Непотребная сказка. Глава Эротические сказки

Непотребная сказка о солдате Козьме Ивановиче Голощекине, о жене его Оксане Федоровне, о дружбе его с чертом и о нечестивых его похождениях. (Печатается в сокращении)

В те старые годы царю-батюшке ажноть по - целых 25 лет служили. Приходили, забирали паренька и отправляли на чужбину. Если турок, там скажем али немец, не срубали ему голову на поле брани, или дура-пуля, ну или на худой конец – визгливая картечь не останавливала буйное сердце, то возвращался тот паренек домой уже взрослым, умудренным опытом мужчиной. А бывало, что и за провинность какую, свои же товарищи, по указу царскому, забивали паренька палками. Так что выжить в то страшное время мудрено было. Вот и применяли пареньки всю свою смекалку, чтоб и супостату не даться, и своих палок избежать. И выходило - что домой возвращались не столько могучие и сильные, а в основном хитрые и сметливые.

Вот и Козьма Иванович Голощекин. Не успел парень возмужать ладом, да у отца плотничать выучиться, а его уже призвали царю-батюшке послужить. Роптать не приходилось. Обрили, обмундировали и… ать-два – в строй. А Козьма в ту пору только-только женился на соседке – Оксане Федоровне Пузыревой. Да девку взял – загляденье одно. В кости крепка, в бедрах широка, грудь – что дыня наливная. Сама бела, с лица румяна, а как очами поведет, так и заходится сердце у Козьмы Ивановича. Ну, а когда до постелей дошло дело, в брачную ночь-то, там совсем растаял наш парень. Обмяк с нутра-то. До чего ж сладка женка Оксана Федоровна. И словами не передать. Волос густой. Косы распустила по белым грудям, а локоны животик и половину бедер закрывают. А между бедер-то треугольник желанный, медом наполнен. Ох и натешился Козьма с молодою-то женой. С утра до ночи ласкались они. Только работу какую справят и сразу в постельку теплую спешат, а то и в сеннике прямо, аль в овине. Где только прижмет парень наш Оксану, там и ласкает, и милует как только сподобится. И стоя, и в наклон, и по-разному. Глотками пил сладость медовую жены своей молодой. Казалось, счастья их конца не будет, да только недолго счастье их и было… Призыв… Горьким криком кричала супруга, провожая мужа своего желанного на службу. Да разве криком изменишь судьбу? Так и смирились оба.   Ушел Козьма Иванович, а Оксана Федоровна дома осталась, на хозяйстве.

**********

Худо-бедно, а прошло три года… За это время оборкался (освоился полностью) наш Козьма Иванович в военной службе. Настоящим солдатом стал. Что в строевом шагу, что на часах, что в бою (и повоевать довелось - да) равных не было ему. Одно только не давало покоя нашему солдату. Как там любезная сердцу супруга Оксана Федоровна? Не болеет ли часом? Не обижает ли ее кто, лиходей какой. И все чаще стала приходить она к нему во снах. Да еще в таких видах непотребных, что Козьма Иванович часами успокоится не мог, после пробуждения. И потом долго ласкал ее в мыслях, непроизвольно проливая свое… накопленное. А надежды увидится вживую, было мало. Отпуска у них давались редко, и попасть домой было мечтой несбыточной. Поэтому помимо одних только мыслей о супруге своей ненаглядной, стал наш солдат заглядываться на жену полковника своего - пышную и статную Марфу Игнатьевну. А заодно и на дочку его – стройную и белую Наталью Андреевну. О них тоже мечты разные складывались. А посылали его в дом полковника часто. То конюшенным помогать, то дорожки вокруг дома песком посыпать, а то и в доме какую работу справлять. Козьма наш растороплив, понятлив был, поэтому и ценил его полковник Андрей Тимофеевич. И как какая работа по дому появлялась, так он сразу нашего солдата и вызывал. И там, у полковника в доме, увидел Козьма много всего нового. Всяких диковин. И узнал такого, о чем раньше не догадывался. В частности от повара услышал он о диковинном восточном блюде, которое плов называется. А повар так вкусно это блюдо расписывал, что потерял солдат покой, все попробовать хотел хоть ложечку. Да где там. Только по мордасам от повара получил, чтоб думать забыл о таких блюдах. И приходилось ему только мечтать, о диковинках всяких, да о жене полковника с дочкой. А о том, как случайно впервые увидел их, Козьма Иванович вспоминал часто…  Вызвали его первый раз в дом Андрея Тимофеича для ремонта крыльца. Услышал как-то штабс-капитан Барабанников, как похвалялся наш Козьма, что в плотничьем деле ему равных нет. А в ту пору полковник плотника себе подыскивал хорошего, чтобы крыльцо отладить. Вот и доложил капитан Андрею, значит, Тимофеичу, что нашел мастера, коих свет не видывал, а тот его моментально к себе. Так и попал Козьма Иванович в дом полковника… Ладит, значит он крыльцо со всем умением своим, как вдруг смотрит, а к крыльцу подъезжает карета парою гнедых запряженная. Ну, подъезжает и подъезжает – ему-то какое дело. Да только остановилась та карета, аккурат возле Козьмы Ивановича. Тот дело свое приостановил, да на крыльцо-то и присел, перекурить немного, чтоб, значит, не мешал ему никто - ни кареты всякие, ни лошади.

Открылась дверца… Слышит солдат, голоса женские воркуют. Это, значит, жена полковника с дочерью приехать изволили. Солдат про них много слышал, да только не видел ни разу. Насторожился весь, а сам во все глаза на карету смотрит. А из нее ножка женская показалась. В красивом башмачке и носочке белом. Ножка потянулась к земле, юбка задралась и увидел солдат все, что было выше. А выше… Выше была белая ровная голень, круглая коленка и плотное упругое бедро, скрытое до середины в кружевные светлые панталончики с кокетливым розовым бантиком сбоку.

А у солдата нашего аж сердце зашлось. Слюна к горлу подкатила. Глотает он глотает, а проглотить не может. Не успел Козьма Иванович глазом моргнуть, а из кареты уже дочка ее показалась. Та наоборот - наклонилась вперед и из разреза ее платья вдруг вывалилась нежная девичья грудка с беззащитным розовым сосочком посредине. У солдата дыхание совсем остановилась. Вот мать честная… Вот узрел так узрел… Подбежавший лакей хотел помочь ей, но Наталья Андреевна, оправив юбку, громко засмеялась и треснула лакея веером прямо по лысине. Марфа Игнатьевна в тон ей, тоже звонко рассмеялась и дамы направились прямо к крыльцу.   Наш солдат вскочил и вытянулся во фрунт. Они прошли мимо него, едва удостоив взглядом, и скрылись в доме. Давно ему так хорошо не было. Слаще чем даже неведомое блюдо плов. Теперь как только посылали его в дом полковника на работы, он умудрялся некоим образом подсмотреть, то за одной дамой, то за другой. Даже видя их просто прогуливающимися уже было для солдата за счастье. Воображение дорисовывало все недостающие детали. Они уже знали его и воспринимали как часть садового интерьера. Изредка давая поручения – сбегать куда-то и что-то принести. А бывало они играли в мяч или сидели на крылечке. А Козьма Иванович все думал про себя - «Вот бы ихнего медку напиться, да всласть бы»… «Ммм… дорого бы я дал за это». Да где там. Только в мечтах…

Так шло время… Служба продолжалась.

**********

Один раз отправили Козьму Ивановича в караул к дальней заброшенной часовне. Там в подвале было оборудовано помещение под склад. Вот солдаты его и охраняли. Однако недобрая слава про эту часовню ходила. Типа ночью там что-то нехорошее происходит. Не любили часовые этот пост. Однако Козьму Ивановича разве пустыми слухами напугаешь? Пост есть пост. Заступил наш солдат честь по чести. Ходит, меняется. Все как положено. Но вот наступила полночь… Козьма Иванович только-только сменил товарища. Прошел туда-сюда, огляделся, да и направился к будке, в которой они караул несли. Да только не дошел самую малость, как вдруг слышит, как будто бы стон какой раздался. Негромкий такой, с хрипотцой вроде. Насторожился наш солдат. Прислушался. Что за оказия такая? Вернулся к часовне. Притаился. Насторожился. Да тихо вроде. Ну… показалось, значит. На посту чего только не поблазнится. Только повернулся к будке, как вдруг… Теперь будто бы младенец заплакал внезапно. Да отчетливо так, криком исходит весь. И крик этот прямо от угла часовни раздается. Кинулся тогда Козьма на звук этот, да только подбежал к углу, как стихло все разом. «Что за черт» - думает солдат – «Никак нечистый меня за нос водит? »…. Ну, это дело поправимое. И начал солдат крестится на все четыре стороны света и через плечо левое плевать. И только он этим делом занялся, как слышит вдруг голос:

— Погоди!.. Погоди, солдат! Не крестиии…сьььь…       

Подпрыгнул Козьма на месте, скинул ружье с плеча, заозирался по сторонам, а сам:

— А ну стой!.. Кто идет?!..

А в ответ ему:

— Да не иду я никуда. На месте тут.

— Где тут? Кто ты? Где ты есть то?!

— Да тут я тут. Подойди к углу… Видишь - камень из угла торчит?   Не такой, как все остальные. Как бы прозрачный…

— Ну, вижу… И что теперь?

— Дык, я в камне этом и заточен.

Наш солдат так и сел прямо на землю:

— Мать честная!.. Да кто ж тебя в камень то сподобил? Да и сам ты кто будешь? Никак нечистый?..

Камень помолчал, будто раздумывая, а затем ответил:

— Нечистый и есть. Только ты не бойся, солдат… Ничего не утаю. Сейчас все узнаешь… Значит так: Зовут меня Жерляй Удохович. Можно короче – Жерляйка. Самый Большак наш Задрал Тифонович разгневался шибко на меня – помощника своего. Сначала шкуру снял, затем копытца раздробил, потом рыльце начистил, а уж затем и запрятал сюда – в камень. А что б мне совсем не сладко было, камень этот подложил строителям часовни. А часовню освещали… Представляешь? Вот и прикинь – сколько лет я тут лютую муку терплю. А все из за любви моей несчастной. Вот уж действительно – напасть. Что вам людям, что нам чертям - все едино…

Солдат немного в себя пришел. С земли приподнялся и отвечает:

— А меня Козьма зовут. Козьма Иванович. С саранских земель я родом. Слыхал, чать?

Нечистый откликнулся:

— Ну как не слыхать… Слыхал, знамо дело. Бывалочь пошаливал в ваших краях. Да и про тебя я все знаю. Нам чертям многое ведомо. А вот ответь мне лучше, солдат…

Однако не успел бес вопрос свой задать, как Козьма Иванович спохватился и перебил его:

— Ты это… Вот чего… Мне на часах разговаривать не полагается. А давай так. Я завтра сменюсь и приду к тебе – поболтаем.

Вздохнул черт грустно и отвечает:

— Ну, будь, по-твоему… Триста лет терпел. И еще ночь потерплю. Приходи завтра.

Вернулся Козьма Иванович в будку, а самого любопытство так и разбирает. Вот как бывает, оказывается. И нечистые на самом деле существуют. И любовь у них тоже случается. Только непонятно – как из за любви такой великой его старший наказал, и сколько это наказание будет продолжаться, коль он уже целых триста лет в этом камне мается. Не выдержал солдат – вернулся. Прошел туда-сюда, покашлял для солидности, да и опять к камню:

— Слушай, нечистый…

— Ну, слушаю, говори…

— Ты это… Вот чего…

— Ну, чего тебе?

— Ты расскажи-ка все, поподробнее… Что да как.

— А что  тебе конкретно рассказать-то?

— Да все… Про любовь свою внеземную расскажи. Что там у тебя приключилось? И почему тебя из за любви твоей… внеземной, старший ваш так наказал? Вам, что… любить запрещено?

— А тебе что… дюже как интересно чать?

— Да, дюже интересно, правда. Расскажи а… А то притомлюсь до утра-то ждать. Да и не успокоюся таперя-ч. А ты рассказывай – не боись, все промеж нас останется. Чай не тяп-ляп – порядки понимаем.

Жерляйка хрюкнул, покашлял для порядка и сказал тогда:

— Ну, коль невмоготу совсем, тогда слушай:

**********

Рассказ Жерляйки о внеземной своей любви и наказании.

Случилось это в пору ту, когда еще и Америку-то никто не открывал. Да по свету белому еще чума ходила, а на нас (нечистых и прочих ведьм) целую охоту объявляли людишки… страшную охоту… зверскую. То, что заразу мы разносили с помощью крысиных блох это правда. И пакостили людишкам тоже от всего сердца – было. Но и люди нас нисколько не жалели. Бешено истребляли повсюду. Что на кострах жгли почем зря, что водой святой изводили, а то и просто в полыньях топили. Ну - те, которые с людей обращенные были, те тонули сразу, а вот нам бессмертным доставалось. Тонешь – воскресаешь, тонешь – воскресаешь и так пока лед не сойдет… выплывешь затем отдышишься с горем пополам и опять зло творить, мстить людям за подлость их гнусную. Доставалось тогда людям страшно, да и бесам доставалась по всем статьям. Трудно стало справляться Князю с кознями людскими. Вот и назначил он Большаков. Самых лютых и отвязных (больших) чертей в помощники себе взял. Тех у которых силы немеренно и злобы. Разделил землю на куски и над каждым куском своего Большака поставил, за порядком, значит, следить. Ну, а к Большакам заместителей приставил. Вот так и попал я заместителем к Задралу Тифоновичу – Большаку нашему. Бес я расторопный понятливый пронырливый, где-то лютый в меру, где-то хитрый… Так что с обязанностями своими справлялся легко. Даже нянькой приходилось бывать.

У Задрала Тифоновича и супруги его Асмодеи Задовны дочка была - Нифа Задраловна. Так вот… Учил я ее всяким премудростям нашим бесовским. Бессонницу на людишек насылать, тошноту наводить, икоту, зубную боль. Когда подросла – кожу учил сдирать с грешников живьем, головы отрезать, глаза выкапывать. Короче – нянчился, как умел. А она тем временем подрастала. Да и подросла совсем. Да такой красавицей стала, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Глазками водит, реснички длинные, губки розовые, пяточек в веснушках черных. Грудь торчком в разные стороны. Хвостик приподнимет, а таааам… Мммм…  И шерстка с голубым отливом как у настоящей принцессы. В общем влюбился я без ума в нее. Места себе не находил. Веришь – нет… На Эверест улетал в ледники, что бы забыться… Да где там. Лишь глаза закрою, а она передо мной. Стоит девочка моя и улыбается. И смеется так звонко с прихрюкиванием своим. И самое главное она сама ко мне начала какие-то чувства питать. То плоскогубцами ущипнет за ухо, до мяса самого, аж кровью черной бесовской исходишь бывалочь. То копытцем своим под кокушки меня лягнет, да так, что я два дня хромаю. Не каждому такое внимание дамы оказывают. Видно глянулся я ей тоже, думаю. Потерял я голову совсем. Какая там служба. Помогаю ей в чем, а самого дрожь до коликов продирает. Сердце угомонить не могу, бухает как набат в церкви проклятой. И главное шансов у меня на нее совсем никаких нет. Когда еще совсем малая была, приглянулась она самому Князю. И пообещал он Задралу Тифоновичу, что когда подрастет дочка, то в жены возьмет он ее. А старшую жену свою ему отдаст. Я думал, Асмодея Задовна против этого будет. Как-никак она любимая жена, а тут еще одна появится. А дама она своенравная сварливая и где-то даже страшная. А она наоборот… Понравилось ей вишь, что самому Князю тещей станет. И еще одну жену для мужа ради этого дела потерпит.   Вот ведь как. Я уж про Большака молчу. Тот на седьмом кругу ада был от счастья. Ну, куда мне там лезть-то? Где я и где Князь?

Но тут одним прекрасным днем Нифа Задраловна говорит мне шепотком:

— Унеси меня, Жерляйка, подальше от папеньки и маменьки. Не хочу я замуж за Князя. Кто я буду у него? Очередная игрушка… Так ведь? Натешиться всласть, пройдет время, да обменяет меня на молоденькую. Так-нет..? Вот – вот. Ну, а я любви хочу. Настоящей. Страстной. Великой. Про ту, про которую людишки в своих книжонках пишут… Вот, вроде к тебе нечто подобное спытывать стала надысь. Скучно мне без тебя, Жерляй. Тоска какая-то задирает. И ндравишься ты мне как бы. И снишься бывалочь. А ну как я к тебе ту самую любовь почую? Что тогда..? От Князя потом никак не вырваться – сам понимать должон… А вот сумеешь укрыть меня от глаз батюшкиных, да от матушки, вот тогда глядишь и полюблю тебя Жерляюшка всем сердцем своим ненавистным.       

Видишь ли, солдат. У нас – нечистых сердце всегда в злобе. Такова наша природа…

Так вот. Говорит она речи те, а у меня ум за разум заходит – да куда ж ее спрятать-то? В кольцах Сатурна? Дык найдут влет. Превратить ее в облачко? Минуты не пройдет – распознают. А что если… в церкви? Оберну ее в кожу ведьмы первопрестольной от ожогов, да и превращу ее в шнур на шторе киота. Там даже сам Князь искать не будет. А потом слух пущу, что сгорела, мол, в жерле вулкана, в пар обратилась. Долазилась по горам. А как все затихнет, - в черных сибирских лесах избенку справим, да будем жить поживать с ней. Вельзевула тешить, да бесенят плодить, себе на радость, людишкам на беду. Там с местными ведьмами шабаши устраивать будем, да такие, про какие в тех местах и слыхом не слыхивали.

И вот, как только я этот план наметил, поделился им с Нифой Задраловной, как звонит она в колоколец свой золотой любимый и входят сквозь стену папенька ее с матушкой вместе.

— Вот, - говорит «суженная» моя, - он украсть меня хотел, Жерляйка – подлец. Прям из под «венца» уволочь. Подумал сволочь, что я самого Князя на него променяю. Вот дурак так дурак. А я глаза ему затуманила, что б он вас не распознал, да все планы его и выведала.

И засмеялась смехом своим внеземным, от которого меня оторопь всегда брала. А Задрал Тифонович сверкнул очами своими страшно и молвит:

— Да знаем, дочка, мы все с мамой твоей. Подслушали - от слова до слова…

И не успел я раствориться в воздухе схватил он меня за шкирку и началась экзекуция… Ну, а что было дальше – ты знаешь. Вот теперь я в камне этом – триста лет и три года. Каждый миг жжение невыносимое и чесотка страшнющщая. И выхода нет никакого акромя -  если не найдется человек или бес, который поможет меня освободить…

**********

Перевел Козьма Иванович дух. Вот делааа на белом свете творятся. Что такое Эверест и Сатурн он даже спрашивать не стал. Видимо места эти подальше Пскова будут. А вот главное что его мучило, спросил:

— Ну и как потом? Ты так больше и не видел эту Нифу Задраловну?

Жерляйка всхлипнул:

— В том то и дело, что прилетала она ко мне три раза. Когда уже совсем невмочь было. Рассказывала, что не хотела так со мной поступать, но натура бесовская поганая. Прощения просила, камень мой целовала, а затем смачивала его нефтью с чертовой водой. И тогда облегчение мне было. Целый год спал как младенец. Потом Нефть омывалась дождями постепенно и снова боли страшные. А последний раз прилетала совсем унылая. Бросил ее Князь. На сестренку ее младшую позарился. Сестра у нее родилась недавно. Так он ее совсем маленькую к себе забрал. Хотела Нифа меня освободить сгоряча, да я сам ее отговорил. Дело в том, что если нечистый который не накладывал проклятия, освобождает другого нечистого, то он становится смертным. Сам понимаешь – кто откажется от бессмертия ради другого? Тогда она пообещала уговорить отца, что б освободил меня, да вот уже десять лет, как ни ее, ни кого-либо еще… и что с ней случилось пока не понятно. Образы идут все размытые какие-то. Ждал я ждал, да ждать перестал. Так и остался мучиться. А когда опять совсем невмоготу стало мне, решил я людишкам открыться – а вдруг кто поможет? Да где там – людишки народ трусоватый. Сразу убегали от меня. Вот ты первый кто не испугался - заговорил. Вот если б еще не испугался, да освободил бы меня. Вот тут солдат – Козьма, я б тебе ой-ой как пригодился бы.

Да только человеку беса освободить это очень – очень непростое дело. Ведь смертен человек-то. Да и слаб, что физически, что нутром. А ведь там не тяп-ляп сотворить нужно. Там… В общем - если согласишься, солдат… Я тогда... любое твое самое сокровенное желание исполню. Любое – слышишь? А это очень дорого стоит – поверь. Ну, а не согласишься, я пойму. Что ж, буду дальше ждать. Авось подвернется кто не с гнилым нутром. Поможет чать.

Вскипела кровь у Козьмы Ивановича. Это ж как понимать – нутро гнилое? Это у него-то оно гнилое? У кавалера трех орденов? Да как он смел, нечистая сила, такое про него сказать, да он, да он… Распалился наш солдат да и выпалил сгоряча:

— А ну, давай, Жерляй Удохович, говори… Как тебя освободить можно? Рискну… Где наша не пропадала…

Захрюкал камень на радостях и ответствует солдату:

— Трудное это дело, Козьма Иванович. Непростое очень. Но зато расплата царская тебя ожидает. Любую свою мечту осуществишь. Захочешь - жену свою попроведуешь, или жену полковника приласкаешь, а если захочешь то и дочку. И поручику Себятину нос расквасишь, а он тебе еще за это руки будет целовать. В общем - любое твое желание выполню, помни это.

Захватило дух у солдата, «вот свезло так свезло», думает… Да за ради такого дела, я любую кару вынесу. Перекрестился он мысленно, да и говорит:

— Говори, Жерляй Удохович, что делать нужно?

Проскрипел зубами нечистый (не понравилось ему крестное знамение Козьмы) и отвечает:

— Дело в том, солдат, что б тебе меня освободить, должен ты сперва камень из стены извлечь, затем отнести его в темный лес, к ведьминой протоке, к гнилому омуту, тыщелетнему кедру, я дорогу покажу. Затем омыть его там трижды в черной затхлой поганой воде. Потом пустить свою кровь с вены - омыть камень кровью своей горячей трижды, ну и затем последнее - съесть себя… Подоить ведьму и подпалить волос – это все потом, позже.

Онемел солдат от таких заданий. А последнее он и не понял совсем. Поэтому напрямую без обиняков спросил:

— То есть, как это съесть? Так вот ртом прям и съесть?

— Да, Козьма Иванович. Прям вот ртом так и съесть. И съесть самого себя целиком. Полностью. Ну, в этом я тебе помогу - не бойся. Сварю тебя качественно. Все мясо от косточек отстанет. Только успевай глотай. А как последний кусочек доешь… желудок с кишками распорешь и содержимое на камень вывалишь. Тут я и освобожусь. И не бойся главное. Как только воспряну я, первым делом тебя восстановлю и оживлю. Лучше прежнего будешь. Шрамы все исчезнут, боли уйдут. Болячки пропадут навсегда. Переломы ныть не будут… Так что ни о чем не пожалеешь. Ну что, договорились?

Взяла тут оторопь Козьму Ивановича. Ажноть передернуло всего. «Как же так», - думает – «как это я сам себя слопать смогу»? «Может перепутал чего нечистый, или я его неправильно понял»?   И что значит – подоить ведьму?        

Откашлялся солдат, да и говорит напрямик:

— Объясни ты мне, Жерляй Удохович, не ради хоть Бога, так за ради чего там у вас говорится – как я себя съесть-то должон..? И с ведьмой тоже непонятки полные выходят. Как ее доить? Это корова по кличке – Ведьма или как?

Помолчал Жерляйка, подумал малость, да и говорит:

— Ты вот чего, Козьма… Отнеси меня туда куда нужно, а там на месте все и поймешь. Помни главное – это все пройдет быстро -  мигом просто, а вот расплата моя, по-настоящему будет неоценимой. Сам потом удивляться будешь – чего так долго кочевряжился.

Не успел ничего наш солдат ответить, как услышал шаги:

— Стой, кто идет!? – закричал Козьма Иванович.

— Смена караула!

— Начальник караула ко мне! Остальные на месте..!

Подошел начальник караула, затем смена. Поменялись они честь по чести. Но успел Козьма шепнуть камню, что, мол, через четыре часа придет и все сделает как надо. Обрадовался камень и притих сразу, что б других не пугать, а Козьма пошел в караульное помещение, что б значит, в себя немного придти. Не каждый день чудеса такие на земле происходят. Осмыслить все надо ж как следует. Осмыслить, да и решить, в конце концов – помогать черту или нет…

**********

Четыре часа отдыхающей смены пролетели одной минутой. Козьма только глаза прикрыл, как сразу же уснул как убитый. И приснился ему чудной сон. Как будто стал он царем. Самым настоящим – в короне. И все-то у него есть. Всего в избытке и достатке. Чего только душа не пожелает. Да только все это ему не нужно. Ни еда, ни сокровища. Ни даже – плов. Все это тягостное, ненужное, лишнее. И власть эта как патока – липкая и тяжелая. И женщин много, но все они какие-то противные и холодные как покойницы. Помаялся он, помаялся, да и проснулся. Лежит в поту холодном, в себя приходит. А у самого мысли – а ну как это предзнаменование было, что б я не помогал нечистому. А то ведь награда его может страшнее наказания будет. Ведь недаром говорил он, что они только на подлючесть горазды, и перемога его - Жерляйкина погубит его – Козьму совсем.

Пока он думал эти думы, пришел разводящий и повел солдат по постам. Идет Козьма, а самого оторопь берет. Как же быть-то? И вдруг вспомнил он слова Жерляйкины, что кабы кто попался не с гнилым, слышь, нутром-то помочь чтоб… И снова взяла злость солдата - что он как баба беременная вперечь родов обмочился. Сказал помогу – все. Отрезано. Перевел дух Козьма и твердым шагом двинул на пост.

Как только поменялись.., кинулся солдат к часовне. А кругом уж светать начало. Летом ночи короткие. Подбежал солдат к углу здания, начал камень тот искать, прозрачный, что средь других выделялся, а камня-то и нет. Позвал он Жерляя. Пошумел чуток, пошмыгал туда-сюда. А в ответ тишина. Похолодел Козьма. Неужель кто из другой смены черту помог? Знать Жерляю совсем невмочь стало, коли он решил к другим людям с такой просьбой обратиться. Вот дела… А он, Козьма, теперь как бы ни при чем. И все его мечты так мечтами и останутся… Заплакал тут солдат горькими слезами, чего сам от себя не ожидал. Прижался щекой к стене часовни и омывает ее слезами, а сам осознает про себя, что угол-то ровный. Нет никаких выбоин. Никто ничего не выковыривал. Все камни на месте. И вдруг видит - слезы-то один камень смочили, а он как бы выпирает и вроде просвечиваться стал. Схватил тогда Козьма ружжо свое, да штыком-то, с одного маху, этот камень и выворотил. Шепчет ему что-то солдат, камню-то, а тот молчит, словно пустой. Завернул тогда Козьма его в свой платок, да в сторожку и унес.  

Не успел, значит, солдат тот камень спрятать как следует, как вдруг на пост приперся сам поручик Себятин с проверкой. Прошелся по-хозяйски туда-сюда и вопрошает Кузьму:

— А что ты там прячешь в платке, сволочь? Ааа..!? Ну-ка, ответствуй, как положено по уставу, а не то вмиг рыло разворочу, не посмотрю, что ты у господина полковника в холуях ходишь. Разнуздались канальи! На посту черт знает, чем занимаются!

И только он это произнес, как камень тут и прошептал Козьме:

— А чего это он - собачий сын тут разоряется у тебя на посту? Это ж форменное нападение. А ты этот пост охраняешь.., али нет? А ну-к садани его прикладом под дыхло. Да потом еще по шее добавь.

Козьма как в полусне в точности выполнил наставления камня. Поручик согнулся в три погибели и отлетел в дальний угол сторожки. А камень уже говорил в полный голос:

— Ну, а теперь Козьма Иванович тебе назад пути нет. Голос мой ты на свету слышать стал, стало быть - пора в путь. Оставь ружжо тут, бери меня за пазуху и беги в лес, что по левую руку от часовни. Беги, да не оглядывайся. Да смотри, как бы страшно ни было, не вздумай себя крестным знамением осенять. Вообще думать про это забудь. Да еще – гвоздь вон тот огромный, на котором шинель висит, вынь из стены и в карман положи – нужон он тебе будет… Ну как, положил..? Все… беги!

Обвел солдат полоумными глазами сторожку, заметил, что поручик шевелиться начал, натянул шинель, поправил ржавый гвоздь в кармане, что б ногу не проткнул и метнулся прочь. Как правильное направление выбрал сам не понял, но бежал резво, не оглядываясь. Сзади раздался шум, грянули выстрелы. Пули просвистели над самым ухом. Пригнулся Козьма и ломанулся через кушары собачника, шиповника и крапивы прямо в лес. Деревья сомкнулись за спиной, поймали последние пули и все стихло. Преследование прекратилось. Но страх гнал солдата все глубже и глубже в лесную чащобу. Откуда-то раздался волчий вой. За спиной было слышно явственное лязганье челюстей. Сверху доносились жуткие хрипы и сипы. Хотел Козьма вгорячах крестное знамение на себя наложить, да вспомнил вовремя наставление Жерляя и, переборов свой страх, просто помчался дальше.   Куда точно бежать он не знал, ноги сами несли куда надо. Самое интересное было, что он совершенно не испытывал усталости. Чаща становилась все гуще и все непролазнее, но ни одна ветка не хлестанула Козьму по лицу. Вой и звериное рычание то обрывалось, то возникало вновь. К этому Козьма уже начал привыкать. Он бежал так же легко, как и вначале. Уже казалось, что он забрался в самую глушь, но что делать дальше Козьма не знал. Тогда он решил остановиться и обсудить все с камнем, но с ужасом осознал, что ноги не слушаются, а продолжают тащить его все вперед и вперед. Тогда он решил просто упасть на землю, как услышал голос:

— Не тревожься солдат. Я веду тебя куда нужно. Просто переставляй ноги и ничего не бойся. Ты уже сто верст пробежал. Еще столько же… и на месте будем.

Удивился Козьма, что такое расстояние так быстро преодолел, да только вида показывать не стал, а послушал совета и побежал дальше, не задавая лишних вопросов. В конце концов лучше всего на месте разобраться – что да как. А тем временем лес кругом становился все гуще и непролазнее. Сверху свисала противная густая, липкая паутина. То тут, то там белели обглоданные кости. Только впереди было, что-то типа тропки незаметной и прохода сквозь чащу. Вот по этому проходу и мчался теперь Козьма. А камень меж тем, снова голос подал:

— Я по ведьминой тропе тебя веду. Вмиг домчим до места. А ты, солдат вот чего запоминай. У тухлого омута, куда ты бежишь, растет кедр тыщелетний. Так вот… Там у воды, ведьмы бывает, кучкуются. Тухлую тину для варева своего набирают. И смотри -  если встретишь хоть одну, хватай ее в тот же час и гвоздем к кедру тому тыщелетнему прибивай. В каком месте пригвоздишь – неважно, они все равно бессмертны. Только в будущем она нам ой как пригодится. Понял ты меня?

Козьма проглотил ком вставший в горле и хрипло ответил:

— Как не понять… понял.

Камень хрюкнул:

— Ну, вот и славно. Теперь смотри внимательно. За тем холмиком – омут.

Остановился Козьма и вдруг почувствовал страшную усталость. Как будто не несколько минут бежал он без остановки, а дня два не меньше. Упал он на землю, дух перевести не может, а в голове одна мысль, «что ж я натворил-то, что наделал»… Теперь пути назад точно никакого нет. Избил офицера, сбежал с охраняемого поста. Как минимум – расстрел. Или через палки, сквозь строй. Хрен редьки не слаще. Что так, что этак – смерть. Тут Козьма почувствовал лютый голод и непреодолимую жажду. Достал он тогда свою флягу походную с водой, напился от души и говорит камню:

— Ну, Жерляй Удохович, сейчас бы поесть чего, да и за дело можно приниматься.       

Черт отозвался сразу:

— Насчет еды не переживай, Козьма. Сейчас от души налопаешься, еще воротить будет. Ты для начала ведьм пошукай… Хватай любую, какая под руку попадется да к кедру ее и приколошмать. Гвоздь заранее приготовь, да и камень мой тоже… Им прибьешь. А теперь давай ка за холмик заглянем.

Достал солдат гвоздь из кармана, да в один рукав шинели его пристроил, а камень в другой рукав спрятал, затем поднялся на холмик и заглянул вниз… 

**********

…А что же в это время поделывает и как поживает супруга нашего солдата – Оксана Федоровна? Много дум передумал о ней Козьма Иванович. Много ночей недосыпал, переживая – как она там одна одинёшенька. Писем-то в ту пору не писали, да и грамоте не всяк обучен был. Новости с родных мест с большой оказией узнавали. Ежели бывалочь кто с сослуживцев скажем, в отпуск там, или по ранению домой налаживался, то к нему земляки со всей округи приходили, поклоны родным передавали. Наказывали все подробно разузнать о родных и близких. А когда человеку там по окрестным селам да хуторам бегать? Вот и приходилось рассказывать прибывшим с дома, что все мол в порядке.. все живы здоровы, кланяться велели. А больше что? А большего и не надоть. Слава Богу - все хорошо. И сердце на время успокаивалось, да через пору иную опять щемить начинало. И у женок солдатских такая же судьбина была. Ни сном, ни духом не помышляли – где там их любимый. В каких краях лямку солдатскую тянет. А может и сгинул где на поле брани. И заходится тогда душа криком бабьим. И отнимаются рученьки даже ложку бывалочь не удержать. Вот и наша Оксана Федоровна как мы помним одна одинешенька осталась. Папенька ее вскоре преставился, а маменька совсем умом слаба стала. Все хозяйство на ней осталось, а тут еще узнала она что тяжелая. На сносях, значит, ее Козьма оставил. И вскорости рожать придется. И боязно ей от этого становилось, что и передать нельзя. Первый раз… Да хозяйство еще. А тут еще одна напасть с ней приключилась. Да такая, что и подумать стыдно. Стала она чувствовать временами непонятную истому. Женщина молодая ядреная в самом соку. Природа своего требует. Да и мужчины в селе забывать не дают, что девка она – кровь с молоком. Все комплименты отпускают на ее счет. А сосед Егор Михалыч и вовсе – то по спинке проведет ладонью мимоходом, то, как бы невзначай, грудь потрогает или попу. А попа у солдатки богатая, бедра широкие. Тут Михалыч в похвалах рассыпается, да такое говорит охальник, что девушка краской заливается. И какая она ладная, и какая справная и коль помощь в чем нужда будет он завсегда придет поможет. Отнекивалась солдатка от него, отнекивалась, но ничего с собой поделать не могла. То одно нужно было справить ей по хозяйству, то другое. А сосед помогал, несмотря на то, что сам был женат. И все более настойчивы стали его наглаживания, да слова всякие липучие все срамнее и слаще. И так со временем потребность в ней стала просыпаться в этом всем, словно голод какой. И вот голод ее естественный стал все больше и больше захватывать. Но Оксана Федоровна всего этого не знала, а только стала она все чаще и чаще во снах видеть непотребства всякие. Сначала - ненаглядного своего Козьму Ивановича видела, да все больше, почему-то, в подштанниках одних. А спустя какое-то время стал он их снимать вовсе. Ходит перед ней, срамом трясет, а срам-то напряжен весь. Оксану Федоровну словно кипятком кто обдает. После таких снов Оксана Федоровна успокаивалась, унимала сосцы свои которые рубаху проткнуть готовы были, набирала теплой воды, смывала остатки сна с себя и, надев праздничное платье, шла в церковь. Там молилась она неистово, что бы Господь помог ей дождаться мужа своего ненаглядного, не наделать прежде времени глупостей каких. Но сны ей стали приходить все чаще и все чаще она стала ходить в церковь. Но это мало помогало и охальные сны стали приходить все чаще и чаще.

**********

Но это все вначале было, когда Козьма Иванович только-только военную науку постигать начал, а с тех пор, уже три года минуло. Что за это время приключилось с Оксаной Федоровной, мы еще узнаем, а сейчас вернемся к нашему солдату.

Заглянул, значит, Козьма Иванович вниз с холма и сквозь сумрак тени от вековых деревьев увидел следующее: Посреди впадины, меж деревьев, вонючей, склизлой ртутью разлился омут. Черный ручей вливался в этот омут, принося всю прель и гниль, собранную со всего леса.   На краю омута стоял огромный кедр в пять обхватов, унося свою крону туда вверх, откуда едва-едва проглядывало солнце. Тот самый - тыщелетний кедр. На берегу сидели две огромные облезлые птицы бурого цвета и когтистыми скрюченными лапами черпали тину со дна омута, и складывали ее в большие старые чаны, стоявшие тут же рядом. Пока солдат размышлял, что это за птицы – грифы или коршуны, он вдруг услышал шепот доносящийся из камня:

— Вот они ведьмы, Козьма. Лети вихрем… Хватай любую... И к кедру ее. Да поторопись… Почуют сейчас.

Ринулся Козьма Иванович вниз из последних сил. Подбежал к одной из птиц, ухватил ее за шею, только глядь, а на этом месте у нее пасть волчья и она этой пастью страшной как лязгнет, да и прихватила руку солдата. Только хруст раздался. Замер Козьма Иванович от неожиданности, подумал – было - кость хрустнула, а это ведьма зубами своими о камень вхлясталась. Да так, что зуб один отломила. А зуб у ней, что твой нож – огромный, больше пальца, да острющий как бритва. Перехватился солдат другой рукой – ведьму, за спину ухватил, а глядь -  пасть эта страшная волчья уже там. Хвать его за другую руку. Хрусть, а там гвоздь. Она второй зуб выломала. Осерчал тогда Козьма Иванович не на шутку. Обхватил он это чудовище в охапку, да и поволок к кедру тыщелетнему. Да только непростым это делом оказалось. Откуда-то у ведьмы по всему телу появились эти страшные пасти и начала она этими пастями рвать шинель на солдате в клочья. Тут бы ему самая пора испугаться, но только Козьма Иванович еще больше осерчал, да как начал охаживать ведьму то камнем, то гвоздем и прямо по зубам. Присмирела эта тварь, зато сестрица ее, которая от неожиданности сперва замерла, теперь опомнилась, да и клювом своим железным начала долбить солдата в спину. Боль несусветная от этих ударов досталась Козьме, но он вытерпел все и, подойдя к кедру, начал приколачивать чудище прямо через пузо к дереву. С первых ударов обе ведьмы взвыли, завизжали, заскрипели зубами во всех пастях. Из ведьминого пуза потек черный гной да такой вонючий, что солдата начало рвать без остановки. Но он, прорыгавшись, продолжал и продолжал прибивать проклятую к дереву. Наконец приколотил и она, визжа как стая кошек начала вертеться вокруг гвоздя разбрызгивая вонючий гной по всей округе. Сделав несколько кругов, она поняла, что рваться бесполезно и обмякла. Вторая ведьма как-то сразу присмирела и, обмахнув себя крыльями, исчезла. А Кузьма Иванович подошел к воде, что бы смыть с себя гной и грязь. Однако присев у воды он вдруг услышал до боли родной голос:

— Козьма Иванович! Козьма Ивааанович… Что же ты наделал-то, родной мой? За что ты меня, супругу свою, к дереву-то приколошматил?

Оглянулся солдат и обмер: У кедра, с пробитым гвоздем животом стояла его любимая жена Оксана Федоровна…

Взвыл тогда солдат не стой тех ведьм, бросился к кедру, вцепился в гвоздь и начал его раскачивать, чтобы вытащить значит, как вдруг услышал резкий и властный голос:

— Ну-ка успокойся, Козьма! Успокойся, я сказал! Посмотри через подмышку свою на нее… Ну!

Отвернулся солдат от кедра, наклонился и снизу через подмышку глянул на дерево. Мать честная! А там никакой супруги любимой и нет. Все та же злобная тварь слюной кровавой исходит. Перья с нее послетели, вылезли волосы рыжие клочьями, причем везде и подмышками и в паху и на заднице и на голове и даже на спине и ногах. Сама страшная, клыки черные, глаза навыкате груди тощие висят до колен, соски черные сморщенные нос тоже черный, как обугленный. Горб огромный тоже волосами рыжими зарос весь. Лицо будто выжжено огнем шрам сплошной и морщины как будто соплями замазаны. Плюнул тогда солдат и говорит камню:

— Ну, а что теперь-то делать, Жерляй Удохович?

Выдохнул камень тяжело и ответствует:

— Ну, вот и пришла пора. Дождался. Ты, Козьма, вот чего. Подбери ведьмины зубы, в карман припрячь, они нам годятся еще. А сам - ступай к омуту… и приступим. Запоминай все внимательно. Когда начнем, ты меня больше не услышишь. Один совет – ничего не бойся, а просто делай. Избавление теперь недалече и мое и твое. А теперь слушай: Там где ведьмы тину собирали самая тухлая вода. Омоешь в ней камень три раза. Затем подойдешь к кедру, встанешь неподалеку от ведьмы, возьмешь ее зуб и зубом этим вскроешь себе вены на руке. Когда хлынет кровь, омоешь ею горячей камень - тоже три раза. У ведьмы от вида крови молоко начнет прибывать в грудях. Оно нам понадобиться. Затем, как омоешь камень кровью, силы тебя начнут покидать, но ты не бойся. Сбрей немного шерсти с ведьминого лобка – там, самая поганая, и шерстью этой подкури камень. Ведьму даже слушать не вздумай. Она тебе всякого сулить будет – и то, что рану залижет, боль снимет, и оргазм вечный, ну это по-вашему, как с женкой у вас в постели сладко было… Так вот – ведьма тебе все это будет обещать. Будет умолять лизнуть крови твоей. Не соглашайся. Не верь. Не слушай ее даже. Подпаливай шерсть и окуривай камень. Камень держи перед собой. Даже если будет казаться, что сил уже никаких нет, все равно держи. Силы придут - поверь. Далее - из камня вырвется пар. Ты его направь от затылка и по всему телу вниз. Так я тебя сварю. Затем положишь камень в свою кровь – там уже лужа натечет. И начинай с головы снимать кожу с мясом, и кушай. Глаза не трогай – их в последнюю очередь. Как съешь все до кусочка, вниз перемещайся - с плеч, со спины мясо снимай и кушай - кушай все, все-все до костей. Силы сразу прибавятся – поверь. От костей мясо отстанет легко, не бойся. Смотри только – ни кусочка не пропусти. Ведьма будет тебя умолять дать ей поесть немного. Даже внимания на нее не обращай. Если она хоть кусочек тебя съест – беда будет. Сам, все сам. Внутренности вынимай смело – печень, сердце, легкие. Желудок с кишками на тазовые кости пристрой, они там легко поместятся. И далее – вниз. Когда с ногами покончишь, все до последнего пальца, тогда приготовь ведьмин зуб и глотай глаза. Потом наощупь зубом вскрывай свой желудок с кишками вместе, что б содержимое на камень упало теплое и много. А затем ложись и просто жди. Ну, что готов?

Озноб охватил Козьму Ивановича, да такой, что зуб на зуб перестал попадать. Он хотел что-то ответить и не смог. Зубы стучали, руки тряслись и не слушались. Поначалу страха небыло. Все эти ведьмы, тина, кедры – все это было как бы не настоящее, ни с ним, и даже не стоящее внимания. Но когда дошло до дела, и он осознал все то, что ему предстоит, Козьма вдруг понял, что не сможет этого сделать. Не сможет он, вот так просто слопать себя, как чашку закваски с хлебом. Настолько все это было дико, страшно и необычно. Он уже хотел было закинуть камень в омут и бежать отсюда, куда глаза глядят, как вдруг услышал со спины протяжный свист.   Обернулся Козьма Иванович, глянул шалыми глазами назад и совсем оторопел. Из кустов прелой черемухи на него катился огромный ком шерсти. Он издавал такой резкий свист, что солдат как замороженный пристыл к земле и даже не мог пошевелиться. Ведьма, прибитая к дереву, увидев это дело, взвыла и захрюкала, давясь соплями. А ком, докатившись до Козьмы Ивановича, остановился и, развернувшись, превратился в кабаниху. Злобно сверкнув глазами, кабаниха клацнула клыками и схватила солдата прямо копытом за шкирку. У того от страха последний ум пропал. Хотел он заорать, что было сил, да только и мог, что шепотом молить:

— Хрюня, не погуби… хрюня, не погуби… хрюня не погуби…

А кабаниха как закричит человеческим голосом:

— Какая я тебе хрюня, поганец .!? Ты чего ж это удумал сволочь? А!? Обещался помочь? Обещался!!! А чего волынку тянешь, погонь? Али и впрямь у тебя нутро гнилое, а?

И со всего маха кааак даст копытом Козьме Ивановичу под кокушки. Лопнуло у того что-то там. Боль несусветнейшая. Скрючило его как поросячий хвост, упал на землю солдат, завыл кручинушку, а сам ногами от боли по земле скребет. А кабаниха отпустила его и еще раз кааак даст, но уже по заднице. Отнялось все у Козьмы Ивановича. От боли и страх весь забыл. И кричать перестал – язык отнялся. Вдруг слышит - камень заговорил:

— Полно тебе, Нифа Задраловна. Прибьешь еще ненароком Козьму Ивановича. Сейчас он в себя придет и сделает все как надо.

А кабаниха отвечает ему:

— Ты же понимаешь, Жерляй, что нельзя мне тут долго быть с вами. Сквозная1 отцу влет сдать может, - и она метнула взгляд в сторону ведьмы, - а этот помарон2 выкинуть тебя надумал. Хорошо я за вами шла, следила, что б все чики - чики было.

И Козьме:

— Ну, что… сделаешь, как с Жерляем договаривался, или на кубики тебя рассенопупить3?

Козьма Иванович уже немного в себя пришел. «Мать честная», - думает – «так это и есть сама Нифа Задраловна, возлюбленная Жерляя Удоховича, вот так номер. Значит, она выходит, тоже любит его, ведь ради любви своей жизнью рискует, вот дела». Поморщился он и заверил со всей своей горячностью:

— Не переживайте, Нифа Задраловна. Сделаю все в наилучшем виде. На миг только в коленях прослаб. Теперь все. Опять окреп. Приступаю к делу.

И на карачках пополз к омуту. А Нифа Задраловна гикнула, свистнула, кинула ведьме в пасть яблоко прелое и растаяла в кустах. А солдат дополз до омута, перевел дух, отряхнул камень от крошек всяких и погрузил его в воду смрадную. Достал, отряхнул и снова.., и так три раза. Затем на полусогнутых ногах доковылял до кедра тыщелетнего, встал прямо рядом с прибитой ведьмой, достал из кармана ведьмин зуб, разболокался4 полностью. Одежду сложил аккуратно и, положив мокрый смрадный камень на землю, вскрыл зубом вены. Боли небыло совершенно, только онемение какое-то напало. Кровь тугими толчками хлынула на камень.

1. Сквозная – так черти называют ведьм. Видят всех насквозь и могут предать в любой момент.

2. Помарон – здесь – смертный. Помрет рано или поздно.

3. На кубики рассенопупить – тогда наука была в зачаточном состоянии, это все равно что – на атомы распылить.

4. Разболокался – разделся догола.

Ведьма заохала, застонала и заплакала, да жалобно так, как ягненочек блеет. Затем взвыла и запричитала, чтобы солдат к ней подошел. Но Козьма Иванович на нее внимания никакого обращать не собирался. Он деловито обмывал камень в крови и раз, и другой, и третий. Пока шло обмывание, в ямке под ногами набралась целая лужа крови. Козьму Ивановича аж зашатало. Но он превозмог дурноту и домыл камень. Затем, доковыляв до шинели, трясущимися руками вынул с кармана кресало и высек огонь. Сил не оставалось совсем, но солдат превозмогая усталость, доковылял до кедра. Пока тлел трут, Козьма Иванович подобрал зуб и приблизился к ведьме. А та всхлипывала, как хриплая ворона звала его и все скрежетала зубами. Солдат раздвинул ее кривые ноги и, не обращая внимания на то, что она пытается полуметровым языком дотянуться до его пореза на руке, начал соскабливать зубом волоса с ее промежности. Вдруг ведьма перестала хрипеть и заговорила. Голос ее был на удивление тих и приятен. Козьма Иванович даже на время остановился и начал слушать ее:

— Послушай меня внимательно, солдатик… Недоброе ты дело затеял. Страшное… Глупый ты. Не знаю, чего там тебе наобещал бес, только знай – бесам верить нельзя. Вот ты душу ему продал, а сам не знаешь за что… правда? Правда… А вот меня послушай и делай, что я скажу, вот где тебе будет фарт. Зовут меня Асмодея Асмольдовна. Та вторая ведьма была сестра моя Вилькерия Асмольдовна. Мы тут неподалечу живем с ней. Так вот… На самом деле выглядим мы с ней не так, как люди нас видят. По-настоящему мы очень красивые женщины. Только приходится отпугивать сволочей от себя разных, а то замордуют предложениями с приставаниями всякими. Знаешь, сколько уже раз так было? Все норовят под юбку тебе руку запустить, или груди полапать. Вот и морочим поганцам всяким голову. Так вот, солдатик: Чертовка – беса этого любимая, больше не явится. Кидай камень в воду и освободи меня. Дай мне кровь твою облизать всю, боль сразу уйдет, дай остатки с той лужи кровавой собрать, а я уж тебя отблагодарю. Будешь у нас с сестрой жить. Мы для тебя любой облик принять сможем - только прикажи. Наиграешься нами всласть. Хоть кем предстанем, хоть в кого превратимся. Хочешь – женой твоей, хочешь – женой соседа, а хочешь и дочерьми соседскими, ты только представь все. Такой любви ты точно не испытывал никогда. А сладости в нас больше чем меда в улье. Еще начальству твоему голову затуманим. Забудут о тебе. Вернешься домой, как нами натешишься. Все будут думать, что отслужил ты уже. Ну, а как тоска заедать будет, снова к нам - милости просим. Коли еще каких затей выдумаешь – все сполним. Облизывать тебя будем, с ног до головы, пока мозолей не натрем на тебе. А мало нас будет, еще девочек приведем, сколько пожелаешь. Да таких, каких ты отродясь не видывал, да любых возрастов, каких душеньке только твоей угодно… Есть – пить как царь будешь, на перинах пуховых валяться. Решайся, солдатик. Сейчас само-время. А чертовка та, потом позже этот камень найдет, да и сама беса своего освободит. По ее милости его туда запрятали, ей и ответ держать. Только вернуться ей сюда можно будет через сто лет. Так что, никто тебе угрожать не сможет больше.  

Заслушался речей этих солдат, а сам думает – ну, вот кому верить теперь? Что Жерляй соврал? И эта тварь врет наверняка. Ослобони я ее сейчас, вмиг сожрет. А вдруг нет? Вдруг правду говорит. Нук, спытаю ее. И говорит тогда Козьма Асмодее Асмольдовне:

— Ну, хорошо. Допустим, поверил я тебе. Так покажи свою настоящую личину.

Сморщилась Асмодея вся и отвечает:

— Нелегко личины менять, когда к священному дереву присобачена, как падаль последняя. Ты тогда вот что… Обряд свой заканчивай, добривай меня. А как подкуришь волос, там-то я и приму свой облик настоящий. Сам убедишься. Только пара из камня не жди – выкидывай его в омут и бежим.

Согласился солдат и продолжил с ведьмы волос соскабливать.    Волос тот был весь как пакля – густым свалявшимся в грязи, в шалагушках и катышках кала и выделений. Смрад, источаемый этим волосом, был ужасен, но Козьма Иванович уже привык к подобным явлениям и поэтому, не теряя времени, быстро сбрил ей все полностью, да еще на межбулье прихватил часть. Закончив с этим делом, он поднес горящий трут под копну сбритых волос и начал раздувать огонь. Белые и красные искры полетели во все стороны, но Козьма все раздувал и раздувал пламя, пока с волоса не повалил густой, жирный дым. Тогда солдат схватил пропитанный кровью камень и пристроил его над дымом. Сил в руках не оставалось совсем, но Козьма Иванович стойко выдерживал все испытания. Ведьма притихла и как бы присмирела. Странные перемены произошли с ней: морщины все разгладились, горб исчез. Последние страшные волосы с тела осыпались. Груди налились, стали огромные, с нежных розовых сосцов сочилось черное густое молозиво. Превратилась она в необычайно привлекательную женщину, да такую, что и глаз не оторвать. Совсем уж было поверил ей Козьма, но глянул в омут и увидел отражение ведьмы. Ничего привлекательного в нем отродясь не было. Как была тварью и чудовищем, так и осталась. Да еще и пасть разинула, а из горла гной течет с рвотой вперемежку. Солдат не успел подивиться на это, как камень вспыхнул голубым светом, и из него вырвалась струя обжигающего пара. Ведьма закричала страшным голосом:

— Бросай камень… Бросай камень!

Но Козьма Иванович, уже не слушая ее, направил эту струю прямо себе на голову…

**********

Сначала боль была невыносимая… Козьма Иванович чуть было не зашвырнул от себя камень, но постепенно притерпелся и продолжал обваривать себя паром. Боль сменилась на приятную чесотку, а затем и вовсе пропала. Он уже доваривал себе ноги, как вдруг опять почувствовал невыносимый голод. И не просто голод, а зверский, животный, страшный. Запах пареного мяса затуманил остаток разума и Кузьма, уже не сдерживаясь, начал отрывать от себя куски кожи с мясом и, давясь, принялся глотать свою обжигающую сладкую плоть. Ведьма завыла как стая волков и, хрипя, протянула к нему костлявые руки. Она приняла прежний облик и, дико вращая глазами, сипела:

— Не выпускай черта..! Не выпускай черта..! Не выпускай черта..!

Пальцы на ее руках вытянулись и стали длиннющими и тонкими как палочки с черно-синими когтями на кончиках. Она клацала пастью от злобы, но никак не могла дотянуться до Козьмы Ивановича. А тот уже съел все мясо и кожу с головы вместе с волосами. Сил заметно прибавилось и он уже не чувствовал усталости совершенно. Камень перестал испускать пар и солдат бережно погрузил его в лужу своей крови, затем, уже не отвлекаясь, он продолжил поедать самого себя. Плоть была хорошо пропаренной, немного склизлой и что характерно, какого-то сахарно – сладкого вкуса. Но отвращения солдат не испытывал. Как и страха. Он только никак не мог утолить этот зверский голод, который навалился на него. Поэтому и отрывал от себя большие куски и глотал, глотал, глотал. Ведьма неистовствовала… Она рычала как медведь и тоже пыталась грызть свои руки, бешено вращаясь вокруг гвоздя, стараясь соскочить со шляпки, но железо оказалось прочнее и удержало сквозную.  

Вскоре, Козьма Иванович начал замечать, как его скелет, освобожденный от плоти, работает более легко и слаженно чем раньше. Сухожилия двигались по костям, словно какой-то механизм, приводя в движение рычаги-руки и ноги. Усталость и слабость прошли совершенно. Было страшно и неприятно, но на это просто не было времени. Он доедал последние кусочки с удовольствием ощущая, что голод наконец-то утих. Оставалось последнее… Подобрав с земли ведьмин зуб, Козьма Иванович выковырнул из глазниц оба глаза и, проглотив их, на ощупь разрезал тем зубом себе желудок и кишки. Что удивительно – никакой боли не было вообще. Горячая, полупрожеванная плоть огромной кучей вывалилась на лужу крови, полностью прикрыв собой камень. Глаза вывалились наружу и раскатились в разные стороны. Теперь Козьма Иванович как бы со стороны наблюдал за происходящим. Сам он лег на землю и, ничего не чувствуя, просто ждал. Ведьма притихла и только стонала, окончательно выбившись из сил.

Сначала было тихо, но затем куча солдатского мяса словно ожила. Она начала вспучиваться, а затем, вместе с кровью, начала исчезать в камне. Исчезло все, до последней капли. Глаза Козьмы Ивановича тоже поглотил камень, поэтому он не мог видеть, что произошло дальше. А дальше произошло вот что. Камень развалился на части и из него ударил ослепительный белый свет. Ведьма закатила глаза, приняла вид красивой женщины и обмерла. Из света вышел невысокий, сутулый, ободранный черт с горящими глазами. Он довольно рассмеялся и, подойдя к дереву, начал чесать об него спину:

— Ну, вот и воля, - довольно произнес он, - Тут в тени кедра меня никто не увидит… Теперь вернем солдата и начнем восстанавливаться.

Он подтащил один из чанов в которые ведьмы собирали тину и бросил осколки камня внутрь. Затем помешав немного лапой он вытащил смесь тины, ила и мяса и начал бросать эту смесь прямо на скелет солдата. Тот мгновенно начал обрастать плотью. Не прошло и минуты, как Жерляй вытащил все содержимое из чана и вылепил заново Козьму Ивановича. Затем окунул лапы в ручей и отер ими все тело солдата. Козьма Иванович вскочил на ноги как новый. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, ни страха, а только радость распирала его:

— Неужели получилось, а! Жерляй Удохович? Вот радость-то…

— Получилось, Козьма, получилось. Ты вот что… Оденься, да подсоби мне еще в одном деле.

— Да я – завсегда. Говори – чего надобно..?

Козьма Иванович впопыхах натянул на себя одежду и предстал перед чертом:

— Что-то ты не очень выглядишь, Жерляй Удохович. Как же тебя так сподобили-то? И кожи нет – мясо одно, и копытца размозженные все. А хвост и вовсе оторван…

Черт хрюкнул:

— Вот об этом и речь. Помоги мне восстановиться. Подтащи сюда второй чан вместе с содержимым… Тащи прямо к ведьме. Видишь - присмирела. Груди, так и лопнут счас. Дои из нее молоко в чан, в тину саму. Ну, чего смотришь… прям как корову, так и дои… чего непонятного?

Козьма Иванович пожал плечами и, подтащив тяжелый чан вплотную к сквозной, ухватил ведьму за соски и принялся за дело.

Молоко Асмодеи Асмольдовны было черного как антрацит цвета и густое как масло. Ведьма покорно отдавала его, потупив глаза. Козьма Иванович быстро выдоил ее и даже выжал все, до последней капли. Жерляй Удохович принялся перемешивать содержимое чана, добавляя еще туда прелую листву с хвоей, а сам наказывал солдату:

— Я сейчас, Козьма, ванну принимать буду, а ты вот что… Подбери эту золу, что от ведьминых волос осталась и, когда я вылезу из чана, осыпь меня этой золой с головы до ног. Все понял?

Солдат торопливо заверил:

— Да понял – понял, чего тут не понять-то?

И когда бес полез в чан, он тут же бросился собирать весь пепел который остался после окуривания камня.

Долго намазывал себя Жерляйка смесью тины молока и прели, которую добавил перед ванной. Особенно тщательно втирал он эту смесь в копытца. И словно по волшебству затянулись на нем все раны, заросли разом. Кожа новая образовалась смугло-пегая, трещины на копытах затянуло без всяких шрамов. А когда махнул он лапкой Козьме Ивановичу, и тот начал осыпать его пеплом, тогда и вовсе - шерстка на коже появилась и стала шкура совсем как новая. Вылез Жерляй Удохович из чана, прищелкнул копытцами, обернулся вокруг себя как вихрь и предстал перед солдатом во всей красе: Невысокий, смуглый, привлекательный кавалер, в новейшем красном, с золотыми галунами, камзоле. В белом как мел парике, поверх которого возвышалась треуголка с яркой, алмазной брошью. В красных же рейтузах и аккуратных кожаных сапожках с золотыми шпорами. Вместо лапок с когтями из рукавов камзола появились обычные человеческие руки с холеными ноготками. На каждом пальце было по золотому перстню с невиданными доселе изумрудами. Он прошелся туда-сюда словно пробуя каждый шаг и, громко рассмеявшись, обратился к солдату:

— Ну, вот и все, Козьма, Иванович. А ты боялся… Теперь пришла моя пора – помогать тебе… 

Козьма Иванович вначале оторопел, увидев метаморфозу, произошедшую с Жерляем Удоховичем. Он промычал что-то нечленораздельное и затараторил невпопад:

— Как же это ж… Я ж того самого же… И потом наверное опять… Даже и завтра куды-нибудь и с кем бы это… Ну… не вернешь же теперь ничего… или как?

Жерляйка громко расхохотался:

— Ну, ты пока ум в кулак собирай, а мне еще кое-что сделать нужно.

Он подошел к ведьме и легко, двумя пальцами выдернул из нее гвоздь. Асмодея Асмольдовна с тихим выдохом стекла по стволу на землю. Жерляйка легко поднял ее на руки и начал зализывать рану от гвоздя на животе. Ведьма сложила руки на груди и тяжело, с высипом дышала. Когда эта рана затянулась и исчезла, бес точно так же зализал и выходную рану на спине. Он поставил ее на ноги и в его руках появилась невесть откуда большая плотная шаль. Жерляй укутал этой шалью Асмодею и громко спросил:

— Служить будешь!?

Ведьма оскалилась:

— Это за что ж тебе служить, чертяка худосочный? За то, что меня – герцогиню потомственную, к святому древу как подлюку присобачили? За то, что молоко последнее забрали? Или за то, что тину святую – поганую, для своих нужд разборабали? Так ты лучше чертовку свою любимую призови. Вот она пусть тебе и прислуживает. А я плевать на тебя хотела, проклятый… А ты, солдат, дурак. Даже не знаешь - от чего отказался. Теперь этот нечистый тебя и погубит в награду за освобождение. А я тебя предупреждала…

И захохотала долго… протяжно… Жерляй Удохович поморщился и сказал:

— Ты, неблагодарная тварь, на меня скалишься даже после того как я тебе раны заделал? Имей в виду – после гвоздя освященного в святом кедре, твои дырки вечно бы у тебя сочились - не зарастали.

Асмодея Асмольдовна вскинула голову и гордо ответила:

— А кто ж эти дырки мне сподобил? Не ты ли, со своим псом-солдатом? Тут ты просто исправил то, чего не должно было быть. Поэтому - я тебе ничем не обязана.

Черт прищурился:

— Хорошо. Давай по-другому. Я тебя восстановлю. И накормлю, самым любимым твоим лакомством… Что скажешь?

Ведьма сначала насторожилась, поводила носом, а потом уже решительно ответила:

— А ты вот сделай сперва, а уж потом и разговор о службе заведем, да и о дружбе тоже.

Жерляйка хмыкнул:

—  Ну, тогда зови сестру. Вы мне обе понадобитесь…

Асмодея Асмольдовна ничего не успела возразить, как Жерляй Удохович подобрал оба ее зуба, раскрыл ей рот и ловко вставил эти зубы на место. Затем поплевав себе на пальцы, втер эту слюну в десны ведьмы. Зубы прижились и приняли форму нормальных человеческих зубов. Затем бес взял ее за голову и легонько встряхнул. По телу Асмодеи прошла небольшая волна и все косточки и хрящи, поврежденные в сватке, встали на свои места. Раздался небольшой хруст и она, охнув, выпрямила спину.

Закончив с ней, нечистый подошел к солдату:

— Обычно, Козьма, за такую помощь, мы бесы людям исполняем самое заветное их желание. А я тебе исполню целых три. Подумай хорошенько – что ты желаешь больше всего на свете… Затем за обедом загадаешь. Я сейчас стол накрою. Попируем не спеша и все разом порешаем. Я отлучусь на время, а ты пока думай – не торопись.

Он вихрем обернулся вокруг себя и исчез. А ведьма подняла голову и засипела. Козьма Иванович услышал только слабый звук наподобие свиста, но этот звук сбил с верхушки кедра всю хвою, которая ковром усыпала землю под деревом. Тут же после этого послышалось хлопанье крыльев, и из глухой чащи показалась та самая - вторая птица.

Вилькерия Асмольдовна подлетела к сестре, тряхнула крыльями и обратилась женщиной еще прекраснее, чем Асмодея. Ведьмы обнялись и принялись облизывать друг дружку. Закончив, Асмодея Асмольдовна плюнула в сторону солдата и громко сказала сестре:

— Черт на службу зовет. Угощение царское обещал. Помарону этому помочь немного. Что скажешь Вилли..?

Сестра прищурилась, разглядывая Козьму Ивановича, и не спеша ответила:

— Посмотрим, что за угощение. И что еще предложит… Он в бегах ведь, верно? А на помарона шибко не злись, Моди. Посмотрим какую можно выгоду от него поиметь… Как зовут-то его, помнишь?

— Лукавый Козьмой Ивановичем его величал…

— КОзя значит… Ну-ка, КОзя, поди сюда к нам…

И ведьма поманила рукой. Солдат немного напрягся… Быть одному, в глухом лесу с двумя ведьмами наедине. Это, скажу я вам - малоприятное мероприятие. А Жерляй-то, скорее всего, бросил его. Вот попал, так попал. Но вдруг в его голове пронеслись мысли – «Иди к ним. Ничего не бойся. Ведьма пока обращена в свой настоящий человеческий лик, колдовать не может». И Козьма Иванович смело подошел к сестрам.

Сначала ему было как-то неудобно перед Асмодеей Асмольдовной за содеянное. Он мялся с ноги на ногу, а затем вдруг поклонился ведьмам в ноги и произнес:

— Вы простите меня, ведьмушки, за содеянное… пожалуйста. Особенно вы, Асмодея Асмольдовна… Не по своей волюшке зло вам причинил. Жерляя Удоховича спасать нужно было. Триста три года маялся несчастный и все из за любви своей внеземной. Ну, теперь-то все позади. Не держите уж зла.

Ведьмы окаменели. Никогда еще так с ними никто не разговаривал. Все только проклинали и плевали вслед. А тут гляди-ка - кавалер какой. Первой ожила Асмодея:

— Обиду конечно страшную ты нанес, солдат. И то, что меня не послушал, тоже не в твою пользу. Но так и быть. За речи твои искренние, поможем мы тебе с сестренкой.

Они переглянулись и едва заметно кивнули друг другу. Продолжила говорить уже Вилькерия:

— Понимаешь, КОзя… Тут в глуши лесной - скука смертная. Развлечений вообще никаких. Два раза в год шабаш и все веселие. А самим в города летать наобум надоело уже. Так что – служба у черта нас хоть как-то развлечет… Что он тебе посулил? Три желания? Ну… ты уже решил что будешь загадывать? Чего ты хочешь?

Козьма опять напрягся:

— Да я, честно говоря, уже и не знаю – чего хочу. Назад в часть мне возвращаться никак нельзя. Там сразу – смерть. Домой к жене любимой… Так споймают как дезертира и опять же – кандалы, сквозь строй - забьют проще говоря. А хочется всего такого, чтобы жить, любить, иметь. И много, и всласть. Можа вы пособите, чего мне от Жерляя Удоховича пожелать?

Ведьмы улыбнулись, а Вилькерия Асмольдовна говорит сестре:

— А что, Моди, давай поможем дурачку КОзе, коли он сам не в силах решить – чего хочет.

— Ну, давай попробуем, Вилли… Значит так. Ты, я смотрю, до женского пола охоч? Так – нет?

Козьма Иванович покраснел густо, словно бурак, но закивал быстро утвердительно.

— Значит, проси первое желание, чтобы дал тебе бес способность принимать любой облик. Любого человека. Тут выгода вот в чем – обращаешься в мужа любой женщины и без проблем имеешь ее по всякому. Или обращаешься министром каким, и тебе открыты двери лучших домов хоть города хоть деревни, а там любая дама будет рада министру подмахнуть. За счастье примут. Уж нам поверь. Теперь давай второе – ты богат?

Солдат сделал кислое лицо и уныло пожал плечами. Ведьма усмехнулась:

— Тогда так... Чтобы у тебя никогда не кончались деньги в кармане.

А Вилькерия Асмольдовна добавила:

— Сюда сразу входит то, что ты никогда не будешь проигрывать в азартные игры – карты, кости, домино, лото, шашки… И даже обычные пари ты всегда будешь выигрывать. Всегда. Вот у тебя деньги в кармане никогда и не иссякнут. Ну, а третье…

Асмодея Асмольдовна перебила сестру:

— Ну, а третье желание, ты на потом оставь. То есть, если вдруг когда-нибудь тебе понадобится помощь черта, то ты ее всегда получишь. Понял? В жизни всякое случается… Как тебе такие желания?

Козьма Иванович даже дар речи потерял. Ничего лучше, он для себя и в мыслях бы придумать не смог. Он повалился ведьмам в ноги и, умываясь слезами, начал горячо благодарить их. Сестрам это понравилось, они довольно рассмеялись и, подняв Козьму Ивановича на ноги, принялись вытирать ему слезы. Тут грянул гром, по поляне пронесся вихрь и перед ними вдруг возник большой черный стол из дорогого дерева. Вокруг стола появились четыре кресла. Стол был накрыт изысканно. Посередине было водружено огромное блюдо накрытое серебряным тазом. По краям стояли темные бутыли с различными напитками. Напротив каждого места стояли золотые тарелки, по краям которых лежали приборы – вилки ножи и специальные щипчики. Немного в сторонке, особняком, стояла  кастрюля, рядом с которой находилась обычная чашка, каравай белого хлеба и солдатская кружка. Перед кружкой возвышался графин с водкой. На одном из кресел появился Жерляй Удохович в своем наряде. Он махнул рукой:

— Леди и джентльмены, прошу к столу!

Ведьмы чинно, как и подобает настоящим дамам подошли и сели на свои кресла, а Козьма Иванович притулился на краешек своего. Жерляйка взял огромную вилку и постучал ею по графину:

— Приступайте к трапезе… Козьма Иванович, там в кастрюле для тебя – плов. Ты давно хотел его попробовать. В графине водка. Кушай. А за дамами я сам поухаживаю.

Козьму Ивановича дважды просить не пришлось. Он открыл кастрюлю и с нетерпением заглянул внутрь. То, что он увидел, его разочаровало. Это была обычная каша с мясом и морковью. Только вместо перловой крупы был сварен редкий в наших краях рис. Разочарованный солдат налил себе с графина водки в кружку и залпом выпил. Есть не хотелось, и он даже не притронулся, к столь желанному ранее, плову. А если и с желаниями так? Не принесут ли они сплошное разочарование вместо счастья и радости?

Пока Козьма пил водку и предавался думам, Жерляй Удохович в это время снял тазик с блюда и большой лопаткой начал раскладывать скрытое кушанье ведьмам на тарелки. Те, увидев еду, застонали, замычали и заохали от удовольствия. Вооружившись вилками и ножами, они стали быстро отсекать кусочки и поглощать пищу. Когда солдат пригляделся к содержимому блюда, то сразу почувствовал, как водка стала проситься обратно. Он зажал рот и выскочил со стола. На блюде сплошным комком лежали самые разнообразные зародыши. Тут были и голые розовые мышата, крысята, осклизлые в пленке поросята, и человеческие выкидыши… Ведьмы сперва ели чинно, как подобает настоящим аристократкам, но потом вошли в раж и, побросав приборы, перекинулись через голову. Таким образом они приняли образы тех самых птиц - падальщиков которых и встретил Козьма Иванович возле тухлого омута. Забыв про всякие приличия, они с клекотом набросились на мясо зародышей и, давясь, стали огромными порциями поглощать его. Рыча от удовольствия, они  громко и шумно отрыгивали после каждого проглоченного куска.   Абортированные существа слабо шевелили ручками и пускали со рта кровавые пузыри. Козьма отвернулся и обратился к бесу:

— Жерляй Удохович… Как же так? Зачем это все? Что это?  

Черт отозвался тут же:

— А это, Козьма Иванович то, что людишки выкидывают в канавы, под мост, в реки, в помои… Животные же - (крысы, мыши, белки) тоже, случается, погибают, а дети их беспомощные остаются одни. Беременных свиней, опять же - режут, а матки с малышами их куда..? Правильно… Так, что с моей стороны злодеяний никаких абсолютно нет. Я набрал на угощение дамам только то, что уже обречено на погибель навсегда и безвозвратно, вот и все. Это для ведьм самое лучшее лакомство. За него они будут служить на совесть. А ты чего нос воротишь, не ешь?   Плов настоящий. Прям с пылу с жару. Я его только с казана в кастрюлю переложил. В ней удобнее тащить было.

— Не серчай, Жерляй Удохович. Не голоден я. Водки вот, пожалуй, еще выпью. А кушать… - не хочу, не обессудь.

— Ну - выпей, выпей. С желаниями определился чать? Али еще подумаешь?

— Определился. Лучшего и пожелать нельзя.

Козьма Иванович налил полную кружку водки, опрокинул ее в рот и, не закусывая, поведал черту о своих желаниях.

Продолжение следует…