Голубое перо

Закат. Барханы. Двое странников держали путь из Хорасана. Бача был в длинном женском платье и смирно сидел на ослике, Воспитатель — в чалме, держал повод и вел животное вперед. На подбородочном ремне осла висел золотой ярлык хана Абулхаира, дававший защиту путникам от разбойников во время путешествия через опасные пески Каракума.

— Бача, ты не устал?

— Нет, Воспитатель.

— Потерпи немного. Это последняя ночь до ставки хана Абулхаира.

Они добрались до зеленого оазиса. Бача заметил у пруда лошадь и палатку. К ним приблизился высокий мужчина, голый до пояса, в черных шароварах. Бача от стыда закрыл лицо платком.

— Ас-саляму алейкум, — приветствовал путников Разбойник.

— Ва алейкуму-с-салям, — ответил Воспитатель.

— Куда держите путь, незнакомцы?

— К хану Абулхаиру везем это сокровище, — Воспитатель показал на Бачу. Разбойник посмеялся.

— Новая жена хану?

— Нет, белая игрушка.

— Тогда понятно, — сказал Разбойник. — Можете расслабиться. С этим золотым ярлыком вас двоих никто здесь не тронет.

— Спасибо за гостеприимство.

Светло-синее небо. Звезды. Один костер. Две палатки. Воспитатель вытащил из сумки свой дутар. На противоположной стороне сидел Разбойник. Бача вышел из своей палатки, одетый в короткое желтое платье с голубыми перьями. Время для репетиционного танца перед важным днем.

Зазвучали две ноты: ре-ля. Пауза. Бача поднял руки и закрыл глаза ладонями. Дутар выдал вновь ре-ля. Началась песня Воспитателя и танец Бачи. Разбойник хлопал в ладоши.

Я был молод и знаком с Сепиде,

В тени её волос я остался в созвездиях.

И сполна я насладился вкусом слёз из её голубых глаз.

Бача направил свой танец в сторону Разбойника. Он ладонями то закрывал, то открывал свой лик.

В садах её два невысоких холма,

А ниже равнина и колодец роз.

Как же я любил тебя, Сепиде, что готов был продать душу свою шайтану.

Разбойник бросил под ноги Баче золотые монеты. Песня умолкла. Танец закончился.

Наступала ночь. Костер погас. Путники спали в своих палатках. Разбойник проснулся от шума. Обнаженный Бача зашел к нему и стал целовать его волосатую грудь. Разбойник гладил его длинные рыжие волосы и медленно поднял его голову. Они поцеловались в губы. Поцелуй был так нежен. Затем Разбойник положил Бачу на живот и стал целовать его шею и спину. Его белая кожа пахла розами, от чего у мужчины закружилась голова.

— Не делай мне больно. Я девочка.

— Не могу обещать. Только потерпи немного, Сепиде.

В ночном небе высоко поднялась Луна. Они забылись друг в друге.

Наступал рассвет. Бача проснулся от поцелуев Разбойника.

— Мне было хорошо, — шептал Бача.

— У меня есть подарок для тебя, — сказал Разбойник. — Дай свою левую ногу.

Разбойник достал анклет и надел это на лодыжку Бачи.

— Я тебя никогда не забуду, — сказал Бача.

— Если станет страшно, держи этот браслет у самого сердца. Только так я смогу быть с тобой в тяжелые моменты, моя Сепиде, — сказал Разбойник и поцеловал Бачу в последний раз.

Утро. Двое странников тепло попрощались с Разбойником. Они продолжили свой путь до ставки хана Абулхаира.

— Эх, Бача. Судьба красивой девушки — не принадлежать одному мужчине.

Полдень. Последние километры давались странникам тяжело. Воспитателя волновало, чтобы Бача не загорел под солнцем, поэтому он приказал ему накрыться тонким красным покрывалом.

Баче виделись в пустыне черные джинны: они бежали по лезвиям дюн и громко смеялись.

— Смотри, джинны!

— Я старый уже, Бача. Раньше их замечал, а сейчас нет. (...) Они что-то тебе говорят?

— Нет. Только смеются.

— Это плохой знак.

— Почему?

— Джинны всегда смеются над смертниками.

Странники поднялись на высокий бархан и заметили большие шатры и юрты.

— Мы дошли, Бача, — сказал Воспитатель, а затем про себя шепотом: — Надеюсь, хан Абулхаир не отрубит мне голову за то, что я долго вез ему белую игрушку.

В это время Абулхаир хан уже третий день принимал у себя в гостях тимуридского царька Хусейн Байкара.

— Если ногайцы придут за вами, о мой великий хан, то я буду с вами, — говорил Хусейн Байкара. — От моих хивинских соколов им не скрыться!

— Успокойся, мой брат Байкара. Я не боюсь кровной мести ногайцев в Каракуме. Они степняки, а не пустынники. В этих черных песках они никогда не смогут найти меня.

В ханский шатер зашел слуга Парс.

— Хозяин, время обеда, — сказал слуга.

Абулхаир щелкнул пальцами, и в шатер по одному стали заходить обнаженные женщины из его гарема с подносами, полными еды.

— Моим гуриям жарко, как в аду, — сказал хан Абулхаир. Хусейн Байкара от вида полуголых женщин стал облизывать губы.

На их стол поставили баранью голову и нож. Хан Абулхаир щелкнул пальцем, женщины расселись у стен шатра. Он взял нож и стал делить голову барана, угощая Хусейн Байкара самыми жирными кусками.

— Я наберу новое войско и мы вместе поделим страну кыпчаков, — сказал Абулхаир.

— А с казахами что будешь делать?

— Э… с этими предателями я разберусь после того, как вырежу ногайцев. Им всем уготована судьба этого барашка.

— Я слышал, что казахи уже разгромили в Могулистане всех неверных.

— Смотри и учись, Хусейн Байкара!

Хан Абулхаир сильно ударил ножом, разбил бараньи череп, вытер правую руку о свой халат и щелкнул пальцами. Слуга Парс привел в шатер пленного казахского акына.

— Пой, казах, иначе убью! — крикнул хан Абулхаир и щелкнул пальцами.

Казахский акын встал в центре шатра и начал играть свою песню на домбре.

Я прискакал со степей Улытау.

Отец мой — лихой аргамак, а мать — куланов царица!

Родина - Ногайлы!

И спрашиваю я тебя:

В гостях я или пленник?

Не хочу просить тебя о пощаде.

Моя степная вольная душа!

За это время узнал, что твои стада — как тучи на небе Тенгри;

Узнал, что много шахидов в твоих войсках.

Узнал, что много жен в твоем гареме, больше, чем у целого шахиншаха.

Узнал, что нет у тебя той славы ханской, что должна быть.

Узнал, что ты слепо веришь в пророка, но жадно пьешь вино.

Узнал, что ты любишь танцующих мальчиков, а не жен своих.

Потому и ногайцы, и казахи отвернулись от тебя, когда в твой дом однажды пришел калмык.

Тенгри знает, что ты гость, а не хозяин этого мира!

Хан Абулхаир щелкнул пальцем — песня казахского акына прекратилась.

— Ты не прав, акын. По щелчку я начинаю и заканчиваю твои песни. Значит, я хозяин этого мира, — сказал хан Абулхаир.

Хан Абулхаир щелкнул пальцами, и слуга Парс увел из шатра казахского акына.

— Почему ты его просто не убьешь? — спросил Хусейн Байкара.

— Он прямой потомок Чингисхана, — ответил хан Абулхаир. — Лучше я за него получу выкуп.

— Умно. Умно. Умно, мой хан, — сказал Хусейн Байкара, покачав головой.

— Что-то мне стало скучно, — сказал хан Абулхаир и щелкнул пальцами.

В шатер зашел старик с дутаром, а за ним Бача под красном покрывалом.

— Пол казны отдал за этот танец, — шепотом сказал хан Абулхаир.

Воспитатель сел на ковер, пальцами прошелся по дутару, и так нежно родились две ноты: ре-ля. Пауза. Вновь ре-ля. Пауза. Вновь ре-ля. Шелковое красное покрывало раскрылось, как бутон цветка. Перед взорами хана Абулхаира показался обнаженный Бача. В его кудрявых рыжих волосах были заплетены голубые перья. Начался танец.

Я был молод и знаком с Сепиде,

В тени её волос я остался в созвездиях.

И сполна я насладился вкусом слёз из её голубых глаз.

Бача одной рукой прикрыл свой перчик, а второй — правый глаз; затем он сделал оборот и выпятил вперед левое бедро.

В садах её два невысоких холма,

А ниже равнина и колодец роз.

Как же я любил тебя, Сепиде, что готов был продать душу свою шайтану.

Бача опустился на ковер и, как кошка, вытянул спину. Взгляд Абулхаира застыл на тощих ягодицах Бачи. Хусейн Байкара поймал момент и подсыпал в чашу хана яд из своего золотого перстня.

Сепиде, Сепиде, Сепиде.

Твою розу никто не трогал.

Никто не целовал твои губы.

Сепиде, Сепиде, Сепиде.

Моя звездочка над небом древнего Герата.

Бача лег на спину и широко раздвинул ноги. Люди вокруг захлопали. Песня умолкла. Слуги накрыли Бачу покрывалом, подняли его и унесли в ханские покои. Шатер опустел.

Бача проснулся на шелковых простынях. Вокруг тихо горели свечи. В покоях был только он. Ему стало страшно; он поднялся и дотронулся до анклета. На душе стало теплее.

В покои вошел хан Абулхаир. Он не был похож на человека. Его густая седая борода пугала Бачу. Он выглядел как те пьяницы из канавы на улице Кабула.

Абулхаир разделся и подошел к Баче. Он стал гладить его рыжие волосы и больно вырывать оттуда голубые перья. Бача заплакал. Абулхаир ударил его ладонью по лицу.

— Сейчас ты познаешь тепло владыки мира, — сказал хан Абулхаир. — Ложись на край кровати и подними ноги.

Бача, сдерживая плач, подчинился приказу Абулхаира. Его левая нога оказалась на плече хана; анклет висел на лодыжке Бачи. Абулхаир лапал своими жирными руками плоскую грудь Бачи.

После нескольких попыток Абулхаир сухо вошел в Бачу. До Бачи дошел запах алкоголя от тела хана. Начался жесткий секс. Потекли слезы по розовой щеке Бачи.

Неожиданно Абулхаир закашлял. Он остановился и вытащил свой маленький член из Бачи. Хан стал захлебываться собственной кровью и жестами просить вызвать слуг. Но Бача сквозь слезы просто наблюдал, как Абулхаир умирал от яда.

Абулхаир лег на пыльный ковер в позе эмбриона и медленно задыхался. Он высунул язык и испустил дух. Тишина.

Бача успокоился, вытер слезы, встал с постели, достал с пола голубое перо, вплел его в свои волосы, подошел к свече, взял ее и поджег тяжелую ткань, закрывавшую ханские покои. Огонь медленно распространялся вокруг.

Бача лег на кровать и ушел в сон, думая о своем Разбойнике.