Госпожа. Исповедь (или Госпожа рассказы часть 5,"Катастрофа")

Ну что, дорогие читатели, вы всё ещё здесь? Не отвернулись от меня после всего? Продолжаете читать мою историю? Хорошо, раз так, я не остановлюсь — буду рассказывать дальше, как было, без утайки. Вы же знали, на что подписывались, открывая эти страницы. Так что устраивайтесь поудобнее — сегодня будет интересный поворот сюжета.

Мы с Людой стали встречаться регулярно — когда мужа не было дома, два, иногда три раза в неделю. Я уже не наряжалась для неё в какие-то похабные шмотки — чулки, пояса, всё это ушло. Она и так была моя, полностью, до костей, и красоваться смысла не осталось. Встречала её в обычной одежде — домашний топ, мягкие штаны, простое бельё. Всё равно оно долго на мне не держалось — снимала через пять минут, чего тянуть-то? Люда лизала мои дырочки — пизду, жопу, сосала пальцы на ногах, пока я не начинала ёрзать от удовольствия. Служила мне столиком — ставила на неё чашку с чаем (опрокинешь - обваришься, сука!), иногда табуреткой — садилась сверху, вдавливала её в пол своим весом. Писала на неё, плевала ей в лицо, унижала — она всё принимала, глотала, вытирала слюни и слёзы, и это унижение всегда было для неё самым больным, но она подчинялась.

Попой её я тоже занималась — купила пару пробок, маленькую и побольше, заставляла носить их постоянно, даже на занятия. Трусы, конечно, запретила — ходила с голой жопой под платьем, только пробка внутри. Я планировала купить страпон — хотелось взять её пожёстче, поглубже, чтобы она прочувствовала меня до конца.

У неё началась сессия, и я предупредила:

— Если наши встречи испортят твою учёбу, если плохо сдашь экзамен или хоть как-то спалишься — тебе несдобровать, поняла, тварь? — Она боялась моих угроз, глаза округлялись, и старалась — не только со мной, но и в универе, и в маскировке. Хотя, чего она такого боялась? Страшнее того, что я с ней уже сделала, ничего и быть не могло.

И вот однажды субботним вечером, после очередного экзамена, Люда пришла ко мне с ночёвкой — бабушке наплела что-то про подружку, или ещё какую-то чушь, не знаю, почему старуха вечно велась на эту ложь. Сегодня я решила разнообразить наши встречи. В коридоре — а он у нас длинный, от кухни до комнаты шагов десять, спасибо позднему СССР за такие планировки — в дверной арке муж когда-то поставил турник. Не то чтобы он часто на нём висел, но штука стояла крепко. И вот я решила привязать Люду к этому турнику за руки и как следует выпороть.

Взяла пояса от халата — шёлковые, но прочные, завязала её запястья, затянула узлы туго, чтобы не вырвалась. Подтащила её к турнику, подняла руки вверх — она тянулась на цыпочках, верёвки впивались в кожу, держали крепко. И вот она передо мной — во всей красе, руки высоко над головой, тело вытянутое, голое, беззащитное. Ни увернуться, ни прикрыться — шансов ноль. Я даже оставила ей очки — в них она выглядела ещё уязвимее, стекляшки поблёскивали в полумраке коридора, глаза за ними большие, испуганные. Её грудь поднималась от тяжёлого дыхания, ноги чуть дрожали, пальцы сжимались в кулаки, но вырваться она не могла — турник держал, как тиски. Я отступила на шаг, посмотрела на неё — моя, полностью в моей власти, готовая принять всё, что я задумала.

Я взяла старый ремень мужа — широкий, но не чересчур, кожа потёртая, как раз ложится под мою руку. Сложила его вдвое, хлопнула по ладони — звук глухой, тяжёлый.

— Буду тебя бить, а ты считай, — говорю я, голос низкий, спокойный. — Сначала десяток по жопе. — Люда дрожит, стоит привязанная к турнику, руки вытянуты вверх, тело напряжено — такая беззащитная, что у меня внутри всё загорается, возбуждение бьёт в голову.

Первый удар — ремень шлёпает по её заднице, кожа вздрагивает, она дёргается, верёвки натягиваются, но считает:

— Один... — голос тонкий, дрожащий. Я продолжаю — второй, третий, бью ровно, с оттяжкой, ремень оставляет красные полосы на её белой жопе. Она кричит — коротко, сдавленно, но телевизор орёт музыку громче, заглушает всё. Четвёртый, пятый — она дергается сильнее, ноги подгибаются, пальцы сжимаются, очки чуть сползают на нос. Я стегаю по бёдрам — крест-накрест, кожа алеет, полосы пересекаются, потом перехожу на спину — ремень свистит, оставляет следы повыше. Шесть, семь, восемь — она хрипит числа, голос срывается, слёзы текут, но считает. Девять, десять — готово. Зад горит красным, бёдра в разводах, спина тоже помечена. Она висит на турнике, тяжело дышит, а я смотрю на неё, чувствуя, как меня это заводит.

— Ну а теперь спереди, — говорю я, голос твёрдый, с лёгкой насмешкой. — Пятёрку по сиськам. — Люда в ужасе — глаза за очками расширяются до предела, слёзы уже катятся, она дёргается в путах, тело выгибается, но турник держит мёртво. Руки вытянуты вверх, грудь — маленькая, бледная — торчит вперёд, открытая, беззащитная, ни прикрыться, ни увернуться. Я замахиваюсь ремнём, сложенным вдвое, кожа шуршит в руке — раз! Удар падает поперёк её сисек, ремень хлопает громко, кожа тут же розовеет, она орёт:

— Ааа! — тело бьётся, ноги поджимаются, верёвки натягиваются, чуть скрипят.

— Один, — выдавливает она, голос тонкий, ломается от боли.

— Считай, дрянь! — шиплю я, замахиваюсь снова. Второй — ремень ложится прямо по соскам, они краснеют, набухают от удара, она кричит громче, голова мотается, слёзы текут ручьём, оставляют мокрые дорожки на щеках. Третий — чуть выше, поперёк груди, полоса пересекает первую, четвёртый — ниже, ближе к рёбрам, пятый — ровно по центру, ремень цепляет оба соска, она хрипит:

— Пять... — голос срывается, грудь горит красными следами, кожа дрожит, очки запотели, слёзы капают с подбородка, но она висит, никуда не делась — пятёрка готова.

Люда повисает на своих путах — руки вытянуты, верёвки впиваются в запястья, она дышит тяжело, грудь ходит ходуном, красные полосы проступают ярче. Но это не конец.

— Ножки расставь пошире, — говорю я, почти ласково, голос чуть смягчается, но глаза горят. — Три раза по пизде отхватишь, считай каждый удар. — Она медлит, голова дрожит, очки сползают. Я рявкаю:

— Ноги шире, сука! — Она вздрагивает, подчиняется — раздвигает ноги, колени дрожат, между бёдер всё открыто, уязвимо. Я беру ремень, замахиваюсь снизу вверх — раз! Удар хлещет по её пизде, кожа шлёпает громко, она визжит — пронзительно, как резаная, ноги подгибаются, тело бьётся, но турник держит.

— Один... — хрипит она, голос тонкий, ломается.

Второй — ремень снова бьёт снизу, прямо по центру, она рыдает в голос — слёзы текут ручьём, очки слетают с носа, падают на пол, звякнув стеклом, крик рвётся из горла, смешанный с хрипом.

— Два... — выдавливает она, захлёбываясь. Третий — самый сильный, я вкладываю всю руку, ремень свистит, врезается в неё снизу вверх, звук мокрый, резкий, она орёт:

— Три... — и бьётся в путах, как рыба на крючке — ноги дергаются, тело выгибается дугой, руки натягивают верёвки до предела, она почти виснет на них, задыхается в рыданиях, слюни текут с подбородка, лицо красное, мокрое, вся в слезах.

Её боль и унижение заводят меня — я смотрю на Люду, привязанную к турнику, красные полосы на её теле, слёзы, дрожь, и внутри всё кипит, похоть берёт верх. Сегодня я хочу взять её по полной — выжать всё из этой твари до конца. Уже отвязала одну её руку — пояс от халата ослаб, запястье красное, она чуть опустила плечо, я тянусь к другому узлу, пальцы касаются шёлка, и тут — щелчок замка. Входная дверь открывается.

Муж.

Его не ждала раньше понедельника. Мы замерли прямо напротив — я голая, ремень в руке, Люда висит на турнике, избитая, с одной свободной рукой. Ужас вцепился в сердце, я застыла — лицо пылает, тело холодеет. Раскрыта. Всё кончено. Руки сами дёргаются прикрыться — грудь, низ, но это бесполезно. Люда тоже замерла — глаза огромные, слёзы блестят, она не дышит. Он стоит в дверях, сумка в руке, смотрит на нас. Секунда тянется, как час. Его лицо бледнеет, глаза стекленеют, сумка падает с глухим стуком. Дверь хлопает за ним.

Он шагает вперёд, медленно, смотрит то на меня, то на Люду. Я вижу, как он цепенеет — лицо вытягивается, будто мозг отказывается верить: я, его жена, стою тут голая, с ремнём, а рядом девка, выпоротая, привязанная к турнику. Глаза бегают, руки сжимаются в кулаки, потом что-то ломается в его взгляде — шок тонет в злости, челюсть стискивается, вены на шее проступают.

— Вы чего, ебанулись? — выдавливает он, голос хрипит, дрожит от ярости. Смотрит на меня:

— Ты ебнулась совсем? Шлюха, ебанутая! Так ты тут без меня развлекаешься? Извращенка! — Он почти орёт, лицо краснеет, шаг ближе, кулаки дрожат. Люда шарахается, дёргает привязанной рукой, верёвка скрипит, она в панике. Я стою, как столб, сердце колотится, слов нет – никогда таким его не видела – он же добрый, мягкий, почти как я... КАК Я? Блядь, а я-то добрая?

Он переводит взгляд на Люду — её красные полосы, голое тело, слёзы. Злость в нём кипит, но я вижу, как в глазах вспыхивает что-то ещё — похоть, дикая, жаркая, смешанная с яростью. Он сглатывает, грудь ходит ходуном.

— Что за шлюха? — бросает он, но не ждёт ответа. Он смотрит на её бёдра, сиськи, молодое тело. Лицо краснеет сильнее.

— Хер с вами, я тоже сейчас удовольствие получу, — говорит он, голос тяжёлый, злой, и яростно рвёт верёвку, отвязывая вторую руку Люды. Она дёргается, но он держит крепко. Я вжимаюсь в стену, спина липнет к холодным обоям, ноги дрожат, я не знаю, что делать.

Люда отвязана. Он хватает её за руку, волочёт в комнату — там просторнее, коридор тесный. Ставит на колени — резко, грубо, она падает, ноги подгибаются, слёзы текут. Я медленно вползаю за ними, прижимаюсь к стене, стараюсь не отсвечивать, сердце колотится, страх душит. Он быстро стягивает штаны — ремень звякает, ткань падает к щиколоткам, и я вижу его эрекцию, невероятную, твёрдую, такую я давно не видела, может, вообще никогда. Конечно... Она молодая, красивая, сочная, нежная — не то что я...

И вдруг, сквозь страх, меня заливает жуткая ревность — горячая, едкая, как кислота. Чёртова шлюха! Это из-за неё всё рушится — моя семья, моя жизнь, из-за этой твари, что влезла ко мне, соблазнила, втянула в мерзости, а теперь мой муж стоит перед ней, и его член торчит, как не торчал последние... не знаю сколько лет.

Без лишних слов он хватает её за голову, пальцы впиваются в волосы, разжимает ей челюсти — она мычит, сопротивляется слабо, но он сильнее. Насильно насаживает её рот на свой член — глубоко, до горла, она давится, слюни текут, глаза краснеют. Он двигается, трахает её прямо в глотку, лицо перекошено от злости и похоти.

— Соси, падла, соси, блядь! — орёт он, голос хриплый, яростный, и толкает её голову ещё глубже, пока она не захлёбывается.

Он продолжает своё дело, держа её за затылок — пальцы вцепились в волосы, тянут крепко, её голова ходит вперёд-назад. Я слышу эти чавкающие звуки — влажные, мерзкие, от них тошнит, отвратительно до дрожи. Люда давится, слюни текут по подбородку, глаза слезятся, но он не останавливается, толкает глубже.

— Попробуй только куснуть, я тебе все зубы повышибаю.

Она и не думает — слишком напугана, слишком сломлена, просто принимает.

Он бросает взгляд на меня — быстрый, злой, с кривой ухмылкой.

— Что, нравится? — говорит он. — Нравится, когда я твою подружку тут трахаю? А тебя это заводит, да, извращенка ебанутая? Сука, всю жизнь притворялась... — Его слова бьют, как пощёчина, в них издёвка, ярость, он хочет задеть, уколоть меня побольнее. Я стою у стены, ноги дрожат, внутри всё клокочет — страх, ревность, омерзение, и я не знаю, что ответить.

Наконец ему надоедает — он выдергивает член из ее рта, слюни тянутся, она кашляет, задыхается. Хватает её за плечи, разворачивает резко, бросает лицом на диван — Люда падает, грудь и руки упираются в подушки, зад с красными полосами от порки задран. Он пристраивается сзади, его мокрый член трётся между её ног, ищет влагалище, и тут я впервые за всё время кричу, голос срывается:

— Не надо! Она целка!

Он замирает на мгновение — рука на её бедре, глаза округляются, смотрит на меня.

— Целка? — переспрашивает он, удивлённый, голос хрипит. — Что за...? — Но тут же отводит взгляд вниз, и вдруг замечает — между её ягодиц что-то блестит, металлическое, это пробка, она всегда теперь с ней.

— А это что ещё за хрень? — бросает он, злость возвращается. — Вы совсем долбанутые? — Он хмурится, но потом ухмыляется, коротко, зло. — Целка, так целка! — Резко выхватывает пробку из её ануса — Люда вскрикивает, тело дёргается, дырка сжимается, она хнычет в подушку.

Он тут же начинает пристраивать свой член к дырке её жопы — член кажется стал еще больше, твёрдый, невероятно блестит от её слюны, скользкий, готовый. И вот он входит — резко, одним толчком, Люда под ним стонет, тело напрягается, колени скользят по дивану.

— Ну, в жопе точно не целка, — усмехается он, голос хриплый, с издёвкой. — Ты её, что ли, раскупорила? — Он смотрит на меня, ухмылка кривая, злая, и начинает неистово трахать Люду в задницу. Она ёрзает под ним, стонет, попискивает — звуки тонкие, жалобные, её руки цепляются за подушку, ноги дрожат.

А я вдруг понимаю — мой муж, прямо на моих глазах, трахает молодую девку. Она под ним извивается, двигается в такт его толчкам, а я просто стою у стены, смотрю, как зритель, ноги ватные, в голове пусто, только ревность и стыд жгут внутри.

И тут во мне всё взрывается — ревность, страх, похоть, злость сливаются в дикий коктейль, голова идёт кругом, ноги сами несут меня вперёд. Я запрыгиваю на диван, прямо перед лицом Люды, и прижимаю свою пизду к её носу — резко, грубо.

— Лижи, сука, — бросаю я, голос рвётся от ярости и возбуждения. Муж смотрит на меня, глаза блестят, пот катится по лицу, он скалится:

— Тоже хочешь? Правильно..., — рычит он и продолжает трахать её в жопу — толчки резкие, диван трещит, её колени елозят по ткани. Люда стонет, корчится под ним, едва соображает — лицо горит, волосы прилипли к щекам.

Я вцепляюсь в её голову — пальцы стискивают волосы, тяну её к себе, натираю клитор об её лицо, кожа липнет, пот мешается с её слезами. Лизать она кажется не в состоянии, и я просто тру свою промежность ее носом.

Вдруг Люда выгибается, тело бьёт судорогой, и она кончает— стон длинный, глухой, тело трясется. Мы с мужем оба застываем на миг, ошарашенные.

— Ты смотри, какая извращенка, от жопы кончила, — говорит он, голос тяжёлый, с насмешкой, и вгоняет сильнее, бёдра хлопают о её зад. Но мне оценить этот факт некогда - я снова трусь об её лицо быстрее, яростнее, и вот я тоже кончаю: клитор гудит, ноги слабеют, я выдыхаю рвано, свет тускнеет. Муж всё ещё долбит её, не сбавляя.

— Сука, мразь, — шепчу я, лежу в изнеможении, Люда всё ещё лицом у меня между ног, её щёки мокрые, дыхание горячее. Муж доходит до предела — трахает её в жопу всё яростнее, потом резко выдергивает член, хватает её за волосы, рывком ставит на колени. Она шатается, едва держится, он запихивает член ей в рот — глубоко, до горла. Люда морщится, глаза лезут на лоб, слёзы текут. Он вгоняет ещё сильнее, и вдруг с криком, стоном, хрипом кончает ей в глотку.

— Глотай, блядь! — орёт он, тело напрягается, руки стискивают её голову.

Она давится, кашляет, глотает с трудом, и тут — сперма лезет у неё из носа, две белые струйки, густые, как сопли, стекают вниз. Это так отвратительно, блин, и так смешно — я смотрю и не верю, что такое вообще возможно.

Впрочем, мне не до смеха — всё внутри кипит. Как только муж вытаскивает член из её рта, Люда начинает жадно хватать воздух — рот распахнут, она всхлипывает, кашляет, сперма капает с подбородка, — я тут же хватаю её за волосы в ярости, пальцы впиваются в спутанные пряди. Это всё из-за неё, из-за этой чёртовой шлюхи, извращенки — она втянула меня в эту грязь, она сломала мне жизнь. Как я теперь буду жить? Моя семья, что теперь будет? Всё из-за этой твари! Ненависть застит глаза, кровь стучит в висках, я волоком тащу её в коридор, она кричит, ноги путаются, падает на колени, я рву ее волосы поднимаю – тащу к выходу.

— Тварь, ненавижу тебя! – кричу я, слезы уже в глазах, - Убирайся на хер из моей жизни!

Открываю входную дверь — рывком, пинком швыряю её из квартиры, голую, как есть. Она падает на пол в подъезде, вскрикивает, я хлопаю дверью. Вижу на полу её скомканное платье — открываю дверь снова, швыряю его в Люду, оно летит ей в лицо, и опять захлопываю дверь. А потом бегу — ноги сами несут – в спальню, захлопываю дверь, падаю на кровать и начинаю неистово рыдать.

Дорогие читатели, на этой драматической сцене я пока оставляю вас. Что думаете? Смогу ли я выбраться из этого кризиса, из этого кошмара, что обрушился на меня? Виновата ли я сама? Или мне стоит свалить всё на кого-то другого? Судите, как хотите, мне любопытно, что вы скажете. А пока — до новых встреч.