Особая, как все

Молодая женщина по имени Лидия, или просто Лида, как она предпочитала себя называть, была убеждена, что она — нечто исключительное. Мысль о том, что она такая же, как все, вызывала у нее приступы легкой тошноты. "Я — не серая масса!" — повторяла она себе каждое утро, глядя в зеркало, где отражалась женщина с ярко-синими волосами, в очках с линзами, напоминающими дно бутылки из-под кока-колы, и в шарфе, который был настолько длинным, что его можно было бы использовать как спасательный трос.

Лида старалась выделяться во всем. Ее аксессуары были настолько экстравагантными, что даже продавцы в бутиках смотрели на нее с легким недоумением. Она носила серьги в виде крошечных кактусов, браслеты из переработанных пластиковых бутылок и сумку, которая, по ее словам, была сделана из старых советских газет. "Это не просто сумка, это — арт-объект!" — гордо заявляла она, хотя каждый раз, когда она клала в нее что-то тяжелее кошелька, сумка начинала рваться, как будто плача от своей участи.

Но главное, что делало Лиду особенной, — это ее увлечения. Она изучала все, что могло выделить ее из толпы. Например, она увлекалась коллекционированием старых пуговиц, которые, по ее мнению, "хранили в себе историю человечества". Она могла часами рассказывать о том, как одна пуговица из 1920-х годов "отражает дух эпохи". Хотя, если честно, она сама не могла понять, как именно.

Еще одним ее увлечением было разведение улиток. "Они такие медитативные!" — говорила она, хотя на самом деле улитки вызывали у нее легкое отвращение. Но это было не важно. Главное — быть оригинальной. Она даже пыталась увлечься игрой на терменвоксе, но после того, как соседи вызвали полицию, решила, что, возможно, это не ее инструмент.

Но самым главным атрибутом принадлежности к "думающей элите" была, конечно же, любовь к Бродскому. Его можно было не читать, но любить — обязательно. Лида знала это, как знала и то, что Бродский ей не нравился. Его стихи казались ей скучными, а сам он — слишком мрачным. Но что поделать? Быть интеллигентной женщиной и не любить Бродского — это все равно что быть балериной и не любить пачку. Невозможно.

И вот однажды Лида решила блеснуть своим знанием Бродского на вечеринке у подруги. Она тщательно подготовилась: прочитала пару стихотворений, выписала несколько цитат и даже надела очки с толстыми линзами, чтобы выглядеть более интеллектуально. "Сегодня я покорю их всех!" — думала она, входя в гостиную, где уже собрались гости.

— Лида, как здорово, что ты пришла! — воскликнула хозяйка дома, которая, как и Лида, предпочитала любить, а не читать. — Ты ведь так любишь Бродского, правда?

— О, конечно! — ответила Лида, стараясь выглядеть максимально загадочно, и выдала мировую банальность. — Бродский — это... это как глоток свежего воздуха в мире банальностей…

Вечеринка была в самом разгаре, когда Лида заметила его. Молодой человек, высокий, с легкой небрежностью в одежде и взглядом, который, казалось, видел насквозь. Он стоял у книжной полки, листая томик Бродского, и Лида почувствовала, как ее сердце забилось чаще. "Он любит Бродского, — подумала она. — Это знак."

Она подошла к нему, стараясь выглядеть максимально непринужденно.

— Бродский? — спросила она, кивая на книгу в его руках.

— Да, — ответил он, улыбаясь. — Ты тоже любишь?

— О, конечно, — сказала Лида — Он... он как глоток свежего воздуха.

— Ты знаешь, — начал он, глядя на нее с интересом, — я всегда думал, что Бродский — это не просто поэт. Это состояние души.

— Совершенно согласна, — кивнула Лида, хотя понятия не имела, что он имел в виду.

Они разговорились. Оказалось, его звали Алексей, и он был литературным критиком. Лида старалась держаться на уровне, цитируя то, что запомнила из своих "изучений" Бродского, но больше полагалась на свою улыбку и взгляд, который, как она надеялась, говорил: "Я — загадка."

К концу вечера они уже сидели в углу, деля бутылку вина и смеясь над чем-то, что даже не было смешным. Алексей предложил проводить ее домой, и Лида, чувствуя легкое головокружение от вина и его внимания, согласилась.

У ее двери она, как бы невзначай, предложила:

— Может, зайдёшь на чай? У меня есть хороший улун.

Он улыбнулся, и они вошли в квартиру. Едва дверь закрылась, как он прижал ее к стене, и их губы встретились в поцелуе, который был одновременно нежным и страстным. Лида почувствовала, как ее тело отвечает ему, и они, не говоря ни слова, начали снимать с друг друга одежду, двигаясь в сторону спальни.

В постели Алексей был внимателен и нетороплив. Его прикосновения заставляли Лиду вздрагивать, а его губы, казалось, знали каждую чувствительную точку на ее теле. Когда он вошел в нее, она закинула голову назад, чувствуя, как волны удовольствия накрывают ее.

Потом он начал читать.

— За что? Кого? Когда я слышу чаек, — его голос был низким и немного дрожащим, — то резкий крик меня бросает в дрожь.

Алексей, не прерывая ритма, продолжал читать, его голос, низкий и немного дрожащий, сливался с движениями их тел:

— Такой же звук, когда она кончает, хотя потом еще мычит: «Не трожь».

Лида, уже на грани, почувствовала, как волна удовольствия накрывает ее с головой. Ее тело напряглось, а затем начало пульсировать в такт его словам. Она закинула голову назад, чувствуя, как ее клитор буквально горит от переизбытка ощущений.

— Не трожь, — прошептала она, едва слышно, когда оргазм начал отступать, оставляя после себя сладкую дрожь.

Алексей, улыбаясь, замедлил движения, давая ей время прийти в себя. Но Лида, все еще находясь под впечатлением от его декламации, решила поддержать поэтический настрой. Она глубоко вздохнула и, с закрытыми глазами, начала читать:

— Я не люблю насилье и бессилье,

Вот только жаль распятого Христа...

Алексей замер. Его лицо выражало смесь удивления и легкой паники.

— Это... это Высоцкий, — произнес он, стараясь не рассмеяться.

Лида открыла глаза и, увидев его выражение, поняла, что перепутала. Ее лицо залилось краской.

— Ой, — прошептала она, пытаясь скрыть смущение. — Я... я думала, это Бродский.

Алексей смотрел на нее несколько секунд, а затем громко рассмеялся. Его смех был теплым и искренним, и Лида, несмотря на смущение, не смогла удержаться от улыбки.

— Ты особенная, — сказал он, обнимая ее. — И знаешь, что делает тебя по-настоящему особенной?

— Что? — спросила Лида, глядя на него с надеждой.

— Твои большие сиськи и жажда секса, — ответил он, улыбаясь. — А все эти книжки... ну, они просто добавляют тебе шарма.

Он провёл рукой по её плечу, затем медленно опустил ладонь к её груди. Он смотрел на неё с восхищением, его глаза блестели, как будто он только что открыл для себя нечто невероятное.

— Ты знаешь, — начал он, его голос был низким и немного хриплым от недавнего напряжения, — твои сиськи... они как... как стихи Бродского. Совершенные, полные, бесконечно глубокие. Помнишь, он писал: «Грудь твоя — это два холма, на которых я готов потеряться, как путник в тумане». Ну, или что-то в этом роде.

Лида засмеялась, слегка покраснев, но не стала уточнять, что это, скорее всего, не Бродский, а чья-то фантазия. Ей нравилось, как он говорит, как его слова обволакивают её, словно тёплое одеяло.

— А твой темперамент, — продолжал он, прижимаясь к ней, — это вообще отдельная история. Ты... ты как шторм. Как буря, которая сносит всё на своём пути. Я никогда не встречал таких женщин. Ты... ты просто невероятна.

Лида почувствовала, как её тело снова начинает реагировать на его слова. Его голос, его прикосновения, его восхищение — всё это заставляло её сердце биться чаще.

— А мой оргазм, — продолжил он, улыбаясь, — это как... как строки Бродского: «Всё кончается, но ничего не заканчивается. Всё уходит, но ничто не уходит». Понимаешь? Это как волна, которая накрывает тебя, но оставляет после себя только желание ещё.

Лида засмеялась, но её смех быстро перешёл в лёгкий стон, когда Алексей начал целовать её шею, медленно опускаясь ниже.

— Давай сделаем это снова, — прошептал он, его губы уже были рядом с её грудью. — Ты ведь не против?

Лида не успела ответить. Его губы уже нашли её сосок, и она почувствовала, как её тело снова начинает отвечать ему. Она закрыла глаза, позволяя себе раствориться в ощущениях.

— Ты... ты как стихи, — прошептала она, хотя сама не была уверена, что это звучало поэтично.

Алексей поднял голову и посмотрел на неё с улыбкой.

— А ты как... как Высоцкий, — сказал он, явно дразня её.

Лида фыркнула, но не стала спорить. В этот момент она поняла, что быть особенной — это не значит всегда быть идеальной. Это значит быть собой. Даже если это «я» иногда путает поэтов.

Алексей, не теряя времени, продолжил то, что начал, и вскоре комната снова наполнилась их смехом, стонами и шепотом, который, возможно, и был самой настоящей поэзией.

И тут, в самый разгар их страсти, Алексей вдруг остановился и посмотрел на Лиду с хитрой улыбкой.

— Ты знаешь, — начал он, — Бродский был диссидентом. Он бросал вызов системе, нарушал правила, жил вопреки. Может, и нам стоит попробовать что-то... диссидентское?

Лида подняла бровь, не понимая, к чему он клонит.

— Например? — спросила она, стараясь не рассмеяться.

— Ну, например, — он наклонился к её уху и прошептал что-то, от чего Лида покраснела ещё сильнее.

— Леша! — воскликнула она, но в её голосе уже слышался смех.

— Ну что? — улыбнулся он. — Ты же хочешь быть особенной?

Лида задумалась на секунду, а затем кивнула.

— Ладно, — сказала она. — Но только если ты потом прочитаешь мне ещё Бродского.

— Договорились, — ответил он, и они снова погрузились в свои эксперименты, которые, возможно, и были самой настоящей поэзией.