Пшечка

Непобедимая Краснознаменная неудержимым стальным потоком катилась на запад - добивать фашистскую гадину, пыля просёлками, лязгая гусеницами и сигналя клаксонами улыбающимся регулировщицам…

Маленький белорусский городок почти на границе с Польшей, такой сонный и тихий, что казалось, никогда и не было тут ужасов войны, был освобожден сходу, буквально два дня назад. И на вполне приличном заборе, чудом сохранившемся за 3 года немецкой оккупации, было уверенно начертано мелом: «Проверено. Мин нет! »

Около забора остановился солдат в пыльной и потной гимнастерке, удовлетворенно прочел надпись, хмыкнул и зашел за забор в маленький уютный дворик с покосившейся хаткой… Во дворике никого не было, собаки не лаяли, куры не кудахтали… Таких брошенных домов было много по пути следования советской армии. И чем дальше она продвигалась, чем больше становилось данных о судьбе жителей этих опустевших домов, тем больше ненависти копилось в сердцах бойцов.

Однако, чувства чувствами, а некоторые дела не терпят отлагательств… Поискав глазами знакомый силуэт сооружения типа «сортир» и не найдя оного, солдат пристроился к забору, расстегнул ширинку офицерского галифе, которое он носил не по Уставу, но…ему прощалось… Достал свой набухший от ожидания аппарат, прицелился и попытался начертать на заборе мощной струей известное всем слово. Выбор был сделан не хулиганства ради, а потому, что слово короткое. И все равно, получилось изобразить только две буквы - корявое «Х» и более ровное «У»…

Он повернулся, пытаясь застегнуть неподдающуюся ширинку и вдруг поймал чей-то взгляд из окна…Точно – занавеска колыхнулась! Он мигом дёрнул ремень, переводя автомат из положения за спиной в положение стрельбы от бедра, щелкнул предохранителем… Уже не раз бывало, что оказавшиеся в окружении немецкие части выходили в тыл ушедшим вперед советским войскам, а тыловые команды из раненых и негодных к строевой, медицинские полевые госпитали с девчонками просто не могли оказать достойного сопротивления...

Так было и неделю назад, когда их часть потеряла почти весь санбат… Какие доктора — золотые руки! А какие там были медсестрички…

Он зло стиснул зубы и рысью метнулся к стене… Кинул взгляд в окошко — вроде, никого. Осторожно, стараясь не скрипеть половицами, зашел в сени, заглянул в комнату… На кровати, обхватив колени тонкими руками, сидела девушка. Ее лицо можно было бы назвать красивым, если бы не полыхающие злобой и ужасом глаза и искаженные презрением губы…

Вот это гамма, еще успел подумать он… и тут же смутился, увидев, что девушка уставилась на его торчащее из ширинки достоинство...

- Да ты что, девочка... Ты это, не боись! Мы ж свои! – торопясь и задыхаясь он отвернулся и попытался запихнуть хозяйство обратно в исподнее и, наконец, застегнуть эту чертову ширинку…

- Пся крев! – отчетливо и громко произнесли за спиной.

Чтооо? Кровь хлынула ему в лицо, а в глазах потемнело от гнева. Ах ты пшецкая курва, немецкая подстилка, мало мы вас били — так и не выбили эту панскую фанаберию! Всю дорогу вы плачете о своей гордости и поруганной русскими чести, но при этом сладострастно готовы лизать у наглосаксов!

Оттого и отношение соответствующее к вам, как к нации, мягко говоря, не пользующейся уважением в Европе, и не гордость это ваша вовсе, а гордыня пополам с глупостью. И любое кичливое противостояние с Россией — это потеря территории с очередным разделом, а пусть и плохонькая дружба — к приращению!

Понятно, что у польского крестьянина такие же проблемы, что и у русского, украинского, белорусского… ясно, что делить им нечего… Не враги они друг другу! Уж кому-кому это не знать, а сыну батрака и внуку крепостного, потомственному крестьянину, а ныне — солдату — тем более.

Но вот эти паны… Фанфаронство, подлость, жадность, жестокость и предательство!

Вот где настоящая сучья кровь.., да!

Он резко развернулся и наставил на нее автомат. Она забилась в угол еще сильнее, сверкая белками глаз из полумрака… Он тыкнул автоматом между ее ног и приподнял дулом подол - белья на ней не было. Только неожиданно богатый чёрный кучерявый треугольник.

Конечно, он знал о Приказе Главнокомандующего об особо строгих наказаниях за преступления против населения на освобожденных территориториях…но… горячая волна ненависти и обиды была так сильна … да и кто его будет искать среди тысяч солдат, протопавших через этот городок только сегодня…

Он решительно схватил ее за плечо, сдернул с кровати, развернул к себе спиной и бросил ее назад, на кровать и на колени…

Не хочу видеть твое лицо, сучка…

Задрав платьишко девушке на голову, он увидел белую нежную панскую кожу, что еще больше распалило его. Грубо раздвинув ей ноги, он плюнул себе на ладонь и провел ей там раз, другой… Ее лоно раскрылось…

Сука! Как есть *лядь! Она была мокрая внутри!!! Он вошел в нее с ходу, он со смачным звуком бился о ее худенький зад своим пахом, вложив в этот сексуальный молот всю свою пролетарскую ненависть, боль потерь и нерастраченную страсть… Она еле сдерживала стоны, закусив губу, он видел это в отражении стекла стоявшей на тумбочке большой семейной фотографии…Кто жив теперь из тех, кто там счастливо улыбается на фото?

Эта мысль позволила ему чуть отвлечься и продержаться дольше… настолько дольше, что девчонка не выдержала, отпустила свою несчастную губу и заорала во весь голос: Да, пан, да, добже, тылько глэбьей, даааа!

Он тоже уже не смог сдерживаться, застонал и кончил прямо в неё. К их хору неожиданно добавился еще один крик… Солдат резко оглянулся, выставив вперед автомат, который так и не снял во время этой случки, шагнул в сторону и заглянул за печь… В углу стояла люлька, а в ней плакал ребенок. Мать молнией метнулась к нему, подхватила на руки, прижимая к груди, что-то успокаивающе шептала по-польски…

Лицо солдата залила краска стыда… Он подошел к столу, одиноко стоявшему в центре бедненько обставленной комнаты … эта бедность может быть не так бросалась в глаза из-за стерильной чистоты и аккуратности, царившей тут, но она чувствовалась во всем… У него сжалось сердце… Он аккуратно положил автомат, снял сидр с плеч, развязал его и, по-хозяйски, не торопясь,   начал выкладывать на стиранную-перестиранную скатерку буханку хлеба, трофейные мясные консервы, шоколад  и, конечно же – отечественную сгущенку.

Она уже уложила успокоившегося ребенка и стояла с порванной бретелькой, прикрывая рукой маленькую аккуратную девичью грудь, губы ее предательски дрожали, а из голубых прекрасных, как оказалось, глаз медленно текли две слезинки…

Он смутился, увидев торчащий розовый сосок под ее ладошкой, закинул на плечо вещмешок, взял автомат и решительно шагнул к двери…

- Пан!…. она вдруг бухнулась перед ним на колени, ее руки потянулись к его хозяйству, он ласково, но решительно отвёл эти руки…

- Да ты что, дочка, не надо… Что ты! И это.., ты прости дурака!

По брусчатой дороге уездного городка, вдруг ставшего транспортным центром аж для двух армий, энергично шагал русский солдат, уклоняясь от бешеных полуторок и эмок.., не обращая на них внимание, семейство аистов хлопотало, выкармливая птенцов, а на чудом сохранившемся заборе почти высохла «Х» и осталось немного «У»...

И только скупая слеза на небритой щеке солдата ещё не успела высохнуть.

Прим. Автор приносит свои извинения за возможную недостоверность дат освобождения БССР.