Деревенский урок ч.3

Солнце пробивалось сквозь щели в занавесках, бросая тонкие полосы света на деревянный пол. Ваня проснулся от скрипа кровати и тяжёлого дыхания деда рядом. Они лежали голые, как и уснули, — простыня сбилась в комок у ног, а прохладный утренний воздух касался кожи. Ваня открыл глаза и тут же пожалел: дед лежал на спине, массивный, с обвисшей кожей на груди, покрытой седыми волосками, и большим животом, который поднимался и опускался с каждым хриплым вдохом. Его член, уже не напряжённый, но всё ещё заметный, покоился на бедре — тёмный, морщинистый, с редкими завитками вокруг. Ваня сглотнул, чувствуя, как жар стыда снова заливает лицо. Он сам, маленький и полненький, с мягкими бёдрами, лежал рядом, и его собственный член, небольшой и розовый, казался жалким на фоне деда.

Дед заворочался, кашлянул и повернул голову. Его мутные от похмелья глаза встретились с взглядом Вани, и на миг в комнате повисла тишина — только где-то вдалеке мычала корова да скрипели половицы под ветром. Ваня хотел натянуть простыню, прикрыться, но дед вдруг хлопнул его по плечу своей тяжёлой ладонью.

— Ну что, Ванька, проснулся? — голос старика был хриплым, но в нём сквозила какая-то пьяная теплота, будто он всё ещё не протрезвел. Он сел, потирая шею, и посмотрел на внука с кривой ухмылкой. — Ты не переживай, за то, что вчера произошло. Это нормально, сынок. Никто не узнает, в деревне-то тишина, стены молчат.

Ваня отвёл взгляд, уставившись в потолок. Сердце колотилось, а в голове крутились обрывки прошлой ночи — вкус деда во рту, его палец внутри, собственный оргазм, от которого до сих пор было неловко. Он хотел что-то сказать, возразить, но слова застряли.

— В деревне одиноко, Вань, — продолжал дед, потирая ладони. — Ты "помог" дедушке. Да и тебе в конце понравилось, я ж видел. Как дедушка тебе сделал ртом, а? — он хмыкнул, хлопнув себя по колену. — Я тебя всему научу, не бойся. Тебе понравится, и приятно будет. Жизнь — она простая, надо брать, что дают.

Ваня сжался, натянув простыню до подбородка. — Деда, я… не знаю, — выдавил он, голос дрожал. — Это всё… странно как-то. Я не хотел, просто ты…а когда кончил, приятно стало...

— Да брось ты, — перебил дед, поднимаясь с кровати. Его голое тело, тяжёлое и грубое, маячило перед Ваней, пока старик шаркал к столу, где стояла бутылка с остатками самогонки. — Чего тут странного? Ты мне кровь родная. В деревне так и живут одинокие люди, друг друга греют. Вставай, Ванька, дел полно, а вечером ещё поговорим.

День пролетел быстро, но для Вани он тянулся вечностью. Дед заставил его рубить дрова, чинить забор и таскать вёдра с водой для огорода. Солнце палило, пот стекал по спине, а в голове всё ещё гудело от утреннего разговора. Неловкость висела между ними, как тяжёлый воздух перед грозой. Дед, будто не замечая этого, вёл себя как обычно — ворчал, подшучивал, но пару раз, проходя мимо, останавливался и хлопал Ваню по заду своей широкой ладонью. Один раз даже задержал руку, сжав мягкую попу внука, и хмыкнул: — Мягкий ты, Ванька, как девка. — Ваня краснел, отворачивался и молчал, чувствуя, как внутри всё сжимается от стыда и смутного предчувствия.

К вечеру, когда солнце село за лес, дед объявил, что натопил баню. Он стоял у порога, вытирая руки о старую рубаху, и кивнул Ване: — Пойдём, попаримся вместе. Жарко будет, самогонку возьмём, расслабимся. — Его глаза блестели, и в голосе слышался тот же пьяный намёк, что утром. Ваня замер, глядя на деда, и понял, что вечер снова обещает быть долгим. Дед уже шаркал к бане, бросив через плечо: — Не ломайся, Вань, идём, дедушка тебя ждёт.

Ваня вздохнул, чувствуя, как ноги сами несут его следом, хотя в груди всё кричало уйти подальше от этого дома, от деда, от того, что между ними происходило.

Дед притащил с собой бутылку самогонки — мутной, в старой стеклянной бутыли с потёртой этикеткой, от которой разило спиртом и застоявшимся подвалом, — и поставил её на деревянную лавку у входа в баню. Ваня тащился следом, чувствуя, как вечерний воздух остывает, а запах дыма и сырого дерева липнет к коже, как деревенская пыль. Внутри бани жар ударил в лицо — печь гудела, стены блестели от влаги, потёки стекали по чёрным доскам, а пар висел в воздухе, густой и тяжёлый, как мокрое одеяло. Дед разлил самогон по мятым алюминиевым кружкам, сунул одну Ване и поднял свою, ухмыляясь щербатым ртом, где не хватало пары зубов.

— За здоровье, внучек, — прохрипел он, чокнувшись так, что капля плеснула на пол и зашипела на горячих досках. — Пей до дна, в бане оно лучше заходит.

Ваня взял кружку, пальцы липли к металлу, и выпил — самогон обжёг горло, отдавая дешёвым спиртом и чем-то кислым. Дед хлопнул его по спине своей тяжёлой ладонью, шершавой, как старая кора, и Ваня чуть не подавился. Старик кивнул на лавку: — Раздевайся, жар ждать не будет.

Они скинули одежду в полумраке. Ваня неловко стянул рубаху и штаны, обнажая своё тело — невысокое, полное, с мягкими бёдрами, где кожа лоснилась от пота, округлым животиком и пухлой попой, блестящей в тусклом свете масляной лампы, что мигала на гвозде. Рядом с дедом он казался мелким. Старик сбросил свою одежду одним движением — рубаха упала на пол, обнажив массивное тело: широкие плечи, усеянные старческими пятнами, грудь, обвисшая, с жёсткими седыми волосками, что торчали, как проволока, тяжёлый живот, свисающий складками над бёдрами, и член — тёмный, с морщинистой кожей, чуть влажный от пота, с редкими седыми завитками у основания, пока вялый, но всё ещё крупнее Ваниного. Ваня отвёл взгляд, чувствуя, как жар бани липнет к коже, а самогон уже гудит в висках, размывая стыд в тёплую, вязкую муть.

Они забрались на полок, пар обжёг голые ноги, и дед плеснул воды на раскалённые камни — шипение рвануло в уши, пар взлетел вверх, густой, с запахом мокрого дерева. Ваня вытер пот со лба, капли стекали по шее, а дед, допив свою кружку, подлил ещё и заговорил, глядя в угол, где тени дрожали на влажной стене.

— Ты, Вань, не думай, что я совсем спятил, — начал он, голос хриплый, сиплый от самогонки и долгой жизни. — В деревне тоска, пусто кругом, а ты мне как глоток воздуха. Вчера-то… не просто так вышло. Ты мне помог, и я тебе. Чувствовал ведь, как в конце расслабился, когда дедушка пососсал тебе, да?

Ваня сжал губы, глядя на свои колени, где пот скапливался в складках кожи. Самогон гудел в голове, слова деда звучали грубо, но близко, как запах его пота. Он хотел что-то буркнуть, но горло пересохло, а старик придвинулся, его голое бедро — горячее, липкое — прижалось к Ваниному. Дед положил руку ему на плечо, сжал, и пальцы, грубые, с въевшейся грязью под ногтями, скользнули вниз, к спине.

— Ничего такого в этом нет, — продолжал дед, глядя на него с пьяной уверенностью. — Никто не узнает, а нам хорошо вдвоем. Ты мягкий, как бабка. — Он налил ещё самогонки, сунул кружку Ване и кивнул: — Пей, Вань, надо жить проще.

Ваня выпил, самогон обжёг снова, а дед придвинулся так, что его тяжёлое тело почти навалилось. Старик плюнул на пальцы — слюна была липкой, с запахом спирта, — сжал Ванину попу, мягкую, потную, с бледной кожей, и начал тереть анус, медленно, с пьяной жадностью. Кожа там была тёплой, чуть влажной от пота, с редкими тёмными волосками вокруг. Ваня дёрнулся, но дед буркнул: — Сиди спокойно, расслабься. Сейчас будет приятно

Он наклонился, дыхание — горячее, с кислинкой самогонки — обожгло Ванину шею, а потом старик опустился ниже, раздвинув пухлые ягодицы. Ваня замер, чувствуя, как шершавый язык деда касается его ануса — сначала неуверенно, потом смелее, оставляя влажный след. Кожа сморщилась от прикосновения, тепло разлилось, и Ваня выдохнул, когда язык закрутился, смягчая тугое кольцо. Дед хрипло выдохнул: — Вот так, Вань, чтоб мягче пошло, чтоб тебе не больно было.

Ваня закрыл глаза, жар бани и самогон гудели в теле, а стыд растворялся в этом странном тепле. Дед отстранился, плюнул ещё раз на пальцы и ввёл один внутрь — медленно, растягивая кожу, тёплую и чуть липкую. Жжение кольнуло, но язык смягчил всё, и Ваня расслабился, чувствуя, как палец скользит глубже. Дед добавил второй, двигая ими, и Ваня невольно выдохнул, когда внутри всё задрожало.

— Сейчас дедушка войдет в тебя, не бойся, — хрипел дед, поднимаясь. Его член стоял, тёмный, с толстой кожей, головка блестела от пота и влаги, а седые волоски у основания слиплись. Он потянул Ваню к себе, укладывая на полок, и раздвинул его ноги, прижимаясь ближе. Ваня смотрел на деда — его сутулые плечи, потные складки на животе, глаза, мутные от самогонки, — и вдруг почувствовал, как тот входит. Сначала было давление, резкое, почти больное — кожа растянулась, анус сжался от неожиданности, и Ваня втянул воздух, цепляясь за лавку. В груди заколотилось, как будто сердце хотело выскочить. Потом дед двинулся глубже, медленно, с тяжёлым выдохом, и внутри всё сжалось — жарко, тесно, с лёгким жжением, которое сменилось странным теплом. Ваня чувствовал каждый толчок — грубый, но тёплый, с запахом пота и спирта, и тело начало поддаваться, дрожа от смеси страха и облегчения. Это было чужое, неправильное, но самогон гасил стыд, оставляя только ощущения: давление внутри, пульсацию, липкий пот, стекающий по спине, и какое-то смутное чувство, что он нужен деду, что это больше, чем просто тело.

Дед двигался ритмично, его тяжёлое тело покачивалось над Ваней, складки живота шлёпали о его бёдра, а дыхание становилось всё громче, хриплое, с присвистом. — Вот так, как же узенько у тебя в попе… ты мой родной, кровинушка, — бормотал он, сжимая Ванину попу своими грубыми ладонями, оставляя красные следы на бледной коже. Ваня закрыл глаза, жар бани давил на грудь, а внутри всё пульсировало — боль ушла, сменившись тянущим теплом, и он невольно выгнулся, когда дед ускорился, глубже вжимаясь в него. Каждый толчок отзывался в теле дрожью, и Ваня чувствовал, как его собственный член напрягается, маленький, но твёрдый, с тонкой кожицей, влажной от пота. Дед вдруг напрягся, дыхание оборвалось, и Ваня ощутил, как горячая, густая сперма выплёснулась внутрь — липкая, тяжёлая, с резким, солёным запахом, что смешался с паром. Она растекалась, тёплая, почти обжигающая, и Ваня сжался, чувствуя, как она заполняет его, оставляя влажное, чужое ощущение, от которого в животе всё сжалось — смесь отвращения и странной близости.

Дед отстранился, вытер пот с лица тыльной стороной ладони и перевернулся на полке, становясь на колени. Его массивные ягодицы — волосатые, с бледной кожей, усеянной тёмными пятнами и родинками, — раздвинулись, открывая анус, сморщенный, тёмно-коричневый, с редкими седыми волосками, слипшимися от пота. — Давай, Вань, теперь ты, тебе понравиться — прохрипел он, глядя через плечо с пьяной ухмылкой. — У меня там ещё никто не был, девственный, для тебя берег. Тебе понравиться, да и мне тоже, у тебя член не большой, супер для первого раза.

Дед чувствовал, как жар бани давит на спину, а колени дрожат от напряжения. Когда Ваня придвинулся, старик напрягся — его анус, тугой, не привыкший к такому, сжался от первого касания. Ванин член, маленький, розовый, с влажной головкой, коснулся его — горячий, чуть липкий от пота, — и дед выдохнул и застонал, ощущая лёгкий дискомфорт. Кожа растянулась, жжение кольнуло, как будто что-то чужое вторглось туда, где никогда ничего не было, и он невольно сжал кулаки, бормоча: — Ну, Вань, давай, вставляй, не тяни. — Это было непривычно, тесно, и в первые секунды дед почувствовал, как тело сопротивляется, а дыхание сбивается от странного давления. Но член Вани был невелик, и скоро жжение смягчилось — кожа привыкла, растянулась, и внутри разлилось тепло, лёгкое, почти приятное. Дед расслабился, чувствуя, как Ваня входит глубже, и в груди заколотилось что-то новое — смесь удивления и удовольствия, от того, что его тело, старое и грубое, могло так ответить. Каждый толчок был мягким, но тёплым, и дед невольно выгнулся, ощущая, как это тепло растекается, отдаётся в бёдрах, смешивается с жаром бани.

Ваня замер, глядя на деда — его сутулая спина, покрытая каплями пота, и эта грубая, открытая поза. Самогон гудел в голове, тело горело, а стыд боролся с чем-то тёмным, тянущим его вперёд. Он придвинулся, его член коснулся деда — анус был горячим, тугим, чуть влажным, и Ваня нажал — сначала неуверенно, чувствуя, как кожа сопротивляется, сжимается под ним. Внутри было тесно, жарко, как будто тело деда сжимало его со всех сторон, и Ваня задрожал — это было приятно, тепло обволакивало, тянуло двигаться дальше. Он чувствовал каждый изгиб, каждое сжатие, и в груди заколотилось что-то новое — смесь власти и вины, как будто он пересекал грань, о которой даже не думал раньше. "Я имею дедушку, как он меня ", — мелькнуло в голове, и от этой мысли желудок сжался, а сердце заколотилось быстрее. Но тело уже не слушалось — жар, теснота, запах пота и спермы гнали его вперёд, и Ваня двинулся, цепляясь за бёдра деда, где кожа была липкой, горячей, с грубыми складками.

Дед хрипло дышал, его ягодицы дрожали от напряжения, а пот стекал по спине, капая на полок. Ваня ускорился, чувствуя, как внутри всё сжимается, и вскоре напряжение лопнуло — сперма выплеснулась, жидкая, горячая, с лёгким солёным запахом, смешиваясь с потом деда. Ваня застонал, тихо, почти стыдливо, и отстранился, чувствуя, как его член, мокрый и мягкий, выскальзывает, оставляя липкий след на коже старика. Дед ощутил, как тепло Вани растекается внутри — лёгкое, чуть влажное, с едва заметным жжением, и выдохнул, расслабляясь, чувствуя странное удовлетворение от того, что его тело приняло это впервые.

Дед повернулся, хлопнул Ваню по бедру и хмыкнул: — Ну вот, внучек, видишь, как оно. Мне было сначала больно, но потом понравилось. Как ты своим члеником в попу кончал, тепло твое во мне, твоя сперма, а моя в тебе.

Ваня лежал, глядя в потолок, где пар клубился под досками. Пот стекал по лицу, сердце колотилось, а в голове был кавардак — стыд, облегчение, смятение, что-то ещё, чего он не мог назвать. Дед подлил самогонки, сунул кружку ему, но Ваня покачал головой, чувствуя, как жар бани душит, а запах деда — пота, спермы, спирта — липнет к коже.

Пар бани ещё стоял в памяти, когда они вернулись в избу, шатаясь от самогонки и жара. Холодный ветер на крыльце обжёг кожу, но внутри было душно — пахло сыростью, старыми досками и кислой капустой, забытой в миске на столе. Дед бросил пустую бутылку, звякнувшую о дерево, и плюхнулся на кровать, матрас прогнулся под его весом. Он похлопал ладонью рядом: — Ложись, Вань, спать пора. Только голыми, как вчера. Так лучше, кожа дышит, и греемся друг от друга.

Ваня замер, глядя на деда — его массивное тело блестело от пота, седые волоски на груди слиплись, а тёмный член лежал на бедре, влажный и сморщенный. В груди кольнуло, но он молча скинул рубаху и штаны, чувствуя, как холод пола кусает пятки, и лёг под простыню. Дед обнажая себя, придвинулся — его горячая, липкая кожа коснулась Вани, матрас скрипнул, и старик положил руку ему на плечо, тяжёлую, с грубыми пальцами.

Они лежали голые, бок о бок, и дед заговорил, голос хриплый, с пьяной теплотой: — Ну что, внучек, как тебе в бане было? — Его рука скользнула ниже, к Ваниной попе, поглаживая мягкую кожу, чуть сжимая её. — Когда ты меня брал, сначала как иголкой кольнуло, непривычно. А потом тепло пошло, легко так, аж в кишках зашевелилось. Нормально ты трахнул дедушку, мне нравиться твой хуй, мне приятно.

Ваня сжал губы, чувствуя, как лицо краснеет. Его тело дрожало под простынёй, а пальцы деда, тёплые и шершавые, скользнули по ягодице, задержавшись у края. —А мне больно было, когда ты в меня. Потом тесно стало, не знаю, странно. У тебя член большой. Когда я тебя —мне понравилось, лучше чем козу, тесно и жарко.

Дед хмыкнул, его рука двинулась к Ваниному члену — маленькому, мягкому, чуть влажному от пота, — и начал гладить его, медленно, без нажима. — Вот и ладно, Вань. Он придвинулся ближе, дыхание с запахом спирта обожгло Ванину шею. — Теперь каждый день можем так. По-разному друг другу делать — то я тебя, то ты меня, то ртом попробуем. Дед тебя всему научит... ты еще сам будешь просить в тебя войти.

Ваня замер, сердце заколотилось. Дед гладил его член, пальцы тёрли головку, но не давили, а попу сжал чуть сильнее, оставив тепло на коже. — Деда, я… не знаю, — выдавил он, но старик только хмыкнул, убирая руку и хлопая его по бедру.

— Чего тут знать, Вань? Спи давай, утро скоро. Голыми так и будем, чтоб не остыть. — Он откинулся на подушку, захрипел, проваливаясь в сон, а Ваня лежал, чувствуя, как тело деда греет его бок, как запах пота и спирта липнет к нему. Ночь укрыла избу, а в голове всё гудело — от слов деда, от его рук, от обещания новых дней.