

Точнее, кто ему позвонил, что он так переменился в лице?

Переворачиваюсь на другой бок, утыкаюсь в подушку. Да, у нас с Евой уже давно условия не как у пленниц — удобные матрасы и хорошее постельное белье.

Феликс не хотел меня отпускать, но на нас все смотрели. Он меня даже поцеловать не мог, все так пялились... И я же не дала ответ, хотя сама не знаю, почему послушала Аверина.

Феликс проводил меня до самой пристройки.

— Может, ты с ней поменяешься комнатами? — спросил Аверина, который не отставал от нас ни на шаг. Шел следом, как надсмотрщик.

— Вот еще, — фыркнул тот, — мне за это не платят.

— Ты только хорошо подумай, — сказал Феликс на прощание, отрываясь от меня с явным сожалением. — Никого не слушай. Ты никогда не пожалеешь, что осталась здесь, со мной. Мы будем жить в этом доме, на берегу океана. Здесь вырастут наши дети. Если ты только захочешь...

— Я подумаю, — пообещала я.

— Я надеялся, мы с тобой эту ночь вместе проведем, — мурлыкнул он мне на ухо. — Или, может, пойдем, погуляем?

— Хер тебе, — наклонился сзади Аверин, — иди, подрочи в душе. Это тебе не Аян.

— Ты от нас отъебешься, или нет? — взорвался Феликс, но Аверин навис рядом, сунув руки в карманы.

— Нет, — ответил спокойно. — Ты что, не видишь, что я ревную?

А я вглядывалась в его напряженное лицо, побелевшие губы и хотела крикнуть:

«Неправда, ты не ревнуешь! Здесь что-то не то!»

И не могла. Останавливал холодный огонь, сверкающий в черных глазах.

Теперь лежу, всматриваюсь в темный потолок и думаю.

Да, я тогда его не послушала. Но ведь если бы я осталась сидеть в каюте лайнера, то никогда бы не попала на остров и не встретила Феликса. Свою настоящую любовь, первую и единственную...

«Не соглашайся... Не принимай его предложение... Откажись...»

Сквозь сон чувствую запах пота. Чужого пота. И немытого тела. Мой рот закрывает чья-то ладонь, пахнущая этим же потом и табаком. Сверху наваливается тяжелое тело, и меня обдает парами дешевого алкоголя.

Под простыню лезет рука, нащупывает голый живот. Я дергаюсь, но мужское тело не дает пошевелиться ни на миллиметр.

Понимаю, что это кто-то из пиратов.

Какой-то самоубийца, потому что не представляю, что с ним сделает Феликс. Даже думать не хочу.

Как он вообще сюда попал? Скорее всего просто перепутал. Забрел пьяный по ошибке.

Только как он прошел через плотное кольцо охраны? Куда они смотрели?

Извиваюсь под ним как гусеница, но тело давит сверху, как бетонная плита. Зловонное дыхание забивает рецепторы.

Боже, я сейчас задохнусь!

Ева! Сейчас Ева проснется и мне поможет!

Но Ева лежит без движения так, как и лежала. И меня накрывает паникой.

Потная рука лезет выше, я делаю рывок. Мычу, пробую трясти головой. И получаю ощутимый удар по лицу.

— Уймись, сука, — бормочет пират по-сомалийски. Зато ослабляет хватку.

Вгрызаюсь в закрывающую рот ладонь и ору во всю глотку.

— Феликс! Феликс, помоги!

Не знаю, чтобы со мной было, если бы он не пришел. Для меня даже эти секунды растянулись в часы. Даже от того, что пират лапал мою грудь, меня дико затошнило.

Но Феликс пришел.

Дверь вылетает от удара ноги, голова пирата дергается от удара, сам он куда-то исчезает, а я взлетаю в воздух и оказываюсь в крепких объятиях.

— Феликс, — хватаюсь за него обеими руками, реву, запинаясь, — Феликс, я выйду за тебя замуж. Я не Светлана, я Милана Богданова. Она меня попросила... Сказала, что это просто так надо... Для папы... Просто поехать в круиз... Прости меня, Феликс! Я тебя очень люблю, правда...

Меня бьет дрожь, я прижимаюсь всем телом к теплому мускулистому телу Феликса, а саму передергивает от отвращения.

Я кажусь себе отвратительной, грязной. Меня тошнит.

Но он обнимает меня так нежно и ласково. Гладит волосы, трется о них щекой, целует макушку. Берет лицо в ладони и касается губами, тоже очень нежно. Улыбается. На одну сторону, поэтому получается немного жутковато.

— Так ты Миланка? Это же так красиво! Тебе так идет! — и снова целует. И снова.

Я чувствую на себе взгляд. Поднимаю глаза.

Аверин стоит в дверном проеме и смотрит так... Странно. Словно ему больно. Но я теперь смотрю прямо ему в глаза.

«Ты этого хотел? Этого добивался?»

Оборачиваюсь на Еву, она так и лежит лицом к стене. Меня снова начинает бить мелкая дрожь.

— Феликс... — показываю на нее глазами, он отводит меня за подбородок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Она спит. Их всех опоили. Всю твою охрану. Я со всем разберусь. Пойдем, ты больше здесь не останешься.

— Браво! — Аверин идет от двери, хлопая в ладони. — Аплодисменты. Признаю, я лошара.

Мы с Феликсом недоверчиво на него смотрим. Он подходит ближе, достает из кармана телефон и поворачивает экраном к Феликсу.

— Поздравляю, нас с тобой снова наебали. В очередной раз. Я запросил подробную биографию нашей принцессы и знаешь, что обнаружил? Курс актерского мастерства Говарда Файна*. Тебе это ни о чем не говорит? Вот копия сертификата, — и уже мне. — Да, Светлана? Так кого ты выбираешь, его или меня? Бери мой махр, не стесняйся. Твой папаша мне все вернет обратно, не так ли?

— Иди нахуй, — закрывает меня Феликс, — никакая она не Светлана. Она Милана.

Аверин смотрит на меня так пронзительно, но я в ответ лишь качаю головой.

— Нет, Костя, я не поведусь. Я не Светлана Коэн. Я Милана Богданова.

— Ну тогда и гребитесь сами, — вдруг зло говорит он, — заебался я вам тут сопли подтирать. Песочница, блядь...

Разворачивается и уходит. Идет прямо к берегу, взмахивает рукой. За ним бегут двое пиратов, они все втроем садятся в моторную лодку. Через несколько минут лодка превращается в черную точку, быстро удаляющуюся от берега, и исчезает в предрассветной дымке.

Я моргаю, прячу лицо на груди у Феликса. Он крепко меня обнимает. Набрасывает простыню, закутывает, берет на руки и несет к своему дому.

Вносит в спальню наверх, сажает на кровать, сам садится рядом на корточки.

— Ты сейчас примешь душ и ляжешь спать. Обещаешь?

Хватаю его за руки.

— А ты куда?

— Мне нужно разобраться, кто все это подстроил.

Кусаю губы. Я догадываюсь, но...

— Феликс, это может быть Аян! — выпаливаю. — Она угрожала Еве!

— Мои люди уже ее ищут, — кивает он серьезно. — Мы ее найдем, я тебе обещаю.

— Но я боюсь...

— Посмотри сюда, — он встает, подзывает меня. Я подхожу к окну.

Внизу стоят Абди, Джума и Гуур. С автоматами. У Джумы на поясе связка гранат, а возле Гуура стоит пулемет.

— Тебе все еще страшно?

Всхлипываю. Качаю головой. Феликс берет меня за голову, целует в губы.

— Сегодня вечером будет наша свадьба. Не плачь. И ничего не бойся. Ты теперь со мной. Ты моя жена. И я тебя люблю.

И выходит из спальни.

*Говард Файн – один из самых известных актерских коучей Голливуда

Глава 18

Милана

Не думала, что смогу уснуть после всего, что случилось. Долго стояла в душе, нещадно скребла мочалкой кожу, чтобы смыть следы потных лапищ и вонючий чужой дух.

Но когда легла в постель, которая пахла Феликсом, обняла подушку, которая пахла Феликсом, неожиданно быстро уснула. И спала долго, пока меня не разбудила Ева.

— Вставай, соня, — слышу сквозь сон, как она трясет меня за плечо, — всю свадьбу проспишь!

— Какую свадьбу? — вскакиваю и чуть не сваливаюсь с кровати с перепугу. — Она что, уже началась?

Ева покатывается со смеху.

— Как же твоя свадьба без тебя начнется, дурында?

Я, сидя на полу, тоже начинаю смеяться. Сначала короткими смешками, потом захожусь хохотом, потом складываюсь пополам, а потом реву.

Ева тоже ревет. Садится возле меня рядом на пол и завывает.

— Я не знала, что эта сука такое подстроит, Лан! Прости! Я правда не знала!

Мы обнимаемся.

— Ну что ты, — успокаиваю я ее, — ты здесь при чем? Она тебя вообще отравить могла.

Потом мы с ней просто так плачем, оттого что я замуж выхожу. Успокаиваемся только когда Ева вспоминает, что она вообще-то мне завтрак принесла.

— Жуй быстрее, — подгоняет меня бывшая соседка по плену. — Скоро местные придут, будут над тобой какие-то обряды проводить.

— Какие еще обряды? — недовольно морщусь. — Я их местным колоритом уже сыта по горло.

— Не знаю, — пожимает она плечами, — там твой жених распорядился.

— А, кстати, где он?

— Улетел куда-то на вертолете. После того как этого поймали...

Ева замолкает.

— Ев, — зову ее, — как ты думаешь. Он его сам... ну, то есть Феликс его своими руками...

Я не обманываюсь в участи своего насильника. Даже если бы я не понимала ни слова, мне достаточно было бы взгляда Феликса.

И я все понимаю.

Я понимаю, что человеческая жизнь здесь стоит дешевле мобильного телефона.

Понимаю, что для ублюдка, который хотел меня изнасиловать, я просто вещь. Мусор.

Понимаю, что здесь мало личностей, отягощенных моралью и особенными духовными ценностями. И при одном воспоминании, как потная рука мнет мою грудь, у меня скручивается желудок, но...

Но мне не хочется, чтобы Феликс лично в этом участвовал.

— Послушай, — Ева разворачивается ко мне и берет за руку, — твой будущий муж не владелец отеля ультра олл инклюзив. А мы не на курорте. Ты это должна понимать. Одно могу сказать точно, ему нет нужды делать это собственноручно. У него достаточно исполнителей. Тебя такой ответ устроит?

Вздыхаю.

— Я буду этим довольствоваться.

— Вот и отлично, — она встает, приглаживая волосы, — тогда допивай кофе.

Очень скоро приходят поселковые девушки, приносят горшочки и ступки с порошками и снадобьями. Следом появляется Абди, подает мобильный телефон.

Когда вижу на экране Феликса, сердце замирает, потому что он... лежит. И еще он... голый.

Ну не совсем. Прикрыт полотенцем. На том самом месте.

Улыбается. Счастливый такой...

— Любимая, смотри!

Камера плывет, на экране появляется картинка. Два сердца, соединенных вместе. Одно меньше, второе больше. Просто, лаконично, и в то же время трогательно.

— Тебе нравится, Милана? — звучит голос Феликса.

— Очень, — отвечаю, — а что это?

Камера двигается дальше по оголенному торсу и спускается к бедру. Там ближе к паху, на который как раз целомудренно наброшено полотенце, нанесен эскиз. Эта же картинка с сердечками.

— Я хочу сделать татуировку. Если ты согласишься, тебе тоже сделают. Уже все готово, только скажи. Это недолго. И не больно. Соглашайся, Миланка. Я хочу, чтобы на тебе была моя метка. Парная, брачная, — голос Феликса становится подозрительно хриплым, опускается до шепота, — я вернусь, зацелую...

— А ты где? — тоже непроизвольно шепчу.

— В самолете. Слетаю по делам в Найроби и обратно.

— Найроби? Это... это Кения?

— Да, тут всего два часа. Все, милая, мы взлетаем. Решение за тобой... — и отключается.

— Госпожа желает сделать тату? — спрашивает одна из девушек. Растерянно оглядываюсь.

Даже посоветоваться не с кем.

Хотя как это не с кем. Есть Ева. Она, конечно, обеими руками за. У нее есть две небольшие татушки, одна на лопатке, вторая на ключице, они выглядят очень мило.

А здесь...

Метка Феликса. Брачная.

«Вернусь, зацелую...»

Господи, да что я, дура, чтобы отказываться?

Особенно когда представляю, что я ее у него сегодня увижу без полотенца. А он у меня...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Меня уже в дрожь бросает.

— Я согласна, — бормочу и киваю.

— О, это такой романтик! — радостно хлопает в ладоши Ева.

— Я только не уверена в их стерильности, — хмыкаю.

— Перестань, — хмыкает Ева, — у Феликса вон все руки и шея забитые. Он здесь делал, он мне сам говорил.

Оглядываюсь на коридор, где темнеет открытая дверь пустующей комнаты. Гостевой.

Мне его не хватает. Лучше бы язвил, стебался, нудил, но был рядом. Мне с ним было легче. Спокойнее. А сейчас словно у меня почву из-под ног выдернули, и я иду по шаткому мостику.

Ногой нащупываю опору, ступаю и пока угадываю. Но как долго это продлится, неизвестно.

Даже злость накатывает на Аверина. Руки сами в кулаки сжимаются.

Как ты мог меня вот так бросить?

Но долго рефлексировать мне не дают.

— Госпожа Милана, нам надо сначала вас вымыть, потому что потом тату мочить нежелательно, — говорит девушка, которая будет делать мне тату.

В ванной комнате меня уже ждет полная ванна, в которой плавают лепестки живых цветов. Меня намазывают пахучими мазями, растирают, моют волосы.

Ева не вмешивается, но строго следит. То ли чтобы меня не утопили, то ли чтобы не отравили, уж не знаю. Затем водные процедуры заканчиваются, меня заворачивают в полотенце и ведут на террасу.

Там я ложусь на лавку и мне набивают тату, а заодно сушат волосы — просто расчесывая их на воздухе, естественным путем.

Феликс прав, тату это почти не больно и достаточно быстро. Потому что рисунок простой. Представляю, сколько по времени заняло нанести все эти его росписи.

— Слушай, подруга, а во что тебя одевать, твой жених не говорил? — спрашивает Ева, когда на тату накладывают вполне стерильную нашлепку.

Мотаю головой.

— Не говорил.

Она прокашливается.

— Хм... А трусы и лифчик тебе тоже твои старые надевать?

Пожимаю плечами.

— У меня что, другие есть?

— Ничего не понимаю, — рассерженно дергает плечами Ева, — не свадьба, а черти что.

Мы сидим с ней на пороге дома. Солнце уже склоняется к горизонту, жара спала. По всему поселку дымятся очаги — жарится мясо. Но какая же свадьба без жениха?

— Вот будет номер, если он не приедет, — говорю хмуро, глядя на потную спину Абди.

Они так меня и охраняют с Джумой и Гууром весь день. С автоматами и пулеметом. Правда, в жару заходили в дом, сидели в гостиной.

— Кто, Феликс? — поворачивает голову Ева. Молча киваю. Она вскидывается. — Да ты что, даже не думай!

— А что мне думать? — бубню, рисуя пальцем на крыльце линии. — Улетел в Кению, ни ответа, ни привета. Может, у него там жена уже есть. Откуда мне знать?

И словно в ответ на мой вопрос высоко в небе раздается гул вертолета. Мы как по команде поднимаем головы вверх.

— Феликс?! — я спрашиваю, Ева отвечает.

Вертолет еще не успевает приземлиться, как открывается дверь, и он спрыгивает на землю. Бежит ко мне, я бегу навстречу. У него в руке большая коробка.

Влетаем друг в друга. Я цепляюсь за шею, он обнимает, одной рукой приподнимает вверх.

— Я думала, ты передумал, — бормочу и прячу лицо на широкой груди.

— С ума сошла? — он удивленно отстраняется, целует. Всовывает коробку. — Держи. Здесь в Могадишо ничего приличного не нашел, пришлось в Найроби лететь. Но думаю, тебе понравится. И там еще...

Оборачивается. Вертолет уже приземлился, из него выбираются пираты. У них в руках чехлы с одеждой, на которых изображены логотипы. Я такие не знаю, но, наверное, известные.

— Ты летал за свадебными нарядами? — наконец-то до меня доходит.

— Ну да, — Феликс уже двумя руками притягивает меня и целует в висок, — у нас же настоящая свадьба, Милана. А я всегда хотел, чтобы один раз и на всю жизнь.

— Значит, здесь... — прижимаю к груди коробку и поднимаю на него глаза.

— Посмотришь, — Феликс улыбается. — Все, иди, одевайся. А я в душ. Этот вертолет как парилка, я весь мокрый.

Счастливая киваю и бегом бегу к дому.

Глава 18-1

Ева с полуоткрытым ртом смотрит, как я достаю из коробки белые туфли на каблуке. Красиво упакованное в фирменный пакет с логотипом бренда кружевное белье. Воздушные митенки с обрезанными пальцами. И даже ободок для волос с нежными цветочками.

Но когда мы вместе расстегиваем чехол и я достаю платье, то обе не сдерживаем восхищенного возгласа.

— Очуметь! — сипит Ева, а я просто глажу струящийся сквозь пальцы шелк.

Оно очень легкое, почти невесомое. Как раз то, что надо для жаркого африканского побережья. Шелк и кружево, больше похожее на паутинку. Это самое изысканное платье из всех, которые я видела!

— У этого парня вкус, что надо, — у Евы прорезается голос. — Ну, давай, подруга, поторопись. Твоему мужику что, костюм натянул, и уже красавчик. А тебя нарядить та еще морока!

Она права. Я хоть и с готовой прической, а все равно на то, чтобы все это надеть, уходит немало времени. За мной трижды приходят, спрашивают, долго ли еще.

Наконец, мы выходим из дома. Я не знаю, где приводил себя в порядок Феликс. В доме он не появлялся, и мне немного неловко, что ему пришлось уступить мне свое жилище.

Но ведь есть примета, что жених не должен видеть невесту. А Феликс сам сказал, что у нас все должно быть по-настоящему.

Под домом меня ждут девушки с ожерельями из цветов. Берут меня в кольцо, и мы все вместе идем на берег.

Его я вижу еще издали. То есть сначала замечаю не его, а большую арку из выбеленного солнцем бруса. Арка обмотана белой тканью и украшена цветами.

Когда ее успели сколотить?

Когда бы ни успели, выглядит все очень живенько и нарядно.

Феликс стоит возле арки, умопомрачительно красивый в черном костюме, который идеально облегает его мускулистое тело. В руках он держит уже знакомый футляр.

Чуть в стороне от арки кучкой толпятся старейшины. Косятся на Феликса и терпеливо ждут.

Мой жених смотрит на часы, переводит взгляд куда-то за горизонт, поворачивает голову в мою сторону.

И замирает.

Мне хочется сорваться с места, побежать ему навстречу.

Но невесты не бегают за женихами. Их ведут к алтарю старшие родственники. Меня должен был бы вести дедушка.

При мысли о дедушке с бабушкой на глаза наворачиваются слезы.

Мы потом обязательно полетим их навестить с Феликсом. Он же не будет против? Они там, наверное, с ума сходят от того, что от меня нет вестей.

И еще я не могу не думать о том, кто мог бы сейчас вести меня к арке вместо толпы девушек.

Ну почему он уехал? Что его так разозлило?

Усилием воли отгоняю невеселые мысли. Сегодня наш с Феликсом день, я не позволю самой себе его испортить.

Особенно, когда в направленном на меня взгляде столько неприкрытого восхищения.

И желания. У меня спина покрывается капельками пота.

В доме Феликса нет зеркала в полный рост, я так и не знаю, как выгляжу в платье. Пришлось поверить Еве на слово, что хорошо. И теперь в глазах Феликса я вижу подтверждение того, что не просто хорошо.

Идеально.

Девушки подводят меня к нему, Ева незаметно поправляет платье.

Старейшины подходят ближе. Один из старейшин выходит наперед и произносит длинную речь. Я понимаю почти все, но Феликс синхронно переводит.

Если кратко, смысл речи в том, что сегодня все собрались здесь засвидетельствовать союз мужчины и женщины. Жених должен предложить невесте махр как доказательство своей силы и готовности о ней заботиться. Если невеста примет этот дар, наш брак будет считаться заключенным.

Феликс делает шаг вперед, открывает футляр.

— Принимаешь ли ты мой махр, Милана? — его голос звучит хрипло.

К горлу подкатывает ком. Смотрю на Феликса и киваю.

— Принимаю.

Бриллианты сверкают в лучах заходящего солнца. Феликс достает колье, застегивает на шее, затем аккуратно продевает серьги в уши.

Его пальцы на мгновение задерживаются, поглаживают кожу. От того места по всему телу в одночасье растекаются горячие ручейки.

Наши взгляды встречаются, и я не знаю, что Феликс читает в моих глазах. В его я вижу напряженное ожидание.

Меня снова бросает в жар.

Старейшины переговариваются между собой, одобрительно кивают. Один из них берет в руки две чаши — в одной плещется вода, в другой тлеют угли. Он говорит, Феликс переводит.

— Жених и невеста должны доказать, что их сердца едины. Как вода и огонь не могут существовать друг без друга, так и они отныне связаны навсегда.

Мне протягивают чашу с водой, Феликсу — с углями.

Я кидаю на него растерянный взгляд, но мой жених выглядит абсолютно спокойным.

— Лей сюда воду, Милана, — командует он.

Осторожно поднимаю чашу и выливаю воду в его чашу. Раздается шипение, пар поднимается в воздух, и старейшины одобрительно цокают языками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как огонь и вода соединились, так и вы теперь едины! — восклицает главный старейшина.

В толпе раздаются радостные возгласы, кто-то свистит, пираты хлопают друг друга по плечам.

Феликс наклоняется и что-то говорит старейшине на ухо. Наперед протискивается другой старейшина с папкой и ручкой.

Он раскрывает папку, в которой закреплен документ. Я вижу наши имена — Милана Богданова и Феликс Фокс.

— Так ты Фокс? — спрашиваю шепотом. Феликс кивает, бегло проглядывая документ. Поворачивается ко мне.

— Милана Богданова, согласна ли ты взять в мужья Феликса Фокса? — спрашивает и улыбается. Чуть криво, но я уже знаю, что это он так, когда волнуется.

— Согласна, — отвечаю. И в свою очередь спрашиваю. — Феликс Фокс, согласен ли ты взять в жены Милану Богданову?

— Согласен, — выдыхает Феликс и кивком головы показывает на папку в руках старейшины. — Все как будто нормально. Можно подписывать.

Беру ручку и первой ставлю подпись. На трех экземплярах.

Затем Феликс берет мою руку обеими своими, целует в ладонь, забирает ручку и тоже размашисто расписывается. Следующим рисует закарлючки старейшина.

За ним и все остальные начинают по очереди рисовать. А Феликс достает из кармана еще одну коробочку, бархатную. Открывает, внутри нее лежат два обручальных кольца.

Их он тоже из Найроби привез?

Берет меньшее колечко, надевает мне на безымянный палец правой руки.

— Обещаю любить тебя до последнего вздоха, — говорит негромко, так чтобы слышала только я. И в глаза смотрит не отрываясь.

Не могу говорить, слезы душат, с трудом получается выговорить

— И в горе, и в радости...

И тоже надеваю ему кольцо.

Успеваю только ахнуть, как Феликс обхватывает мое лицо ладонями, тянет к себе. Улыбается одними уголками губ и говорит прямо в рот:

— Объявляю нас мужем и женой!

Глава 19

Милана

Я заранее могу представить, что сказал бы Аверин, останься он на нашу свадьбу. Сидел бы и всем своим видом показывал, как ему надоели местные праздники и как ему здесь скучно.

Это правда, веселого в них мало — пьянки и танцы, которые выглядят очень и очень странно.

Но сейчас мне не до Кости, хотя его по-прежнему не хватает. Когда схлынуло волнительное ожидание свадебных обрядов, меня захватили совсем другие чувства.

От осознания того, что совсем скоро мы с Феликсом останемся вдвоем, то охватывает нестерпимый жар, то бегут холодные мурашки.

Теперь, когда на наших пальцах блестят ободки обручальных колец, я не могу не думать о еще одной покупке Феликса.

— Это что такое? — спросила я, разглядывая два разноцветных флакона, которые нашла на дне коробки.

— Ого, подруга! — Ева отобрала флаконы и бросила на меня игривый взгляд. — Смотри, какой заботливый у тебя муж! Выходит, этих кур он без смазки трахал, а тебя решил поберечь.

На то, что язва не превратится в один миг в добрую Белоснежку, я и не рассчитывала. И то, что в одном из флаконов лубрикант, тоже сумела прочитать.

— Может, он у него просто закончился, — сказала спокойно. — А что во втором флаконе?

— Заживляющий гель, — протянула Ева обе баночки и вздохнула. — Честно, я тебе даже завидую. И скрывать не буду. Обо мне бы кто так заботился. Походу новобрачный с тебя слезать не планирует всю ближайшую неделю. Если не месяц. Вот и решил подстраховаться.

Я покраснела, но постаралась, чтобы Ева не заметила.

Я не посвящала ее в свою девственность. И в остальные подробности не посвящала. Феликс сказал, что так будет лучше. Поэтому молча отвернулась и спрятала оба флакона в тумбочку возле кровати.

Они и сейчас там лежат, в верхнем ящике. И я больше не могу думать ни о чем другом.

Феликс привез заживляющий гель не потому, что не собирается «слезать». Он знает, что это будет мой первый раз, и заботится о моем комфорте...

Или он правда не собирается «слезать»? О Боже...

Пальцы ног поджимаются, я сглатываю. По спине снова ползут мурашки.

Я не хочу ни танцев, ни даров, которые несут и несут. Еще без конца говорят какие-то речи, Феликс внимательно слушает и благодарит. А я хочу только, чтобы нас поскорее оставили в покое.

Уверена, он тоже об этом думает. Его рука не выпускает мою. То поглаживает, то сжимает сильнее, то отпускает. Перемещается на колено. Особенно когда Феликс благодарит дарителей и наклоняется вперед над столом, он тогда меня в сиденье буквально впечатывает.

И еще, сегодня он не выпил ни капли. Только воду пьет с лаймом и льдом, как и я.

Наконец эта пытка под названием свадебный пир заканчивается. Феликс встает, протягивает мне руку.

— Потанцуем наш свадебный танец и пойдем, — произносит одними губами и обращается к окружающим с речью.

Я слушаю речь вполуха. Феликс благодарит всех за оказанную честь, так он этим занимается весь вечер. Мы идем танцевать под тягучие заунывные звуки неизвестного мне инструмента.

Мою талию обвивают крепкие ладони, я кладу свои руки на широкие плечи.

— Ты такая красивая сегодня, — улыбается Феликс уголками губ. Я смотрю, как в его серых глазах горят отблески факелов, которые уже зажглись по всему побережью.

— У меня сегодня свадьба, — улыбаюсь в ответ своему теперь уже мужу. — Конечно я должна быть красивой.

— Мне сказали, ты сделала татуировку... — говорит он, не отводя взгляда.

«Зацелую...»

Колени дрожат, я цепляюсь за ворот рубашки.

— А ты свою покажешь? — храбрюсь из последних сил. Феликс сглатывает. Отвечает хрипло.

— Будешь смотреть, сколько захочешь.

Похоже, и ему изменяет выдержка. Он не ждет, пока мы дотанцуем. Поднимает меня на руки, поворачивается к гостям. Что-то громко выкрикивает, они выкрикивают в ответ. Хватают автоматы и начинают палить в небо.

Ну как же без праздничного свадебного салюта...

Затыкаю уши, вжимаюсь в мужское плечо. Феликс удобнее меня перехватывает и под свист и одобрительные возгласы быстро шагает к дому. Впереди два пирата несут зажженные факелы, пиджак Феликса и наши свадебные документы.

— Все, Милана, уже не стреляют, — говорит муж со смешком, когда мы отходим на приличное расстояние, — отомри!

Отнимаю ладони от ушей, смотрю на него с упреком.

— Обязательно было с таким пафосом меня уносить? Можно было уйти как-то незаметно?

— Нет, нельзя, — он продолжает шагать, — я же их главарь. Я должен был вообще тебя на плечо взвалить и унести, милая. Иногда мне приходится подстраиваться, чтобы соответствовать их представлениям, которые достаточно дикие для нас, европейцев.

— И часто ты подстраиваешься? — с удовольствием рассматриваю красивое мужское лицо, все еще до конца не веря, что теперь этот мужчина — мой муж.

— Достаточно, — кивает он и останавливается возле дома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пираты идут внутрь, затем выходят и делают знак Феликсу. Он кивком головы отпускает их и легко взлетает на второй этаж, не выпуская меня из рук.

В доме чисто убрано, везде рассыпаны белые лепестки. На полу, на постели, на террасе. На окнах и дверях висят ожерелья из цветов — видно, поселковые девушки постарались.

Я оглядываюсь, Феликс осторожно сажает меня на кровать. Сам упирается коленом, растрепывает волосы.

Проводит большим пальцем по губе, придавливает. Обхватывает ладонями мое лицо.

В комнате не горит свет, но луна светит так ярко, что светло как днем. Я вижу каждую черточку упрямо сжатых губ, вижу как потемнел зрачок, полностью заполнивший радужку.

— Горько? — хрипло шепчет Феликс, не сводя горящего взгляда с моего лица.

Медленно киваю, и он впивается в мой рот, а я с готовностью раздвигаю губы, пропуская внутрь нетерпеливый горячий язык. Он сразу сплетается с моим, и мы начинаем дикий танец, то дразня, то отталкиваясь.

Мужские руки такие же нетерпеливые и горячие. Мнут мою грудь, находят сквозь ткань возбужденные соски. Я вскрикиваю, выгибаюсь, и Феликс шепчет:

— Хочу посмотреть на татуировку, — опускается ниже и поддевает шелковый подол.

Глава 19-1

Я в одно мгновение оказываюсь без платья.

Потеряв равновесие, падаю на спину. Сминаю белые лепестки, лопатками ощущаю их прохладу.

Моя татуировка как раз между тазовой косточкой и пахом. Феликс осторожно касается губами выбитых сердечек, целует покрасневшую кожу вокруг.

— Больно? — поднимает глаза, и меня от этого взгляда пронзает насквозь.

Мотаю головой. Облизываю пересохшую губу, сглатываю.

— Нет. Совсем не больно.

Он нависает надо мной, опираясь на локоть. Шероховатые пальцы гладят чувствительную кожу, рисуя узоры по телу.

Он же ничего особенного не делает, просто смотрит. Смотрит и трогает. Почему тогда от этого взгляда и этих прикосновений все горит?

— Какая красивая у меня жена... — хриплый голос звучит так интимно, так возбуждающе, что мне самой хочется раздвинуть колени.

Там уже мокро от одних поцелуев. Но я наоборот только крепче их сжимаю.

— У меня муж тоже красивый, — говорю, и мы снова долго-долго целуемся.

Феликс тянет мои руки к вороту рубашки, шепчет в губы:

— Раздень меня, Милана...

Торопливо расстегиваю пуговицы, стягиваю с его плеч рубашку, и когда касаюсь гладких тугих мышц, волоски на теле встают дыбом.

Если меня так возбуждает то, что я просто трогаю своего мужа, то что меня ждет дальше? Боюсь об этом даже думать...

Феликс наблюдает за мной, как будто считывает. Наклоняется и целует возбужденные вершинки сосков через кружево белья.

Оно совсем тонкое, почти прозрачное, от этого чувствительность кажется в сто раз сильнее.

Между ногами ноет и пульсирует. Там влажно. Я хочу, чтобы он там меня тоже потрогал, и Феликс точно считывает.

Отводит колено в сторону, кладет руку на кружевную паутинку белья. Я ахаю, подаваясь навстречу. Накрываю его руку своей, подталкивая, но он гасит. Убирает мою руку, качает головой.

— Я сам.

Улыбается одним уголком и снова целует через белье.

Я глухо стону, ерзаю под его губами. Мне хочется чтобы было влажно. Твердо. И когда горячее дыхание окутывает тугой сосок, а язык облизывает мокрое кружево, мое тело само выгибается дугой.

— Феликс!.. — вырывается хриплое.

Тяжелое тело вдавливает обратно. Вцепляюсь в голый торс, когда Феликс зубами стаскивает мокрое кружево бюстгальтера. Трется колючей щетиной о нежную кожу полушарий, сминает их руками. Дразнит вершинки, теребит языком, прикусывает.

Меня выносит от ощущений. Качает как на волнах. Мое тело кажется пронизанным тысячами электрических разрядов.

И я отпускаю себя, позволяю себе проявлять эмоции так, как мне хочется. Стону, кричу, ахаю. Особенно когда мужские пальцы отодвигают бесстыдно промокшую насквозь полоску белья.

Феликс на миг зависает, возвращается ко мне, целует в губы. В свете луны сверкает его белозубая улыбка.

— Я привез из Найроби смазку, — говорит сипло. Медленно кружит пальцем по возбужденной плоти, залитой вязкой влагой.

С трудом соображаю, что ответить, но отвечать не могу. Только киваю. И дышу рвано. Еще стону.

— Так вот, она нам не понадобится, — продолжает мой жестокий муж и так же медленно погружает палец туда, где уже все пылает.

Но мне мало пальца. Я хочу почувствовать там что-то большее. То, что сможет унять этот огонь.

— Пожалуйста, Феликс, — бормочу и развожу колени. Цепляюсь за мужа, но он начинает меня целовать и спускаться ниже.

— Мы еще немного добавим, — шепчет хрипло. — А я тобой еще полюбуюсь. Ты везде красивая. Охуенная...

Легко касается губами живота, зубами поддевает резинку трусиков и тянет вниз. Стягивает, отбрасывает в сторону. Целует татуировку — обещал же! — и по цепочке вниз.

— Нет! — хочу сдвинуть колени. Этой пытки я не вынесу.

Но меня легко как бабочку раскладывают на кровати, и в ноющую плоть впиваются твердые губы. Мне остается только метаться по постели и хныкать.

Я не представляла, что можно такое испытывать. Я не представляла, что Феликс может быть таким. И я не могу сейчас об этом думать, но я умру, если узнаю, что он еще кому-то делал такое.

— Аааах... — вырывается из груди сдавленное, когда его горячий язык находит между складками твердый бугорок.

Сладкие волны накатывают одна за другой. Я тону в этом омуте, пробую выплыть, но меня снова накрывает волнами. Не успеваю прийти в себя, как внезапно окутывает ощущение прохлады. Над ухом раздается хриплый шепот.

— А ты на мою татуировку не хочешь посмотреть?

Обессиленно моргаю. Мой муж возвышается надо мной, расстегивая ремень. Как я забыла, что мы его до сих пор не раздели? Но сейчас из меня помощник никакой.

Пока я что-то слабо бормочу и киваю, Феликс сам избавляется от брюк и белья. А потом...

Боги, лучше бы мы и дальше целовались. Меня о таком не предупреждали. С таким наперевес надо ходить, а не в брачную ночь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он же мне до солнечного сплетения точно достанет...

Видимо, на моем лице все отпечатывается, потому что Феликс ложится сверху, подминая меня под себя, и утыкается лбом. Целует в губы. Глаза, ресницы, виски. Снова в губы, раздвигает их языком, проталкивается в рот.

Мне нравится с ним целоваться, и он это знает. Хитрый...

— Миланка, не пугайся ты так, ты вся побелела, — он смеется мне в рот, а мне вот вообще не смешно.

— Ты такой большой, Феликс... — шепчу, он снова целует и прижимается снизу. Вот этим своим... здоровенным...

— Тебе понравится, вот увидишь, — вдавливается сильнее, — мы с тобой все сделаем правильно. Ты только не зажимайся. Постарайся расслабиться. И доверься мне. Я люблю тебя. Я так тебя люблю...

Он разрывает поцелуй, спускается по шее к ключицам, к груди. И снова начинает играть на моем теле пальцами, губами, языком.

И я сдаюсь, поддаюсь. Раскрываюсь.

Сжимаю его большой член, увитый выпуклыми венами, глажу шелковистую головку. Он красивый, у меня дрожь по телу идет только от того, что его трогаю.

Феликс рвано дышит, толкается мне в руку. Прикусывает плечо.

Насаживаюсь на пальцы, которые находят влажный, разгоряченный вход. И сама не замечаю, когда пальцы сменяет тугая головка.

— Ауччч.... какая тесная... — муж шипит, упираясь локтями по обе стороны от меня. Я пытаюсь уползти вверх, чувство распирания слишком сильное. Но мужское тело чересчур тяжелое, из-под него не выбраться.

Феликс вдавливается в меня, медленно, твердо. Я извиваюсь под ним, упираюсь в плечи, но он не останавливается. На его лбу выступила испарина, мне на ум приходит сравнение с перетягиванием каната.

Я чувствую, он внутри словно упирается в преграду. Делает глубокий вдох. И резко толкается.

Меня словно пронзает надвое. Кричу, выгибаясь, но мой крик выпивают мужские губы, сильные руки обхватывают лицо.

— Ну все, все. Моя любимая. Все, — слышится хриплый шепот, мое лицо покрывается поцелуями. — Сейчас все пройдет.

Я не могу ничего сказать, только сипло дышу. Всхлипываю. Феликс облизывает палец, просовывает между нами руку. Раздвигает складки, и я чувствую, что боль правда утихла.

Зато теперь от ощущения, что во мне живой твердый и горячий член, желание стало распаляться с новой силой. И я начинаю двигаться.

Ну как двигаться, ерзать. Под этой бетонной плитой разве подвигаешься?

Феликс заглядывает мне в лицо.

— Точно? Ты уверена?

Киваю, улыбаюсь. Он тоже улыбается, причем сейчас это выглядит хищно.

— Тогда держись.

Закидывает мои руки себе на шею и начинает толкаться. Сначала медленно, размеренно, затем быстрее, быстрее. Поддевает меня под колени, разводит в стороны. Подтягивает.

Мужские бедра двигаются, мерно в меня вколачиваясь. С каждым толчком боль становится все меньше, а узел, который свился внизу живота, разматывается и выносит меня на новый уровень наслаждения.

— Еще, Феликс, еще, — я сминаю пальцами простынь, подаваясь к нему бедрами.

Толчки становятся резче, сильнее, я шире раздвигаю ноги и сама накрываю рукой клитор.

Миг — и меня выбрасывает в другое измерение. От сладких пульсаций внутри пропадает ощущение реальности. Я не вижу, не слышу, меня просто нет — есть только мое тело, которое все сотрясается в бешеном оргазме.

Когда ко мне возвращается способность видеть и слышать, я обнаруживаю себя под Феликсом, который вдавливается в меня пульсирующим членом. Одной рукой он прижимает меня к себе, второй упирается локтем, чтобы не раздавить.

В меня выстреливает вязкая сперма, и мой муж хрипло шепчет в спутанные волосы:

— Пиздец, какая же ты охуенная... Как же я тебя люблю...

Не наливать! РАНО!

Глава 20

Милана

— Я до тринадцати лет не знал, что он мой отец, — Феликс выпускает в ночное небо кольцо дыма, смотрит поверх моей макушки.

Его сильное плечо упирается в спинку дивана, одна рука свободно лежит на моем бедре. Большой палец лениво поглаживает кожу.

Мы устроились на террасе, полулежа на подушках. Точнее, это Феликс полулежит на подушках, а я на Феликсе. Прижимаюсь щекой к его груди, с тайным удовольствием вдыхаю пряный мужской запах его тела.

Как он пахнет, боги... как же он пахнет...

На низком столике перед нами стоит кальян — высокий, из темного стекла, с металлической шахтой и длинным силиконовым шлангом. Вверху тлеют угли, под ними греется чаша с ароматной смесью.

Феликс медленно затягивается. На вдохе его грудная клетка расширяется, и я тихо млею оттого, какой роскошный мужчина мой муж.

Простыня сползла с бедра, оголяя загорелую кожу, но нам все равно. Мы здесь одни, можем лежать голыми.

Я курить отказалась, хоть Феликс и предлагал.

— Получается, мама все это время молчала? — спрашиваю, играя завитушкой коротких жестких волос на его груди.

Для меня полным шоком оказалось то, что Феликс до тринадцати лет жил со мной в одном городе.

— Да. Она ездила на заработки в Сицилию. Я жил с дедом и бабкой. Мать забирала меня на каникулы, но мне там не нравилось.

— Почему? — поднимаю голову.

— Я хоть и жил в особняке Ди Стефано, но я всегда оставался для всех сыном горничной. Мне не было с кем играть. Прислуге не разрешалось приводить в особняк детей. Это потом я понял, что пользовался привилегией. Я хотел играть с Маттео, но он был старше. И он был сыном дона.

— Но он же был твой брат? — я искренне не понимаю отца Феликса. Особенно вспоминая разговор Феликса с Костей.

— Да, только ни я, ни Маттео об этом не знали. Я не любил ездить к Ди Стефано. Терпеть не мог их надутых гостей. Помню, когда я был совсем мелким, мать привезла меня с собой на Сицилию на все лето. У Маттео был день рождения. Приехали гости, было много детей. Я выбежал к ним, хотел с ними поиграть. Меня отогнали от них как заразного. Мать долго отчитывала меня за то, что я рассердил донну Паолу, мать Маттео. Винченцо смотрел и молчал.

Снова затяжка плавная, глубокая. Через секунду Феликс выпускает дым — густой, плотный, почти белый. Дым стелется по воздуху, опускается вниз, медленно тает.

А у меня слезы наворачиваются, когда представляю маленького мальчика, которого прогоняют только потому, что он — неподходящий.

— Сколько тебе тогда было?

— Не помню, лет пять, может четыре.

— И за все это время никто ни разу не проговорился?

— Сестра матери двоюродная, тетка моя, пару раз что-то сболтнула, но дед ей быстро рот закрыл. Потом дед умер. Бабушка одна осталась, но я с ней жил, ходил в школу. У меня там было много друзей, там у меня был дом, а не на Сицилии.

— Меня тоже бабушка с дедушкой вырастили, — говорю и трусь щекой о грудь Феликса. Он наклоняется, целует меня в макушку.

— Нам с тобой надо многое узнать друг о друге. Ты мне все о себе расскажешь. Я хочу все знать.

— Давай сначала ты расскажи. И когда ты переехал?

— Когда Маттео умер, меня привезли к Винченцо. Он мне все рассказал. Без соплей. Просто поставил перед фактом. Что я его сын. Что я теперь его наследник. Будущий дон.

Тянусь к бокалу с лаймовой водой. Холодный лед звякает о стекло.

— Что ты ему сказал?

— Ничего. Сбежал.

— Как сбежал? Далеко?

— Нет, конечно, — Феликс фыркает, берет мой бокал, делает глоток. — От таких сбежишь. Поймали, конечно. Отправили ни пять лет в закрытую Итонскую школу для мальчиков. Потом Йельский университет. Винченцо Ди Стефано старательно шлифовал для себя наследника.

— А ты?

— Как видишь, — Феликс разводит руками, и я невольно прыскаю. Забитый татуировками главарь сомалийских пиратов меньше всего похож на наследника сицилийского дона.

Хотя в этом тоже определенно что-то есть...

— Но ты же сюда не просто так попал? — спрашиваю, обнимая его мощный торс.

— Не просто, — Феликс накручивает на руку прядь моих волос, пропускает их сквозь пальцы. — Винченцо решил ввести меня в высший свет. А я для них всегда был дикарем, даже когда учился в университете. Для всех этих рафинированных, вылизанных мажорчиков. Я их на дух не переношу, всех, таких как Лана Коэн, Покровская, зажравшиеся охуевшие детки богатых папашек.

Вздрагиваю. Значит, он где-то уже пересекался со Светланой? И кто такая Покровская?..

— После университета я не поехал к отцу, вернулся домой к бабушке. Мы с парнями еще в университете запустили несколько успешных стартапов. Потом у меня выстрелил один собственный проект. Я отказался от материной фамилии, взял фамилию Фокс. Феликс Фокс, для бренда мне показалось круто. А дальше все так охуенно пошло, что все вот эти гламурные куклы с надутыми губами и пустыми глазами начали за мной табунами бегать. И мальчики на дорогих тачках в очередь в друзья выстроились. Типа что полезно быть рядом. Перспективно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Феликс зажимает в уголке губ мундштук — черный, матовый, похожий на сигару.

— Так забавно было на это смотреть. То я был для них никем — так, дикарь, пустое место. А только почувствовали запах денег — налетели как коршуны. Я смотрел и думал, нахуя мне все это? Мне не нужен был этот высший свет, я отказывался от общения с отцом. Но потом я очень жестко проебался. У меня был готов проект, я купил остров. В Индонезии. Это был такой охуенный план, но... Если коротко, его отжали. И остров, и часть бизнеса. Отжал один говнюк с помощью другого говнюка. У меня получилось вернуть деньги и засадить говнюка в тюрьму. Мне помогла Покровская, тупая мажорка. Но остров я потерял*.

Он крутит мундштук в пальцах, потом снова подносит ко рту и делает еще одну затяжку.

— А сюда как ты попал?

Феликс смотрит на меня лениво, из-под полуприкрытых век.

— Винченцо стал сильно доставать. Мне хотелось, чтобы он от меня отъебался. Я решил создать ему проблемы. Набрал команду, мы проработали самые удачные болевые точки его бизнес-трафика. Потом приехал в Сомали, здесь был другой главарь, но я устроил небольшой переворот.

— Как переворот? — хлопаю глазами. Феликс смеется.

— А ты думаешь, мне тут все преданы как добрые вассалы преданы своему сюзерену? Да здесь все друг друга сдают и продают. Отец родную дочь продаст, лишь бы зад свой спасти.

Его слова неприятно скребут. Я видела среди старейшин отца Аян. Поднимаю голову.

— Отец Аян, это он ее продал? Ты о нем сейчас говоришь?

— Не спрашивай, Милана. Тебе не надо этого знать, — Феликс досадливо хмурится, явно недовольный, что проболтался.

— Я хочу знать, Феликс, — настаиваю, — в конце концов, я имею право.

— Ладно, если хочешь, — он пожимает плечами. — Ее обрили наголо, посадили в клетку и продали в соседний поселок в рабство. Продал лично отец и заплатил штраф. Не мне, если что, считается что в местный бюджет. По факту, на карман коллегам старейшинам, чтобы его не выгнали из совета. Так что я не питаю на свой счет ни малейших иллюзий. Просто я плачу здесь всем достаточно денег, чтобы мне отвечали относительной преданностью. И это дает мне возможность периодически подпорчивать репутацию клана Ди Стефано. По мере сил.

— А... Костя? — мой голос предательски дрожит, когда я произношу это имя.

— Аверин? — хмыкает Феликс. — Его нанял отец. Надеется с его помощью вернуть меня в лоно семьи. Или в отцовские объятия. Полный идиотизм, как на меня. Послушай, тебе не кажется, что я чересчур разговорился для брачной ночи...

Дым с легким запахом табака, чуть более пряный, стелется по воздуху.

— Ты как? — хрипло спрашивает Феликс. — Спать хочешь?

По его тяжелеющему взгляду видно, что спать мне никто не даст. Но я и не хочу. Мне просто дали небольшую передышку, я это и так понимала.

Качаю головой. Мой муж усмехается уголком губ, отставляет мундштук и тянется ко мне губами. Берет за затылок, стягивает волосы в кулак.

— Иди сюда...

*Эта история описана в романе «Дочь моего друга»

Небольшое лирическое отступление

Знаете, творческих людей не зря считают немного того))) Я, если что, в хорошем смысле. Потому что я вчера "досмотрела" вторую книгу Дона мафии. Именно так — досмотрела. Думаю, уже ни для кого не секрет, что она будет. И что вам сказать. Я офигела))) Мне очень понравилось! Некоторые моменты были для меня сюрпризом и откровением. От некоторых я была в восторге. Не все мне понравилось. Кстати, не все книги я "смотрю" полностью, чаще эпизодами, отдельными сценами. А тут прям так, знаете, два дня, практически не отрываясь))) И я вам скажу, мне зашло! Спасибо искусственному интеллекту, который оживляет персонажей. Их теперь легче визуализировать, воображение у меня богатое, ну и фильмец получился оч достойный! Конечно, мне очень жаль, что я не могу вам его телепатировать, но кто знает, до чего дойдет прогресс. Возможно, через несколько лет я буду писать, а вы не читать, а смотреть. И видео-книги станут реальностью. Кстати, Арина меня удивила, показалась немного стервой. Но она любит Фела, ей простительно. В книге появится Оля, она как всегда на высоте. В общем, все Аверины вне конкуренции))) Милана умница, Феликс тоже. Ладно, это все лирика, осталась последняя спокойная глава...

Глава 20-1

Наверное это заразное, но мне тоже хочется с ним поиграть.

Скольжу по крепкому мужскому телу, задевая грудью рельефные мышцы. Выгибаю спину, как будто случайно вжимаясь в стремительно затвердевший ствол.

Феликсу нравятся мои игры, даже если они выглядят неуклюжими. Он ясно дает мне это понять. Нетерпеливо притягивает, проталкивается языком в рот. Берет мою руку и тянет к своему вздыбленному члену, кладет сверху.

— Феликс, ты что-то специально курил, чтобы он скорее стал таким? — поглаживаю гладкую шелковистую головку, чувствуя, как у самой между ногами зарождается сладкое томление.

Муж отрывается от меня, запрокидывает голову и смеется.

— Я специально курил, чтобы он подольше таким не становился, — говорит, отсмеявшись. И обхватывает ладонями мое непонимающее лицо. — У тебя будет время все увидеть самой, любимая. И увидеть, и попробовать. Тут все равно больше нечем заняться, а у нас с тобой медовый месяц. Но пока с тобой рано жестить, приходится как-то сбавлять обороты.

— Разве кальян... разве он снижает... — подбираю слова.

Феликс снисходительно усмехается, проводит ладонью по моей щеке.

— Смотря что курить. С тех пор, как ты появилась, я на такие смеси подсел, которые хоть немного притормаживают.

— И что, есть такие? — хлопаю глазами.

Феликс тянется, чтобы поцеловать, но я упираюсь в его плечи.

— А как бы я, по-твоему, до свадьбы дожил? — спрашивает он, заводя мои руки себе за шею. — Ты же меня видела, как бы я ходил по лагерю со стояком?

— А когда ты Аян здесь на террасе трахал, какую смесь в кальян заправлял? — спрашиваю, не скрывая ревнивых ноток.

— У тебя брачная ночь, а ты занимаешься какой-то херней, Миланка, — хрипло говорит Феликс, приподнимая меня за бедра. — Да я все, что шевелится, готов был ебать после того, как тебя голую в душе увидел. Все равно ты перед глазами стояла. А тебя нельзя было. Кого угодно, только не тебя.

Он водит головкой члена между половыми губами, и там мгновенно становится мокро. Так мокро, что раздаются хлюпающие звуки. Я вздрагиваю от пронзительных ощущений, мое дыхание становится частым, прерывистым.

— Я просто тебя ревную, — шепчу, пытаясь насадиться на член. Но Феликс не дает.

— Нашла к кому, — фыркает.

— Я влюбилась...

— Ммм?.. Правда? И когда?

— Сразу, как увидела. А ты?

Секундная пауза. Буквально секундная, но я ее замечаю.

— Чуть позже. Когда ты мне по колену задвинула. Или может когда приготовила яйца бенедикт. Но не позже, точно.

— Значит, подглядывать ты специально пришел?

Вместо ответа он улыбается, ловит губами рот, целует глубоко и жадно.

Я отвечаю. Тоже жадно, я порядком возбуждена. И мы правда уже заболтались.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21

Феликс перемещает руки на мою талию, ведет к груди, сминает полушарие. Пальцами зажимает соски. Я вскрикиваю, и он заменяет пальцы ртом.

Тянется к столику, берет флакон со смазкой, которую взял с собой на террасу. Я прикрываю глаза — пусть, он лучше меня знает, что делает.

Наконец снизу в меня протискивается головка, и я ощущаю небольшое жжение. Но много смазки помогает проникновению, а дальше все сметается нарастающим наслаждением, которое я получаю от ласкающих мои соски мужских губ.

Каким-то образом мой муж понял, что мне понравилось больше всего. И теперь он облизывает, теребит языком, прикусывает торчащие, возбужденные вершинки. Я буквально тону в чувственных, сладостных ощущениях.

А Феликс берет меня за талию и начинает насаживать.

Только теперь я сверху, и ощущения совсем другие. Необычные. Я сама могу насадиться глубже и так медленно, как захочу.

Упираюсь в тугие мускулистые плечи, развожу колени шире, шире, еще шире... Сама опускаюсь ниже, ниже, еще ниже...

Феликс с шипением выпускает воздух сквозь зубы, утыкается лбом мне в плечо. А мне кажется, что его член у меня сейчас из горла выйдет.

В моменте дергаюсь, упираюсь в мощный торс и пытаюсь привстать, но меня за талию насаживают обратно.

— Куда... — бормочет муж, прикусывая шею, — давай уже трахаться, Миланка, я еле держусь.

— Я хочу сама, — шепчу и толкаю его в плечи. Он скалится и падает спиной обратно на подушки, а я начинаю двигаться.

Сначала просто ерзаю на нем, вращая бедрами. Каждое такое движение вызывает у моего мужа глухой протяжный стон. Но скоро ему становится мало, и он приподнимает меня за талию.

— Сказала, сама, — отрываю его руки.

Поднимаюсь и опускаюсь, вверх-вниз, насаживаюсь на твердый ствол. Но не до конца, до конца боюсь. И еще мне немного больно, когда головка Феликса доходит до упора — его член слишком большой.

А когда я сама двигаюсь, так хорошо. Расслабляюсь, откидываюсь назад. Волосы струятся по спине, щекочут кожу. И Феликсу щекочут... Что там щекочут, мне не видно. Но ему нравится и хочется сильнее, потому что его пальцы впиваются мне в бедра и подсаживают... Насаживают...

— Все, хватит надо мной издеваться... — бормочет муж, сгребая меня в охапку. Перехватывает в талии, сжимает ягодицы. — Пиздец тебе...

Падает на спину, ловит губами сосок и начинает вколачиваться снизу рваными сильными толчками.

Я кричу и от неожиданности, и от ошеломительных ощущений. Клитор трется о его пах, от его губ и языка меня выкручивает. И еще эти пошлые звуки хлопков тела о тело...

Боги, теперь я понимаю, почему люди так сходят с ума по сексу. В нем есть что-то животное. Я вскрикиваю в такт каждому хлопку, Феликс глухо рычит. И ускоряется.

Я не знаю, кто из нас кончает первым — мне кажется, мы оба взрываемся одновременно. У меня перед глазами пелена, в ушах вата, тело парит в невесомости.

— Я тебя люблю, Милана, — слышу сквозь вату, — я тебя пиздец как люблю...

Когда пелена понемногу рассеивается, обнаруживаю, что меня сдавливают объятия-тиски. Внутри все отдается бешеной пульсацией, чувствую как толчками вливается горячая сперма.

Значит Феликс кончил после меня. Он судорожно вжимается в меня все еще твердым членом.

— Выброси все эти свои смеси, — сиплю, обнимая широкие плечи мужа, — нам они больше не понадобятся. И не сильно они тебе и помогают.

Он хрипло смеется, гладит мокрую от пота спину.

— Выброшу.

— И пойдем в дом, нас, наверное, весь поселок слышал, — бормочу, выгибаясь от удовольствия.

Феликс все еще во мне, и это все еще приятно, когда он там двигается. Я тоже его ласкаю, сокращая стенки влагалища, и он дает понять, что ему нравится. Притягивает за затылок, целует.

— Никто не слышал, все бухие спят. Да и не похер? Они тут под каждым кустом ебутся. А у меня брачная ночь с законной женой.

Это правда, нравы здесь сложно назвать строгими и целомудренными.

Феликс встает с дивана. Обхватываю его ногами, и он несет меня в душ.

Потом мы лежим на свежих простынях, в комнате прохладно, пахнет цветами и морем.

— Хочу пить, — прошу мужа, и он приносит с первого этажа полный кувшин лаймовой воды со льдом. Видно, о нас побеспокоились, принесли новую порцию.

Феликс наливает мне стакан, сам пьет прямо из кувшина. Ложится, обнимает меня обеими руками. И я решаюсь.

— Феликс, а ты знал Лану? Ту Светлану, которую я заменила на лайнере.

Снова пауза, совсем незаметная. Но я ее замечаю, потому что жду.

— Она была в этой мажорской тусовке. Конечно, мы пересекались. Но я с ней не общался. А почему ты спрашиваешь?

Он не сказал. Не хочет. Зачем допытываться? Тем более, если я и так чувствую...

— Просто так, — пожимаю плечами. Целую в грудь. Он поворачивается к тумбочке.

— Ты уверена, что можно выбрасывать смеси? Я бы как раз покурил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я опускаю руку, и меня немного накрывает паникой. Там снова все твердое. И стоит. Феликс следит за мной с усмешкой.

— Ну не знаю... — говорю растерянно, — может давай еще попробуем один раз...

У самой от одной мысли болезненно тянет между ног. Феликс опрокидывает меня на спину, нависает сверху.

— Правда? И ты готова терпеть?

— Феликс, я...

— Я счастлив, что у меня такая самоотверженная жена, — он меня целует сначала в губы, потом в подбородок, — но терпеть ничего не надо. Даже ради меня.

Он достает из тумбочки заживляющий гель. Когда до меня доходит, что он собирается делать, протестующе мотаю головой.

— Я сама, Феликс. Дай мне, я пойду в ванную.

— И откажешь мне в таком удовольствии, зализать любимую жену?

Он укладывает меня обратно, разводит колени. Наклоняется, целует ключицу и языком скользит до груди.

— Феликс! Что ты делаешь? — вскидываюсь. Он поворачивает голову.

— Тебе же нравится. Расслабься, Милана, мне тоже нравится. Я хочу, чтобы ты еще раз кончила.

— Откуда ты знаешь, что мне нравится? — бормочу, но он только криво улыбается.

Это правда приятно. И мой муж хочет, чтобы мне было приятно. Он ласкает языком соски, отчего я стыдно, пошло стону, сама раздвигая колени.

Палец с прохладным гелем кружит по входу, ныряет внутрь. Выходит и внутрь входят уже два пальца с новой порцией геля. Толкаются, толкаются, толкаются... Большой палец раздвигает складки и находит клитор

— Феликс... — я мечусь по кровати, оглушенная переполняющими ощущениями. Соски скручивают пальцы другой руки, а горячий язык теребит клитор.

Несколько секунд достаточно, чтобы меня разнесло на мелкие частички, размазало по воздуху. И только когда частички осели на стенах и сползли вниз, ко мне возвращается способность говорить.

Обнимаю за шею, целую.

— Я тебя люблю.

Феликс улыбается, глаза сверкают.

— Я тебя тоже.

Его член все еще твердый. Накрываю рукой, он отводит руку.

— Ложись спать, Миланка. У тебя глаза слипаются. Утром.

Не слушаю его, сама целую глубоко, с языком. Он возбужден, поэтому отпирается слабо и не очень охотно. А я напираю.

Дальше скольжу вниз по шее, мужское тело ощутимо вздрагивает, когда я прикусываю шею. У моего мужа шея — эрогенная зона! Беру на заметку.

Опускаюсь ниже, целую соски, облизываю. Он стонет сквозь сжатые зубы, а я мысленно улыбаюсь. Обнаружена еще одна эрогенная зона!

Добираюсь до члена, пальчиками глажу гладкий твердый ствол. Конечно, в рот он мне не влезет, но я надеюсь, Феликс мне поможет? Объяснит, что с ним делать? В интернете я читала, что надо лизать и сосать как леденец.

Лижу головку, поднимаю глаза на Феликса. Его глаза потемнели, ему явно нравится. Попробую пососать.

В рот влезает только головка, все. У меня наверное слишком маленький рот. Здесь надо кто-то со ртом как у лошади.

К счастью, Феликс тоже это понимает. Берет меня за подбородок, осторожно толкается мне в рот, направляя. Да, теперь влезает чуть больше.

— Все, Миланка, на первый раз хватит, — шепчет он хрипло, с придыханием, — не надо глубоко. Вот так делай...

Он показывает, как помогать рукой, и закрывает глаза. Судя по прерывистому дыханию, я все делаю правильно.

Сам процесс затягивает. Мне нравится вкус члена Феликса, нравится смотреть на возбужденного мужчину, который сейчас находится полностью в моей власти.

И я снова чувствую, как внизу между ног начинает пульсировать. Неужели я такая же неуемная как и Феликс? Может и мне придется подсесть на кальян?

Рука непроизвольно тянется к промежности, мужские стоны звучат все громче. Феликс толкается бедрами в рот, накрывает мою руку своей. Я содрогаюсь в очередном оргазме, он выдергивает член из моего рта и кончает мне на грудь, стоя на коленях.

— Я тебя люблю, Миланка, — хрипло шепчет, когда я прижимаюсь к нему, тяжело дыша. Счастливая и удовлетворенная. — Так люблю, просто пиздец...

***

Феликс уснул сразу, он даже в душ не пошел. Я его обтерла мокрым полотенцем и улеглась рядом. Он сказал, что утром продолжим, а утро уже наступило. За окном начало сереть.

Я легла рядом и тоже провалилась в сон. Но мысли почему-то крутились в голове. Или во сне? Я не успела рассказать о себе. Я хотела позвать его поехать к моим бабушке с дедушкой. И после того, как он рассказал о пиратах, я теперь все больше думаю, надо ли нам тут жить.

Может, лучше вернуться домой? Если у нас один дом с Феликсом?

Пусть его папа живет на Сицилии, а мы будем жить в нашем родном городе. Я не спросила, жива ли бабушка Феликса, его родня.

Меня качает как на волнах. В лицо брызжут волны. Одна сильная прямо хлюпает, обливая. Открываю глаза и не могу понять, откуда в спальне Феликса взялось зеркало.

И почему оно нависло прямо надо мной?..

Лена! МОЖНО...

Глава 22

Милана

— Чего глазами хлопаешь? Так вжилась в роль, что забыла, кто ты на самом деле? — мое отражение в зеркале презрительно кривится.

Холодная вода приводит в чувство. Распахиваю глаза и понимаю, что это не отражение. Это живое человеческое лицо нависает надо мной. Только живые человеческие глаза могут источать такую ненависть.

— Лана? — приподнимаюсь на локте, оглядываюсь по сторонам. — Что ты тут делаешь?

— А ты не догадываешься?

Светлана стоит у кровати в одной длинной футболке со стаканом в руке — это из него она плескала на меня водой. За ее спиной безмолвно застыли двое мужчин в серой полевой форме. Безучастные выражения лиц делают их похожими на каменные статуи.

За окном раннее утро, солнце еще не поднялось над горизонтом. Значит мы с Феликсом совсем недавно уснули...

Феликс?

Оборачиваюсь на мужа — он лежит на спине, безмятежно раскинув руки. На одной из них только что, прижавшись к тугому уютному плечу, так же безмятежно спала я.

Но почему, когда Лана лила на меня воду, он не проснулся?

— Феликс! — кричу с истеричными нотками в голосе, только он не просыпается. Его грудная клетка мерно поднимается и опускается.

Перед глазами возникает недавняя картина — Ева, лежащая на боку и так же спокойно спящая, когда я за ее спиной борюсь с пьяным насильником...

Страх сдавливает горло ледяными щупальцами. Светлана, которая все это время за мной наблюдает, удовлетворенно кивает.

— Ну вот, ты все поняла. Он спит, и будет спать так долго, сколько я захочу.

— Что тебе нужно? — до меня доходит, что все это время я лежу перед ними голая, и я тяну на себя простыню.

Но Лана с силой дергает ее на себя, стягивает через голову футболку, швыряет мне в голову. Снимает белье — трусы и лифчик. Оно простое, бесшовное. Совсем не такое, как обычно носит моя начальница. Бывшая начальница...

Светлана остается абсолютно голой, но ее мало заботит, что охранники ее тоже видят. Видимо, для них такое зрелище не в первый раз.

— Одевайся. И освобождай мое законное место рядом с моим мужем.

Качаю головой, придвигаясь ближе к Феликсу.

— Он мой муж... — и осекаюсь, когда взгляд цепляется за свежую татуировку на ее теле.

Между тазовой косточкой и лобком, там же, где и у меня, такой же рисунок. Два переплетенных сердца, одно большее, одно меньшее...

— Выбросите ее из моей постели, она меня утомила, — приказывает холодным тоном Лана охранникам. Каменные статуи оживают, подходят к кровати и за запястья стаскивают меня на пол.

Сверху летит футболка Светланы и белье.

— Лучше оденься, если не хочешь, чтобы тебя тащили через лагерь голой, — говорит она равнодушно. И чуть более приветливо охранникам. — Отпустите ее.

Мужчины отпускают мои руки. Меня душит стыд от того, что чужие глаза бесцеремонно шарят по моему телу. Даже страх отступает на второй план. И я поспешно начинаю одеваться, смаргивая слезы, и стараюсь не думать о гигиене.

— Что ты з-з-задумала? — от волнения начинаю заикаться. — Он т-т-тебе не пов-в-верит!

— Милая моя! — Светлана ложится на постель, подпирая голову локтем. — Ты плохо знаешь мужчин! Сколько раз он тебя трахнул? Два? Три? И ты думаешь, он так хорошо успел тебя изучить?

— Он меня любит! — глаза застилает пелена.

— А ты не думала, почему он в тебя влюбился? — Лана хоть и смотрит снизу, но все равно умудряется сделать это свысока. И у меня екает сердце.

Я знала. Чувствовала. И она это считывает, хоть я и молчу.

— Если не думала, то ты полная дура. А ты не дура, у нас с тобой один айкью. Конечно, он был в меня влюблен. Только он тогда был мне неинтересен, — картинно вздыхает Лана. — Да, я тогда просчиталась, кто мог подумать, каким шикарным мужчиной он станет. А тогда ему было девятнадцать кажется, он только поступил в университет. Винченцо так старательно пихал его в наш круг, но мы не хотели его принимать. Он был такой смешной, нескладный, дикий. Он пригласил меня на танец на какой-то вечеринке, а я рассмеялась ему в лицо. Какой танец, сказала, вот когда потрахаться сможешь, тогда и зови.

Меня передергивает, слезы сами текут по щекам. Мне больно и за себя, и за Феликса.

Он не захотел говорить о том, о чем я сама догадалась. Но это не значит, что он до сих пор влюблен в Лану. Когда мы впервые увиделись, я не заметила с его стороны особого интереса.

Или я просто не разбираюсь в мужчинах? Или он меня обманул, и все это время его тянуло не ко мне, а к ней?

Но он не зря говорил, что его раздражают гламурные куклы.

— А потом, когда ты сама к нему подкатила, он тебя послал, да? — бью наобум и попадаю в цель.

— Придержи язык, сучка, — хмурится она, — наш брак клановая необходимость. Я просто предложила провериться на сексуальную совместимость, но он имел наглость сказать, что имеет в виду и своего отца, и моего...

— И тебя, — вырывается у меня само собой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Заткнись! — Лана сжимает кулаки в бессильной ярости, садится в постели и сверлит меня ненавистническим взглядом. — Не понимаю, что он в тебе нашел. Что в тебе есть такого, чего нет у меня.

— Может, просто я его люблю? — предполагаю тихо. — А ты продолжаешь с ним соревноваться?

— Я чисто хочу с ним потрахаться, — без всякого стеснения признается Лана. — Говорят, он в сексе просто охуенный. Ну да, я видела как вы с ним кувыркались, судя по всему, слухи говорят правду.

— Как видела? — обвожу глазами спальню. — Здесь что, камеры?

— А ты сомневаешься в продажности подчиненных нашего с тобой мужа? — на губах Светланы играет змеиная улыбка. — Да, дорогая, здесь везде камеры. И тебе будет очень удобно наблюдать, как Феликс будет меня натягивать. А вы чтобы проследили, чтоб она смотрела, ясно? Не давайте ей закрывать глаза.

Последние слова адресуются исполнителям в серой форме.

— Нет, — качаю головой, обхватывая себя руками за плечи, — он поймет, что это не я. Он тебя сразу узнает и прогонит...

— Хочешь поспорить? — Лана снова ложится, двигается ближе к Феликсу. — Мужчины не так внимательны, мой дорогой клон. А я позаботилась о том, чтобы мы с тобой были неотличимы. Скажу тебе, это было непросто. Мне пришлось поселиться на соседнем побережье. Я тоже ходила под солнцем, чтобы мои волосы выгорели, чтобы загар был как у тебя, африканский. И чтобы губы обветрились. Босиком по песку ходила, как нищенка. Еще похудеть пришлось, не жрала почти ничего из-за тебя. В скулы филеры укололи, чтобы выше стали.

Вглядываюсь в недовольное лицо и понимаю, что она права. Я потому и приняла ее за свое отражение. Если раньше меня подгоняли под Светлану, то теперь больше она мой двойник.

— Но он все равно поймет, что ты не я!

— Так а мне и не надо быть тобой, — Лана нетерпеливо взмахивает рукой. — Или ты до сих пор не поняла? Я скажу, что я притворилась другой. Что я влюбилась, что поняла, как была неправа. Я скажу ему, Феликс, милый, мой хороший, прости меня, я была такая дура, что сразу не поняла, как люблю тебя! Но теперь у нас с тобой все будет хорошо! Ты мой муж, я твой жена, давай уедем отсюда туда, где будем только мы вдвоем...

Я пячусь, смотрю на нее расширенными от ужаса глазами, потому что передо мной сейчас... Я.

Не знаю, мое ли это выражение лица, но это точно не похоже на Светлану. Оно слишком... милое, слишком искреннее. Она смотрит из-под полуприкрытых век, хлопает ресницами, вздыхает. А ее интонации в точности звучат как мои. Мягко, виновато и так... естественно.

Светлана перестает кривляться, запрокидывает голову и смеется.

— Ну как, понравилось? Я хорошая актриса, мой коуч меня тоже хвалил, а он, между прочим, один из лучших в Голливуде, — говорит с довольным видом.

— Я тебе не верю, — отчаянно мотаю головой. — Феликс на это не поведется. Он захочет все узнать. Разве так сложно выяснить, кто такая Милана Богданова?

— Вижу, до тебя все еще не доходит, — Светлана улыбается и укладывается на плечо Феликса. — Моя дорогая, для Феликса тебя просто нет и никогда не было. Понимаешь, в чем вся прелесть? Конечно, я ему во всем признаюсь! Скажу, что все это время была только я, одна я. Что Милана Богданова — моя сотрудница, я просто воспользовалась ее именем, зная, как Феликс не любит нас, мажорок. Он любит свою жену. Он простит любимой жене эту маленькую уловку. Мы обратимся к старейшинам и изменим в документе имя Миланы Богдановой на Светлану Коэн. А Милана Богданова по документам уже мертва. Ее недавно похоронили, такая жалость! Ты бы видела, как убивались на твоих похоронах твои бабка с дедом...

— Тварь! Ты не смеешь! — бросаюсь на нее, но в мои плечи впиваются стальные клещи.

— Еще как смею, — спокойно отвечает Светлана. — И ты лично в этом убедишься. Когда тебя скормят акулам.

— Ты это сразу задумала? Еще когда меня в круиз отправляла? — дергаюсь, но стальные тиски держат крепко.

— Не поверишь, — качает головой Светлана, — нет. План был совсем другой, но тебе знать его уже не обязательно. Если бы Феликс на тебя не повелся, ничего бы не было. А так... Кстати, этот наемник Винченцо, Аверин чуть нам все не испортил. Но теперь он же нам и поможет. Все, ты мне надоела. Заберите ее. И да, отдай мое обручальное кольцо!

Один из охранников срывает с моего пальца кольцо и отдает Светлане. Она с довольной улыбкой надевает его на безымянный палец правой руки.

А мне выкручивают руки и за локти вытаскивают из спальни.

Глава 23

Милана

Меня выводят из дома, ведут дальше к берегу, абсолютно не прячась. Верчу головой по сторонам — вокруг ни души.

Феликс был прав, все спят пьяные. Или... Или не пьяные? Или их усыпили? Не все же продажные, тот же Абди. Я может и не разбираюсь в людях, но я верю, что Абди не продался бы. Хочу верить...

Возле дома тоже никого не было, а ведь кто-то принес нам ночью кувшин со свежей лаймовой водой. Значит...

Хочется вцепиться в волосы и завыть.

В воде было снотворное. Вот почему Феликс так крепко спит, он выпил почти половину кувшина. Неудивительно, нам обоим было жарко, хотелось пить. Тот, кто хотел нас усыпить, знал, куда его добавлять...

У самого берега пришвартована моторная лодка. Один из охранников передает меня другому, сам толкает лодку в воду.

Из дома, расположенного ближе всего к берегу, выходит мужчина. Я его не знаю, но явно из пиратов. Наверное, собрался на рыбалку с утра пораньше.

Расцениваю как шанс. Вырываюсь из крепко держащих меня рук и изо всех сил кричу по-сомалийски:

— Спасите меня, ваш главарь за меня хорошо заплатит!

— Ах ты ж сука! — держащий меня охранник бьет наотмашь по лицу. Пират отворачивается, опускает голову и скрывается в доме, плотно прикрыв дверь.

— Давай ее в лодку, — зовет второй охранник.

Они вдвоем затягивают меня в лодку. Мотор тарахтит, лицо горит от удара, слезы непроизвольно застилают глаза.

Когда я сходила на этот берег, у меня точно так же болело сердце, только тогда оно болело от неизвестности. А теперь оно болит от горя. От несправедливости. От обмана.

Меня толкают на дно лодки, сами мужчины усаживаются на лавки. В лодке лежит пара наручников, их защелкивают мне на запястьях.

Один из мужчин достает телефон.

— А она и правда похожа на Светку, — говорит он напарнику. — Может поиграем с ней? Все равно они ее грохнуть хотят. Когда еще выпадет такой шанс?

— Тут неудобно, — качает головой тот, глядя на меня с сомнением, — и потом, мало что Леониду Артемьевичу в голову стукнет. Давай потом. Если правда скажет ее утопить, потом и натянем на два члена. То мы всегда успеем. А пока показывай ей кино. Светлана же говорила...

— Да, да, — первый роется в телефоне, поворачивает ко мне экраном, — смотри.

Я сначала слышу. И хочу заткнуть уши, потому что это голос Ланы.

— Феликс, любимый...

Она говорит шепотом, поэтому невозможно сразу отличить. И дальше голос Феликса. Хриплый, такой родной и такой далекий. Потому что говорит он не мне.

— Милана, моя сладкая, моя охуенная...

— Смотри, сука, — меня больно тянут за волосы вверх. Открываю глаза, и сердце взрывается в груди, разносясь в клочья.

Он нависает над ней, упираясь на локти. Гладит волосы, наклоняется и целует. Сначала одними губами, потом проталкивается языком. Все больше возбуждаясь, закидывает ногу. Его член уже твердый и возбужденный. Феликс ловит руку Ланы и накрывает ею член.

Она ведет себя совсем не как опытная женщина. Хорошо играет свою роль. Обнимает его за шею, вскрикивает, ахает, растерянно стонет.

Но неужели он не видит? Неужели он не чувствует, что это не я???

Закрываю глаза, но меня снова больно тянут за волосы.

— Смотри, сука! Сейчас он будет ее ебать!

Они оба ржут. У меня одна надежда на слезы, которые затягивают глаза пеленой, но они быстро стекают по щекам, не нарушая резкости. Я вижу как страстно сплетаются языками Феликс с Ланой, их ноги переплетены, руки Ланы гладят его спину.

— Я хочу тебя, Феликс, — шепчет Лана, берет его за бедра и направляет в себя.

Я так не делала. Я бы не стала. Но он приподнимается. Его член действительно большой, мне не показалось...

— А у парня между ног нехилая дубина, сейчас он Светку нанижет не хуй делать, — ржет один их охранников.

— Слушай, у меня уже стоит, — говорит его приятель, поправляя ширинку.

— У меня тоже. Может, она нам отсосет?

— А хули, все равно на корм для акул пойдет. Давай пусть тебе сосет, а мне дрочит. Эй, ты, — мужчина поворачивается ко мне и снимает мне наручник, — подрочи мне, будь хорошей девочкой. Тебе же самой хочется, или тебя не заводит такое кино?

Киваю, разминаю руку. Охранники переглядываются, обмениваются гадкими, отвратительными ухмылками.

Вырываю из руки держащего охранника телефон и швыряю в море. Но все равно успеваю услышать протяжный стон Светланы и глухое шипение Феликса.

Я знаю, что он не виноват, что возможно он все еще под действием наркотика. Что он считает, что это я. И мне абсолютно все равно, кому меня скормят — акулам, китам, моллюскам. Просто наплевать. Я не знаю, меня ударили, или я сама потеряла сознание. Меня окутывает темнота, и я куда-то проваливаюсь. А пока проваливаюсь, захлебываюсь слезами и всхлипываю, оплакивая свою такую короткую и такую счастливую любовь, которая вот именно сейчас в эту секунду умирает...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

— Это точно она? — худой подтянутый мужчина вглядывается в мое лицо со страхом. — Это не Света?

Судя по мерному гулу двигателей и круглым окнам, мы на корабле. В просторной каюте, оформленной как кабинет, а значит корабль сам довольно немаленький.

Я уже догадалась, что это Леонид Коэн, отец Светланы. Когда меня привели в чувство, я уже была здесь. Видимо, перегрузили с моторной лодки в бессознательном состоянии. Охранники немало перепугались, потому что прячут глаза.

Но, возможно, они меня и не били. Потому что боли я не чувствую. Я вообще ничего не чувствую. Ощущение, будто у меня вырвали сердце, и теперь в груди огромная дыра. Сквозная. В меня можно поставить увеличительное стекло, и я стану лупой.

Странное такое чувство. И мысли странные. Просто текут транзитом, не задерживаясь.

— Ты действительно Милана? — спрашивает меня осторожно Коэн. Если это, конечно, он.

— Я... — хриплю и прокашливаюсь, — я Леонардо ди Каприо.

Он отшатывается от меня, оборачивается к охранникам.

— Она чокнутая, — говорит первый. — Мы ей как показали, как Светлана с ее парнем трахается, так у нее крыша и съехала.

— Зачем? — морщится папаша Коэн. — Зачем было это показывать?

— Ваша дочь приказала, — пожимает плечами охранник. — А наше дело маленькое.

Коэн достает телефон, прикладывает к уху.

— Света... Да не мешаю я... Ты что, плачешь? Успокойся, детка. Все будет хорошо. Согласится, куда денется. Укатывай, укатывай, Винченцо сказал, все получится. Это правда ты? А то ее привезли, эту девушку. Меня аж передернуло. Я думал, может это ты. Испугался. Слушай, ну один в один, разве так бывает? Да помню я, что тест делали. Хорошо, дочь, пока.

Я не вслушиваюсь в его разговор, мне все равно. Сама поражаюсь полному равнодушию и апатии, которые меня охватили. Но это даже хорошо.

Может, господин Коэн ждет, что я буду его умолять меня пощадить? Спасти мою жизнь?

А зачем мне она? Тем более, если меня уже похоронили...

— Надо же, — Кон потирает переносицу, — ты и правда двойник моей дочери. Так странно. Мы сделали ДНК-тест. Думали, может ты все-таки родственница. Нет, вы совсем чужие люди. Природа иногда играет в странные игры, ты не находишь?

Смотрю мимо него. Если бы он знал, как мне наплевать, наверное, сильно бы удивился.

— Видишь ли, — он снова потирает переносицу, — мне даже жаль. Правда. Если бы сын Винченцо не решил на тебе жениться, нам не пришлось бы тебя убивать. Ты могла бы нам еще пригодиться. Но сейчас ты будешь ей только мешать. И Винченцо хочет, чтоб тебя убрали. Так что прости...

Он виновато разводит руками, а мне хочется смеяться.

Такой милый и сострадательный убийца. Сокрушается, просит войти в его положение и не обижаться, что ему приходится скормить меня акулам.

Стоял бы он ближе, можно было бы плюнуть ему в лицо. Но на это надо силы, а у меня их нет.

И как это сделать с дырой в груди, когда даже дышать больно?

— В общем, парни, сделайте это быстро, и чтобы никаких следов, — начинает он говорить, как тут из-за двери доносится непонятный шум.

— Пошли все нахуй, — слышится недовольный резкий голос. Дверь распахивается, дверной проем заслоняет высокий широкоплечий силуэт.

Слишком высокий, ему приходится пригнуться, чтобы войти.

— Коэн, схуяли ты решил, что можешь распоряжаться собственностью семьи Ди Стефано? — он входит в каюту, в ней сразу становится слишком тесно.

Ноги дрожат, и я, чтобы не упасть, прислоняюсь спиной к стене.

Глава 24

Милана

— Что ты себе позволяешь? — Коэн пробует сопротивляется, но слабо. И слишком явно безрезультатно, потому что вошедший подчеркнуто демонстрирует, насколько ему наплевать на это сопротивление.

Ему точно так же наплевать и на меня. Я сразу поняла, кого он подразумевал под собственностью Ди Стефано. Меня. Потому что и не глянул в мою сторону. Так, мазнул взглядом. Точно как по вещи, которую приехал забрать. Просто, чтобы убедиться, что она здесь. И что шевелится.

А я вот во все глаза на него смотрю.

Я правда с ним разговаривала? Могла смеяться, шутить? На «ты» обращалась?

Сейчас передо мной совсем другой человек.

Даже не человек. Ледник. А под ним бетон.

Мы точно танцевали? Я бы сейчас расхохоталась, если бы могла.

А от того, что я его Жориком называла, мне хочется слиться со стеной. Исчезнуть.

Пусть это было и в мыслях.

— Я позволяю себе ровно то, что прописано в моем контракте, — отвечает Аверин. Или его ледяная реинкарнация. Он совсем зарос, видно не брился все эти дни. — А вот что ты себе позволяешь? Мало вы уже обосрались, и здесь еще хотите обосраться? Мне еще тут за вами все подчищать?

— Где это мы обосрались? — возмущенно вскидывается Коэн. Но если он хотел впечатлить Аверина, у него ничего не получилось.

— Тебе рассказать? — разворачивается тот в его сторону и упирается руками в бока. Я нейтрально отмечаю, как хорошо на нем сидят штаны простого песочного цвета. Сейчас он сам немного похож на пирата... — Для начала, вы даже не смогли подобрать нормального двойника. На твоей дочке пробы негде ставить, а вы отправили вместо нее девственницу. Даже не удосужились это выяснить.

— Да, наш проеб, — согласно вздыхает Коэн. — Но Света...

— Какого хера ты вообще отправил в круиз двойника? — перебивает Аверин и начинает на него наступать. — Или ты считаешь, что только тебе свою дочку жалко, а Винченцо насрать на сына? У тебя требовали гарантий, ты все нарушил и всех кинул, Коэн, а теперь еще и целый хвост за собой потянул. Это сколько работы пришлось переделать, чтобы Феликс не смог потом никаких следов девчонки найти? Отправил бы свою Светлану, пусть бы она сама с сыном Винченцо разбиралась. И никому не пришлось бы сейчас хуйней страдать.

— Я все сам сделал! Ты тут причем? — Коэн защищается, закрывается руками.

— Да вы все делаете через жопу, — Аверин нависает над ним как скала, — мне пришлось своих людей подключать, чтобы все подчистить. И сейчас Виченцо меня прислал проследить, чтобы твои уебки все качественно сделали. Потому что не доверяет тебе. И правильно. Нахуй вы ее сюда везли? Там блядь целый Африканский континент, места валом. Нет, сука, пол океана проперли. Так что я ее забираю.

— Что значит забираешь... — начинает Коэн и замолкает.

— То и значит. Зато буду уверен в результате, — говорит Аверин, и от его тона у меня по спине ползут ледяные мурашки.

Мне не было страшно. Мне было все равно. Но наверное сейчас стало на секунду жаль. Жаль, что это сделает он. Что во всем мире не осталось ни одного человека, которому я могла бы верить...

Аверин поворачивается ко мне, задерживается буквально на миг равнодушным взглядом. Да он на Коэна с большими эмоциями смотрел. Презрение это ведь тоже эмоции?

— Иди, — кивает на дверь.

Я пытаюсь отлепиться от стены, вспоминаю, что на мне только футболка и чужое белье. А потом думаю, а какая разница?..

С трудом переставляю непослушные ноги. Проходя мимо Аверина, спотыкаюсь, но он не поддерживает, наоборот, лишь брезгливо отшатывается.

Инстинктивно обхватываю себя за плечи. Так и должно быть. Когда никому в мире нет до тебя дела, так и должно быть.

Когда тебя стирают из жизни, как резинкой, от тебя все должны отвернуться.

Выхожу из каюты, Аверин выходит следом.

— Стой, Аверин, куда ты ее ведешь, — Коэн бежит за нами.

— Да, блядь, сказал же, куда, — Аверин оборачивается, — я сам ее уберу и утилизирую. Вы на такое неспособны.

Я почти не вздрагиваю. Почти. Он прав, зачем было так далеко меня везти? Выйти за поселок, и места валом.

— Но ты же за такое не берешься? — наклоняет голову Коэн. — Этого нет в твоем прайсе.

— Иногда делаю исключения, — Костя сплевывает, — для хороших людей. Или когда надо исправить то, где сам налажал. Иди.

Это уже адресуется мне. Он легонько толкает меня в спину, и я прохожу на палубу. Мы идем к корме, здесь везде толпятся охранники Коэна. Я не различаю лица, теперь Аверин идет впереди, и я смотрю в его широкую спину.

Проходим к носу, здесь перекинут трап на пришвартованный к борту корабль. Яхту.

Аверин уверенно ступает на трап и оборачивается.

— Шевели ногами, — говорит холодно, — и не смотри в воду.

Ставлю ногу на трап, в воду послушно не смотрю.

Так странно. Он беспокоится о том, чтобы я не упала. Но зачем?

Да, я умею плавать. Но сколько я продержусь в воде, если упаду? Они могут устроить тотализатор и сделать ставки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Аверину надоедает ждать, он берет меня за локти и переставляет на соседнюю яхту. Был бы на футболке ворот, схватил бы за шиворот и забросил. Но так неудобно

Эта яхта меньше по размеру, заметно меньше. Обтекаемый корпус, палуба из светлого дерева. На борту никого не видно, даже экипажа.

После яхты Коэна она кажется почти игрушечной.

Аверин идет по палубе, я следую за ним. На нас сверху вниз смотрят все, оставшиеся на корабле Коэна.

— Проходи внутрь, — Аверин открывает передо мной стеклянную дверь.

Послушно вхожу и с криком отшатываюсь, потому что навстречу выходит еще один Аверин. Тоже заросший. Или у меня просто задвоилось в глазах?

Но разве, когда в глазах двоится, вторая копия может выглядеть немного моложе?..

Или охранник Коэнов сказал правду, и у меня действительно съехала крыша?

— Блядь, Клим... — морщится Костя, — не пугай ее, она и так еле дышит. Иди в рубку, заводи машину, уходим.

— Не бойтесь, я не Костя, я его племянник Клим, — говорит второй Аверин. Подмигивает мне и исчезает.

Я уже ничего не понимаю. Но может он просто добрый. Еще один добрый убийца. Коэн вон тоже извинялся и просил его понять.

Тем временем Костя открывает один из шкафов. Судя по клубам пара, вырвавшимся оттуда, понимаю, что это морозильная камера.

— Раздевайся, — бросает он мне через плечо, а сам достает из камеры увесистые красные брикеты, завернутые в пленку.

Проглатываю «зачем» и стягиваю футболку. Наверное, чтобы акулы не подавились.

— Белье тоже снимать? — спрашиваю и поражаюсь, как безучастно, глухо и мертво звучит мой голос.

Костя тоже это замечает, потому что оборачивается и на мгновение застывает.

— Ебаные пидорасы... — цедит сквозь зубы. Стаскивает через голову футболку и протягивает мне. — Да, снимай. Вот, возьми, надень мою футболку. И сядь, чего под стенкой торчишь? Вон планшет возьми, если хочешь. Сюда лучше не смотри.

По голосу слышу, что он злится, но это уже совсем не тот бетонно-ледниковый Аверин, который был на корабле Коэна.

Мне хочется спросить «Костя, ты что, передумал меня убивать?», но я банально боюсь. Боюсь услышать ответ.

Надеваю футболку, пропахшую потом и запахом дорогого мужского парфюма.

И остаюсь стоять. Ноги просто не сгибаются.

Под ногами слышится тихий, но отчетливый гул — внизу запустились двигатели. Корпус чуть заметно вздрагивает, по полу прокатывается вибрация. Легкий, почти незаметный толчок, и я понимаю, что яхта начала движение.

Дальше все проходит как в замедленной съемке. Наблюдаю, как деловито Аверин заворачивает в мою футболку и белье замороженные брикеты.

Все это он тщательно заматывает в холщевый мешок, к которому привязывает свинцовый груз.

— Все нормально? — к нам заглядывает тот, второй, кого он назвал Климом. Я стараюсь на него не смотреть, смотрю на стол.

И меня начинает тошнить. Потому что я догадываюсь, что это.

Это выглядит как человеческое тело, завернутое в мешок. Мое.

— Да не смотри ты туда, — рыкает на меня Костя. — Я же сказал, сядь. И не смотри!

— Не кричи на нее, — заступается за меня его племянник Клим. Теперь я уверена, что не чокнутая, потому что он явно моложе Кости. — Давай я сброшу.

— Нет, я сам. Эти гондоны же с биноклями смотрят. И с камерами пишут. Еще подождем, отойдем подальше.

Мы все втроем еще некоторое время ждем молча.

— Пошел, — Костя берет со стола мешок и выносит на палубу. Клим протирает стол раствором, остро пахнущим спиртом.

Он молчит, и я молчу. Аверин возвращается быстро.

— Я пойду в рубку, а вам не мешало бы поспать, — обводит нас сочувствующим взглядом Клим и выходит.

Я все еще стою у стенки, комкая руками края футболки. Поднимаю глаза на Костю. Он упирается локтем в стену рядом со мной, утыкается лбом. Поворачивает голову. Наши взгляды встречаются.

Мы молчим, смотрим.

— Блядь, еле успел, — говорит он хриплым голосом. — Думал, уже все.

— А я поверила, — с трудом проворачиваю языком, из горла вырывается истеричный всхлип, — что ты меня правда собрался утопить.

Он закрывает глаза, снова упирается лбом в локоть.

— Почему ты меня ни разу не послушала, а? Ты же умная девочка. Ну хотя бы один раз? Я понимаю, что ты влюбилась, но ему ничего не будет, он сын дона. А тебя больше нет. Ни для кого. Даже для тебя самой. Тебя просто стерли, — он говорит устало, буднично, просто констатируя факт. — А я не смог добить это до конца. Хуевый я профессионал, да, детка?

— Прости... — шепчу, и слезы катятся по щекам, — прости меня, пожалуйста.

Поворачиваюсь к нему, хочу положить руку на плечо, но рука соскальзывает, ноги подгибаются. Я сползаю на пол, обнимаю его колено и реву, прижавшись щекой к жесткой полотняной ткани.

— Ну все, все закончилось. Успокойся. Я же успел, — Костя садится рядом, обнимает меня, а я захожусь от рыданий. Он всматривается в мое лицо. — Ну ладно, поплачь. Клим! — орет громко.

— Ты звал? — Клим заглядывает в каюту.

— Нам поспать надо, — говорит Костя, пока я трясусь как в припадке. Мне самой от себя тошно, но я ничего не могу сделать. — Принеси два шприца, два пледа и подушки.

Клим исчезает, а Костя с силой сдавливает меня руками. Я догадываюсь, что это для того, чтобы меня не трясло.

— Сейчас Клим сделает нам инъекцию, и мы поспим. Я тоже не сплю хуй знает сколько уже. Мы отвезем тебя в одно место, где тебя никто не найдет. Но это все потом. И поговорим мы потом. Все наладится, детка. Жизнь продолжается.

Клим возвращается с пледом и подушками. Дает Косте шприц, он делает мне инъекцию в плечо, ему колет препарат Клим.

— Вы хоть на диван или в каюту перейдите, — говорит он. Аверин старший вяло качает головой.

— Меня ноги не держат. Я поссать не дойду уже, какая каюта? Это отходняки, ты что, не знаешь?

Хочу сказать, что со мной такое же, но не могу. Сознание постепенно заволакивает туманом, и я уже сквозь сон слышу, как мою голову укладывают на подушку. Хочу поблагодарить Клима, но щелкает тумблер, и я отключаюсь.

Глава 25

Феликс

— Фе-е-ели-и-икс... — слышу сквозь сон, и пах медленно наливается тяжестью.

Рука сама тянется, рефлекторно подминает мягкое, податливое женское тело.

Это моя жена. Моя. Любимая...

Член дергается, каменея. Или он и не падал?

Сука, голова как в скафандре. Накурился вчера, перебрал? Так боялся свою девочку порвать, что не рассчитал?

Так вроде ничего особенного в курительную смесь не добавлял. И кончил вчера трижды, это даже дохуя для ее первого раза. Я на столько и не рассчитывал.

Даже с минетом. Я пиздец какой фартовый муж.

— Феликс, любимый...

Рывком поворачиваюсь... а нихера рывком не выходит. Комната плывет и покачивается. И я покачиваюсь.

Все-таки, сука, перебрал.

Упираюсь рукой в матрас.

Миланка права, надо их выбросить нахуй, все эти смеси. Они больше не понадобятся. Больше не надо сдерживаться и остервенело дрочить на ее фотку в душе.

Она теперь моя. Я в любой момент могу наклониться вот так, как сейчас, погладить рукой гладкие шелковые волосы. Подразнить языком пухлые потрескавшиеся губы. Которые тут же призывно приоткрываются.

Член стоит колом, уже хочется ебаться. Надо поласкать Миланку, у нее очень чувствительные соски. Она сразу течет без всякой смазки.

И имя у нее такое... милое. Ми-ла-на...

— Милана, моя сладкая, моя охуенная... — слова выталкиваются с трудом, словно в горле перекрыт вентиль. Да что со мной такое?

Проталкиваюсь во влажный рот языком, она сразу отвечает.

Блядь, я точно что-то не то покурил, потому что во рту такой привкус... не такой...

Но Милана слишком страстно отвечает, чтобы я мог долго об этом думать. Нахожу ее руку, накрываю член. Она трогательно ойкает, и мои мозги ожидаемо плавятся.

Наклоняюсь, втягиваю губами сосок, но Лана неожиданно возвращает меня обратно. Кладет руки на шею, впивается губами, и я наваливаюсь на нее всем телом.

Трахаю ее рот языком, она глухо стонет. Раздвигает ноги, подстраивается снизу, ерзает.

— Я хочу тебя, Феликс, — слышится сиплый шепот. Тонкие пальцы умело направляют мои бедра, и я с размаху вгоняю свой утренний стояк по самые яйца.

Со свистом пропускаю воздух сквозь сжатые зубы.

Блядь, надо же было придержать. Это утреннему стояку похуй на вчерашнюю девственницу, а мне должно быть нет.

Но моя жена толкается навстречу, и меня пронизывает насквозь.

Толчок. Еще толчок. Значит и ей похуй? Значит я правда хороший гель купил, уже все зажило...

Милана смотрит на меня странным взглядом, в ее глазах появляется жадный блеск. Она упирается руками в мои плечи и вращает бедрами.

— Ну, выеби меня, Феликс, — хрипло говорит, облизывая губы, — покажи, как ты это делаешь.

В голове что-то щелкает, похожее на холостой выстрел. Щелкает и отдаляется.

От вида распластанного женского тела член внутри влагалища наливается кровью.

Выебать? Не вопрос. А я что делаю?

Подхватываю под колени, приподнимаю, чтобы ягодицы провисали, и вколачиваюсь в стонущее и выгибающееся женское тело. Вбиваюсь до дрожи в коленях.

Она кончает быстро, впивается ногтями в мои бедра. Кричит.

— Еще... Еще хочу, Феликс... Сзади...

Мое тело действует на автомате. Член каменный, головка набухшая, ни одной мысли — а нахуя они, если нам так хорошо. Только когда это Милана стала такой раскованной?..

Но она уже проворачивается, выгибается, как кошка. Мурлычет. Стены комнаты качаются, держусь за стенку.

— Феликс, любимый...

Ловлю за бедра, подтягиваю к себе и снова по самые яйца. Наматываю волосы на локоть. Она смеется, еще сильнее выгибается.

— Да, да, глубже еби!

Мелькает мысль, что я еще сплю, и это какой-то непонятный сон на грани с реальностью, потому что ощущения стираются, скафандр никуда не девается и мозги, сука, как та курительная смесь...

На члене чувствуется пульсация, девчонка стонет и скатывается со стояка.

— Ты не кончил? — округляет глаза, пухлые губы тянутся в улыбке. — Я тебе помогу...

Они обхватывают головку, рефлекторно толкаюсь членом и проталкиваюсь до упора. В самое горло. Вчера она с опаской облизывала только кончик. А тут «глубокая глотка» в самом виртуозном исполнении?

Сперма выстреливает механически, я даже от хуевой дрочки больше кайфа ловлю. Зато возбуждение спадает. И стены больше не качаются.

Милана облизывает губы с пошлым причмокиванием. Улыбается.

— Какой ты у меня вкусный, — проводит по губам пальцем. И тогда меня простреливает.

Перехватываю рукой за горло, поддеваю выше.

— Где она? — цежу, с ненавистью глядя в до мурашек похожее лицо. — Где Милана? Говори, тварь!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это я, Феликс, — хрипит Светлана, вцепившись в мои пальцы, — прости, любимый, но это с самого начала была я! Никакой Миланы нет!

Смотрю и не верю. Да нет же, я же не слепой.

Моя Миланка. Как это, не было? Моя жена. Я ее люблю, я на ней женился. Я ее...

Отпускаю горло, толкаю в плечо. Лана падает на спину, а я впиваюсь взглядом в бедро. Хватаюсь рукой.

Татуировка. Свежая, по контуру кожа чуть припухшая. Это оттого, что мы трахались и натерли. И вчера, и сегодня...

— Не может этого быть, это бред, — мотаю головой, Лана поднимает руки.

— Нет, постой, дай мне сказать... Выслушай...

Она опускает голову, волосы закрывают лицо. Поднимает, и я сука охуеваю, потому что передо мной сидит моя Милана. Моя маленькая испуганная девочка. Обиженная. Растерянная.

Мне хочется ее обнять, но я лишь бессильно сжимаю кулаки. Молчу и слушаю.

— Я знаю, что страшно виновата перед тобой, — тихо говорит Милана. Или Лана? — Ты пригласил меня на танец, а я тебя отвергла. Но потом я влюбилась. А ты меня не замечал. Когда папа отправил груз по новому маршруту, от него потребовали гарантий. Меня. И я сразу согласилась, потому что знала, что ты где-то здесь, на этом побережье. Но я пустила слух, что вместо меня поехал двойник. Этот ваш наемник поверил. Когда твои люди напали на лайнер, я специально попалась им на глаза.

— Зачем? — мои мозги все еще плывут, они с трудом поспевают за ходом ее мысли.

— Я подумала, что если ты будешь считать меня простой девушкой, то влюбишься. У нас ведь правда много общего, Феликс. Мы можем не только классно трахаться. Да, я люблю секс. Но я люблю все то, что любишь ты, я поддержу все твои идеи.

— Да? И какие же? — опираюсь спиной на стенку. Она ошибочно воспринимает мое обманчивое ожидание за интерес, и Милана уступает место Светлане.

На ее лице появляется хищное выражение, в глазах загорается лихорадочный блеск.

— Я видела твои стартапы. Мы с тобой будем охуенной командой, милый! Мы свернем горы, все деньги мира будут наши!

— Каким образом? — не то, чтобы мне это было интересно, но пусть больше скажет.

— Твоя и моя семьи, наши активы. Наши с тобой отцы не вечные, они будут рады уступить места во главе корпораций. Теперь мы с тобой женаты, можно объединить капиталы. Кстати, папина яхта уже почти у берега. Давай махнем на Сейшелы в свадебное путешествие?

— Стоять, — поднимаю вверх руку, — я на тебе не женат. Я женат на Милане Богдановой.

— А, это не проблема, — машет Лана, — надо будет в свидетельстве о браке заменить ее имя на мое...

— Кто она такая? — спрашиваю, ощущая непонятную тяжесть в груди. — Она существует?

— Моя сотрудница. Она умерла от пневмонии, сама не знаю, почему назвалась ее именем... Ты можешь все сам проверить, если не веришь. Или спроси у этого вашего наемника, который тут отирался. Так меня заебал...

— Умерла? — поднимаюсь с кровати. — Ну, раз умерла, значит я вдовец. А ты пойдешь нахуй вместе с нашими отцами.

— Феликс, что ты такое говоришь? — снова появляется Милана и горько рыдает. С трудом сдерживаю порыв, чтобы не сгрести в охапку и не обнять.

Внезапно на тумбочке звонит телефон. Не мой. Откуда? Его точно не было.

Лана тянется, отвечает.

— Да, па! Ну чего ты звонишь? Только мешаешь... Нет, слышишь? Смеюсь, блядь... Феликс не соглашается переделать свидетельство о браке. Я ему не такая... Да я это, а кто же! Ну па, перестань, мы же тест делали, ты что не помнишь?

Я уже понял, кто это звонит. Коэн приплыл, курсирует вдоль берега.

И на этой яхте мне предлагают поплыть в свадебное путешествие.

В светлое, блядь, будущее.

Пока Светлана разговаривает с отцом, меня постепенно накрывает осознанием масштабов фальсификаций, которыми меня наебали. В глазах сверкают искры.

Мне все еще до конца не верится.

Какой же я был слепой. Пиздец. Слепой и тупой.

Открываю шкафчик, где лежала шкатулка с драгоценностями. Махр, блядь...

Закрываю глаза. Внутри медленно поднимается волна ярости.

Грязная. Мутная. Неуправляемая.

Полной грудью вдыхаю воздух и выдыхаю. Вдыхаю и выдыхаю. Вдыхаю, сука и...

— Где украшения моей матери? — разворачиваюсь, упираюсь тяжелым взглядом.

— Не знаю, — пожимает плечами.

— Зато я знаю, — вдыхаю-выдыхаю, — тебе здесь кто-то все время помогал. Ты все время была на связи с отцом. И за это ты расплатилась украшениями, которые я тебе подарил? Не тебе. Своей жене.

— Феликс, я правда ничего не брала... — она пытается оправдаться, но я обрываю. Становлюсь напротив.

— Вчера ты была девственницей.

— Я зашилась, — Лана сидит на постели, опираясь на руки. Она неправильно понимает ни мои вопросы, ни мой взгляд, вообще нихуя не понимает. Добавляет игриво: — Для тебя старалась! Зацени!

Понимала бы, уже съебалась бы и догребала до папиной яхты. Хоть как-нибудь, хоть вручную.

А она призывно лыбится, выгибается. Разводит колени, чуть ими покачивает.

Между ногами видны розовые складки. И у меня сука темнеет в глазах.

Я же ее вылизывал. Везде. Везде облизал блядь.

Меня сейчас вывернет.

Я поверил, что она есть. Милана. Миланка. Милая. Настоящая.

Моя. Любимая.

Влюбился. Придурок.

Женщин не бьют. Так это женщин. А гадин просто давят.

— Феликс, что ты делаешь? — она визжит, слетая с кровати, а я бросаю ей телефон.

— Ты трахаться хотела. Так иди, — беру за волосы и выволакиваю из спальни.

— Отпусти меня, сволочь! — она продолжает визжать. — Куда ты меня тащишь?

— Уже не любимый? Все так быстро прошло, — удовлетворенно киваю, стаскивая ее по лестнице. — Выкидываю из своего дома.

Внизу осматриваюсь, на столе лежит мой мачете. Одной рукой беру за рукоятку, второй перехватываю Лану за волосы, подтягиваю вверх.

Она дико орет, повисая на волосах. Одним взмахом мачете срезаю их почти под корень. Свертываю мягким упругим кольцом, выбрасываю в мусор. Я не буду думать, как зарывался в них ночью лицом, не буду...

Все. Отрезал и выбросил.

Лана хватается за голову. Шокировано моргает. Я беру ее палец, она снова орет, но я просто срываю с него кольцо.

— А теперь пошла отсюда, — открываю дверь. — Кого встретишь, все твои.

И выталкиваю ногой на улицу.

— Феликс, ты ебанутый, — она молотит кулаками в дверь. — Я же голая!

Сжимаю рукоять мачете. Взгляд падает на зеркало. В отражении вижу себя с татуировкой на бедре. Два переплетенных сердца, одно большее, одно меньшее.

Символ вечной любви блядь. И вечного долбоебизма.

Ненавижу. Как же я себя ненавижу.

— Аааааааааааа....

Крест-накрест рассекаю мачете по коже, на татуировке появляются две тонкие полоски, которые вмиг окрашиваются кровью.

Это немного отрезвляет. Зато в дверь больше никто не ломится.

Беру с полки начатую бутылку вискаря, поливаю рану. Прикладываю первую попавшуюся тряпку. Нахожу в шкафу штаны, натягиваю.

Снимаю с руки кольцо, сую в карман оба — и свое, и то, что сорвал у Ланы. Раньше мне бы было интересно, она правда в меня влюбилась? А сейчас вообще похую. Абсолютно.

Раньше, это наверное даже месяц назад. Или до поездки сюда. Или до встречи с Миланой...

Сука, с какой Миланой?

Рывком распахиваю двери, Лана отскакивает от двери. Голая, жалкая.

— Феликс, — вскрикивает и пятится от меня. В глазах не страх. Ужас.

Окидываю себя взглядом — на штанах сбоку расползается красное пятно. И мачете за поясом. Так я с ним всегда хожу.

Лана бежит в сторону океана, наверное, решила, что я ей татуировку срезать буду. Входит в воду по грудь, прикладывает к уху телефон. Папе звонит.

Значит скоро Леонид Коэн будет здесь. Надо сказать, чтобы готовили на обмен его технаря и агронома. Дочку сам из воды выловит.

Еще слишком рано, вокруг никого. Сплевываю. Надо пойти посмотреть, где Абди. Я не хочу, чтобы его перекупили Коэны. Пусть лучше он или пьяный валяется, или его опоили.

И пусть Абди вместо меня здесь остается. А я уеду. Не хочу оставаться. Не смогу.

Иду по берегу, рана на бедре тупо ноет. Кровь сочится, надо будет все-таки обработать. Она не настолько серьезная, чтобы я сдох от заражения крови.

Сердце кровоточит сильнее, а мне даже пострадать не за кем.

Останавливаюсь, достаю кольца.

Как можно было влюбиться в ту, которой нет?

Но это полбеды.

Как можно продолжать любить ту, которой нет?

А я ее люблю. Все равно люблю.

Сжимаю ладонь. Закрываю глаза.

— Я тебя люблю, Миланка, — говорю.

Здесь я могу говорить громко, потому что меня слышат только океан и волны. Им похуй.

А больше я никому не смогу сказать. Разве что психотерапевту. И то не каждому.

«Господин доктор, я оказался настолько ебанутым, что влюбился в образ. Который есть только в моей голове. И в моем сердце».

«Господин пациент, идите нахуй, такое не лечится».

Размахиваюсь и бросаю кольца как можно дальше в океан.

Ну и пусть не лечится. А ты все равно будешь в моем сердце, Миланка.

Раз тебя больше нигде нет.

Что-то мне совсем грустно, такие тяжелые главы. Давайте может в какую-нибудь угадайку поиграем? Я вам загадаю, а вы отгадывайте в комментариях, какую-то милоту. Например, как мы назовем будущего дона? Я-то знаю, но и вы мне настроение поднимете, и вам будет на что отвлечься. А то за Фела больно. А у нас впереди еще Костя...((( и вообще((( Вот напридумываю и сама потом страдаю(((

Глава 26

Милана

Я проспала беспробудным сном все шесть часов, которые занял переход от сомалийского побережья до побережья в Кении.

Примерно около двух дня яхта приблизилась к берегу в районе порта Ламу. Но не к самому порту, а к пустой полоске песка между редким кустарником и обрывистыми скалами. Дальше виднеется еще пара одиноких пальм да почерневшая деревянная лодка на отмели.

Костя тоже проснулся, с кем-то переговаривается по рации, затем выходит на палубу.

— Швартуемся здесь и пересаживаемся на лодку.

Яхта замедляет ход и встает на якорь в сотне метров от берега. Клим сбрасывает на воду черную надувную лодку с мотором.

Костя помогает мне спуститься, придерживая за плечи, чтобы я не свалилась в воду. Клим одолжил мне свои плавательные шорты — они с Костей решили, что он худее. Но мне все равно пришлось подвязать их шнурком. А футболку Костя оставил свою.

— В Найроби что-то купим, — пообещал он.

Отплываем от яхты, а мне хочется зажать уши. Не знаю, смогу ли когда-нибудь нормально воспринимать звук лодочных моторов.

Лодка подпрыгивает на волнах, Клим уверенно держит руль. А Костя держит меня.

Берег быстро приближается. Там уже ждет коренастый мужчина в шортах и бандане, за ним стоит темный джип с матовыми стеклами.

Мужчина передает Климу ключ от джипа, Костя всовывает взамен увесистую пачку долларовых купюр. Показывает на яхту, выдает скороговоркой фразу, заканчивая коротким словом, которое я расцениваю как местный мат.

Судя по ухмылке, появившейся на лице мужчины, я скорее всего права.

— Садись в машину, —говорит Костя, сам садится наперед. Клим садится за руль.

— А яхта? — спрашиваю, забираясь на заднее сиденье. — Вы бросите ее прямо здесь? На берегу?

— Этот парень отгонит ее в порт и вернет владельцу, — отвечает Клим. — Мы ее взяли в аренду через подставных лиц.

Не могу удержаться и оборачиваюсь. Мужчина на моторной лодке уже доплывает до яхты.

— В аренду? Это же, наверное, дорого...

— А ты ни в чем себе не отказывай, Миланка, — советует Аверин с переднего сиденья, — все оплачивает твой свекор. Винченцо Ди Стефано человек состоятельный, может себе позволить.

И хоть говорит он это своим обычным, чуть язвительным тоном, мне кажется, в нем сквозит ярость. И гнев.

Мы едем по извилистой грунтовой дороге, машину потряхивает.

Едем молча. Мне о многом хочется спросить Костю, но сдерживает Клим. Я не знаю, что знает он. И я не готова говорить при нем о Феликсе. А главное, о Светлане.

Внезапно машина резко тормозит.

— Выходим, — коротко командует Костя.

Выясняется, что это короткая остановка перед длительным переездом. Клим достает из багажника запечатанные бутылки воды и упаковку сухих хлебцев. Это то, что Аверины посчитали безопасным съесть на чужой территории. Хотя в меня и хлебцы не лезут.

Состояние предельно странное. Мне совершенно безразлично все происходящее. Ощущения такие, словно я смотрю кино, а все происходит не со мной, а с кем-то другим. С какой-то другой девушкой.

— Скорее всего, это продолжается действие транквилизатора, — «успокаивает» меня Костя, когда я с ним делюсь.

— А можно мне его прописать на несколько месяцев вперед? — шучу, но видимо неудачно.

— Тебе вообще нельзя такое, — отвечает на полном серьезе Костя, — даже один раз. Такая дрянь! Я себе каждый раз когда колю, удивляюсь, как у меня еще при всем этом пятеро детей родились.

— Представляю, сколько бы у тебя их родилось, если бы тебе себе эту дрянь не колол, — поддевает его Клим.

— Тебе лишь бы подъебнуть, — кривится старший Аверин.

Когда возвращаюсь в машину, Костя садится рядом.

— Милана, посмотри на меня, — кладет руку на плечо, заглядывает в глаза. Дожидается ответного взгляда. — Ты мне веришь?

— Костя, о чем ты? Конечно, — мне не страшно, это чувство притуплено, да и я действительно ему безоговорочно доверяю. Скорее, это было бы тревожно, если бы я могла чувствовать, как раньше.

Аверин удовлетворенно кивает и продолжает.

— Мы не можем рисковать и ехать по нормальным трассам и дорогам. Там могут быть посты и камеры. Поэтому я прошу тебя довериться мне. Нам. Мне и Климу. К сожалению, здесь это достаточно обычное дело... — он достает наручники и черный треугольный мешок с молнией. — Я вложу тебе в руку ключ, мешок расстегнешь, чтобы можно было дышать. Но если кто-то нас увидит, это вообще не вызовет вопросов.

Когда до меня доходит смысл, меня бросает в жар. Двое мужчин, которые везут связанную девушку с мешком на голове. Купленную или похищенную. Живой товар. И ни у кого не возникнет лишних вопросов?

Этот мир и правда, давно сгнил. Прогнил насквозь.

Хотя, справедливости ради, Костя сказал, что они повезут меня такими дорогами, по которым именно такой товар и возят.

Ничего не говорю, молча протягиваю руки, и на запястьях щелкают браслеты наручников.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Извините нас, — смущенно отворачивается Клим, а у меня на глазах внезапно выступают слезы. Мне становится жаль его. И Костю жаль, и себя. И Феликса.

Даже несмотря на то, что он сегодня на моих глазах все-таки не отказался от Светланы...

***

— А где аэропорт? — спрашиваю Аверина, вглядываясь в лобовое стекло.

Не потому, что хочу его достать. Костя сказал, что мы приехали, а ехали мы в аэропорт Найроби. Вот мне и интересно, где он.

Потому что рядом нет ничего, что хоть приблизительно напоминало бы аэропорт.

— Вон там дальше, — показывает Аверин, — а это частный терминал.

— Так мы в Найроби? — шепчу я.

Костя кивает.

Машина замедляется и плавно катится вперед.

Фары выхватывают металлическую сетку, широкие ворота и фигуру охранника, который неспешно поднимается со скамейки. Подходит ближе, щурится.

Костя чуть приоткрывает окно, коротко обменивается с ним парой слов на каком-то местном наречии. Или возможно, это опять же просто маты...

Охранник кивает и отходит. Ворота открываются с жалобным скрипом.

Выходим из машины, с опаской оглядываюсь.

Территория терминала больше похожа на декорации для экранизации постапа. Никаких вывесок. Одинокие лампы под навесами мерцают желтым светом, рисуя на асфальте полосы из вытянутых теней.

Дальше за ними — кромешная африканская ночь. Воздух липкий, тяжелый. Темнота кажется живой, как будто за каждым кустом кто-то прячется.

Я узнаю самолет по силуэту — небольшой, без надписей только с регистрационным номером на хвосте. Как в фильмах про контрабандистов.

Справа темнеет внушительный ангар с полуспущенными жалюзи. Внутри него угадываются очертания другого борта.

— Это наш? — шепчу и дергаю Костю за ремень.

Он кивает.

— Такой маленький...

— Ничего, долетит. Главное, чтобы дали добро на взлет.

Уходит куда-то и возвращается минут через десять. Смотрит на часы, потом на меня.

— Самолет будет готов к вылету примерно через час. Здесь есть комната, можно посидеть и отдохнуть.

— Может в отель? — поднимает брови Клим. — Ну есть же здесь какой-то, хоть самый примитивный. Милане надо принять душ, переодеться...

Костя на секунду задерживает на мне немигающий взгляд. Кривится.

— Давайте не будем выебываться. В умывальнике помоется. Одежду ей сейчас принесут.

Мы с Климом переглядываемся. Я благодарно улыбаюсь.

— Все правильно, там тоже есть камеры, случайные люди, персонал. Костя прав, лучше не рисковать.

Хотела сказать «выебываться», но постеснялась.

Клима.

***

Мы сидим в душной комнате без окон. Здесь два пластиковых стула, стол, бутылка воды и кондиционер, который еле дышит.

Костя ходит кругами, время от времени заглядывая в телефон. Кому-то звонит, пишет, получает подтверждение.

— Сейчас, еще немного, — говорит. — Пилот запросил погодные данные.

Пока он звонит, я спрашиваю у Клима, зачем нам целый час. Тихо, чтобы не мешать Косте.

— Костя перед вылетом хочет удостовериться, что все бумаги в порядке, — Клим охотно объясняет. Он вообще очень классный парень. — Джет дозаправляют, пилоты проверяют маршрут, получают погодные сводки. В частной авиации это всегда занимает примерно полчаса-час.

Мне принесли одежду — простое хлопчатобумажное белье и платье. Тоже простое из жатой ткани, чтоб не надо было гладить. Зато удобное.

Я умылась в умывальнике, Костя сказал обтереться его футболкой и выбросить. Я так и сделала.

Костя то уходит, то приходит. Вернувшись в очередной раз, кладет мне на колени темную папку.

— Здесь твои документы, теперь ты Айше Демир.

Я поднимаю глаза.

— Кто?

— Айше Демир, медсестра из Анкары. Открывай папку.

— Я? Медсестра? — растерянно перебираю документы.

— Не кричи, — Костя всматривается в фото, — это временно. Для перелета в Турцию.

— Мы летим в Турцию? — только сейчас понимаю, что до этого ни разу не спросила, куда Аверины собираются меня везти. Может, потому что до конца не верила, что у них это получится?

— Да. Там поменяем на что-то более подходящее. А то с тебя такая турчанка... — он придирчиво меня рассматривает и качает головой. — Ладно, пока запоминай. Айше Демир. Родилась в Анкаре, жила в Измире. С турецким у тебя, кстати, как?

— Никак.

— Блядь...

— Скажем, травма головы.

Костя криво улыбается.

— Вот, видишь, уже вживаешься в образ...

***

В 22.10 нам дают добро на вылет.

Клим выходит первым, здоровается с пилотом. Тот охранник, который нас впустил, помогает выкатить трап.

Борт невысокий, ступенек немного. Костя поддерживает меня за локоть, пока я поднимаюсь.

Внутри на удивление уютно. Серый ковролин, четыре кресла-кокона, между ними столик. Даже маленький диван у задней стенки. Все строго и функционально.

Костя кивает в сторону кресел.

— Садись. Пристегивайся.

Послушно опускаюсь, вжимаюсь в спинку кресла, щелкаю пряжкой ремня. Он садится рядом, Клим напротив.

Самолет начинает мелко трястись, я закрываю глаза. Не хочу смотреть, я и так почувствую, когда мы взлетим.

И я чувствую.

Самолет отрывается от земли, ловлю себя на том, что до этого почти не дышала. Вдруг на мою руку ложится теплая мужская ладонь.

Костя смотрит в иллюминатор, откидывает голову назад и говорит, прикрыв глаза:

— Через семь часов мы будем в Даламане, — затем поворачивается ко мне и прищуривается. — Ты хоть уколы делать умеешь, Айше Демир?

Глава 27

Милана

— Милана, ложитесь, отдохните, — Клим показывает на диван под стенкой.

— Нет, нет, спасибо, — мотаю головой. Возможно, чересчур торопливо. Он переводит взгляд на старшего родственника.

— Кость, а ты?

Аверин, не открывая глаз, делает отрицательный жест. Внутренне облегченно вздыхаю.

Наверное, он понял. Понял, что я хочу узнать. Поговорить. Неизвестно, будет ли у нас еще время. А тут целых семь часов...

— Тогда я пойду потоплю, если вы не возражаете, — Клим отщелкивает ремень, поднимается с кресла и укладывается на диванчик. Вставляет в уши наушники, и через минуту оттуда доносится негромкий храп.

— Ну, спрашивай, что хотела, — не меняя позы и положения головы говорит Аверин.

Я знала, знала. Он поэтому и остался, что все понял.

Он бы первый с удовольствием «потопил» на диванчике.

Он так устал, он больше всех переживал, потому что ему надо было это все организовать и устроить. Договориться. Свести все концы и увязать...

Стараюсь не сильно поддаваться угрызениям совести, которые вмиг набрасываются со всех сторон, намереваясь начать меня терзать. И я совсем вяло отбиваюсь. Очень вяло.

Я только про него спрошу и все. Просто чтобы знать...

— А... — кошусь на Клима. Костя приоткрывает глаз.

— Если Клим сказал, что будет спать, значит он будет спать. Не сомневайся в нем, Миланка. Ему можно доверять. Я Клима вырастил.

— Как вырастил? — моргаю. — Он говорил, что у вас разница двенадцать лет.

— Так и есть. Юлю и Арсентия, родителей Клима, застрелили в бизнес-разборках, когда ему было восемь. А мне двадцать. Мой отец, дед Клима, жил в Германии и отказался брать над ним опеку. Это сейчас он милый старикан, а тогда был тот еще... В общем, я забрал Клима. Так что у нас хороший тандем. И мы друг другу доверяем*.

Некоторое время шокировано молчу.

— Ну? И что ты хотела спросить? — выводит из ступора Аверин.

— Я хотела... — отлизываю губы, — Кость, скажи, а Феликс... Ты случайно не знаешь, он так и не понял, что я...

— Опять Феликс! — качает головой Аверин, выбивая по подлокотнику барабанную дробь. — Милана, тебе мало?

Он упирается в меня изучающим взглядом, но я стойко его выдерживаю, хоть губы предательски дрожат.

— Просто чтобы знать, Костя...

— То есть, тебя интересует, остался ли он со Светланой? — пытливый взгляд черный глаз не оставляет мне ни единого шанса сохранить собственное достоинство, но я и не надеюсь. Безнадежно киваю. Ответ обескураживает. — Случайно знаю. Нет, не остался. А что тебя так удивляет?

— Когда меня везли на корабль, — сглатываю, — мне показывали записи с камер нашей... спальни Феликса. И там он... там они...

— Трахались? Возможно. А ты ждала чего-то другого?

Иногда с Авериным очень сложно разговаривать. Особенно когда его что-то выводит из равновесия. Но я все равно пытаюсь. Сложно, мучительно подбирая слова, но пытаюсь.

— Вот ты тоже мужчина. Скажи, если лицо похоже, то остальное... не имеет значения?

— Ах, вот ты о чем, — он говорит с насмешкой, но по его глазам видно, что ему ни черта не смешно. — Нет, Милана, мы не такие скоты, нам не все равно. Я не видел то кино, но верю, что Феликс был под чем-то. Вам подмешали в воду снотворное, это могли быть отходняки. И эти его кальяны... Он в последнее время сильно на них подсел.

— Он ночью тоже курил, — признаюсь, Костя удовлетворенно кивает.

— Тем более. Я лично ничего не имею против хорошего кальяна с приличным составом, но боги, ты видела, что они туда сыплют? Какую-то кору... Я один раз попробовал, полночи обезьяной на пальме просидел. Готов был поклясться, что у меня хвост на жопе вырос, так все реалистично ощущалось. Утром сказал Феликсу, чтобы нахер все выкинул. Этого нельзя не учитывать, Милан... Мужик с утра проснулся, у него стояк, рядом любимая женщина, на которой он женился. Конечно, он решил, что это ты.

— А потом? — шепчу, вцепившись в ручки кресла.

— Потом она быстро ему призналась. Светка не дура, она не собиралась долго тебя изображать. Их беда в том, что они опоздали. Коэны хотели успеть подменить тебя до свадьбы, чтобы брак Феликс заключил уже со Светланой. Не успели...

— Светлана сказала, — сглатываю вязкую слюну, — что они заменят в свидетельстве о браке мое имя на ее. А ты говоришь, что Феликс с ней не остался.

Договариваю и перестаю дышать.

— Да, — кивает Аверин, — Феликс послал ее нахуй, остриг под ноль и выкинул из дома голой. И папашу Коэна со своим папашей вкупе туда же послал. Снимал волосы мачете. Ты сама видела, как он этой штукой управляется. Светка думала, он ей голову отрезать хочет — чуть не обосралась, так орала.

Потрясенно открываю и закрываю рот. Не до конца осознаю, что только что услышала.

— Костя, ты сейчас не шутил? Феликс правда это сделал?

Он поворачивает голову, раздраженно щурится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Милана, а ты забыла, кто такой Феликс? Я не только про его ммм... должность. Ты забыла, чей он сын? Или для тебя сицилийская мафия это просто красивое словосочетание, напрочь лишенное какого-либо смысла?

— Не кричи, Костя, — примирительно кладу руку ему на запястье. — Выходит, мы с Феликсом по-прежнему женаты? И когда все закончится, я смогу к нему вернуться?

Внутри несмело расцветает надежда, сквозь тщательно маскируемую заслонку отчаянно прорывается ликование.

Он ее выгнал! Он все понял! Он ее не любит, он любит меня!

Только вижу, что Аверин почему-то сердится, и стараюсь изо всей силы давить на заслонку.

И правильно. Костя выпрямляется в кресле и смотрит на меня, склонив голову.

— Нет.

— Нет? — в желудке холодеет, грудь сдавливает, но я все еще на что-то надеюсь. Глупо, отчаянно надеюсь.

— Нет, — жестко повторяет Аверин, безжалостно растаптывая мои надежды.

— Но почему, Костя? — почти беззвучно шепчу. — Ты же сам сказал, что он прогнал Лану. Что он ей не поверил.

— Я сказал, что он дал ей пинка под зад. Но я не говорил, что он ей не поверил. Поверил. Феликс признал свой брак с Миланой Богдановой. Такая девушка в самом деле существовала, недавно ее не стало. Всем очень жаль. Молодой муж безутешен, он уже объявил себя вдовцом. Не хочешь полюбоваться на ее фото? Вот, смотри, — Костя разворачивает ко мне телефон.

На меня с экрана смотрит незнакомая девушка, абсолютно на меня не похожая. Долго смотрю, прокручивая информацию. Понимая. Осознавая. Цепенея...

— Дошло? — спрашивает он, не убирая телефон. — Тебя, вот именно тебя, нет. У тебя отняли все — документы, внешность, личность. Ты двойник Ланы Коэн, ее копия. И все, Милана, все! Айше Демир — это пока единственное и призрачное, что у тебя есть.

— А мои бабушка с дедушкой... — мой голос дрожит. — Как они, Костя?

— Я не знаю, — честно признается он, — знаю только, что после твоих «похорон» твой дедушка попал в больницу с сердечным приступом. С ними же работали люди Коэнов. Я попробую что-то сделать, Милана...

— Но... Но ведь это легко доказать! — часто моргаю, чтобы сморгнуть набежавшую пелену. — Как только Феликс меня увидит, сразу поймет, что Светлана его обманула. Что я есть!

— Ты в самом деле считаешь, что тебе кто-то это позволит? — Костя смотрит прямо, не мигая.

У меня голова идет кругом, а он продолжает хлестать словами.

— Я буду первым, кто сделает все, чтобы он продолжал так считать. Слишком многим я рискнул, чтобы тебя вытащить. И я не готов все это просто так просрать, прости. Даже ради вашей большой любви.

— Почему?..

— Знаешь, какое задание я получил, когда Феликс распевал серенады на берегу?

— Нет... — качаю головой.

— Винченцо написал, что Коэны планируют заменить тебя на Лану и распорядился всячески поспособствовать. Включая твою полную ликвидацию.

Он замолкает, но черные глаза продолжают гореть опасным огнем. А я холодею.

— Ты хочешь сказать, что меня приказал убить отец Феликса?

— Я не хочу, Милана. Я это говорю. Открытым текстом.

Замолкаю, не в силах переварить услышанное. Закрываю глаза, грудь распирает, словно туда положили бетонную плиту. И под этой плитой обессиленно трепыхается мое раздавленное сердце.

— Значит, отец Феликса все знал? Знал, что Коэны отправили меня вместо Ланы? Они это вместе спланировали?

— Тут сложно сказать, — хмуро трет переносицу Аверин. — Не похоже. Винченцо сам был в ахуе, что напарник его наебал с остальными участниками процесса. Но потом, когда Феликсу припекло на тебе жениться, они все вместе решили заменить тебя Ланой. Винченцо был только рад наложить лапу на бабло Коэна. Теперь выясняется, что Коэн и Ди Стефано давно собирались породниться, но Феликс о Светлане и слышать не хотел. А мне никто и словом не обмолвился. Суки...

— Феликс не Ди Стефано, — говорю медленно, облизывая сухие губы, — и никогда им не станет. Он Фокс. И я тоже. Он даже от маминой фамилии отказался. Или мы можем взять фамилию Богдановых...

*Про Клима читаем в «Двойне для чайлдфри»:

Глава 28

Милана

Аверин разворачивается ко мне всем корпусом, чтобы удобнее было видеть, упирается в вытянутую руку.

— Ты так и не видела «Крестный отец», да? И не читала? — и сам же себе отвечает. — Ну да правильно, где же...

— Так ты мне расскажи, — смотрю упрямо.

— Ну если коротко, то жил один дон. Было у него три сына. Старший собирался унаследовать трон, второй был такой себе тюфячок. А третий, Майкл, не хотел играться в мафию. Сходил на войну, стал героем, встречался с обычной девушкой, мечтал жить как законопослушный американский гражданин. И это очень огорчало папу-мафиози. Но потом в клановых разборках убивают старшего брата. Стреляют в папу-дона. И Майкл включается в игру, убивает полицейского и главу конкурирующего клана. Его отправляют на Сицилию в бега. Там он встречает девушку из местной деревни. Аполлинарию. Нет, Аполлонию. Да. Там такая любовь... Все по правилам, как положено в хороших итальянских семьях.

Костя рассказывает, а я внимательно вслушиваюсь, провожу аналогии. До момента с Аполлинарией или Аполлонией все было предельно ясно. Винченцо — дон, Маттео — старший сын, Феликс — тот мятежный Майкл.

А эта Аполлония кто? Я?..

Аверин продолжает, откинувшись в кресле, лениво шевеля пальцами в такт, словно и правда рассказывает историю просто чтобы скоротать время. Чтобы не было так скучно лететь.

— Свадьбу тоже сыграли по всем правилам. Семья девушки была хоть и небогатая, но порядочная, девушка тоже. Гуляли всей деревней. Потом медовый месяц, Аполлония садится в машину. И машина взрывается. Хотели убить Майкла, попала под раздачу девушка. В итоге кланы договариваются, Майкл возвращается в Америку и становится доном.

Костя замолкает, я тоже. Молчу, в наступившей тишине слышно только наше сдерживаемое дыхание.

— Ты поэтому меня отговаривал? — поднимаю голову. — Все время отговаривал?

— Когда я читал эту книгу, — говорит он, словно не слышит моего вопроса, — все время думал. Нахуя? Вот нахуя ты женился на этой девочке, придурок? Нахера ты поперся в то село? Ты знал, что на тебя охотятся три, сука, три клана! Нет, блядь, приспичило, так чесалось, что на все забил и побежал жениться. А в результате у него потом все заебись, вернулся в семью, а про девчонку ту никто и не вспомнил.

— Но разве Феликс кого-то убил, Костя? — спрашиваю осторожно.

— Не в том дело, — отвечает он устало. — Если ты родился в такой семье, в системе, если у тебя это в крови, ты туда рано или поздно вернешься. А те, кто рядом, становятся разменной монетой. Винченцо с него не слезет, пока не дожмет. Вот увидишь. Вся эта игра в пираты назло папе-дону на самом деле Винченцо только на руку. Если Феликс этот сброд умудрился организовать и возглавить, то кланом он тем более сможет управлять. И это в двадцать восемь лет. Он такой как Клим...

Мы вместе смотрим на спящего под стенкой Клима.

Я все еще не могу поверить, что меня распорядился убить человек, который меня никогда не видел. Который был отцом моего мужа. Чья кровь могла бы течь в наших детях...

— И ты тогда рассердился и уехал? Когда прочитал сообщение.

— Да, я решил не терять время и полетел в Даламан. Вызвал Клима в Кению. У меня в голове счетчик обратное время отсчитывал, времени пиздец как было мало...

— Но ты же мог все рассказать Феликсу? — я пытаюсь сложить в голове разрозненные фрагменты паззла, но у меня ничего не выходит. — Почему ты просто ему не сказал?

— Я двадцать лет строил свою карьеру, — Аверин запрокидывает голову и смотрит в потолок. — Двадцать ебучих лет. У меня репутация одного из лучших профессионалов в своей сфере, я зубами выгрыз авторитет, со мной реально считаются. И взять все это похерить ради двух влюбленных идиотов... Прости, я не настолько безумец. Есть такое понятие, как деловая этика. Тебе оно знакомо. И мой наниматель Винченцо, а не Феликс.

Молча киваю. Я понимаю. Я и так все понимала, просто не удержалась.

— А разве ты не ставишь под удар свою репутацию тем, что мне помогаешь? — спрашиваю тихо. — Зачем ты вернулся? И Клима еще впутал.

Аверин криво улыбается.

— Потому что даже у таких законченных циников как я есть свои берега, детка. И они ограничиваются не только прайсом. Одно дело перекраивать чей-то бизнес или ставить на место зарвавшихся наркобаронов. И совсем другое, когда тебе ставят задачу вычеркнуть человека из-за чьей-то больной прихоти. Маниакальной одержимости. Да еще и кого... Ты же настоящее произведение искусства, я и сам не думал, что так к тебе привязался... — он говорит шутливо, все с той же кривой улыбкой, но глаза остаются абсолютно серьезными.

— Ты поэтому меня еще там, на корабле предупредил, чтобы я не высовывалась? — спрашиваю, смахивая со щек влагу. Оттого, что Аверин пытается быть искренним, от этих его слов почему-то делается только больнее.

— Я тебя об этом постоянно предупреждал, — кивает он. — Хотя я и предположить не мог, каким пиздецом все это обернется. Иначе, наверное, подбросил бы тебе наркоту и сделал анонимный звонок. Пусть бы тебя лучше сняли с судна и отправили в тюрьму. Отсидела бы сколько-то там и вышла. Зато живая и невредимая.

Мне даже возразить нечего. Я и не возражаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Но почему ты сначала хотел, чтобы я призналась, что я не Лана? С самого начала? — спрашиваю Костю.

— Потому что схема была до горя простой, и тебя из нее выдернуть было нехуй делать, — Аверин вздыхает и потирает подбородок. — Третья сторона потребовала от Коэна гарантий в качестве дочки, он зассал и отправил тебя. Я знал, что Феликс организовывает нападение на лайнер, чтобы захватить ведущих специалистов Коэна. Не попадись ты им под руку, никто бы тебя не искал. Но ты попалась. Если бы ты сразу призналась, что не Светлана, можно было бы сказать Коэну, что мы сольем его подлог третьей стороне. И он был бы вынужден тебя отпустить и переправить домой. Потом еще было время, совсем немного, но было. До того момента, как Феликс на тебя запал.

— До какого, Кость? — хлопаю глазами. — Разве это было видно?

— А ты не заметила? — поднимает он брови. — Конечно было. Ты его зацепила. Завела. Он влюбился. И поэтому Коэны решили тебя заменить. Кто-то из лагеря им эту информацию слил. Если бы я знал, что Феликс Лану на дух не переносит, я бы наоборот качал его, что ты это она. Но что теперь руками махать. Ты теперь для Винченцо вечная Аполлинария, понимаешь? Где бы ты ни была, он будет пытаться тебя убрать. И Феликс ничего не сможет сделать, Миланка. Он никак тебя не защитит. Только если сам станет доном Ди Стефано. А ты готова ждать, пока Винченцо соизволит двинуть кони? Они сейчас живучие, эти старые доны, мафия стала намного более сговорчивее. Или, как вариант, ты можешь сама пристрелить старикашку.

Костя пробует шутить, но нам обоим не смешно.

— Почему Винченцо так меня ненавидит? Потому что я нищая? — всхлипываю, не в силах сдержать обиду. — Не подхожу по статусу господину дону? Так Феликс сам сын горничной. И он все равно не женится на Светлане...

— Я сам об этом много думал, детка, — неожиданно признается Аверин, я даже хлюпать перестаю. — Скорее, ты права, Винченцо не так важен твой статус. Он любил мать Феликса, я это точно знаю. И сына он любит, что бы тот ни говорил. Просто не считает нужным проявлять свои чувства. А может не умеет. Насчет Светки тоже правда, заставлять парня жениться он точно не стал бы, тут другое. Видишь ли... Винченцо не привык считаться с чужими чувствами и по привычке сыграл так же с чувствами сына. Доверился Коэнам. Поверил, что Светка приведет влюбленного в нее Феликса как теленка на поводке прямо в объятия к папочке. А не прокатило. Теперь, если Феликс узнает, что во всей этой истории замешан Винченцо, что отец участвовал во всем этом наебалове, приказал убить его любимую девушку, он никогда ему этого не простит. Никогда. И Винченцо пойдет на все, чтобы не потерять доверие единственного сына. Потому что, что бы там Феликс ни говорил, он считает Винченцо отцом. И рано или поздно он это признает. Так что любого, кто попытается встать между ними, Ди Стефано сотрет в порошок.

Каждое слово, сказанное Костей, опаляет мозг. Огонь, горящий в глубине черных глаз, прожигает до костей. Мне страшно так, что я готова прямо сейчас выйти из самолета.

Кажется, я сказала это вслух, потому что Аверин очень серьезно кивает.

— Только вместе и взявшись за руки, детка. Вместе и взявшись за руки. Я увяз в этом дерьме вместе с тобой, причем по самые уши.

— П-п-прости... — трясу головой, он успокаивающе похлопывает меня по руке.

— Ты тут вообще ни при чем. Мне тоже надо отрабатывать свои индульгенции, — замолкает ненадолго. Задумывается. Говорит совсем тихо. — Иногда я ненавижу свою работу. Бывает, приходится выполнять совсем грязную. Но у меня тоже есть свои принципы.

Перегибается, тянется к своему рюкзаку. Достает оттуда сверток, разматывает... И у меня обрывается сердце.

— Нет, — мотаю головой. Вдавливаюсь в спинку кресла. И головой мотаю. — Нет, нет!

— Бери, — Костя протягивает футляр со свадебным подарком Феликса, — это твой законный махр. Видишь, как у них все хуево с безопасностью. Его украли, пока вы спали, и передали мне в Найроби. Бери, Миланка. Это единственное, что осталось твоего из прошлой жизни. Не сомневаюсь, будь жива мать Феликса, она была бы рада, что он достался тебе.

Руки дрожат, когда касаюсь гладкой поверхности.

Приподнимаю крышку футляра. В тусклом свете лампы бриллианты не вспыхивают, а мерцают, переливаются белыми неслепящими искорками. Как будто они живые, как будто дышат...

Один из камней ловит луч и загорается как крошечный светлячок. Или это так свет преломляется через проступившие слезы?

Аверин отворачивается, прикрывает глаза. Или спит, или делает вид.

А я окончательно, бесповоротно понимаю, что возврата к прошлому не будет.

Никогда.

Это должна была быть одна глава, но вышло две. Я постаралась расписать все, упомянуть все, подтянуть все хвосты. Если что-то пропустила, говорите, будем уточнять. И главное, вы только посмотрите, что у меня есть! Осталась пара глав, впереди еще сложные главы, но какая же красота нас ждет! Я просто в а...е!!!! Не передать словами) И если бы вы только видели живую картинку, как эта обложка оживает! Я попробую передать это в блоге. Мы там уже отгадывали название второй книги, но не все. Можем поучаствовать более широким кругом обсуждения))) Пишите в комментариях как вам обложка и новая Милана)))

Глава 29

Милана

Выходим из самолета, и первое, что я делаю — вдыхаю полной грудью. Втягиваю полные легкие воздуха.

Чистого, свежего. Не раскаленного как в духовке. Совсем не такого как в Сомали. И не в Найроби.

Здесь пахнет асфальтом, хвойными деревьями и морем. Здесь пахнет цивилизацией.

Мой родной континент. Я дома! Даже не верится...

Хочется дышать глубже, вдыхать и вдыхать.

Аэропорт в Даламане кажется мне верхом научно-технического прогресса. Да мне все здесь таким кажется.

Люди выглядят как люди. В одежде, без автоматов. Разговаривают спокойно, улыбаются. Не орут. Не под чем-то...

Я сама за долгое время чувствую себя не пленницей, не товаром, не разменной единицей.

Обычным человеком. Ну почти...

Медсестрой Айше Демир, например.

Костя чуть хмурится, незаметно прощупывает глазами окружение. Сканеры свои включил... Наверняка высматривает камеры, преследователей или еще что-то.

Зато у Клима настроение отличное.

— Хоть нормально пожрем! — потирает он руки, надевая солнцезащитные очки.

Это правда, в Кении мы почти ничего не ели, только сухпаек, чтобы исключить вероятность отравления.

— В ресторан не пойдем, — предостерегающе качает головой Костя.

— Да похер, я просто хочу нормального мяса, — отвечает Клим. — Меня устроит хороший кебаб.

Заходим в простую закусочную за стеклянной перегородкой. От аромата жареного мяса и лепешек рот мгновенно наполняется вязкой слюной.

Кебабы подают прямо на металлических подносах, с соусами, нарезанными овощами и каким-то густым напитком на йогурте.

Я съедаю два небольших кусочка, и все. Больше не лезет. Аверины с трудом уговаривают меня съесть третий.

— Отвал башки, — стонет Клим, собирая лепешкой мясной соус, — как же вкусно! Ненавижу вашу Африку.

После еды нам приносят чай в тонких турецких стеклянных стаканах.

— Инджи белли, — говорит Костя, — с турецкого переводится как «тонкая талия».

— Он все знает, — подмигивает мне Клим. У него после еды настроение еще лучше. Тем более, он еще и в самолете выспался.

А может, потому, что его любимая девушка ждет. Хоть у кого-то должно быть все хорошо.

Мне надо его как-то поблагодарить. Он сейчас полетит в Стамбул, а Костя повезет меня дальше. И я пытаюсь подобрать удобный момент.

— Клим, я вам так благодарна... — начинаю блеять, когда старший Аверин отлучается на пару минут. Тот отмахивается.

— Ну что вы, ерунда.

— Какая ерунда. Вы ничем мне не обязаны.

— Я помогал Косте, я не мог допустить, чтобы он сам все это вытягивал, — честно говорит Клим.

— Вы ему так безоговорочно доверяете, что готовы с головой нырнуть в любую авантюру? — смотрю недоверчиво.

— Вы как-нибудь спросите у Костяна, как мы с ним в моем детстве эликсиром молодости приторговывали*, — скалится Клим. — Вот где был экшн. Только смотрите, чтобы он в настроении был. После этого все остальное такая фигня!..

***

Клим отбывает в Стамбул, а мы с Костей снова куда-то едем.

Везет нас водитель, он из местных, приехал специально за нами. Сначала едем по трассе, затем сворачиваем на грунтовую дорогу.

Апельсиновые деревья сменяются соснами. Дорога сужается, окончательно пропадает сигнал — я это вижу по Аверину, который буркает и матерится, выключая телефон.

А мне здесь нравится.

Горы приближаются. Их синие вершины, сначала едва заметные вдали, теперь громоздятся над дорогой, будто нависают. Солнце чуть скользит по ним, оставляя золотые мазки.

И воздух. Боже, какой здесь воздух! Ощущение, будто легкие наполняются не кислородом, а живительной силой.

Когда машина останавливается, солнце почти касается горизонта. Высовываю голову в открытое окно. Вокруг одни сосны. Здесь их целый лес! Сосны плотно смыкаются над дорогой, их верхушки цепляют облака.

На окраине виднеется дом. Небольшой, без вывески, огороженный забором.

Просто одноэтажный дом, с выкрашенными в бежевый цвет стенами. Сейчас на них красиво падают тени от деревьев.

Ни машин, ни людей. Никого. И тишина нереальная.

Костя первым выходит из машины, открывает дверь, подает мне руку.

— Пойдем.

Внутри помещения прохладно и тихо. Чересчур. Стены белые, свет приглушен, пахнет антисептиком. Слишком стерильно для просто помещения.

— Костя, это больница?

Он молча кивает, и мы остаемся ждать в холле.

Через минуту появляется мужчина. Высокий, сухощавый, лет шестидесяти с короткой стрижкой и аккуратной бородкой. Волосы седые, зато пробор идеально ровный. На переносице очки в тонкой оправе.

— Доктор Азиз Эрдем, — коротко представляет Костя. Киваю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Меня не представляют. В общем-то правильно.

Я хорошо понимаю, куда мы приехали. Клиники, даже частные, не строят в лесу у черта на куличках. И уж тем более не в предгорьях. Их строят в хорошем месте с удобной транспортной развязкой.

Вероятнее всего, доктор Азиз в курсе, какая из меня медсестра Айше Демир. Мое настоящее имя ему знать точно не следует. А мое будущее не знает похоже еще никто, включая Аверина.

Доктор кивает — нейтрально. Механическим движением поправляет очки.

— Пройдемте, — показывает в сторону коридора и первым туда направляется.

Мы с Авериным идем следом.

***

В кабинете доктора Азиза работает кондиционер, поэтому температура вполне комфортная. Окна закрыты жалюзи, и здесь так же удивительно тихо. Словно стены глушат любые звуки.

— Айше-ханум, — говорит доктор, сложив на столе руки, — изменения, которые я хочу вам предложить, не радикальны, но они достаточны.

В его голосе слышится мягкий акцент, но английский господина Эрдема я назвала бы почти академическим.

— Значит, вы не станете тут все... переделывать? — показываю на лицо и очень стараюсь, чтобы мой голос не дрожал.

— Тот, кто перекраивает лицо — мясник, Айше-ханум. Хорошему пластическому хирургу, чтобы достичь полной неузнаваемости, достаточно лишь тонко изменить внутреннюю архитектуру, — отвечает доктор Азиз.

— Что вы предлагаете? — спрашивает Аверин.

— Для начала мы сделаем компьютерную томографию черепа и МРТ мягких тканей. Я должен видеть точную структуру костей черепа, глубину надкостничного слоя, расположение сосудов, анатомию околоносовых пазух. Еще меня интересует толщина скуловых дуг и структура носовой перегородки. Это важно, чтобы не затронуть зоны, отвечающие за зрение и дыхание.

Я молча киваю, понимая в лучшем случае пятую часть. Но от меня никто и не ждет комментариев. Доктор продолжает:

— В любом случае я предлагаю осветление волос, ресниц и бровей. Еще голубые линзы. Это уже изменит внешность на тридцать процентов. Дальше мы поднимем надбровные дуги, вытянем овал лица за счет скульптуры подбородка. Немного сузим нос, если это позволит его структура. Скулы приподнимем. Возраст молодой, кожа эластичная, с ней можно работать. После заживления останется только ваш характерный прикус, но это не проблема.

— По подбородку уточните, — морщит лоб Костя.

— По подбородку легкая скульптура, без вмешательства в кость.

Аверин удовлетворенно кивает. Доктор Азиз делает паузу и переводит взгляд на меня.

— После восстановления она будет выглядеть по-другому. Достаточно, чтобы никто не узнал.

Я не могу удержаться, чтобы не прикоснуться к лицу. Пальцы нащупывают гладкую кожу, хотя мне кажется, что под ними отвратительные рубцы.

Конечно, меня порадовало то, что это не будет как в фильме «Без лица», но... я совсем не буду на себя не похожа? А как же мама? Это ее глаза. И нос. И папины губы. Почему?..

— Хорошо, Азиз-бей, — тем временем говорит Костя. — Что по документам?

Азиз-бей явно ждал вопроса и подготовился.

— Надо подождать. Мы не делаем документы просто так, мы подбираем настоящую личность, когда появляется подходящий реальный случай. У меня есть доступ к базе пропавших без вести. Иногда люди исчезают. Иногда объявляют о смерти, но тела не находят. Это займет некоторое время. У нас оно есть, как раз пока пройдет полное восстановление. Мы найдем девушку с похожими параметрами, и перенесем вашу личность на нее. Главное — не должно быть родственников, которые начнут искать.

Аверин смотрит в потолок, затем на доктора.

— Как только будут документы, я заберу ее в Испанию. Даже если полное восстановление не будет завершено. У меня есть доверенные врачи. Хирург...

— Хорошо, Константин-бей. Мы начнем готовить Айше-ханум уже с сегодняшнего вечера, — доктор Эрдем читает что-то на планшете, затем поднимает на меня взгляд. — Айше-ханум, может у вас есть предпочтения по будущему имени? Иногда я могу повлиять. Так что у вас есть время подумать.

Киваю на автомате. А внутри уже болезненно ноет.

Я Милана Богданова. Милана Фокс. Не хочу я никакое другое. Просто не хочу...

— Значит, я совсем не буду похожа на себя? — спрашиваю, спотыкаясь на последнем слове, и договариваю почти шепотом. — Даже немного?

Костя сжимает пальцами переносицу. Азиз внимательно смотрит. Ничего не спрашивает, просто ждет.

— Белые ресницы, белые брови... — шепчу хрипло, — волосы. Ужас какой. Линзы. Нос другой. Подбородок... Почему я свое лицо должна отдать ей, а мне достанется... это?

— Вы боитесь, что будете не так красивы? — переспрашивает господин Эрдем. — Уверяю вас, Айше-ханум, отсюда еще никто не вышел хуже, чем был. Только лучше. Вы и так красивая девушка, а мы сделаем из вас совершенство.

Меня трясет. Костя следит за мной с мрачным видом, чуть наклонив голову. Поворачивается к доктору.

— Я знаю, какое мы имя выберем, Азиз-бей. Аполлония.

И вперяется в меня сверлящим взглядом.

Доктор недоуменно поднимает брови. Но ничего не говорит, поворачивается в мою сторону.

— А что, звучит неплохо, — невозмутимо продолжает Аверин. — Главное, что ненадолго.

Отвожу глаза. Становится дико стыдно перед Костей за закатанную истерику. Он всем рискнул, когда меня сюда привез, а я...

Это все правильно. Все доводы очень разумные. Но внутри словно что-то крошится. Я будто с собой прощаюсь.

— Назовите меня как хотите, — говорю глухо. — Мне все равно.

Азиз делает пометку и произносит:

— Тогда я подберу имя, которое будет максимально удобно интегрировать в существующую историю. Что-то европейское.

— Тоже думаю, нас такое устроит, — кивает Аверин. — Сделайте упор на словацкий, чешский или немецкий вариант.

***

Ночью не спится, не могу уснуть.

В этой клинике тихо, как в бункере. И потому, что хорошая звукоизоляция, и потому, что здесь минимум персонала. А из пациентов, возможно, одна я.

Лежу и глажу лицо. Осторожно, как будто там не кожа, а тончайшая бумага, которую легко можно порвать.

Лоб. Скулы. Нос. Подбородок. Все еще мое. Но уже ненадолго.

Хочу запомнить, как у меня изгибается бровь. Насколько закруглен кончик носа. Щупаю подбородок.

Вдруг становится страшно, что потом, после всего, я не смогу вспомнить себя, настоящую.

И почти до истерики, когда думаю, что я всегда смогу зайти на страничку Светланы в соцсетях. Когда у нее отрастут волосы...

Срываюсь с кровати, иду в ванную. Свет включается автоматически, и я смотрю на себя в зеркале.

Именно это лицо, именно эти скулы, лоб, виски целовал Феликс. А я и это не могу себе оставить...

На краю зеркала лежит фломастер, которым отмечают график уборки. Беру его и медленно пишу по поверхности зеркала. Прямо над своим отражением.

Милана.

Упираюсь лбом. Глажу рукой холодное стекло, прижимаюсь щекой.

— Прости меня, — говорю, захлебываясь слезами, — прости.

Стираю надпись губкой.

Выключаю свет и ухожу обратно в кровать. Просто лежу, уставившись в потолок.

Мне нужна инъекция Аверина. На пожизненно. До конца своих дней.

Но Костя уехал, пообещал передавать приветы через доктора. Обещал приехать, как только будут готовы документы.

Мы попрощались быстро, Аверин спешил, а меня забирали на обследование. И меня до сих пор не покидает чувство недосказанности.

Или это оттого, что завтра меня начнут менять?

*Об эликсире «молодости» упоминается в книге «Жестокая свадьба»

Глава 30

Милана

У меня появилась соседка по палате. Ее зовут Мерьем, но настоящее это имя, или такое как моя Айше, я не знаю. Она представилась как Мерьем, я сделала то же самое.

Сначала ее поселили в другую палату, но там сломалась душевая кабина. Азиз-бей спросил, не буду ли я против, если Мерьем поселят со мной. Временно.

Я не видела, какой Мерьем была ДО, ее перевезли ко мне уже после операции. Ее лицо в таких же бинтах, и я подозреваю, что какой она будет ПОСЛЕ, я тоже не узнаю. Нас потом снова расселят.

Мне настолько надоело одиночество, что я даже обрадовалась. Мерьем как будто тоже. Тем более, мы особо друг друга не напрягаем.

Мы общаемся на английском, и по акценту слышно — он для нас обеих неродной.

Мы не говорим о прошлом, ни о чем друг друга не спрашиваем, не делимся секретами. Просто общаемся — о погоде, о еде, о новостях.

Уже прошла неделя, как меня прооперировали.

Доктор Азиз-бей результатами доволен, а мне пока тяжело судить. Мое лицо забинтовано, под повязками синюшные отеки. Так что я стараюсь туда не заглядывать.

Волосы покрасили только вчера, ресницы и брови еще не трогали — как снимут повязки, так и покрасят.

Все контакты с персоналом сведены к минимуму. Азиз-бей с самого начала сказал, что чем меньше мы будем общаться с медработниками, тем безопаснее.

Никаких имен, никаких разговоров — только процедуры и уход. Нам даже постель перестилают, когда мы на прогулке, чтобы не пересекаться с персоналом.

Я за все время видела всего двоих. Похоже, они и медсестры, и санитарки в одном лице. Они делают уколы, ставят капельницы. Они же приносят еду, меняют белье и убирают в палате.

Я каждый день хожу гулять на террасу — это разрешено. Территорию клиники покидать нельзя, но сосны, свежий воздух и море вдалеке создают иллюзию, что жизнь вернулась почти в нормальное русло.

Здесь море совсем другое, оно не похоже на Индийский океан. Не такое... дикое.

Но возможно от этого у меня каждый раз так давит в грудной клетке.

Мне не хватает той дикости. Или всего одного дикаря. Моего. Любимого...

Каждый день мы смотрим местные новости — на общем экране в холле. Там целыми днями крутят турецкие телеканалы.

Последние несколько дней везде одно и то же — лесные пожары, паника, срочная эвакуация отелей по побережью. От нас недалеко, километров сто, может, чуть больше.

Сегодня Азиз-бей выглядит особенно озабоченным. Обращается к нам обеим.

— Айше-ханум, Мерьем-ханум. Возможно, нам придется эвакуироваться. Соберите все ценные вещи и держите при себе. Не волнуйтесь, у меня все готово, я перевезу вас в свою городскую клинику в вип-палату. Там отдельный бокс, вас никто не потревожит.

«Городская» означает официальная. Эта, в которой мы, не то, чтобы подпольная. Скажем, вип в десятой степени. С соответствующим ценником.

У меня только один действительно ценный багаж — футляр с махром. Он лежит в сейфе, в хранилище в цокольном помещении клиники.

В палату входит медсестра со стопкой чистого постельного белья.

— Да только же меняли, — капризно складывает на груди руки Мерьем. — У меня голова болит!

— Прошу прощения, ханум, — вежливо кланяется женщина. Встаю с кровати, уступая место.

— Начните с моей постели, я пока спущусь в подвал.

Спускаюсь по лестнице на нижний уровень. В цокольном этаже в конце технического коридора находится небольшое хранилище — за бетонной перегородкой металлическая дверь, внутри несколько ячеек.

Мне не надо записывать код, я его запомню на всю жизнь. Это день моей свадьбы с Феликсом...

Набираю код, достаю из ячейки футляр с украшениями. Мой махр.

Внезапно где-то снаружи визжат тормоза. Глухо хлопает дверца машины.

Закрываю ячейку, выхожу из хранилища. Но что-то внутри не дает подняться по ступенькам. Что-то останавливает.

Мужские голоса слышны через открытое на проветривание окно, расположенное в самом верху цоколя.

Ледяной страх скручивается узлом в животе, и я влипаю в бетонную стену. Распластываюсь. Впечатываюсь спиной.

Потому что звучат они на беглом итальянском.

— Никого в живых не оставлять. Дон Винченцо приказал все сжечь к ебеням.

Холод из живота поднимается до горла.

Они нашли меня. Они пришли меня убить.

Вечная Аполлинария...

Я отступаю, ползу по стене, совсем не соображая, куда. Под ногами что-то хрустит, я в ужасе замираю.

Внезапно раздается сухой треск, и я понимаю, что это выстрел. Потом еще один. За ним доносится сдавленный крик.

Всхлипываю. Зажимаю рукой рот.

Они сейчас всех убьют. Из-за меня. И доктора Азиза, и медсестер, и Мерьем. Может здесь есть охранники, повара, их тоже убьют. Я должна выйти, это нечестно...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Спиной наталкиваюсь на металлическую дверь. Инстинктивно нащупываю ручку, резко дергаю.

Дверь поддается. Ныряю внутрь, и она сама захлопывается.

Меня сразу окутывает холодом. В помещении темно, слышен тонкий гул. В нос бьет специфический стерильный запах.

Ощупываю стены — они металлические, и меня пробивает. Боже, это же холодильник. Я сама себя закрыла в холодильной камере, где хранятся препараты, вакцины, заборы крови.

Меня колотит — от холода, страха, чувства вины. Или всего вместе, не знаю. Какая разница.

Остервенело толкаю дверь, но она не открывается. Здесь автоматический замок, дверь открывается только снаружи. Додумаются ли убийцы Винченцо открыть холодильник в поисках неугодной невестки своего дона?

Сползаю на пол, обняв колени и прижав футляр к груди. Зря я сбежала, лучше бы они меня застрелили. Умереть от холода, голода или жажды гораздо хуже, чем от выстрела в упор.

Кутаюсь в тонкий больничный халат, холод уже добрался до костей. Пальцы ног начинает покалывать.

Сколько времени проходит, не знаю. Десять минут, двадцать или полчаса?

Внезапно раздается тихий щелчок. Чуть заметный, я бы не услышала, если бы не было так тихо.

Поднимаюсь, толкаю дверь, и она поддается. Только ни один датчик не горит, ни одна лампочка. Почему-то отключилось питание, и замок разблокировался.

Выглядываю в коридор — здесь полно дыма, он тянется клубами по полу, как туман. Где-то наверху трескается пламя, значит они подожгли клинику.

Ну конечно, ведь Дон Винченцо приказал все сжечь...

Теперь ясно, почему разблокировалась дверь. Огонь добрался до распределительного щитка, и электричество отключилось.

Прикрываю лицо подолом халата. Возле лестницы где-то здесь висел огнетушитель, я точно помню. Бегу по ступенькам, сама не знаю откуда берутся силы. Но они берутся.

Огнетушитель есть. Футляр сую в карман, срываю огнетушитель и бегу в кабинет доктора Азиза.

Может, я успею их спасти?

В нос бьет густой, едкий запах горелого пластика. Воздух тяжелый, каждый вдох отдается кашлем. Закрываю рот рукавом.

Коридор тоже в дыму. Плафон освещения свисает на проводах. По стене тянется черный след будто от факела.

Дверь в кабинет открыта, стены лижут языки пламени. Я поднимаю огнетушитель, выдергиваю чеку, и из него с шипением вырывается пена.

Врываюсь и поливаю пеной все подряд — пол, стены, объятый пламенем стол, кресло. Разворачиваюсь… и опускаю огнетушитель.

Доктор Азиз-бей лежит на спине в когда-то идеально белом халате, который теперь уже весь в серых подпалинах. Лицо в копоти, очки треснули.

Его руки неестественно вывернуты. По центру грудной клетки расплылось бурое пятно. Рядом на полу валяется мобильный телефон.

Бросаю огнетушитель, меня выворачивает прямо на пол.

Я не могу. Не могу.

Не могу видеть человека, с которым разговаривала всего какой-то час назад. А теперь он лежит с пустыми глазами и дырой в сердце. Из-за меня. Все из-за меня.

Вытираю рот, выползаю из кабинета и почти сразу натыкаюсь на тело медсестры. Рядом с ней перевернутая тележка с обугленными препаратами. Она как будто пыталась добраться до выхода, но ее тоже застрелили.

Прижимаюсь к стене, чтобы ее не задеть. В висках стоит ровный гул. Меня мутит от гари, вони и страха.

Здесь уже прогорело, огонь пошел дальше. Не понимаю, куда делись люди Винченцо? Почему меня никто не ищет? Я даже не думаю прятаться.

Встаю с четверенек, бреду по пропахшему гарью коридору в палату.

На полу валяется подушка. Мерьем лежит на кровати лицом вниз. Не Мерьем, ее тело.

И тогда я понимаю, что меня никто не искал.

Они не знали, что нас двое. Что заправленная кровать — моя кровать. Они решили, что Мерьем — это я.

Становится трудно дышать, меня начинает трясти. И от ужаса, и от осознания.

Я принесла всем этим людям смерть.

«Те, кто рядом, становятся разменной монетой».

Я всего одну ночь побыла твоей невесткой, Винченцо Ди Стефано, а из-за меня уже умирают люди. Будь же ты проклят!

***

Пожар бушует в другой части здания, оно уже выгорело наполовину. От запаха подгоревшего пластика выворачивает желудок.

Возвращаюсь в кабинет доктора Азиза.

Меня охватывает странная апатия, словно я вколола себе лошадиную дозу транквилизатора. Раз я выжила, я должна попробовать выбраться. А для этого мне нужны документы и деньги.

Внутри все в копоти и пене. Пробираюсь к сейфу, который вмонтирован в стену.

На лежащего на полу Азиз-бея стараюсь не смотреть. Я потом буду плакать, когда смогу.

Открываю панель замка, протираю рукавом халата сканер отпечатка.

Когда Азиз-бей в первый раз открыл при мне сейф, это было еще при Аверине — просто между делом. Он говорил с Костей, и на автомате приложил к сканеру большой палец. Я тогда даже не поняла, что это сейф.

Подхожу к телу. Почти теряю сознание, когда наклоняюсь и беру доктора Азиз-бея за руку.

— Простите. Простите меня, — шепчу, глотая тяжелый ком в горле из гари и боли.

Волоку за собой тяжелое тело. С трудом, но дотягиваю до панели и прикладываю большой палец.

В груди щемит от ужаса.

Щелчок.

Дверца открывается, у меня от облегчения подкашиваются ноги.

Внутри несколько пачек долларов и турецких лир. В отдельной папке — несколько паспортов без фотографий, с пустыми квадратами.

Я быстро перебираю.

Анна Марек — тридцать два года.

Клара Вайдман — сорок один год.

Тереза Новакова — двадцать шесть лет.

Эта более менее подходит. Хоть и старше. Под меня сделать не успели, придется довольствоваться тем, что есть.

Беру паспорт, рассовываю по карманам пачки с деньгами. Взгляд падает на телефон.

Костя! Надо ему позвонить!

Прикладываю большой палец Азиз-бея к экрану, листаю контакты. Как Аверина его нет, ищу Константина и нахожу. Проверяю историю звонков.

Это он! Они недавно созванивались!

Сердце делает кульбит. Сейчас он скажет, детка, забейся куда-нибудь и продержись пару часов. Я сейчас прилечу и тебя спасу.

Уже заношу палец, чтобы нажать на дозвон и...

Перед глазами возникает виденье с телом, лежащим в неестественной позе с вывернутыми конечностями и пустыми глазами. И его лицом.

Я лучше умру. Лучше лягу прямо здесь и сдохну, чем снова его подставлю. Сколько можно?

Неизвестно еще, как отреагировал Винченцо, когда узнал, что Костя не выполнил его указание. Почему-то уверена, что он ничего ему не сделал. Даже слышу презрительное «Пошел ты нахуй, Винченцо, этого не было прописано в моем контракте».

Но я не позволю больше ему рисковать. Ни репутацией, ни жизнью.

Пусть лучше думает, что я умерла. Что на этот раз у Винченцо все получилось.

Выключаю телефон. Тщательно протираю полой халата, кладу рядом с доктором. Низко кланяюсь.

— Спасибо вам, — шепчу, снова сглатываю, — еще раз простите.

И иду к двери.

***

В коридоре гарь режет глаза, пол шатается под ногами. Колени дрожат так, что приходится хвататься за стены.

Выбираюсь на воздух и долго дышу, откашливаясь. Оглядываюсь вокруг — территория незнакомая, сюда выходить нам не разрешали.

Зато на воздухе прихожу в себя. Замечаю под навесом у ворот внедорожник.

Двери открыты, ключ торчит в замке зажигания. На заднем сиденье лежит темная мужская толстовка.

Натягиваю толстовку поверх сорочки, открываю ворота.

Сажусь за руль, складываю на пассажирское сиденье футляр, паспорт и деньги. Поворачиваю ключ, двигатель начинает утробно урчать.

Я не пробовала водить машину, но здесь коробка автомат, с ним проще. Две педали — газ и тормоз. И вот эта штука с буквой D — кажется, чтобы ехать вперед.

Так и есть, я медленно трогаюсь с места. Руль вращается легко, надо следить, чтобы никуда не врезаться.

Машина рвется вперед, резко торможу. Пробую снова — медленнее, ровнее.

Я не собираюсь далеко ехать, да и куда я доеду без прав, вся в копоти и с забинтованным лицом?

Включаю навигатор, хотя и так вижу, в какую сторону ехать. По небу полосами тянется сизый дым — похоже, пожары уже гораздо ближе. Доктор Азиз-бей не зря собирался нас эвакуировать.

Надо постараться, не привлекая внимания, пробраться в самый эпицентр. Туда, где хаос и паника. Где можно затеряться. Где можно раствориться и стать частью общей беды. Где никого не удивит девушка с грязными от копоти бинтами на лице.

Кто станет сейчас разбираться, что под ними за швы — от ожогов или от пластической операции? Станут, но потом, гораздо позже. В крайнем случае может сработать финт с потерей памяти.

Главное попасть туда, где спасательные службы заняты эвакуацией, и им некогда разбираться с документами. Там у меня точно есть шанс.

***

Долго петляю по грунтовой дороге, никак не выберусь на трассу. А еще говорила, что навигатор не нужен. Без него уже бы решила, что заблудилась.

Дорога резко идет под уклон, потом уходит вправо, в последний момент успеваю затормозить. Выхожу из машины.

Я им ничем не помогу. Уже не помогу.

Автомобиль наполовину сполз в овраг, догорает. Бок вмят, лобовое треснуто. За рулем мужчина, с ним была девушка. Ее выбросило на дорогу, голова запрокинута, рядом — раскрытая сумка.

Руки почти не дрожат, когда подхожу ближе, чтобы проверить пульс.

Как быстро я привыкла к виду безжизненных тел. Или я малодушничаю, и все мое равнодушие оттого, что эти люди мне чужие?

Девушка не двигается, пульса ожидаемо нет. Что-то изнутри толкает, и я протягиваю руку к сумке. Паспорт лежит в самом верху.

Роберта Ланге. Двадцать один год, уроженка Германии. На фото очень миленькая блондинка. Берта. Роберта...

Это лучше чем «моя» Тереза двадцати шести лет. И это настоящий документ, который никак не связан с Азиз-беем. Даже Аверин не докопается...

Руки трясутся, когда приношу из машины «свою» Терезу без фото. Бросаю в догорающую машину.

Паспорт Роберты забираю себе, сумку тоже. Подхожу к Роберте, это уже становится ритуалом.

— Прости, — говорю по-немецки. — Прости меня, пожалуйста...

Заползаю обратно в машину, вытираю о толстовку руки. Складываю в сумку деньги и футляр.

Теперь я Роберта. Берта.

***

По трассе еду медленно, прижимаясь к обочине. Ориентир — дым на горизонте — становится все ближе.

Верчу головой по сторонам, высматривая подходящее место. И когда вижу поворот, а перед ним дорожный знак, съезжаю в сторону леса.

Я не могу оставить при себе подарок Феликса. Фамильные драгоценности Ди Стефано слишком легко опознать, и по ним вычислить меня раз плюнуть.

От дорожного знака провожу воображаемую линию, которая упирается прямо в дерево с вывороченными корнями. В багажнике нахожу складывающуюся саперную лопатку и начинаю рыть яму между корнями дерева.

Рою неглубоко, глубоко и не получится.

Футляр заворачиваю в пакет, который тоже валялся в багажнике. Засыпаю землей, сверху бросаю сухие ветки, листья. Притаскиваю камень.

Отхожу в сторону и еще раз мысленно провожу линию от знака до камня.

Поехала.

***

Когда подъезжаю к Гюверджинлику, дым уже затягивает небо.

Бросаю внедорожник у обочины. Просто глушу двигатель, выхожу и захлопываю дверь. Дальше иду пешком.

Здесь то, на что я рассчитывала — толпы людей, паника. Готовится эвакуация, люди бегут с вещами, с детьми, кого-то несут на носилках.

Группы мужчин и женщин в жилетах суетятся, кричат, размахивают руками. Наверное, это волонтеры. Повсюду белеют палатки с надписями на турецком и флагами. Эвакуационные пункты, наверное.

Смешиваюсь с толпой. Никто на меня не обращает внимания.

Меня подхватывают вместе с остальными. Я не сопротивляюсь. Что-то спрашивают — имя, откуда я, где мои документы.

Смотрю сквозь, делаю вид, что не понимаю. Кто-то говорит по-турецки: «Наверное, она в шоке». Записывают.

— Как ваше имя? — спрашивают меня еще раз на английском языке.

— Роберта, — отвечаю глухо. — Роберта Ланге.

Женщина в жилете записывает, мягко берет за локоть, уводит к зданию с надписью на турецком. Там меня усаживают на скамью, дают воды. Больше не задают никаких вопросов, не просят показать документы.

Здесь для всех я лишь еще одна пострадавшая. Как и сотни других.

И я не знаю, я засыпаю или теряю сознание.

Все... Треша больше не будет. Можно ставить лайк)

Забыла сказать. Девочки, кто будет перечитывать. Сори, очень сильно прошу прощения. Я перепишу ту часть, где Милана едет праздновать Рождество. Так вышло, что я выбрала Турцию для стихийного бедствия, а там пожары конечно же были летом. Поэтому выходит, что Милана в Сомали провела почти 7 месяцев, хотя она там была от силы месяц. Так что пусть это будет день рождения Светланы)

Глава 31

Милана

— Как бы нам ее сбагрить побыстрее? — один из полицейских вытирает потный лоб. — Господину начальнику уже из немецкого консульства звонили. Намекали, что если мы не поторопимся, ее реабилитацию вычтут из нашей зарплаты.

У него на бейджике написано «Мурат Топрак», но я делаю вид, что даже имя прочитать не способна. Упорно обращаюсь «уважаемый бей», чем немало вывожу из равновесия обоих мужчин.

О том, что я за время, которое нахожусь здесь, научилась немного понимать турецкий язык, они не догадываются. Ко всему прочему я успешно демонстрирую частичную потерю памяти.

Я не слишком верила, что из этой затеи что-то получится, но пока у окружающих особых сомнений ничего не вызывает.

И тут мне помогла сама Роберта.

Трудно поверить, но после всего непроходимого кошмара, который происходил со мной в последние дни, с Робертой мне внезапно повезло.

И очень сильно.

Я не знаю точно, зачем она приехала в Турцию. И теперь вряд ли когда-то узнаю, но ее целью определенно был не туризм.

Возможно, ее связывали какие-то отношения с мужчиной, который был за рулем. А может, она планировала найти себе богатого покровителя или заняться эскортом. Все это вытекало из разговоров полицейских.

Главное, что мужчина, погибший вместе с настоящей Робертой, занимался тем, что переправлял пациенток по каналам нелегальной хирургии. Теперь его подозревают в убийстве доктора Азиза Эрдема и поджоге его подпольной клиники.

Это я тоже узнала из разговоров полицейских.

Я не могла им сказать, кто в самом деле убил доктора Азиза. И что Роберта со своим спутником просто проезжали мимо.

Не могла, потому что теперь она — это я. А настоящая Роберта для всех — неопознанное тело девушки с поддельным паспортом. Да и поверил бы мне кто-то, заикнись я о сицилийских мафиози?

Еще мне повезло, что Берта оказалась в не лучших отношениях с родными. По крайней мере мать по телефону с дочерью — то есть теперь уже со мной, — говорила достаточно сдержанно и несколько раз повторила, что надеется на ее здравый смысл.

На мой то есть теперь. Не знаю, что она имела в виду. Буду выяснять при встрече. То, что ее дочь находилась в зоне бедствия, фрау Ланге, похоже, никак не впечатлило.

Мне даже показалось, в ее голосе проскользнула досада в связи с тем, что я нашлась.

Я искренне пожалела Роберту — никому не пожелаешь услышать такое от матери.

Теперь я не меньше мешаю господам полицейским.

— Значит, вы не помните, где вам делали операцию, госпожа Ланге? — спрашивает полицейский на ужасном английском. Лучше бы мы общались на моем слабом турецком.

Но я послушно мотаю головой.

— Нет, уважаемый бей. Я ничего не помню.

— А имя Окан Йылдыз вам о чем-то говорит?

Не было бы на мне бинтов, я могла бы поиграть, напрячься, поморщить лоб. Но смысла играть нет, поэтому я только отрицаю.

— Нет, уважаемый бей, я не знаю этого человека.

— Но он записан в вашем телефоне, вы ему звонили.

— Прошу прощения, уважаемый бей, значит я просто не помню.

Я говорю спокойно и уверенно. И они это видят. Меня даже можно допрашивать на детекторе лжи, и он покажет, что я говорю чистую правду.

Я видела Окана Йылдыза мельком, он лежал в полусгоревшем автомобиле. Но это точно не повод утверждать, что мы знакомы.

Наш разговор снова заходит в тупик. Им надо что-то со мной делать, я не могу дальше лечиться за счет государства.

Из эвакуационного пункта меня доставили сюда, в ожоговый центр. Поместили в отдельную палату, эту роскошь я оплатила сама из денег Азиз-бея.

После первого же осмотра, как я и думала, меня опросили, а затем сразу вызвали полицию.

— Под бинтами обнаружены следы пластики. Свежие. Это не ожоги. Девушке нужна дальнейшая реабилитация. Работа хорошая, скорее всего, кого-то из тех, у кого забрали лицензию. У пациентки частичная амнезия, возможно, на фоне стресса, — сказал по телефону доктор, который меня осмотрел.

Приехали полицейские, и теперь они не знают, как от меня избавиться.

Судить меня не за что, у меня хороший адвокат, которого прислало немецкое консульство. И он абсолютно справедливо утверждает, что нет ни одного доказательства, что операцию мне делали нелегально.

Из зоны бедствия эвакуировали несколько клиник, я вполне могла потеряться вместе с документацией и страховкой. Стихийное бедствие часто сопровождается хаосом и паникой.

Мой адвокат додумался даже до того, что выдвинул встречный иск турецкой стороне, обвинив их в похищении немецкой гражданки и насильственном изменении ее внешности.

Так что я понимаю полицейских. На них давят, чтобы скорее закрыли дело.

Кому нужен скандал с нелегальными пластическими хирургами, в котором ко всему прочему замешаны иностранные граждане? Еще и пострадавшие от стихийного бедствия? Они могут начать качать права и требовать компенсации.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Надо дать понять принимающей стороне, что я не представляю опасности для бюджета государства и не претендую ни на какие компенсации.

И здесь мне не приходится притворятся, я в самом деле искренне благодарна Турции за то, что она меня приютила.

А от пожаров никто не застрахован.

— Господин Топрак, — обращаюсь к полицейскому, — я хотела бы продолжить лечение в одной из частных клиник. За свой счет. Доктор Акгюн порекомендовал мне клинику в Измире.

Протягиваю Мурат-бею буклет клиники, в который аккуратной стопкой сложены долларовые купюры.

Он приоткрывает буклет, оглядывается на напарника. Тот тянет шею, видит купюры и утвердительно кивает.

— Очень хорошо, госпожа Ланге. Мы будем всячески способствовать вашему переводу.

Они переглядываются, даже не думая скрывать облегчения.

— Главное, чтобы она не передумала, брат, — говорит напарник Мурат-бея. Он без бейджика, потому я не знаю его имени.

— Не передумает, — отвечает Топрак. — А после частников пусть попробуют доказать, что ее оперировали нелегалы. Мы с тобой молодцы, брат! Дожали девку!

— И от начальства по шапке не получим! — радуется Мурат-бей, и я радуюсь вместе с ними.

Надеюсь, немецкий консул с адвокатом тоже порадуются.

***

Что мне здесь нравится — идеальная чистота и белоснежное белье. А еще мягкие полотенца.

Меня перевезли сразу же, как только я внесла нужную сумму на счет частной клиники в Измире. Из консульства меня тоже навестили, но это больше для соблюдения формальности.

Сообщили, что после того, как будет завершена реабилитация, мои документы переделают. Внесут новую фотографию и снимут отпечатки.

Это было самое слабое место моего плана — отпечатки пальцев. Я даже готова была что-то сделать с руками и для начала обварила подушечки кипятком в эвакуационном центре.

Но видимо где-то наверху решили, что порция отмеренного мне треша оказалась исчерпана. Все безоговорочно поверили, что я Роберта. И в консульстве сказали, что после того как будет готово мое новое лицо, мне сделают новый документ.

Никто не стал сверять мои новые отпечатки со старыми. А для нового документа просто снимут новые.

— Мисс Ланге, пришли ваши анализы, — в палату входит доктор Седа Акташ, милая женщина, которая лучится добротой. Но сейчас она выглядит немного нервной, несмотря на улыбку.

— Что-то не так? — сажусь в кровати.

— Процесс заживления идет прекрасно, вас оперировал профессионал высшего класса, поэтому здесь вопросов нет, но... — Седа-ханум садится на стул возле кровати и закусывает губу. — Скажите, Роберта-ханум, когда вы принимали решение о сохранении беременности, вам говорили о рисках для плода от наркоза? И вы помните, сколько часов длилась операция? Сколько времени вы были под наркозом? Совсем никаких записей не сохранилось?

— Какой беременности? — переспрашиваю с улыбкой. — Какого плода...

Договариваю уже на автомате, руки сами тянутся к животу.

Доктор Акташ с непониманием следит за моими движениями.

— Вы что, этого тоже не помните, Роберта-ханум? — теперь она не скрывает сочувствия. — Вы беременны. Правда, срок очень маленький, четыре недели. Так вы не помните?

Я держусь за живот и трясу головой, отчего во все стороны летят соленые брызги.

Я не забыла. Я не знала. Я ничего не знала.

Я беременна от Феликса. У меня будет его ребенок.

Господи, неужели это правда? Неужели это может быть правдой?

И мне не сказали? Как они могли мне не сказать?

Они знали, и доктор Азиз, и Аверин, и промолчали, зная, что наркоз убьет моего ребенка?

— Скажите, Седа-ханум, — язык с трудом шевелится, — что с ним? Что с моим... сыном?

Я хриплю, подаюсь навстречу докторше, но она мягко усаживает меня обратно. И почему-то улыбается.

Меня это успокаивает. Наверное, если бы он уже умер, она бы так не улыбалась? Или она просто слишком добрая, доктор Акташ? Не хочет меня расстраивать?

— Вы не помните, что беременны, но знаете, что у вас там мальчик? — спрашивает она.

Я не знаю, почему так сказала, но уверена, что это может быть только сын. Если бы Седа-ханум видела Феликса, она бы тоже это знала.

Он просто такой. У него должен родиться мальчик. У нас. Я не знаю почему. И мне хочется плакать навзрыд оттого, что во мне неожиданно оказался такой подарок.

Махр

...

Настоящий махр...

Что там какие-то никчемные камни. Сын Феликса, его ребенок — вот настоящая драгоценность! Кажется, я сейчас умру от счастья!

Но... Почему они меня обманули? Почему не сказали? Я ни за что не согласилась бы делать операцию, не согласилась бы ни на какой наркоз.

Хватаю за руки доктора Седу.

— Скажите, Седа-ханум, а анализ мог не показать беременность? Или ммм... как быстро она проявляется? Мне же должны были сделать все анализы перед операцией?

— Конечно, — она не высвобождает свои руки, наоборот, сжимает мои, — судя по уровню проведенной операции, вам делали ее в хорошей клинике. Состояние швов говорит, что операция проводилась около десяти дней назад, а значит срок вашей беременности вполне мог не определяться даже ХГЧ. Если бы вы могли вспомнить, когда точно произошло зачатие и был последний день ваших месячных, мы бы высчитали точнее, а так...

Я чуть не проговариваюсь, что с месячными, конечно напряг, а день, точнее, ночь зачатия, я знаю вплоть до часа и минуты.

Костя привез меня в клинику доктора Азиза через сутки, еще через сутки меня прооперировали. Да, виноватых здесь нет.

Но я должна была предположить. Мы ведь не предохранялись. Почему мне такое даже в голову не пришло?

Потому что я и подумать не могла, что в моей жизни возможно такое счастье — ребенок от Феликса...

— Седа-ханум, — заглядываю в лицо женщине, — скажите, мой сын... Он очень пострадал от наркоза?

— Видите ли, — теперь она аккуратно забирает свои руки, — все зависит оттого, сколько хирургов работали над вашим лицом. И сколько часов вы были под наркозом. Какие антибиотики потом вам вводили. Никто не может ничего гарантировать. Мы, конечно, сделаем УЗИ, но... Я бы как врач рекомендовала вам прервать беременность. В медицинских целях.

— Нет, — спиной влипаю в подушку, подтягиваю колени. Мотаю головой и выставляю вперед руки. — Нет, ни за что. Об этом речи быть не может. Никогда. Я никому не позволю прикоснуться к своему ребенку.

— Помимо патологий это могут быть серьезные последствия такие как аллергия или анемия, — продолжает доктор Акташ, но я закрываю уши.

Она ничего не знает.

Мой малыш пережил подмену Светланой, разговор с Коэном, успокоительное Аверина. Переезд в Найроби, перелет в Даламан. Он пережил пожар в клинике, мои прятки в холодильнике и перегон до эвакуационного центра.

И теперь я должна хладнокровно от него избавиться?

Ни за что.

Теперь я понимаю, что мною двигало все это время. Почему я так цеплялась за жизнь. Ведь самой мне она не нужна.

Значит подсознательно я знала? Чувствовала?

Если от одних только слов «мой малыш» меня внутри затапливает волной щемящей нежности.

И еще потому, что он от Феликса.

У тебя ничего не получилось, дон Винченцо, ты ничего не смог сделать. У нас с Феликсом настоящий брак, у нас все по-настоящему, как он и хотел.

Доктор Седа вздыхает, качает головой, понимающе кивает и выходит из палаты. А я откидываюсь на подушки и мечтательно смотрю в окно, поглаживая до обидного плоский живот.

Я ни капли не сомневаюсь, что с ним все будет хорошо.

У нас с малышом все будет хорошо.

И теперь я точно знаю, чем отличаюсь от Светланы.

Это рождает во мне малюсенькую, совсем робкую и очень-очень глубоко спрятанную надежду.

Может, когда-то я смогу рассказать обо всем Феликсу?..

Глава 32

Феликс

Я покинул Сомали на следующий же день.

Уехал бы сразу же. Не мог дышать воздухом, которым

она

дышала, не мог видеть океан, на который

она

смотрела. Под моими ногами буквально горела земля, по которой

она

ходила.

Сука, по образу и подобию которой я сам создал себе ловушку.

В которую попался. Которая захлопнулась, не просто прищемив мне яйца. Она разнесла в хлам мое ебаное сердце.

В ней невыносимо тесно. Все еще больно. Из нее я не вижу выхода.

Но я не мог бросить своих людей. Тех, кто по-настоящему оставались мне верными. И мне следовало закончить все дела, потому что я знал, что больше сюда не вернусь.

Надо было дождаться Коэна и получить выкуп за пленников. Пусть я сам с ним не стал встречаться, но деньги он перевел на мои счета. А я потом разослал каждому его долю, как всегда это делал.

Я должен был попрощаться с лагерем и передать свой пост Абди. А для этого следовало соблюсти хоть какую-то видимость законной передачи власти.

К тому же, днем мне позвонил Винченцо.

— Да, синьор, — ответил я машинально, по привычке. И услышал, как он поморщился.

— Фелисио, тебе не надоело паясничать? Может ты наконец-то начнешь называть меня отцом? — проговорил он ворчливо.

Этот диалог у нас начинается всегда примерно одинаково. Ничего нового.

— Не вижу смысла, — сказал я честно, — я так называю тебя двадцать восемь лет.

Я мог ответить, что сыном меня тоже называть никто не спешит. Но меня это больше не волнует. Уже давно.

Он выругался, но продолжил.

— Я звоню предупредить. На вас готовится облава. Тебе лучше увести своих людей с побережья. Ты знаешь, что вы остались последними, со всеми давно уже покончено. Я пытался задействовать свои связи, но, похоже, на этот раз действительно все.

— Я понял. Спасибо, синьор.

На этот раз мое «спасибо, синьор» прозвучало искренне.

Я знаю, что он действительно несколько раз оттягивал уничтожение лагеря объединенными войсками. Ему удавалось договориться, убедить, подкупить.

Выходит, прав был Аверин, когда говорил, что дон Ди Стефано использовал моих пиратов в своих интересах. Раньше меня бы от этого разъебало, а теперь похуй.

Вот просто похуй. Не передать как.

Единственное, на что не похуй, это мои люди. Даже те, кто готов меня продать за бутылку вонючего пойла или пару сотен баксов. Потому что я за них тоже отвечаю.

Сначала я собрал самых вменяемых, объявил то, что услышал от Винченцо. Предложил кандидатуру Абди на пост главаря.

Все равно он им нужен, такой здесь менталитет. Вождь, главарь, предводитель — как бы он ни назывался, он нужен. И Абди на сегодняшний день лучшая кандидатура.

Решено было лагерь ликвидировать, переместиться дальше по побережью и начать строить новый поселок.

Я уверен на двести процентов, что самые отбитые останутся дальше грабить по беспределу. И их в ближайшее время ликвидируют. Жаль будет, если пострадает кто-то из поселка. Поэтому дальше я пошел к старейшинам.

Все им рассказал и посоветовал куда-нибудь сплавить отбитых. Куда — это уже не моя головная боль. В конце концов, это они законная власть.

Вечером объявили большое собрание, где я официально передал власть Абди.

Если бы можно было, сразу бы улетел. Но вертолет должен был забрать меня только в пять утра.

Пришлось остаться на пьянке, посвященной Абди. Я немного посидел для приличия и ушел к океану.

В дом идти не хотелось. Вещи собрал давно — там всего одна сумка, я еще никогда не уезжал так налегке. Кальян, мачете, ноутбук и кое-что из одежды. Остальное все куплю новое.

Так и просидел до утра на берегу океана. Утром улетел в Могадишо.

Я собирался на Сицилию, но в последний момент передумал. Понял, что не хочу заявиться туда вот таким. Каким увидел себя в отражении зеркальной панели аэропорта.

Дикарь. Пиратский вожак.

Пусть я не считаю себя наследником Ди Стефано. Но я не допущу, чтобы над ним смеялись и говорили, что его сын только что слез с пальмы.

Мои отношения с отцом — это только мои отношения. Никого больше они не касаются.

Первым же рейсом я вылетел в Найроби, а оттуда — в Дубай.

В Дубае приземляюсь ближе к вечеру. И уже в аэропорту ощущаю, как поменялся окружающий мир.

Я снимаю один из самых дорогих отелей. Последние удачные операции, включая сделку с Коэном, позволяют не считать деньги.

Значит это будет номер люкс с панорамой, бассейном и личным дворецким, который вежливо улыбается, пока я бросаю сумку и прохожу внутрь.

Даже если я выгляжу как дикарь, он все равно будет улыбаться.

Я планирую провести в Дубае не меньше недели.

Мне нужно вывести из себя Сомали. Выжечь. Выдавить по капле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оно въелось в кожу. В волосы. Забралось под ногти.

Я принимаю душ, заказываю ужин в номер и засыпаю как убитый. С утра первым делом направляюсь в спа. Прямо в отеле. Потом к барберу.

Оказывается, я не брился, так что когда лезвие касается подбородка, на меня накатывает чувство, будто меня стирают.

Это было бы круто. Если бы можно было стереть и написать заново. Только не с лица, а из памяти.

Потом стрижка. Затем в порядок приводят ногти. Я все больше и больше начинаю походить на цивилизованного парня.

Я бы вывел татуировку, но мастер говорит, надо, чтобы зажили порезы. Зря я, конечно, не удержался и посек ее мачете. Уже бы забыл об этом ебучем клейме.

Вечером иду в тренажерный зал. Вспоминаю, как это — когда тренируешься не на досках и самодельных тренажерах из палок и сваренных железяк.

Ужинаю в ресторане на крыше. Смотрю на россыпь огней внизу и прихожу к выводу, что цивилизация — это в принципе неплохо.

На следующий день иду покупать одежду и понимаю, что разучился ее носить. Рубашки натирают шею и запястья. Они как броня. В пиджаке я как в доспехах. В туфлях как в колодках.

Так что превращение в цивилизованного индивида дается с трудом. И проходит со скрипом.

Но если я хочу вернуться к прежней жизни, мне нужны броня и доспехи. И я обхожу бутики, выбирая лучшее.

Вечером в ресторан иду в брюках и рубашке с закатанными рукавами. И целый вечер нахожусь под перекрестным огнем из взглядов с соседних столиков.

Эй, вы вообще-то со своими ебарями, красивые! И я в вашем внимании не нуждаюсь, так что отъебитесь...

Но это говорит, что трансформация из дикаря в цивилизованную особь

успешно

завершена

...

Через восемь дней я вылетаю из Дубая на Сицилию. И уже сидя в самолете ловлю себя на том, что воротничок рубашки мне почти не натирает. Почти...

***

— Может ты, наконец, начнешь называть меня отцом? — Винченцо нервно постукивает по столу кончиками пальцев.

Мы с Авериным сидим за столом в его кабинете. Я не ждал его здесь встретить и пиздец как рад видеть этого заносчивого засранца.

Сам не ожидал. Возможно, частично оттого, что вижу, как он выводит из себя отца.

Да, мысленно я иногда так называю Винченцо. И в разговорах с другими могу назвать.

В лицо не могу. Не скажу, что делаю это нарочно. Не поворачивается язык.

Для меня он синьор.

Я даже когда был маленький и не выговаривал «р», все равно говорил «синьйол», меня мать выдрессировала. Не знаю, что было бы, вздумай я назвать его иначе.

Я так и не рискнул, о чем сейчас жалею.

— Не понимаю, с чего ты взял, что я захочу на ней жениться?

— Да какая разница? — Винченцо раздраженно взмахивает руками. — Не хочешь и не хочешь, Фелисио, плюнь и разотри. И в самом деле, зачем тебе эта шаболда? Нет, конечно, если бы ты захотел, я бы не противился...

— Я не захотел, — обрываю этот поток словесности. Аверин со скучающим видом рассматривает мозаику на стене отцовского кабинета.

— И хер с ними, — отмахивается Винченцо.

— Нет, не хер, — качаю головой я. — Меня, твоего сына, выставили полным долбоебом, а ты собираешься вот так просто отмахнуться и сказать «хер с ними»? Тебя все еще удивляет, что я говорю тебе «синьор»? Я не собираюсь спускать это ни Лане, ни Леониду.

В кабинете воцаряется тишина. Отец замолкает, смотрит на Аверина. Тот еще более подчеркнуто внимательно изучает мозаику.

— Но ты не желаешь быть Ди Стефано, — говорит он спустя некоторое время. — Чего же ты от меня хочешь?

— От тебя? Ничего, — качаю головой. — Я сам с ними разберусь.

— Сам... — ворчит Винченцо. — Видел я, как ты разобрался. Эта дура орала, что ты ей чуть голову не отрезал.

— Так это же хорошо, — удовлетворенно киваю, — пусть боится.

— Послушай, ты же можешь подождать? — морщится дон. — Вот и остынь. Потерпи. Я сам терпеть не могу этого Коэна. Но его можно ослабить. Через Донато. Или Кавалларо. Только не сейчас, сейчас он сильный. Дай мне несколько лет, и я тебе их отдам. Что захочешь, то с ними и сделаешь. А если бы ты стал членом фамильи...

— Мне пора, — оживает за его спиной Аверин. — Мы с вами в расчете, синьор Ди Стефано. Если вас устраивает мой отчет по сверхурочным, я вызываю такси. У меня скоро самолет.

— Я тебя отвезу, — останавливаю Аверина и оборачиваюсь к отцу. — Ты мне дашь водителя? У меня дело к Аверину. Или я поеду с ним на такси в аэропорт.

Я хочу попросить его узнать о той девушке, чьим именем воспользовалась Лана. О Милане Богдановой. Конечно, за деньги. Но об этом я не собираюсь отчитываться перед отцом.

Винченцо утвердительно кивает и отдает распоряжение подать машину.

— Кстати, господин Аверин, вы слышали, какие пожары бушуют в Турции? — спрашивает он, когда мы уже стоим у порога.

— Да, все, думаю, о них слышали, — небрежно отвечает Аверин. — А что?

— Да так, столько людей там сейчас гибнет, ужас. Мне рассказали, на днях полностью сгорела клиника доктора Азиза Эрдема. Вы, случайно, не были знакомы? Первоклассный пластический хирург. Правда, практиковал нелегальные операции. Вот и сгорел заживо в своей нелегальной клинике. Вместе с персоналом и пациентами. Никто не выжил, представляете? Просто шок.

Он говорит и сверлит взглядом Аверина. Тот смотрит на него все с тем же чуть удивленным видом. Дослушивает до конца, качает головой и хмыкает.

— Очень жаль, но нет, не слышал. Я не пользуюсь услугами пластических хирургов, синьор Ди Стефано, у меня прекрасная генетика. И надеюсь, мне не скоро понадобится. А если что, в Испании отличная легальная медицина. Могу для вас узнать расценки. Да, если это был ваш знакомый, примите мои соболезнования.

Он наклоняет голову, прощаясь, и мы выходим из кабинета. Отец смотрит нам вслед со странной мстительной ухмылкой. Даже не знаю, что это только что было.

— Костя, я хотел тебя нанять, — говорю, когда мы садимся в машину.

— Слушай, в аэропорту будет время до регистрации, — перебивает он меня. — Мы там сядем выпить кофе, и ты мне все расскажешь. Окей? А я сейчас по дороге покемарю, вообще сука не высыпаюсь.

— Ну, хорошо, — говорю чуть сбитый с толку, — я просто после думал домой слетать. Родственников проведать. Может, вместе полетели бы?

— Десять минут, Феликс, — просит он, — и потом все обсудим, ок?

Мы забираемся на заднее сиденье отцовского лимузина. Аверин садится в угол, вытягивает ноги. Запрокидывает голову. Указательным и большим пальцами правой руки трет сначала уголки, потом растирает глаза. На миг мне кажется, под левым веком что-то поблескивает.

— Костя, — наклоняюсь ближе, — ты что, плачешь?

— Да нет, что-то в глаз попало, — бормочет он, растирая глаза. — Говорю же, не высыпаюсь нихуя...

— А, ну тогда поспи, — откидываюсь на спинку, — тут до аэропорта полчаса не меньше. Поспи.

Я говорила, что мы все еще с ним поплачем...(((

Глава 33

Феликс

— И чего ты выебываешься, скажи? — Кирюха, мой троюродный брат, смотрит пьяными глазами, в жадном блеске которых отражаются светильники на барной стойке. — У тебя папа дон! Я кому ни скажу, что у моего братана батя настоящий итальянский мафиози, мне не верят. Говорят, пиздишь.

— Сицилийский, — поправляю машинально, вертя в руке бокал с почти нетронутым виски, — итальянские и сицилийские фамильи отличаются.

— Какая разница? — отмахивается Кирилл. — Один хер куча бабла.

— А ты бы не кричал об этом на каждом углу, — отпиваю из бокала, — разве я не просил?

— Так хочется хвастануть же, — Кир пьяно ржет. — Мой братан мафиозный дон.

— Я не дон, не ори, — оглядываюсь по сторонам, — и не собираюсь им быть.

— Ну и дурак, — смачно припечатывает брат, — это потому что с жиру бесишься. Был бы у тебя отец водила, ты мечтал бы о такой жизни.

— Это ты дурак. Твой отец тебя растил, ты с ним вырос. Какая разница, кто он? Ну водила, и что?

Кирилл смотрит на меня, будто я сморозил невиданную херню.

— А хули толку, что с ним? Он как не в поездках, так бухал. Сильно он мной занимался? Если бы я мог выбирать, я бы выбрал как у тебя. Ничего про него не знать, а потом хуяк — папа главарь мафии, у тебя в руках власть, бабки, телки, личные самолеты... — он захлебывается слюной, и мне становится противно.

И еще я понимаю, что ничего не хочу объяснять.

— Ладно, пойдем, — кладу на стойку деньги и тащу Кирилла за локоть, — мне пора.

— Так ты ж не допил! — он цепляется за стойку, тянется к бокалу.

Походу, это была хуевая идея приехать проведать родственников. Пока были живы мать с бабушкой, я этого не замечал. Или просто давно здесь не был. Но приехал, и сразу всем стали интересны мои деньги и папа-дон.

Заебали они меня уже этим, честно. Я для них тоже мафиози, априори.

Друзья тоже не понимают. Я пытался объяснить, что мне неинтересны деньги, заработанные на наркотиках и оружии. Что заработать деньги на самом деле несложно. Они просто лежат — приди и возьми.

Крипта, IT-технологии, искусственный интеллект. Но на меня смотрели как на дебила и не понимали.

Им надо быстро. Привез наркоту, продал, поднял бабло. Не заморачиваться. Зачем строить и развивать, когда можно у кого-то отобрать?

Так делал Покровский. Так работал Ольшанский. Так работает бизнес-империя Винченцо, которую он мечтает передать мне.

Нахуй мне этот зверинец? Честнее вернуться в Сомали.

Мои пираты хоть не изображали цивилизованных людей. Дикари и дикари, бухают, курят и баб ебут на берегу океана. Может с натяжкой даже сойти за романтик.

Я всегда считал, что мой дом здесь, а теперь даже не знаю. И с Миланой мы тоже говорили...

Сука...

Нет никакой Миланы.

Не было.

То все была Лана, расчетливая лживая сука.

Сколько мне еще надо себе это повторить?

Только мозг сопротивляется. Отказывается верить.

Память подбрасывает то одну сцену, то другую. Когда Лане не обязательно было играть. Не нужно. Подарок мой на день рождения готовить. Пиратов тренировать...

Зачем? Просто чтоб со мной потрахаться? Потому что вся эта херня с именем другой девушки... Не вяжется. Почему она была так уверена, что я соглашусь потом поменять документ? Что мешало признаться сразу?

Завтра встречусь с Авериным, он должен сообщить, что накопал про эту Милану Богданову. Может, что-то прояснится. А то я уже и спать нормально не могу.

Отвожу пьяного Кирилла домой на такси, а сам еду в отель. На этом моя встреча с родственниками закончена.

Тетке денег дал, а покупать бухло, шмотки и давать денег на машину лосю, который может все заработать сам, не собираюсь. И мне похер, что про него люди будут говорить, что у него брат жлоб. Дон итальянской мафии, а денег брату пожалел.

Во-первых, не итальянской, а сицилийской. А во-вторых, я не дон. И доном никогда не буду.

***

— Идем, Феликс, ну что тут сидеть? — Аверин встает с низенькой скамейки, и я нехотя поднимаюсь следом.

Не то, чтобы мне охуенно нравилось на кладбище. Но кажется, если я уйду, оборвется последняя ниточка, связывающая меня с образом, в который я так тупо влюбился. Даже не влюбился, а влип.

Увяз, как в болоте, и не могу выбраться.

Я настоял, что хочу сюда заехать, и Аверин скрипя зубами согласился. Сначала протестовал, потом сдался.

— Цветы надо купить, — вспомнил я по дороге. — Я же вроде как муж. Действующий. Какие, как думаешь?

— Не знаю, — буркнул Аверин, — тебе виднее. Ты же муж.

Купили орхидеи, красивые. У меня было странное чувство, когда я их выбирал. Как будто по-настоящему для кого-то своего выбираю.

На свежей могиле стоял большой портрет. Незнакомое лицо, такое же, как на фото, которое мне в телефоне показывал Костя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Совсем чужая девушка. Обычное лицо, ее нельзя даже назвать красивой, просто миловидная.

Но когда я выкладывал орхидеи, внутри что-то заворочалось, зашевелилось — непонятное, неуловимое. Аверин мрачно смотрел в сторону, наверное, кладбище у всех вызывает такое настроение.

Тоскливое. Что выть хочется.

Я бы вот прямо здесь сел и завыл как волк дикий.

Костя принес доклад об этой Милане. Ничем не примечательная, никаких выдающихся талантов. Родители рано умерли, бабушка с дедушкой сами вырастили девчонку.

Верно, Лана ничего не успела рассказать, там больше я пиздел. При воспоминании о нашей «брачной» ночи привычно ослепляет сначала вспышкой стыда, потом ненависти.

Даже не к Светке. К себе. За себя мерзко.

Какой же я еблан. Как мог так повестись?

От одной мысли, как лежал на расслабоне с этой сукой на груди и ей про себя рассказывал, нутро выворачивает.

Я верю Аверину. Если до этого и сомневался, то теперь верю.

Мы доходим до поворота, навстречу нам бредут двое стариков. Поддерживают друг друга, сгорбились.

Подойдя ближе, вижу, не такие они и старые. Проходят мимо, бросают испуганный взгляд на Аверина и идут туда, откуда только что мы с ним вышли. К «моей» жене...

Рывком поворачиваю обратно, но на плечо ложатся стальные клещи.

— Зачем, Феликс?

— Подойти хочу, — стараюсь сбросить руку, но, зараза, держит крепко.

— Нахуя?

— Костя, отъебись. Я по документам на их внучке женат. Может им помощь нужна. Дай поговорить.

Дергает сильнее, шипит в самое ухо.

— Слушай, будь же ты человеком, а? У людей горе. Мы и так им крови попили из-за того, что тебе замандерилось мужем Миланы остаться. Не трави ты им душу, а?

— А я при чем? — теперь я сильнее дергаю плечом, и он, наконец, отпускает.

— Потому что надо было в свидетельстве о смерти дату переписать, чтобы она после вашей свадьбы стояла, а не до. Ты же не мог на покойнице жениться. А денег им и без тебя додумались дать.

Чувствую себя еще большим гондоном, чем был, пока не увидел дедушку и бабушку настоящей Миланы. Хотя они мне никто, как и она. И я точно не виноват в пневмонии, от которой умерла их внучка.

Но ноги все равно как приросли и отказываются нести меня из этого места. Аверину приходится чуть ли не за шиворот меня тащить.

— Ладно, отпусти, — в последний раз оборачиваюсь. Старики сидят, тесно обнявшись, на скамейке. Говорю негромко. — Они издали совсем кажутся древними.

— Горе еще не так к земле прибивает, — так же тихо отвечает Аверин и отворачивается. Смахивает со щеки... пыль наверное.

Здесь пыльно. Сухо и пыльно. Давно не было дождей.

***

— Может, каких-то ее подруг поискать? Или в школу пойти, где она училась? — спрашиваю Аверина, сидя в ресторане, куда мы заехали пообедать.

— Послушай моего совета, — говорит он, раскладывая на коленях салфетку. — Чем больше ты будешь во все это влезать, тем дольше будешь выбираться. Если ты готов играть дальше в игры Ланы и ее папы, копай. Ты понимаешь, что они только этого и ждут? Чтобы ты блядь во всем этом варился еще хуй знает сколько времени. А если хочешь забыть, переступи и живи дальше. Вычеркни это из головы и живи.

— Меня друзья в Штаты зовут, — говорю ему, — мы стартап новый наметили. Там потусим, оттуда в Индонезию.

— Хорошая мысль, — одобрительно кивает Костя, — и от папы подальше, и от всего этого кодла. Слетай, проветрись. А вернешься, будет легче. Вот увидишь.

И чуть улыбается. Потому что сам не верит.

Но в одном он прав. Нехуй шляться по кладбищам, особенно когда там нет того, кто тебе дорог.

Та, кого я любил, надежно похоронена в моем сердце. Потому что, походу, больше ее нигде и не было...

Несколько месяцев спустя

Мы с друзьями уже неделю тусим в Индонезии. Когда пролетали над моим островом, я специально на него старался не смотреть, хотя внутри неприятно холодило.

Надеюсь, эта сучка Покровская со своим ебарем с него тоже не сильно поимели. Жаль, что Ольшанский просидел недолго.

Сейчас у него вообще все заебись, но надеюсь, урок он получил хороший. По крайней мере я слышал, со своими замашками на чужое он завязал. Сосредоточился на бизнесе.

Флаг в руки. Покровская та тем более недолго плакала, уверен, уже давно себе нового ебаря нашла. Объективно, девка она красивая.

Сегодня переехали на Бали, зарулили в какую-то недорогую кафешку. Мне вставляет местный колорит, и кухня здесь тоже интересная.

— Добрый вечер, вы готовы сделать заказ? — слышу на хорошем английском. Вот только голос неприятно знакомый.

Поворачиваю голову. И как в ледяную воду проваливаюсь.

— Арина? Ты?

Передо мной стоит Арина Покровская, от былой мажорки не осталось и следа. В белой футболке, цветастой юбке и белом переднике, завязанном на талии. А из-под передника виднеется выпуклый живот.

Она смотрит мне в глаза, а я чувствую себя червяком, которого раздавили, и который извивается на последнем издыхании, все еще не веря в то, что все. Что уже настал пиздец.

Сучка-Покровская, которая должна чилить с каким-нибудь папиком на яхте или очередным ебарем в отеле на побережье. Но только не здесь. Не в дешевой кафешке для не самых состоятельных туристов.

Я хотел отомстить, но только...

Блядь...

Не беременной девчонке. И точно не ее ребенку*.

*Историю Арины Покровской читайте в книге «Дочь моего друга»

Все как обычно, я думала, будет две главы, одна от Феликса, одна от Миланы, а от Феликса в одну не поместилось. Надо же их встречу со Светочкой прописать, потом с Ариной уже под занавес книги. Так что еще одна глава от Фела будет)))

И да, я написала "Несколько месяцев спустя", потому что точно не могу прикинуть сколько прошло месяцев, честно. Насколько я понимаю, месяца 2-3, но надо еще посчитать

Глава 34

Милана

— Берта, ты не можешь не согласиться, что моя мать была несправедлива к Франеку. Она поступила крайне опрометчиво, оставив такое завещание, — голос матери Роберты в трубке понижает общую температуру не только по палате. А и по всей Турции сразу. — И ты как сестра просто обязана с ним поделиться.

Будь я настоящей Бертой, могла бы ответить, что их двадцатишестилетний лось Франек был обделен бабушкой абсолютно заслуженно.

Я бы на месте фрау Эльзы ему тоже ничего не оставила.

Этот бездарь и бездельник целыми днями слоняется без дела или валяется на диване, и уже успел отрастить себе пивное брюхо. Мама с папой Ланге пашут как два папы Карло, чтобы прокормить этого борова. При этом их младшая дочь давно поселилась отдельно, и родители ее жизнью совершенно не интересуются.

Так что настоящая Роберта имела бы полное право послать всю свою семейку.

Вот только я ненастоящая. И я хожу по грани.

Пока мы общаемся по телефону, все идет шатко-валко. Но уверена, стоит нам встретиться лично, железобетонная фрау Ланге раскусит меня в три секунды.

Герр Ланге хоть и полностью у фрау под каблуком, это никак не помешает ему отличить родную дочь от поддельной.

Поэтому моя задача не допустить нашей встречи. Ни с одним из милой любящей семейки.

Фрау Ланге бомбардирует меня звонками по единственной причине — ее мать, бабушка Берты, недавно умерла. В завещание она вписала только внучку, Роберту. Бедного Франека обделила. Дочь с зятем тоже.

Теперь мамашка звонит каждый день и требует справедливого раздела, иначе грозится подать в суд.

И здесь семейству Ланге не повезло. Не повезло в том, что я — не Роберта.

Потому что я наняла адвоката, которого прислало мне консульство, и теперь он занимается еще и моим наследством.

И вот здесь самое главное. То, отчего у меня не перестают дрожать коленки.

С тех самых пор, как я узнала, что бабушка Эльза на самом деле не фрау, а синьора. Ее фамилия Бочелли, и наследство Роберты находится в небольшом итальянском городке Потенца.

Триста километров от Рима. Чуть больше шестидесяти тысяч населения.

Площадь сто семьдесят три тысячи квадратных километров.

Там всего лишь один небольшой дом с садом. Можно сказать, крошечный. И все.

Все.

Умом я понимаю, что для меня правильнее было бы уехать куда-нибудь в Австралию или Папуа Новую-Гвинею, лишь бы подальше от дона Винченцо, но...

С того дня, как я узнала о ребенке, я не перестаю думать, что мне надо встретиться с Феликсом.

И если мне выпал шанс спрятаться от немецкой родни именно в Италии, то это не что иное, как перст судьбы.

В конце концов, я всегда смогу оттуда уехать. Зато Феликс может захотеть увидеться с отцом. А до Сицилии от Потенцы не так далеко, чуть больше чем пятьсот километров, я посмотрела...

И разве я придумала, что лучше всего спрятано то, что лежит на виду?

Кому придет в голову искать Милану Богданову под самым носом у Винченцо Ди Стефано? Разве что кому-то с крайне буйным воображением.

— Мама... — прокашливаюсь, потому что мне тяжело выговаривать это слово даже на немецком. И мне приходится хрипеть и кашлять, чтобы скрыть акцент. Пусть он едва уловимый, у меня почти идеальный немецкий. — Я согласна. Я уеду в Италию, а Франеку оставлю свою квартиру. Мой адвокат свяжется с тобой, и вы все урегулируете. Извини, мне тяжело говорить, легкие не восстановились после пожара...

Захожусь в натужном кашле, но фрау Муттер* пропускает замечание о пожаре мимо ушей.

— Ну слава богу, ты не стала упираться. Видимо, этот неприятный инцидент с пожаром пошел тебе на пользу и ты научилась ценить семью, — она не то, чтобы смягчается. Просто перестает холодить.

Становится ужасно жаль бедную Роберту. С трудом сдерживаюсь, чтобы не послать противную бабищу, но я тогда выдам себя с головой.

А я не имею права. Кладу ладонь на живот и успокаиваюсь. Я теперь так всегда успокаиваюсь.

— Хорошо. Надеюсь, мы придем к обоюдному соглашению. Мой адвокат тебе позвонит.

Да, я не Роберта. Я Милана. И по правоведению у меня было отлично.

Поэтому я попрошу адвоката составить документ, который «мои» родственники должны будут подписать. Этим документом они отказываются от любых претензий, моральных и материальных, в мой адрес.

И тогда я со спокойной душой откажусь от них.

Спустя два месяца

Я победила.

Борову Франеку отошла не только квартира Роберты. Я подписала отказ от любого будущего наследства в его пользу.

Как будто Берте это наследство кто-то собирался оставлять!

Мой адвокат поджимал губы и качал головой, говорил о неравноценном обмене. Что дом в Потенце старый, требует ремонта. А квартира Роберты в центре, в хорошем районе и в новострое. Намекал, что эту квартиру ей подарил богатый покровитель, и что я могла бы ее хорошо продать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но я не имею права ни на что, чем владела Берта. Поэтому, чем старее и дряхлее будет дом, тем чище будет моя совесть.

Поэтому я первой подписала документ. И поставила точку в истории с семейством Ланге.

Параллельно был запущен процесс моего вступления в наследство, переведены на итальянский язык все необходимые документы. И как только я смогу выехать из Турции, сразу отправлюсь в Потенцу.

Уже месяц я живу на съемной квартире и прихожу к доктору Седе Акташ на консультации. Оставаться в центре необходимости не было — швы сняли, отеки сошли. Остались только те, что после ринопластики, но я уже вполне могла обходиться сама, без помощи персонала.

Мой малыш растет. Мы ждем, когда можно будет сделать первый акушерский скрининг, и тогда я начну думать о переезде в Италию.

У меня было еще несколько причин съехать на квартиру, хотя доктор Седа недовольно супила брови.

Первая — деньги. Они таяли на глазах, а пребывание в частной клинике слишком дорогое удовольствие.

Вторая — корни волос уже начали отрастать. Надо было что-то делать с завершением образа, тем более, что основные бинты с лица уже сняли. И даже поддерживающий бандаж можно было не носить, а он как раз закрывал корни.

И третья — мой махр. Его следовало забрать, и это по сей день одна из самых сложных частей моего плана.

Не представляю, как его перевезти через границу.

Я не могу вывезти драгоценности из Турции нелегально, я не Аверин. И легально не могу, даже если надену их на себя. Меня арестуют на таможне, потому что у меня нет никаких подтверждающих документов об их происхождении. Ни чеков, ни документа дарения, ничего абсолютно.

Надежда, что фамильные драгоценности Ди Стефано сойдут за местную бижутерию, слабая. Значит, рисковать нельзя.

Я должна их перепрятать. А этого не сделаешь, лежа на кровати.

Я уже заключила договор в банке на аренду банковской ячейки. Но это половина дела, надо поехать и выкопать мой махр.

Проще всего было завершить образ. Корни я прокрасила в парикмахерской, брови и ресницы — сама. Купила краску и покрасила. В русый.

Сложнее пришлось с линзами. Но на фото в новом паспорте должны быть светлые глаза, поэтому я заставила себя учиться их носить.

Сегодня доктор Акташ сняла последние швы.

— Прекрасно, Роберта-ханум, хотите на себя посмотреть? Я как врач могу сказать, что работа проделана на очень высоком уровне, — она подносит зеркало.

— Можно я пройду в туалетную комнату? — встаю с кушетки, стараясь не смотреть на свое отражение.

Я боюсь. Боюсь забиться в истерике на глазах у медперсонала.

Лучше наедине, сама с собой.

— Конечно, — понимающе кивает Седа-ханум, — вы только зовите, если что.

Прохожу в туалет, закрываюсь на защелку. Поворачиваюсь к зеркалу и... отшатываюсь.

В ужасе пячусь обратно к двери.

Такое ощущение, будто нас здесь двое. Словно кто-то другой за мной подглядывает.

Другая девушка. С чужим лицом.

В одном Азиз-бей не обманул. Она красивая. Правда, слишком худая.

Подхожу ближе к зеркалу, провожу указательным пальцем по щеке. Сжимаю пальцы в кулак, подавляя желание разодрать кожу на чужом до отвращения лице.

Если бы можно было снять его, как маску. Как в кино. Содрать, а под ней чтобы была та, прежняя Милана.

Хочется кричать от безысходности. Оттого, что это не маска.

Но я быстро приказываю себе успокоиться. Кладу обе руки на живот.

Мой сын увидит такую маму. Он будет любить меня такой.

И... И может быть Феликсу такая я тоже понравится?..

***

Такси тормозит далеко за поворотом. Мы его проехали, но так может и лучше. Водитель предлагает подождать, но я молча достаю деньги и кладу ему на переднее сиденье.

— Спасибо. Дальше я пойду пешком.

Перебрасываю сумку через плечо, в ней внутри складывающаяся лопатка.

Возвращаюсь к дорожному знаку, затем сворачиваю с трассы.

Пожары давно перестали бушевать, теперь здесь безопасно.

Дохожу до дерева с вывернутыми корнями. И камень, который я тогда притащила, на месте.

Опускаюсь на колени, откидываю сухие ветки и начинаю копать. Земля под ними слежалась, но лопатка справляется.

Взмах за взмахом, быстро устаю. Хорошо, хоть копать неглубоко, я тогда слишком торопилась.

Металл лопаты упирается во что-то твердое. Сердце замирает. Футляр.

Осторожно разворачиваю. Пакет порвался, но сам футляр цел. И украшения в нем целые.

Обтираю футляр, заворачиваю в плотную ткань, убираю обратно в сумку. Камень возвращаю на место. Сухие ветки тоже.

Поднимаюсь, вытираю ладони влажной салфеткой. Делаю несколько глотков воды из бутылки и иду обратно на трассу.

Дальше пешком вдоль обочины. До ближайшего населенного пункта далеко, но я иду быстро.

Надо успеть положить футляр в банковскую ячейку.

Пусть фамильные побрякушки Ди Стефано остаются в Турции. До лучших времен.

Завтра мой первый акушерский скрининг, и через неделю я вылетаю в Италию вступать в наследство. Все документы готовы, даже новый паспорт с новой фотографией.

А настоящий махр я смогу вывезти с собой без всяких документов. Я повезу его в своем животе, и ни один таможенник не станет его проверять.

Этот груз я не обязана декларировать ни при въезде, ни при выезде.

Ни один таможенник мира не станет требовать у меня ни оценки стоимости этого груза, ни документов на право владения. Никто не потребует обосновать, почему я вывожу его из страны.

И в то же время ценность этого груза зашкаливает.

Как странно, да?

И какое счастье, что его не надо декларировать...

*

Mutter

— мама (нем.)

И хочу всех позвать на Арееву, там уже много текста и совершенно отбитый Север получается) Ничего общего с Матвеем из Перекрестка))) А какой нам ИИ сделал визуал видео, Боже, я в тг выложу! Там вообще много всякого интересного в моем тг выкладывается сейчас.

В общем, кто не читает, рекомендую!

Глава 35

Милана

Потенца. Город, о котором я раньше и не слышала.

А теперь собираюсь здесь жить и ждать, пока родится мой сын...

Дом Эльзы Бочелли стоит укрытый в глубине переулка. Он оказался именно таким, каким я его и представляла — небольшой, аккуратный в два уровня, со старым почтовым ящиком, низкой черепичной крышей и облупившимися зелёными ставнями.

Стены, когда-то выкрашенные в теплый терракотовый цвет, от солнца уже выцвели и потрескались. При входе — кованая калитка, за ней крошечный садик, заросший розмарином. Старое оливковое дерево и жасмин у входа делают картину более полной.

О таких обычно говорят, что в них живут воспоминания. Жаль только, что не мои...

Открываю дверь ключом, выданным мне нотариусом, она поддается с легким скрипом.

Воздух чуть спертый, но зато чистота идеальная. Значит, дом кто-то убирал перед моим приездом. Может, соседи, или нотариус кого-то прислал.

Узкий коридор ведет вглубь. Пол выложен плиткой, потолки низкие, с тяжелыми деревянными балками.

Слева — небольшая гостиная. По периметру расставлены старомодный диван с креслами, стол с кружевной скатертью и деревянный буфет, в котором за стеклом стоят фарфоровые чашки. На окнах тяжелые шторы, на стенах старые фотографии. В углу — камин с каменной кладкой.

Кухня совсем крошечная. Ощущения такие, словно хозяйка ненадолго ушла и скоро вернется. Над плитой висят блестящие кастрюли, на подоконнике глиняный горшок с высохшим базиликом.

Столик у окна накрыт клетчатой скатертью. Даже старый чайник стоит на плите.

На втором этаже — две спальни. В одной кровать с резной спинкой, платяной шкаф с зеркалом, фотография в рамке на тумбочке. В комнате чуть слышно пахнет лавандой.

В другой только стул, еще одна тумбочка и задернутые шторы.

Ставлю окна на проветривание, возвращаюсь в гостиную.

На полке, в рамке, черно-белое фото черноволосого мужчины и красивой женщины с прямой спиной и серьезным взглядом.

Похоже, это и есть бабушка Эльза со своим итальянским мужем. Она вышла замуж за итальянца и прожила в Потенце больше двадцати лет.

Они улыбаются, в волосах у бабушки белая лента. Она выглядит как актриса.

Слезы подступают к глазам. Пусть Эльза не моя бабушка, а ее муж Лука не родной дедушка даже Роберте. Но когда я смотрю на это фото, они напоминают мне моих стариков.

Мои бабушка с дедушкой так же любили друг друга и так же нежно и заботливо относились друг к другу даже спустя годы.

Я пробовала узнать о них еще в Турции, хоть это было очень рискованно. Купила сим-карту, включила впн, набрала бабушкин номер.

Он оказался недоступен. По какой причине, неизвестно. Но потом меня осенило.

Даже не знаю, почему раньше до этого не додумалась.

Зато теперь я точно знаю, что они оба живы. По крайней мере, перед моим отъездом из Турции я видела их обоих своими собственными глазами.

Недалеко от нашего дома есть парк, даже скорее сквер. Если идти через него, то можно срезать путь к станции метро. И я точно знала, что там установлены камеры видеонаблюдения.

Вошла на сайт городской администрации и несколько дней наблюдала на ноутбуке за трансляцией с камер. Пока не увидела своих стариков, которые шли по аллее, поддерживая друг друга.

Качество передачи было ужасным, но я все равно не могла оторваться от экрана...

Я обязательно придумаю, как им дать о себе знать. Чтобы и себя не выдать, и их не подставить.

Светлана сказала, мои старики уверены, что я умерла. Они даже были на моих похоронах. В способности Коэнов на такую мерзость я не сомневаюсь. А значит, мои старики слишком на виду.

Интересно, эти люди когда-нибудь поплатятся за то зло, которое они генерируют? Или зло можно творить бесконечно, а бумеранг — это лишь красивая сказка для слабых и безвольных людей, которые не могут убить даже таких ублюдков как Коэн?

Поднимаюсь в спальню, чтобы немного отвлечься и разложить вещи. Затем отправляюсь исследовать близлежащие магазины, а заодно купить что-то на ужин.

Не удерживаюсь от небольшой прогулки по Потенце. Городок очаровывает, но долго гулять не могу. Я и так слишком устала от перелета, чтобы теперь еще наматывать километры.

Успею еще исследовать окрестности.

Возвращаюсь в дом, на готовку нет сил. Я купила в булочной кексы и тостерный хлеб, у меня есть моцарелла и ветчина — как раз то, что надо для ужина и вечернего чая. Большего не требуется.

Пить чай собираюсь в гостиной.

Придвигаю к дивану столик, расставляю кексы, нарезаю моцареллу с ветчиной. Раскладываю на поджаренные тосты нарезанную ветчину, сверху пластинками помидоры, листья базилика, кусочки моцареллы.

Даже жаль нарушать такую красоту. Но мой малыш проголодался и требует поддержки сил. Сажусь на диван напротив камина и пока жую бутерброд, думаю.

Думаю о том, что надо будет записаться к доктору для наблюдения беременности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Еще думаю, как повезло, что у меня в официальном анамнезе — потеря памяти и травмы, полученные при пожаре. Я имею полное право не помнить никого из тех, с кем раньше общалась Роберта.

Я уже выяснила, что она не приезжала к синьоре Эльзе в последние годы. Причина — конфликт с мужем бабушки Лукой. Что они не поделили, мне не сказали. Как осторожно намекнул нотариус, синьор Бочелли не выносил всю семейку Ланге. И тут я его понимаю как никто.

Но Роберта! Неужели она была такой же гнилой как ее родственнички? Не хочется верить, мне ведь придется сталкиваться с людьми, которые ее знали.

Еще думаю, как много всего произошло для того, чтобы я попала в Потенцу. Роберта не должна была унаследовать этот дом, у синьора Бочелли были сыновья. Но один погиб в ДТП, второй умер от ковида.

Других наследников у дедушки Луки не было. И это в Италии, где семьи большие и количество родственников может доходить до нескольких десятков!

Еще думаю, как хорошо, что я не позвонила из клиники Азиз-бея Косте. И что телефон его не запомнила. И нигде не записала.

Я много об этом думаю.

Я бы уже сто раз сорвалась и набрала бы. Отправила сообщение с другого номера. Или попробовала связаться другим способом.

А он не заслужил, чтобы я снова его подставляла.

Первое время я боялась, что Винченцо что-то ему сделал. Рыскала по интернету, но поисковик на запрос «Константин Аверин» выдавал каких угодно Авериных, только не того, который нужен мне.

Потом пошла по соцсетям. Вбивала какие-то имена подряд — и самой Светланы, и фамилии ее знакомых, которых должна была запомнить для круиза. Просто потому, что Костя где-то мог засветиться в тех кругах.

Все их аккаунты были по большей части закрыты, но официальные страницы корпораций, куда меня выбрасывало, оставались в свободном доступе. И на одной из них я все-таки его увидела.

Аверин стоял вполоборота, его почти не было видно среди присутствующих. Я узнала его по профилю. Он был не сам, с женщиной.

Дата публикации — примерно месяц назад, а значит с Винченцо они все утрясли. И я лишний раз порадовалась, что у меня нет его номера, такая тоска сжала сердце при виде нахмуренных бровей и плотно сжатых губ.

Он мне тоже родной. Не такой, как Феликс, но все равно...

А еще я думаю, что все бабушки в мире одинаковые. Они все любят вышитые салфетки. И очень любят что-то ими украшать.

Моя ставила на них вазы и накрывала иконы. Бабушка Эльза вышила портрет Иоганна Вольфганга фон Гете с его цитатой и повесила над камином.

Очень красиво, конечно, но...

Зачем над камином салфетка? Кто вообще вешает что-то над камином? Пламя сюда не достанет, но может быть и дым, и копоть судя по кирпичам.

Встаю с дивана, подхожу ближе.

«In deinem Innern liegt der Schatz, in deinem Herzen liegt das Glück»

—

Внутри тебя лежит сокровище, в сердце твоем — счастье, — проговариваю вслух изречение классика, вышитое на салфетке.

Внутри тебя. Внутри тебя.

Внутри тебя...

Осматриваю камин. Самый простой, с металлической решеткой и каменной кладкой. Осторожно приподнимаю салфетку.

Один из камней чуть отличается по оттенку. Как раз тот, что под ней.

Ладонь скользит по кладке, я надавливаю на тот камень, что темнее. И он поддается. Двигается. Медленно, с усилием, но двигается.

За ним — ниша. Небольшая, но глубокая. В нише спрятана шкатулка.

Вынимаю шкатулку из ниши и чуть на пол не роняю, такая она тяжелая. Видно, что дорогая — сделана из старинного дерева с металлической отделкой и металлическим замочком.

Открываю. Внутри — бархатные мешочки с антикварными монетами, украшения, несколько свитков, перевязанных бечевкой.

Сверху лежит письмо, написанное на немецком.

Я знаю, что оно адресовано не мне, поэтому мысленно прошу прощения и у бабушки Эльзы, и у самой Роберты.

«Моя дорогая Берта!

Если ты читаешь это письмо, значит, ты вернулась.

Прости меня, моя девочка, если сможешь. Надеюсь, я сумею загладить свою вину. Отнеси все это в лавку Анжело на Виа Маджоре. Ты должна его помнить. Он тебя тоже. В любом случае скажешь, что ты от Эльзы, и он тебе поможет.

Люблю тебя».

В полном замешательстве складываю все обратно.

Что же произошло между бабушкой и внучкой? Узнаю ли я об этом когда-нибудь?

Сердце бьется глухо, как колокол в пустой церкви.

Я только собиралась подумать, как начать зарабатывать. Собиралась зарегистрироваться на сайте фрилансеров и искать работу, которую можно выполнять дистанционно.

А теперь чужая бабушка помогла мне.

Не мне. Моему ребенку.

И я почему-то уверена, что фрау Эльза, будь у нее выбор, кому отдать шкатулку — мне или своей дочери, — предпочла бы оставить все как есть.

***

Чтобы собраться с духом и пойти в лавку к синьору Анжело мне понадобилась неделя.

Сегодня я наугад выбрала одну из монет и направилась на Виа Маджоре.

Улицу я нашла легко — Потенца город маленький, особенно старый центр. Виа Маджоре такая же узкая, как и все здесь, вымощенная камнем улочка, утопающая в цветах. Фасады облупленные, но уютные, с коваными балкончиками и деревянными ставнями.

Антикварная лавка синьора Анжело расположилась в глубине арки, на ней даже не оказалось таблички. Только темная деревянная дверь и оконная витрина, за которой, как в театральной декорации, стоят рамы с монетами, кольца, медали и что-то напоминающее древние печати.

Стучусь, дверь открывается почти бесшумно.

— Добрый день, синьорина, — приветливо кивает старик.

Его лицо напоминает высохший персик. Морщинистый персик с едва заметной ухмылкой и внимательными глазами.

— Добрый день, синьор Анжело, — вхожу внутри и прикрываю дверь. — Меня зовут Роберта Ланге. Я внучка Эльзы Бочелли.

Он чуть кивает и отступает в сторону, впуская меня внутрь.

В лавке у синьора Анжело витает аромат старой бумаги, полированного дерева и благовоний.

— С чем пришла? — в лоб спрашивает старик.

Молча достаю мешочек с монетой и письмом фрау Эльзы. Протягиваю Анжело.

Он не торопится взять, сначала смотрит на мои руки. Потом на лицо. Долго вглядывается, мне нестерпимо хочется достать паспорт и начать сбивчиво объяснять, но я подавляю этот порыв и терпеливо жду.

Я нарочно взяла письмо, чтобы синьор Анжело сам все увидел.

Наконец старик берет монетку и подносит ближе к глазам.

— Так вот для кого она их приберегла, — бормочет он. — Хитрая бестия...

— У меня есть еще, — говорю я тихо, — и какие-то свитки...

— Рукописи, — поправляет старик, — я знаю. Эта хитрая лиса врала, что продала их Карло. Я рад, что они у тебя, деточка! Если захочешь принести все мне, я сойду с ума от счастья! Я буду танцевать всю ночь сарабанду и бить в бубен. Только не ходи к Карло, умоляю!

Представляю, как старый Анжело танцует с бубном сарабанду и не могу сдержать улыбку.

— Не пойду, — говорю, пряча смешок, — обещаю!

Он уходит за прилавок, отсчитывает купюры, вручает мне. Округляю глаза.

— Это столько стоит?

— Деточка, если бы у нас с тобой были на них документы, они бы стоили втрое дороже. Но... — антиквар грустно разводит руками.

А мне не грустно. Это и так втрое выше, чем я ожидала.

— У тебя глаза бабушки, — говорит на прощание Анжело, — хоть и говоришь как чужая. Но это ничего, научишься. Ты же к нам надолго?

— Надолго, — киваю и механически поглаживаю живот. — Очень надолго.

Девочки, приходите в мой тг-канал, там много красивого визуала и с Феликсом, и с другими героями. Может даже скоро сериалы будем снимать))) Найти легко, набираете в поиске собачка без пробела талатоцка латиницей, где ц - z, а к - k. До встречи!

Глава 36

Три месяца спустя

Милана

— Хотите узнать пол ребенка, синьорина Ланге? Или пускай это будет сюрпризом? — спрашивает доктор-узист, пожилая синьора в очках с тонкой золотой оправой.

Она мягко улыбается, ожидая ответа.

Сегодня у меня особенный день. Я пришла в клинику, где наблюдают мою беременность, на плановый скрининг. Теперь лежу на кушетке и шепчу еле слышно:

— Хочу узнать...

Я давно знаю, я уверена, и все же...

От волнения закусываю губу.

Сейчас я его увижу. Моего малыша. Сына Феликса.

Сердце бешено колотится, как будто я пришла на экзамен.

У меня даже слезы выступают. Быстро их вытираю и так же поспешно улыбаюсь. Синьора врач благожелательно наклоняет голову в знак согласия.

Она водит датчиком по животу, и вскоре на экране появляется крошечная фигурка.

Настоящая человеческая фигурка.

Мой малыш.

Невозможно описать, какая эйфория охватывает меня, когда я его вижу.

Слезы брызжут фонтанчиками, даже достают до рук синьоры. Она смотрит в экран, щурится и поворачивается ко мне с той же благожелательной улыбкой:

— Поздравляю, Роберта, у вас будет сын. Очень красивый мальчик!

Зажимаю рот ладонями, чтобы не разрыдаться прямо на месте. Горло перехватывает судорогой от безусловного, бесспорного счастья, захлестнувшего с головой.

— Спасибо вам, — бормочу, захлебываясь.

Доктор наклоняется и мягко трогает меня за локоть.

— Ну что вы, не надо сдерживаться! Плачьте, милая! Знаете, как я рыдала, когда впервые увидела своего Марко? Ооо... — она закатывает глаза и цокает языком, — я чуть не утопила в слезах и врача, и всю свою родню, когда вернулась домой.

Меня сразу отпускает, я благодарно пожимаю ей руку и позволяю слезам свободно катиться по щекам. Всхлипываю, шмыгаю носом, а синьора врач удовлетворенно кивает.

— Ну вот и хорошо. А я пока посмотрю, какие у нас пальчики. Вы еще не думали над именем, синьорина? Бывает, родители заранее придумывают имена и для девочки, и для мальчика, — она внимательно следит за экраном, и я понимаю, что таким образом пытается меня отвлечь.

— Придумала, — шмыгаю, — Рафаэль.

— Оу, как красиво! — восхищенно говорит синьора. — Ему идет. Вы только посмотрите на этого красавчика!

Она поворачивает экран ко мне, чтобы было лучше видно. Я вижу крупным планом крошечное личико и снова реву. Конечно, там еще ничего не видно, но я не сомневаюсь, что мой сын будет самым красивым мальчиком не только в Потенце, а и на всей планете.

Потому что он будет похож на своего отца.

Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы он был похож на Феликса...

— А почему Рафаэль? — продолжает допытываться синьора врач, водя датчиком по животу и делая записи. — Вы любите живопись? Восхищаетесь эпохой Возрождения?

— Нет, — качаю головой, шмыгаю носом, — просто его папа пират.

Синьора застывает с датчиком, узкие брови взлетают вверх в удивленном изгибе.

— Рафаэль Сабатини, — спешу пояснить, — «Хроники капитана Блада» читали?

— Кто же не читал «Капитана Блада»! — хмыкает синьора. — Прекрасный выбор, Роберта, просто отличный! А мальчик у нас здоровенький, по крайней мере у меня к нему нет никаких претензий...

Облегченно вздыхаю. Это самое главное.

К тому же, синьора доктор приняла мои слова о пирате как ошибку. Во мне иностранка видна во всем — и в акценте, и в поведении, поэтому мне простительно ошибаться.

Только я не ошиблась.

Феликс был самым настоящим пиратом, и поэтому я зачитала до дыр все книги о капитане Питере Бладе, которые нашла в библиотеке бабушки Эльзы.

Мне они и раньше нравились, а теперь я готова перечитывать бесконечно. И пересматривать. Я как только достала книгу с полки и прочла имя писателя, сразу поняла, что мой сын будет Рафаэль.

Раэль. Раэлька. Эль.

Как же я его люблю, не меньше, чем Феликса.

Представляю, как Феликс обрадуется, когда я ему покажу фото малыша и скажу:

— Привет, Феликс. Познакомься, это наш сын Рафаэль.

Я бы заплакала. Я и заплачу.

Феликс, наверное, сдержится.

Но он обнимет нас. Обязательно. Я физически ощущаю как его руки обхватывают мои плечи, обвивают тело, смыкаются в замок на спине. Мы с малышом оказываемся в коконе его рук, в котором нам хорошо и уютно. И ничего не страшно.

Никто и ничто. Он сумеет нас защитить, тут Костя неправ. Феликс сможет.

— Вставайте же, Роберта! Вытирайтесь... — эхом звучит над головой голос синьоры врача, и я пристыженно спускаюсь с облаков мечтаний на свою грешную землю.

Выслушиваю рекомендации. Рассыпаюсь в благодарностях, забираю все распечатанные фотографии. Стираю гель с живота, одеваюсь и спешу домой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сегодня мне надо успеть к синьору Анжело на день рождения. Я испекла для него «Наполеон» и приготовила лазанью.

Кстати, забыла сказать, я прочитала в интернете, что отца Рафаэля Сабатини зовут Винченцо...

***

Дома хватает времени только на то, чтобы упаковать торт с лазаньей и спешно переодеться. Иду через улочки, стараясь не наклонить коробку с тортом, а сердце в груди поет и заливается как...

Как канарейка!

Три месяца пролетели незаметно.

Жизнь в Потенце размеренная, никто никуда не торопится. И это оказалось именно тем, что мне было нужно.

За это время я успела привыкнуть к городу и своему дому. Привыкла к кривым улочкам, к соседям, к продавцам в магазинах и кафе, к горожанам на площади. Даже к ворчливому синьору Анжело. А главное, они все тоже ко мне привыкли.

Потому что мне пришлось привыкать к новой себе вместе с ними.

Сначала ко мне все относились с осторожностью. Чужачка, потеряла память, еще и внешность сменила. И хоть операцию на лице я объясняла якобы ожогами, полученными на пожаре, доверия это не добавляло.

Неожиданно помогла бабушка Эльза. Или точнее, ее дневники которые я нашла, разбирая ящики в кладовке.

Это были скорее не дневники, а календари. Синьора Бочелли каждый день из года в год на полях делала заметки, и они оказались поистине бесценны.

Она делала самые разные записи. О погоде, о соседях, о каких-то событиях в городке. Она записывала свои обиды, добрые воспоминания, советы по хозяйству. Там даже были воспоминания о Роберте.

«Сегодня с утра шел дождь. Смотрели с Лукой сериал. Пришла Карла, поругались. Я ее выставила. Жалею».

«Сегодня солнце. Испекла пирог, пошла мириться к Карле. Выпили вина, помирились»

И так каждый день. Из года в год.

Я внимательно прочла все записи. Выписала все имена и события по датам. А дальше стала делать вид, что ко мне возвращается память.

Не сразу. Постепенно.

Я «вспомнила», как бабушка Эльза рассказала мне о расписном шелковом платке, который подарил ей Анжело. И ей пришлось прятать платок от мужа, чтобы тот не приревновал.

Я «вспомнила», как соседка Луиза попросила бабушку помочь ей покрасить забор. Взамен подарила ей куст жасмина, который до сих пор растет у входа. Они вместе его посадили, Лука еще ругался, что жасмин будет мешать и заслонять калитку. А затем каждый год состригал нависающие ветки.

Понемногу мне удалось завоевать доверие соседей и друзей фрау Эльзы до такой степени, что теперь я получила приглашение на праздничный обед.

Но синьор Анжело, несмотря на свою ворчливость, невозможно милый. Мы бы с ним подружились, даже если бы я ничего не помнила.

Анжело встречает меня, как родную.

— Дорогая Роберта! — восклицает он, хлопая в ладоши, — ты принесла свои сокровища?

Я поздравляю именинника, ставлю лазанью в центр стола, торт передаю одной из женщин.

— Эта девочка не итальянка, но лазанью она готовит божественно, — сообщает Анжело, представляя меня гостям.

Все уже все в сборе — несколько пожилых женщин и мужчин, и одна молодая пара. Кажется, это внук Анжело с женой.

Меня усаживают за стол, наливают в бокал сок — мое положение говорит само за себя. Сияющий именинник представляет гостей. Имена мне ничего не говорят, я все равно сразу не запомню, но приветливо киваю.

Очередь доходит до женщины, которая сидит напротив меня.

Она старше Анжело, выглядит лет на семьдесят, с ровными серебристыми волосами, собранными на затылке в строгий пучок. Темные глаза, четкий нос, руки с длинными тонкими пальцами, цепкие, словно когти птицы.

Женщина сидит прямо, ее осанка безупречная. И говорит она тоже строго, словно произносит речь на публике.

— Это моя сестра Лоренца с Сицилии.

С Сицилии... Я не ослышалась?

В горле пересыхает, руки немеют. Я едва не роняю вилку.

— Правда? Вы правда с Сицилии?

Лоренца сдержанно улыбается:

— А что вас удивляет, синьорина?

Лихорадочно соображаю, что сказать. Не про мафию же спрашивать, осталось выдать себя с головой.

— У вас просто так... красиво!

— А вы у нас были?

— Нет, но... Я много читала. У вас там вулкан есть настоящий, Этна. И лимонные рощи, и апельсиновые сады, — быстро перебираю в голове, что я там еще читала про Сицилию. — И города на скалах. И виноградники до самого горизонта...

Лоренца удовлетворенно кивает, ей явно льстит, что я с таким восторгом отзываюсь о полуострове.

— Кстати, Берта сегодня должна была узнать, кого ждет, мальчика или девочку, — меняет тему Анжело. Он похоже не разделяет восторгов сестры по поводу Сицилии. — Ты узнала, деточка?

— Да, у меня будет мальчик, — расплываюсь я в улыбке и поглаживаю живот.

— Анжело говорил, твой муж погиб на пожаре, — бесцеремонно вмешивается в наш разговор синьора Лоренца. — А почему твоя мать отпустила тебя сюда одну?

— Как почему? — теряюсь. — Я приехала вступать в наследство бабушки Эльзы...

— Ну вступила, а дальше? Как ты собираешься управляться одна с ребенком? — смотрит на меня орлиным взглядом тетушка Лоренца.

— Ну, Лоренца, я же тебе говорил, что у Берты сложные отношения с матерью, — кривится Анжело, но сестра его перебивает.

— Вот! Это то, о чем я всегда не устаю повторять! Ты смеешься над нашими порядками, Анжело, но если бы Роберта жила на Сицилии, наш дон ни за что не оставил бы ее в беде одну.

Я чуть не давлюсь соком, который как раз отхлебнула из бокала. Изо всех сил делаю вид, будто просто поддерживаю беседу. Из интереса.

— Какой это дон? — переспросила я. — О каких в книгах пишут? Или настоящий?

Лоренца смеряет меня оценивающим взглядом словно взвешивает, стоит ли тратить на меня время дальше.

— У нас не бывает ненастоящих донов, синьорина, — отвечает она холодно. — Наш дон Винченцо — человек чести. Столп. Наша опора. Знала бы ты, какое у него сердце! Золотое! Он все для своих людей делает, всем помогает. Крестины, свадьбы, похороны — все на его плечах. И благословляет, и организовывает, и оплачивает. Он просто святой! Все для людей. Добрый, заботливый. А с тех пор, как с сыном помирился, и вовсе праздник за праздником у нас...

У меня в ушах каждое ее слово отзывается гулом набата.

Дон Винченцо... Помирился с сыном...

Помирился с сыном?

— Почему помирился? — спрашиваю пересохшими губами и быстро смачиваю губы соком. — Они были в ссоре?

Синьора Лоренца поджимает губы, видимо, не желает обсуждать с чужачками любимого дона. Но желание посплетничать одерживает верх.

— Ну... они были слегка не в ладах. С кем не бывает. Молодо, зелено... Но мы все молились, все как один, чтобы Господь вразумил молодого дона и направил на путь истинный. Наши молитвы были услышаны.

Она поднимает глаза к потолку и благоговейно осеняет себя крестным знамением.

Машинально глажу рукой стакан. Сердце гулко колотится в груди.

— И что сын? Он... давно вернулся?

Лоренца чуть прищуривается. А вот тут ты перегнула палку, Милана.

Ей явно не нравится, что я задаю такие вопросы. Приходится глупо улыбнуться, невинно поглаживая живот. При этом очень стараюсь не выдать, как дрожат у меня руки.

— Я просто кино смотрела «Крестный отец». Вот мне и любопытно до жути. А вы еще так интересно рассказываете, куда тому кино!..

Судя по облегченному вздоху, пожилая синьора окончательно утверждается, что я безобидная беременная простушка.

— Вернулся совсем недавно, — говорит она, отпивая вино. — Опомнился. Как и положено будущему дону. А какой красавец стал! Мы же все его помним, Фелисио, он на наших глазах вырос. Это такой праздник для всех и для нашего дона!

— Ну, давайте выпьем за то, что молодой Ди Стефано помирился с отцом! — крякает молчавший до этого пожилой синьор, сидящий рядом с Лоренцой. — И вспомним, Лоренца, что у твоего брата, моего свояка, сегодня день рождения!

Гости переключаются на Анжело, а я сижу как оглушенная.

Мой Феликс. Мой Феликс помирился с Винченцо. Он теперь Ди Стефано.

Аверин настоящий провидец. Он так и сказал, что все они рано или поздно возвращаются в семью.

Но ведь Феликс говорил, что никогда не станет доном? Может все-таки синьора Лоренца не так поняла? Может это какая-то ошибка?

— Наш дон Винченцо каждый месяц или раз в два месяца устраивает крестины в Палатинской капелле, — слышу свистящий шепот над ухом. — Это настоящее торжество. Там так красиво! И орган играет, и хор поет! Дон сам крестит детей. Представляешь, какая это честь? Так что крестный отец, деточка, это не только красивое словцо для кино.

— А... Это только для своих? — спрашиваю тихо. — Туда можно попасть?

— Для своих. Для семьи. Но бывают исключения, — Лоренца хитро улыбается и показывает глазами на мужчину рядом. Мужа, как я понимаю. — Вот этот синьор работает сторожем в часовне.

— Говорите, каждый месяц? — спрашиваю заинтересованно.

— Вот совсем скоро как будто снова крестины намечаются, — Лоренце льстит мое внимание.

У меня холодеют руки.

Я понимаю — это мой шанс.

Если я хочу увидеть Феликса, хотя бы издалека, мне надо туда попасть.

Если Феликс помирился с отцом, он обязательно там будет. На крестинах.

Я должна туда поехать.

Должна его увидеть.

Опускаю глаза, чтобы скрыть настоящие эмоции, тереблю полотняную салфетку. Картинно вздыхаю.

— Эх, хоть бы одним глазком увидеть настоящих донов... И крестины... Послушать орган...

Снова вздыхаю. И молчу, затаив дыхание.

И Лоренца, как и ожидалось, клюет.

— Моя ж бедняжка! Беременная, без семьи, — всплескивает она руками. — Конечно, мы тебя проведем! Я скажу, что ты моя крестница из Германии. Все устроим в лучшем виде, ты главное кивай и молчи.

И я киваю. И молчу.

Хотя ноги и руки холодеют и отнимаются. И трясутся как заячьи уши.

Но я должна это сделать. Посмотреть в глаза Феликсу.

А потом решу, сказать ему, что у него будет сын Рафаэль. Будущий дон Ди Стефано.

Или нет.

До встречи с Феликсом не дошли, пишу дальше...

Жду в комментариях прогнозы на встречу. Как думаете, чем она закончится?

И все уже видели ожившую картинку с красавчиком Феликсом? А как он улыбается, видели?

Глава 37

Милана

Полуденное солнце Сицилии не слепит глаза, зато оно умудряется даже пригревать. Хотя синьора Лоренца сказала, что это скорее исключение. Зима здесь по большей части влажная и ветренная.

Но сегодня солнечно, и это безусловно тоже исключительная заслуга их прекрасного и удивительного дона Винченцо.

Палермо живет своей жизнью. Здесь и правда своя атмосфера, которая отличается от других городов Италии. Но сейчас мне не до нее.

Я вся как сплошной оголенный нерв. Стоит представить, что где-то рядом, буквально в нескольких километрах от меня Феликс. Что мы с ним дышим одним воздухом. Что я скоро его увижу...

И все. И меня выносит.

Как бы меня сейчас выручила инъекция Аверина! Но нельзя, я даже обычное успокоительное не могу выпить. Даже на безобидную валерьянку не имею права.

Если синьора Лоренца унюхает, она меня точно никуда не поведет. Скажет, если я так нервничаю, зачем идти в толпу и подвергать себя еще большему волнению?

И я прекрасно ее понимаю. Кому охота за меня отвечать, еще и за беременную?

Поэтому я глубоко дышу, успокаиваясь, и стараюсь максимально отвлечься. Не думаю о Феликсе, просто любуюсь архитектурой города. Вернее тем, что успеваю разглядеть.

Синьора Лоренца ведет меня к Палатинской капелле, цепко держа за руку, и повторяет без конца одно и то же:

— Держись все время рядом! Не отставай! В толпе ты можешь потеряться!

Я и правда могу потеряться. Народу здесь море.

Все нарядные. Но не праздничные, а я бы сказала, торжественные. Женщины в строгих платьях и наброшенных сверху кардиганах или пальто, мужчины в черных костюмах.

В целом чуть-чуть бодрее, чем на поминках.

Я ничем не отличаюсь от остальных своим скромным закрытым платьем бутылочного цвета, которое слишком обтягивает живот. И полупальто.

Но что оставалось делать, если почтенная синьора решительно забраковала мою юбку-комбинезон, в которой я приехала? Она порылась у себя в шкафу и нашла это шерстяное платье. С рукавами-фонариками и старомодной юбкой-годе.

Еще и шаль выдала. Ну хоть удобные ботинки на массивной подошве разрешила оставить.

Теперь мои волосы убраны в гладкий пучок и спрятаны под шаль. Я выгляжу в точности как персонажи фильма «Крестный отец» а-ля двадцатые годы прошлого века.

В другой руке у меня маленький конверт с пожертвованием для капеллы. Так положено, об этом меня тоже просветила Лоренца.

У бокового входа нас останавливает вооруженная охрана. Но моя провожатая, не особо церемонясь, продолжает движение вперед.

— Я Лоренца Россини! Мой муж сторож, а это моя крестница! Она беременная, видите? Пропустите нас, синьоры!

Видимо, господина Россини охранники знают, потому что нас пропускают. Лоренца раздувается от важности, тянет меня за собой так быстро, что я едва поспеваю переставлять ноги.

Мы проходим через массивную дверь, и меня окутывает прохладой.

Палатинская капелла встречает тишиной, хотя внутри уже собрались люди. Их достаточно много.

На стенах горят лампады. В воздухе пахнет воском и еще чем-то неуловимым, легким, отчего хочется взлететь под самый купол.

Нас перехватывает синьор Россини и говорит громким шепотом:

— Не надо мариновать девочку внутри, Лоренца. Церемония длинная, ей еще плохо станет. Давай я проведу ее к парадному входу. Она и Ди Стефано увидит, и воздухом подышит, пока будут длится крестины. Если что и пропустит, не беда, скоро своего крестить, там насмотрится, — он по-доброму мне подмигивает, я слабо улыбаюсь.

Мне решительно все равно, где стоять, лишь бы увидеть Феликса.

Лоренца соглашается с мужем. Сама остается внутри, а синьор Россини ведет меня к парадному входу, проводит сквозь людской коридор и ставит сбоку от двери.

Люди молча теснятся. Видят, что беременная, еще и человек в форме привел. Охранники Ди Стефано тоже молчат, только косятся.

На дворцовой площади суетливо толпится народ. В замешательстве оглядываюсь.

Я-то думала у них тут небольшая секта имени Винченцо. А здесь все гораздо серьезнее. Это уже какое-то всеобщее помешательство.

Ждать приходится недолго. Раздается длинный гудок, и к самому входу подъезжает длинный черный лимузин. К лимузину со всех сторон подбегают охранники, открывают двери.

Сначала из машины выходит высокий мужчина с седыми висками. Я подавляю невольную дрожь, потому что интуитивно угадываю, что это и есть дон Ди Стефано.

Винченцо. Мой свекор.

Человек, который убил не только меня и моего ребенка. Он хладнокровно приказал расправиться со всеми, кто встал на его пути. При этом никого из нас он никогда не видел вживую.

И ему было наплевать. Только чтобы Феликс ничего не узнал. Только чтобы Феликс от него не отказался...

Но когда Винченцо поворачивается ко мне лицом, сердце проваливается вниз и обессиленно трепещет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они слишком похожи, чтобы я могла в полной мере его ненавидеть. Феликс слишком похож на своего отца, а я так хочу, чтобы наш сын был похож на Феликса...

Из салона автомобиля появляется еще один мужчина, и мое сердце снова взмывает вверх. Ударяется о горло и часто-часто бьется, пульсирует, потому что в этом мужчине я узнаю Феликса.

Моего любимого. Моего мужа.

Жадно всматриваюсь. Переплетаю пальцы. Цепляюсь за полы пальто и снова сплетаюсь.

Он совсем другой, он так изменился...

У него стрижка другая. И лицо стало другое — жестче, суровее. Но как же ему идет костюм...

На нашей свадьбе он тоже был в костюме, но то был летний вариант, легкий. Как раз для жаркого африканского лета.

Сейчас Феликс в идеально сидящем костюме выглядит как номер один из списка Форбс. Ничего общего с полуголым полудиким пиратским главарем, чей сын затаился и притих у меня в животе.

Все татуировки надежно скрыты под дорогой тканью сшитого на заказ пиджака. Такие вещи шьются исключительно на заказ, я помню, это мне рассказывала Лана. А этот пиджак слишком идеально облегает широкие плечи Феликса.

Лишь с одной стороны татуированные линии выступают над воротом белоснежной рубашки и тянутся по шее до уха. Я их целовала и облизывала, Феликсу так понравилось, он застонал и быстрее кончил...

На тыльной стороне обеих ладоней тоже видны татуировки. Он гладил меня этими ладонями и держал, очень крепко держал, пока в меня вбивался...

Мне надо схватиться за кого-то, чтобы не сорваться и не побежать к нему. Не обнять, не броситься на шею.

В сумке, которую я прижимаю к боку, лежат снимки нашего сына, сделанные на аппарате УЗИ. Я подписала их «Рафаэль», дата там уже стоит.

Руки сами тянутся к замочку, расстегивают, открывают. Нащупывают фото...

Тем временем Винченцо неспешно приветствует своих подданных, подняв согнутую руку и медленно помахивая. Он разворачивает корпус на сто восемьдесят градусов, охватывая всю благодарную зрительскую аудиторию.

Оборачивается на Феликса, но тот остается стоять у машины, держась за дверцу. Наклоняется, наполовину исчезает в салоне. А когда выпрямляется, мое сердце неслышно скулит и замирает где-то под ребрами, потому что в его забитых татуировками ладонях я вижу белоснежную пену из кружев.

Целое облако.

И я мгновенно понимаю, что это. Кто это. И даже не по крошечной младенческой головке в шапочке, расшитой кружевами. А по выражению лица Феликса.

Это его малышка.

Слишком бережно он держит ребенка. Девочку. Всем ясно, что это девочка — розовая атласная лента венчает всю эту кружевную прелесть. Феликс смотрит на нее таким взглядом, что если бы я сама своими глазами не видела, ни за что бы не поверила, что он так умеет.

Холодная струя обдает внутренности, забивает грудную клетку.

Особенно когда из машины показывается стройная нога в туфле на высоком каблуке. Феликс перекладывает пенное облако на одну руку и подставляет согнутый локоть другой.

Обладательница ноги и туфли опирается на предложенный локоть и выходит из авто целиком.

Она слишком молода, наверное, моя ровесница. Но в отличие от меня у нее уже есть ребенок от Феликса.

Это его дочь, я готова поклясться, иначе почему он смотрит на девушку с такой нежностью? И с таким предельным вниманием предлагает руку, пока в другой держит их ребенка...

Все верно, все логично.

И эта логика сейчас разорвет мое сердце. Порвет на жалкие клочки.

Феликс говорил, я буду настоящей женой. Феликс говорил, что никогда не будет доном. Феликс говорил, что никогда не станет Ди Стефано. Феликс говорил, мы будем жить в доме на берегу океана и растить наших детей. Феликс говорил, что любит...

Будущий дон Феликс Ди Стефано привез на крестины в Палатинскую капеллу свою дочь от другой женщины. Возможно, своей невесты. И похоже она полностью устраивает действующего дона Винченцо.

По крайней мере, по старому дону не видно, что он планирует скормить свою будущую невестку акулам. Смотрит на нее он вполне благосклонно. Даже улыбается.

Это я была как кость в горле. Я и мой сын.

И пусть Феликс не виноват передо мной, он считает, что меня не существует, но... Так быстро? Он сумел справиться так быстро и уже снова влюблен? Я же вижу по его глазам, она ему небезразлична.

И она была до меня. Ее дочь уже родилась, пока моему сыну еще три месяца расти у меня в животе.

Сердце разрывает болью. Меня буквально трясет.

Отвожу взгляд, потому что иначе задохнусь.

Семья Ди Стефано проходит внутрь под приветственные возгласы подданных. Не знаю, как их еще назвать. А я безумно благодарна синьору Россини за то, что вывел меня на воздух.

Внутри я бы точно задохнулась. Может даже потеряла сознание.

Кто бы тогда со мной возился?

А я мысли не допускаю, что могу потерять Рафаэля.

Часть людей запускают в капеллу, остальные остаются ждать у парадного входа и на площади.

Отхожу в сторону, присаживаюсь на парапет. Из меня разом будто выпили все соки. Не нахожу в себе сил даже на то, чтобы достать из сумки бутылку воды.

Все, что я хочу — это вернуться домой, в Потенцу.

Но билет на поезд у меня только на четыре часа вечера. И я не могу себя сейчас выдать ничем, разве что прикрыться усталостью.

Делаю над собой усилие, достаю воду, делаю несколько глотков. Не могу поверить, что Феликс мог мне так хладнокровно лгать. Устраивать весь этот цирк с браком, когда от него была беременна другая...

Может, он не знал? Возможно. Но он не похож на мужчину, на которого вешают нежеланного ребенка.

Внезапно меня обдает жаром. А если бы я сейчас заявилась с животом? Был бы мой ребенок желанным? Сомневаюсь...

Не знаю, сколько проходит времени, сколько я сижу на этом парапете. Надо мной раздается строгий голос.

— Синьорина, пожалуйста, встаньте и отойдите к зданию из соображений безопасности.

Поднимаю голову и в ужасе отшатываюсь, вскрикивая. Передо мной возвышается охранник Винченцо. Он тянет ко мне руки, а у меня перед глазами встает горящая клиника и мертвые глаза Азиз-бея.

— Простите, я не хотел вас напугать, — смущается парень, а я выдыхаю, тоже бормочу извинения и отвожу глаза.

Он выглядит очень молодо. Вряд ли карательные отряды Ди Стефано сопровождают его на крестины. «Крестный отец» я тоже успела прочитать. И фильм посмотрела.

Охрана освобождает проход, значит обряд уже закончился?

Глава 38

Милана

Феликс с девушкой выходят первыми, на это раз ребенка несет она.

Они проходят совсем близко, при желании я могла бы коснуться его руки. Если бы охрана позволила мне дотянуться.

— Ари, давай ее мне, — слышу голос Феликса и сцепляю зубы, чтобы не закричать от звука его голоса.

Это настоящая пытка быть так близко, слышать его, видеть его и знать, что он больше мне не принадлежит. Разве могла я об этом подумать, когда сюда ехала? Разве могла я даже мысль такую допустить?..

И в этот момент изнутри раздается ощутимый толчок.

Ты тоже его услышал, малыш? Ты тоже его узнал, да?

Я до этого иногда чувствовала лишь слабое шевеление, похожее на движение рыбки в аквариуме. Это первое ощутимое движение моего ребенка. Он отозвался на голос своего отца.

Жаль, что его отцу это совсем не нужно. Он занят своей новой семьей.

— Я сама, Фел, мне надо ее покормить. А где Винченцо?

Я только сейчас поймала себя на том, что понимаю, о чем они говорят потому что они говорят

по-русски.

У меня уже все эти языки в голове перемешались боже...

Слежу глазами за его поворотом головы. Винченцо медленно идет по кругу, останавливаясь перед собравшимися. Что-то благосклонно говорит людям, но мне отсюда видится, что над ним нависло облако. Мрачное. Тяжелое.

— О, он застрял надолго. Сейчас будет обходить паству, зарабатывая индульгенции, — хмыкает Феликс.

— Перестань, Фел! — девушка говорит с ласковым упреком.

— Ладно, ладно, нежная фиалка, не буду, — Феликс смеется, и мое сердце иссекается на кровавые полосы.

Обхватываю обеими руками живот, до судороги сцепляю пальцы.

Фел... Как мило. Он сейчас растает.

И ему плевать, что в нескольких шагах от него его сын толкается в животе.

Не надо сынок, он все равно тебя не услышит...

— Садись в машину, покорми малышку. Я постою снаружи, чтобы никто не помешал, — Феликс помогает девушке сесть в лимузин, а сам становится у двери, сунув руки в карманы.

Самец охраняет свою самку, которая кормит детеныша. Так трогательно.

И так больно. До кровавых точек в глазах. И вкуса крови во рту.

Это потому что я прикусила губу. И слезы текут по щекам, не переставая.

Перед глазами мелькают одна за другой картинки. Костя, заворачивающий брикеты замороженного мяса в мою одежду. Сползающий по стене рядом со мной, укрывающий меня пледом, потому что у нас у обоих нет сил добраться до дивана.

Серый от усталости Клим, рискующий жизнью, чтобы доставить нас с Костей до Найроби.

«Золотые руки» — сказала Седа-ханум о том, кто меня оперировал. Эти руки я сейчас вижу неестественно вывернутыми, почерневшими от копоти.

Азиз-бей, талантливый, исключительный хирург. Его мертвые глаза тоже мелькают в этой карусели. Медсестра, охранники, которые просто зарабатывали себе на хлеб. Мерьем, которая наверняка ни в чем не виновата.

Их всех убил Винченцо, а чистенький правильный Феликс, который говорил, что никогда не примет его правил игры, легко перешагнул эту границу и встал рядом со своим отцом-убийцей.

Слезы льются и льются. Кадры мелькают. Меня трясет.

Мне кажется, что я тоже стою на границе. С одной стороны Феликс, который протягивает мне руку, а с другой все эти люди и... Костя. Клим. Все те, кто мне помог. Кто может пострадать, если Винченцо обо мне узнает.

А еще мой сын.

Еще один будущий дон? У Винченцо был один запасной, возможно, Феликс тоже не откажется от запасного варианта.

Теперь я понимаю, что должна была сделать его мать, когда узнала о беременности.

Бежать. Бежать со всех ног.

Прятаться и скрываться.

И никогда, никому не говорить, от кого у нее сын.

Феликс скучающим взглядом обводит площадь, бегло скользит по мне. Смотрю на него сквозь пелену слез. Я его сейчас ненавижу почти так же сильно, как и Винченцо.

Разворачиваюсь и иду прочь от границы. Дальше, дальше, перехожу на бег и бегу. Проваливаюсь в грунт по щиколотку, иногда по колено. Но продолжаю бежать. Обратно к ним. К людям. Феликс с Винченцо отдаляются и остаются далеко позади.

Вы не получите еще одного дона, Ди Стефано. Обломитесь. У вас уже есть наследная принцесса, хватит с вас.

Феликс задерживается на мне буквально на секунду и отворачивается. Открывается дверь.

— Садись к нам, Фел, Катя уснула.

Феликс исчезает в пасти лимузина, а я чувствую как меня насквозь пронзает холод. Чьи-то сухие руки берут мою ладонь и вкладывают в нее шелестящую купюру.

— Вы так горько плачете, деточка? Вас кто-то обидел?

Я еще не подняла голову, а знаю, кто это. Тот, чья кровь в моем ребенке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Боюсь поднять глаза, потому что он сразу все прочитает. Я готова вцепиться ему в горло голыми руками. Сдавить и не отпускать, отомстить за всех, кому он причинил столько боли и страданий.

Мажу взглядом, поднимаю глаза вверх и натыкаюсь на изображение распятого Христа на входе в капеллу.

Он смотрит на меня с понимаем и состраданием.

Тебе тоже надоело, что он сюда шляется, да? Тебя тоже от него тошнит?

Внезапно мне становится стыдно.

Я ехала сюда полная любви и ожидания. Сейчас меня переполняют злоба и ненависть. Этот человек распространяет вокруг флюиды зла. Он само зло.

Но я не должна поддаваться. Я не должна впускать ненависть туда, где живет и растет мой ребенок. Мечтать о мести и упиваться сценами ее совершения.

Я должна делегировать эти полномочия.

Моргаю, прогоняя слезы.

— Нет, синьор, — отвечаю хрипло, — я просто расчувствовалась. Все это так трогательно.

Храбро смотрю в его глаза. Внутренне содрогаюсь от схожести, но внешне даже пробую улыбнуться. Хищный взгляд цепко осматривает меня, задерживается на животе.

Ты никогда не узнаешь о внуке, которого чуть не убил, ублюдок. Это и будет твое проклятие.

— Хочешь, мы и твоего малыша здесь покрестим? — скрипучим голосом спрашивает Винченцо, внимательно продолжая смотреть. — Ты чья?

— Это моя крестница, дон! — пробирается сквозь толпу Лоренца, и я благодарно смотрю на распятие. Как же она вовремя! — Будьте благословенны, дон Винченцо, пусть вам и всей вашей семье Господь пошлет долгие годы...

Винченцо чуть морщится, но быстро спохватывается и расплывается в благожелательной улыбке.

— Это Роберта! Она приехала из Германии, дон, девочка так хотела увидеть крестины. А я Лоренца Россини, мой муж Джузеппе Россини, он здесь сторожем работает, — трещит Лоренца.

Я сначала замираю, но Винченцо поворачивается к охраннику и кивает.

— Отметь, Лео, это свои. Нужно синьору Россини выписать премию за достойную службу.

Лоренца не кидается целовать руку прекрасному дону только потому, что ей никто не дает этого сделать. Винченцо быстрым шагом направляется к лимузину, а она еще долго распинается, какое доброе и отзывчивое сердце у дона Ди Стефано и как им всем с ним повезло.

В моей руке шуршит бумажка. Опускаю глаза — сто евро. Подачка подданым. Или индульгенция.

Деньги жгут руку. Торопливо ищу глазами ящик для пожертвований, куда я бросила свой конверт. Он как раз под распятием.

Опускаю в ящик купюру, поднимаю глаза.

Можно я делегирую полномочия тебе?

Я больше не плачу до самого вечера, чтобы не расстраивать стариков Россини. Они так рады моему приезду, а еще больше рады премии, которую пообещал добрый дон.

Мы обедаем, я обещаю обязательно их еще навестить. Потом, когда-нибудь. Когда родится Рафаэль.

И только когда сажусь в поезд и отворачиваюсь к окну, позволяю себе вволю поплакать в полупустом вагоне.

Но как бы ни было мне больно, от своего решения я не отступлю.

Мой сын никогда не станет доном Ди Стефано.

Никогда.

Фух, не глава вышла, а полторы. Дальше от Фела и... все. Новая история) Можно ставить звезды, кто еще не ставил)))

Глава 38-1

Феликс

Я был против сделки Арины с отцом. Против все этой схемы с опекунством и охраной. Отговаривал ее как мог.

— Ари, ну блядь. Ну не влезай ты в это дерьмо. Нашла крестного отца для ребенка! Он тебя использует только чтобы меня за яйца держать.

Но кто бы меня слушал?

— Я не хочу, чтобы моя дочь имела отношение ни к своему отцу, ни к моему, — Арину было проще убить, чем переубедить. — И меня не интересуют ваши взаимоотношения с Винченцо. Так что если ты не собираешься в этом участвовать, скатертью дорога.

Охуенно, в общем.

— Для меня стать Ди Стефано это как голым по набережной в день города пройтись, — признался я ей. — Стремно, а главное, нахер не нужно.

Она смерила меня пренебрежительным взглядом и сказала без тени сочувствия:

— Это исключительно твои проблемы, Феликс. Меня они не касаются.

— Слушай, давай лучше я с Ольшанским поговорю. Ну это неправильно от него девочку прятать, — попробовал я еще с той стороны зайти, но она меня послала прямым текстом.

Упрямая до горя.

Пришлось согласиться. Но не ради острова и схемы охлаждения серверов.

Я слишком виноват перед ней и ее дочкой, вот только помощь Феликса Фокса она не примет. Точнее, ей не нужна моя помощь.

Зато она готова принять помощь фамильи Ди Стефано, поэтому мне пришлось стать ее частью. Чисто номинально.

Я сразу предупредил отца, чтобы на меня не рассчитывал в обширных схемах криминальной империи. Я буду заниматься своим бизнесом и своим островом. Я построю там одну из крупнейших крипто-ферм в мире с самой дешевой электроэнергией — солнечной.

И у меня есть свои условия.

Винченцо Ди Стефано должен начать процесс вывода капитала в легальную сферу. Иначе я отказываюсь признавать его своим отцом.

Он согласился на удивление быстро, поэтому с крестинами дочки Ари затягивать не стали.

Я уже отвык от этих спектаклей, но не мог бросить Арину одну. А ей все было в новинку. Она с интересом оглядывалась по сторонам. И микроскопическая Деви-Катеринка тоже глазками хлопала.

Она вообще молодцом держалась. Сидела тихо как мышка сначала у меня на руках, потом у Арины.

Я когда ее на руках держал, себя пришельцем каким-то чувствовал. В моих руках маленький ребенок в принципе дико смотрится. А особенно такая крошечная и хрупкая малышка как Аринина дочка.

Я только выдохнул от облегчения, когда Ари ее забрала.

Окружающие нас принимают за семью. Думают, что Катя моя дочка. Можно было бы сказать, что похуй, но...

Нет, мне не похуй. Мне все еще болит. У меня все еще такое чувство, будто из груди что-то вырвали с корнями. И там никак не заживет.

Словно у меня по-настоящему была семья. Была и вдруг не стало.

Она мне сниться начала. Та, Милана. Понимаю, как это звучит по-дебильному, но я до сих пор их разделяю, Лану и Милану.

Недавно опять Аверину звонил.

— Костя, а у тебя остался адрес этих стариков, которые родственники Миланы Богдановой? — спросил и чуть язык не сломал. — Моей... ну, в общем, жены.

В трубке долго молчали и дышали.

— Остался, Феликс, — соизволил, наконец, он ответить, — только они там уже не живут. Съехали.

— Куда?

— Отзвонились мне и отчитались, — начал было недовольно пиздеть Аверин, но передумал. Вздохнул. — А хуй их знает, куда. Продали жилье и уехали. Достали видно их. Но ты хочешь, проверь, если не веришь.

Я не стал проверять. Верю, конечно.

И я не собираюсь превращать в очередной спектакль нашу с Ари жизнь. Не скажу, что она мне не нравится. Она красивая. Но...

Нахуя? У нее сердце захлопнуто как ракушка, я тоже нажрался досыта. А еще ее маленькой девочке не нужна очередь из отцов.

Ей нужен один, но настоящий. Пусть твердолобый, не всем же должно повезти.

Родителей не выбирают. Я же не выбирал. И Демид Ольшанский все равно узнает о ребенке, не знаю, на что Арина надеется.

Таких, как она, просто так не забывают.

Но я не стал на нее все это вываливать в день крестин ее дочки. Для нее это праздник. И к Винченцо она относится намного теплее, чем он того заслуживает.

Она, в отличие от меня, впечатлилась толпой, пришедшей приветствовать своего дона.

— Фел, значит не такой он плохой человек, раз столько людей к нему относятся с таким трепетом, — сказала, глядя как некоторые экзальтированные пожилые дамы демонстрируют дону Винченцо свою признательность и преданность.

Я мог ей сказать, что личное кладбище дона Винченцо давно перевалило за сотню, а может и не одну. И что все эти его «индульгенции» — капля в море.

Но не сказал. Она все равно не поверит. Скажет «Перестань, Фел, это же твой отец!»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И она права.

Не будь он моим отцом, я бы давно его послал, а так...

Буркнул только, чтобы она не обольщалась.

Потом мы отвезли Арину с девочкой в дом, который Винченцо для них снял. А мы с ним потащились на банкет, который официально посвящен какому-то благотворительному мероприятию.

Неофициально — возвращению блудного сына в лоно семьи. Потому что как раз сегодня я официально стал Ди Стефано.

Блядь. Это и правда как клеймо, которое не выведешь. У меня даже от татуировки на бедре только красное пятно осталось, а эта фамилия как проклятие.

В одной руке держу бокал, другую сую в карман брюк. Винченцо рядом светится от счастья.

Ладно, пусть светится. Жалко что ли? Внезапно что-то как толкает в грудь. Оборачиваюсь.

И чуть бокал не роняю. Руки подрагивать начинают.

Сука.

По диагонали зала стоит Миланка.

Моя.

Стоит вполоборота, шелковые волосы струятся водопадом, закрывая плечи.

Смотрит глубоким призывным взглядом из-за нависшей пряди. Пухлый рот чуть приоткрывается, и в пах мгновенно приливает кровь. Член каменеет, вдавливается в бедро.

Так удобно, блядь...

Отставляю бокал на подоконник, сую обе руки глубже в карманы и иду прямо. Как зомби.

Стоящих на дороге просто отодвигаю в сторону. Из глубин снова поднимается что-то дикое, неуемное.

Не отрывая взгляд, погружаюсь в темноту ее глаз. Бездонных, глубоких, манящих.

Мажу взглядом по губам, которые беспомощно вздрагивают, двигаются, выговаривая мое имя.

— Фе-е-ели-и-икс...

Сука, в глазах темнеет. Меня сейчас нахуй по полу размажет. Наклоняю голову вперед и иду как на абордаж. Будто стену бетонную проломить собираюсь.

Руки в карманах в кулаки сжимаются.

Потому что я уже вижу.

Вижу как изгибаются губы в торжествующей улыбке. Как в глубине глаз вспыхивают адские огни.

И понимаю, что меня опять наебали.

Чем ближе подхожу, тем лучше мне видно как поплыл овал лица. Как по всему силуэту добавился минимум сантиметр.

В Сомали она была как тростинка — легкая, тонкая. Мы там все такие были. Сейчас потяжелели бедра, увеличилась талия. И волосы длинные... Откуда? Я же под корень срезал. Парик, сука!..

— Феликс, остановись, — путь преграждают два охранника Коэнов и сам Леонид. Он кладет мне руку на плечо, но я так зыркаю, что он ссытся и быстро убирает руку.

— А то что? — достаю руки из карманов и разминаю пальцы. Почему я не взял с собой мачете?

— Нас Винченцо пригласил, — лебезит Леонид, — нам надо помириться. Света давно хотела.

— Я вот как раз шел, — во рту появляется металлический вкус крови. Хочется сплюнуть, но я же блядь цивилизованный. Поэтому сглатываю. — Помириться.

Лана за его спиной смотрит уже не так нагло и вызывающе. Как я мог увидеть в ней Милану?

Походу, мне край пора наведаться к психиатру.

— Феликс, пойдем, — слышу позади себя голос отца. Не то, чтобы встревоженный. А такой.

Напоминающий.

Подожди, Фелисио. Дай мне несколько лет, и я тебе их отдам. Что захочешь, то с ними и сделаешь.

Круто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и иду к выходу.

Нахуй мне эти ваши вечеринки и банкеты.

Все. Погуляли.

***

— Ну хватит мне ее сватать, — морщусь, — мы с Ариной не пара, и не станем ею, как бы тебе ни хотелось. Уже сто раз это обсосали.

Мы вернулись в особняк, теперь мне приходится останавливаться здесь.

Я же Ди Стефано. Блядь...

Винченцо предложил по коньяку, я согласился. Пьем у него в кабинете, но если бы я знал, что он начнет ебать мне мозг Ариной, лучше бы пошел спать.

— Не понимаю, как мы с тобой ее проглядели, — отец делает круг почета по кабинету и застывает напротив меня. Вперяется взглядом. — Где ее от нас прятали?

— Где-где... — буркаю. — В закрытом пансионе, там же, где и ты меня.

— Вот! — дон Ди Стефано поднимает палец вверх. — Вот, где надо искать невест, Фелисио. Вот на каких девушках надо жениться! Я думаю, что если ты будешь чуть более настойчив, то она...

Закатываю глаза вверх, к потолку.

— Ну нет же.

Он смотрит недовольно.

— Почему это? Вы так смотритесь шикарно...

— Просто нет.

— Но Фелисио...

— Скажи только честно, ты хотел бы жениться на маме? — выпрямляюсь в кресле и ловлю его взгляд в упор.

— Что значит, хотел? — фыркает он, намереваясь увернуться от ответа, но я не отпускаю.

— То и значит. Если бы не донна Паола и не Маттео, ты хотел бы прожить с мамой всю жизнь? Если бы тебе дали второй шанс? Только прошу тебя, отец, не лги. Для разнообразия.

Я намеренно так его назвал, потому что хочу услышать правду. Вот и отправил в нокаут.

Но где-то в глубине души знаю, что мне давно хотелось сказать это вслух. Так назвать...

Он моргает, отворачивается. Походу сработало.

— Я всегда ценил и уважал Паолу. Но любил только твою мать. Можешь мне не верить. Только если бы у меня был второй шанс, то... Да, я бы выбрал ее.

— Вот поэтому, — отвечаю ему, — никаких муток с Ариной. Она не заслужила того, чтобы быть донной Паолой. Ни для кого. А я... Я уже один раз женился. Больше не хочется.

Отворачиваюсь. Не хочу, чтобы он догадался, как заболело.

— Ты... Ты что, правда так сильно... влюбился? — спрашивает как-то неожиданно тихо.

Сука. Догадался?

— Ну не влюбился же, — передергиваю плечом, — а повелся. Это разные вещи. Зато охоту навсегда отбило.

Винченцо смотрит в сторону.

— Но... Ты теперь официально мой наследник. Тебя приняли люди, ты сам видел. Они тебя знают, помнят, ты рос у них на глазах. В их глазах ты будущий дон, Фелисио. У тебя должна быть семья.

— Э, нет, мы так не договаривались, — поднимаю вверх обе руки. — Взять фамилию это одно, а принимать твое наследство — это совсем другое. Найдете себе другого дона. Кого-то из капо, или из их сыновей.

— Фелисио, Фелисио, ты разбиваешь мне сердце, — горестно качает головой Винченцо.

Я знаю эту фишку, он так всегда делает, когда хочет показаться несчастным.

— Перестань, — машу рукой, — ну давай по-честному, какой из меня дон? Ты людей на раз щелкаешь. А я... Наоборот, прощелкиваю. Только за последнее время дважды проебался. Арина — кристально честная, хорошая девчонка. А я считал ее расчетливой меркантильной сукой. И наоборот. Редкую стерву и гадину как последний идиот принял за милую нежную девочку. Хоть никому не рассказывай, да? Пиздец же.

Отец отворачивается лицом к окну. Стоит, странно сгорбившись.

Молчит долго, слишком долго, я уже думаю, может задремал. Но внезапно заговаривает, и его голос тоже звучит странно. Хрипло. Надтреснуто.

— Ты слишком суров к себе, Фелисио. Не настолько плохо ты разбираешься в людях, как тебе кажется. Просто я... — он оборачивается, и я вздрагиваю, когда вижу его глаза. Словно в зеркало глянул. — Я слишком виноват перед тобой, сын. Если бы ты знал, как я перед тобой виноват...

Тянусь за бокалом, отпиваю почти половину.

Да знаю я все. Столько лет хотелось это услышать, а как услышал, понял, что меня больше не торкает.

Кому это теперь надо? Эти ахи-вздохи. И причитания...

От того, что он меня сыном назвал, мир тоже не перевернулся.

Просто это «папа-сынок» уже никому не нужно. Встаю, отставляю бокал.

— Я пойду спать, синьор. Уже поздно. Спокойной ночи.

— Да-да, конечно, ступай, сын. Хороших снов, — поспешно кивает отец. Я выхожу из кабинета, а он снова отворачивается к окну и упирается руками в подоконник.

***

Стою в душе, а перед глазами Лана. Изменившееся лицо, поплывшая фигура. Это полный пиздец, но мне хочется убить ее еще и за то, что она позволяет себе так похабить образ Миланы.

Ловлю себя на мысли, что уже не так четко и ярко его помню.

Вылетаю из душа злой как собака. Прошу горничную принести лист бумаги и карандаш. Сажусь за журнальный столик, наношу линии быстро, сам себя подгоняя. Пока еще не забыл. Пока еще помню.

Карандаш летает по бумаге, и скоро на белой поверхности проступают знакомые черты.

Все еще знакомые. И все еще любимые.

До щемящей боли. До судорог в сердце.

И хочу забыть, и боюсь, что она исчезнет. Сотрется из памяти.

А так не забудется. Именно такой буду ее помнить.

Наношу последние штрихи и отставляю портрет, прислонив его к вазе с декоративными цветами.

Хорошо получилось. Похоже.

Надо бы заламинировать, второй раз может не получиться.

Откидываюсь на спинку кресла, переплетаю на груди руки.

— Ну привет, красивая. Добро пожаловать в мой персональный ад.

Ну что, сказано было много, думаю, добавить нечего. Здесь подкорректируем, и...

Поехали дальше? Читаем тут:

Конец