Странный городишко - 12. Тематика: Порно странная семейка

Ну вот, наконец, пришла радостная весть. Хозяин острова согласен на аудиенцию, осталось назначить дату. Назначать будет, конечно, хозяин, если кто не понял или уразумел превратно.

Ларсу было и радостно и тошно. Радостно — потому что всё обретало осмысленный вид реализуемой идеи. Потому что многое, заполоненное бессмысленной толкотней пикселей на мониторе, возможно, станет более зримым. Ну не то, чтобы откроется вся картина, а уж тем более панорама, нет. (Хотя пиксели сложатся в россыпь деталей пазла. Уже какой-то уровень абстрактного обобщения). «Всё сойдется» - это условия идеальные. Такие условия в неидеальном обществе, разве это возможно? Мы «реалисты» в большом и «идеалисты» в малом. Нам — подай хороший бутерброд, а каждый бутерброд окажется, так или иначе, неидеальным, поскольку практическую реальность легко обвинить в каком угодно несовершенстве, ибо она — вот, здесь и тут, совершенно подвластна нашим простейшим органам чувств, и мы отвергнем реальность, исходя из тех или иных отбраковочных критериев, руководствуясь идеалистическими представлениями, заблуждениями, предрассудками. Иное дело — большое. Подходить, к примеру, к зрелищу заката с позиций идеалиста, отвергать конкретный закат как не соответствующий идеалу, - как минимум смешно. Если он прекрасен, мы просто, то есть прагматично и практично, любуемся им как конкретной реализацией чего-то вышнего. Если же он отвратителен, мы запросто от него отвернемся, ну, или стараемся не думать, так как размышлять о несовершенстве заката — непрактично — что мы можем там изменить?

Девяносто восемь процентов двуногих — идеалисты в малом и реалисты в большом. Один процент тех, кто формирует картину мира — у них всё наоборот. Вот представьте себе обоз пионеров-поселенцев, что движутся на запад в поиске места под солнцем. Они любуются красотой нетронутой природы, если у них есть чувство прекрасного. Где-то осев, начинают строить «цивилизацию» под руководством одного процента. Результат — прежняя природа уничтожена, пейзажи сменились видами поселков, городков, городов, мегаполисов, мегасити. Один процент заставил прочих уничтожить природу и заменить её своим собственным практическим идеалом — урбанистическим монстром. Но, мало того, теперь они, прочие, наблюдают и любуются изделием — его сверкающими небоскрёбами, могучими мостами, полноводными дорогами. (Здесь Ларс рассуждает о городах, какими они были не так давно). Но вот проходит время, и один процент решает, что города с их горожанами,   - это плохо, грязно, да и, в конце концов — некрасиво, неэстетично. И «начинает работу» в прямо противоположном направлении. Итак, нетрудно прийти к заключению, что этот один процент — элита. Она принуждает остальных делать то, что считает для себя комфортным, нужным, необходимым, у неё есть представление, образ того, что она хочет иметь. «Занятная арифметика, - диспутирует сам с собою Ларс. - Но здесь получилось в сумме девяносто девять процентов. Погрешность? » И тут же сам себе отвечает: «Какая погрешность? Оставшийся процент — это контр-элита, у которой другое представление, совершенно иной образ будущего. Скрижали, проскрежетав, разошлись и сошлись опять! Читайте! »

... Впрочем, я, как и Ларс, очнулся от всяких там размышлений. Займёмся завтраком. Хотелось бы, чтобы он был последним, но что поделать, если нам даже не дано знать его порядковый (от конца, конечно) номер?

Завтрак, включенный в стоимость оплаты номера — старое, но приятное изобретение кочующего человечества. Бенджамин, мастерски лавируя, пробирается меж враждебных, готовых неосторожным движением спутать любые карты блюд столиков к своему, уложив веером любимые гренки, а также поджаренные до хруста пласты ветчины. С противоположной стороны, также лавируя, но еще и обжигаясь о тарелку, позабыв взять под неё блюдце, возвращается с горячим «вонтонским супом» Чван, успевая бросать косые взгляды на хорошо напарившиеся подушечки, к которым ластятся кусочки зеленого лука, - здесь прилично, по его мнению, готовят. Дик, вдалеке, набирает себе побольше ребрышек и поменьше гарнира в виде перемешанного с бобами риса. Келли, «через дорогу» от него (они обращены друг к другу задницами и лицом к раздаточным столам), чуть ли не танцует в очереди за омлетом. Он любит начинать с омлета, по его мнению, лёгкого, и увеличивать «гиревую тяжесть» - рыба, мясо, затем опять снижать нагрузку до мороженого, ледяного йогурта, сока. Друзья, подобно пчелам, делают облёт луга, тащат в улей мёд, хотя кто-то, наверняка, рассудит, что всё происходит в точности наоборот. В завершение небольшого застолья они отыскивают глазами блуждающих официантов или официанток, чтобы заказать пиво или вино.

«Ммм-мы-мым, - стучит зубами Чван, набрав в рот ложку ледяного йогурта, и осторожно затем его выплевывает. - Келли, как ты можешь есть эту холодную гадость? » Тот, помешивая йогурт и отправляя его малыми порциями в рот, поначалу застыв в недоумении, говорит: «Да он же вкуснее мороженого! Зря ты набрал шоколадного и сливочного. Самый вкусный — из лайма. Пойди набери, он зеленого цвета, балда! » Бен, нащупав глазом официантку, чуть ли не кричит: «Розэ! » (он любит розовое). Та, увиливая задом к прилавку с вином, улыбаясь, бормочет: «Синьор, синьор, траера эн ун моменто». (Сейчас, господин, сейчас же принесу). При этом чуть не натыкается на официанта. Который, впрочем, ничуть не огорчен, а, наоборот, рад столкновению и сдержанно хихикает. Официантка, быстро обернувшись, бросает на коллегу лукавый взгляд. Ей нравится Бен, она относит его в категорию «горячих синьоров», и даже не прочь… Но и Мануэль горяч, хотя и сдерживается. При этом он ближе, гораздо во всех отношениях ближе. (Вот представьте, что всё происходит в обществе андроидов или роботов. О чем было бы тут говорить, писать, да и вообще, - на что глаз положить?)

***

Позавтракав, компания коллективным умом своим решила отправиться в цирк. Это, конечно же, цирк современный. Где так же, как и в старом, примитивном, ходят под куполом по канату, подбрасывают и ловят на лету акробаток, скачут на лошадях, швыряют в ассистенток ножи, разжигают огонь и прыгают сквозь него… Где слон аккуратно заносит над артистом ногу, готовясь наступить, раздавить, а затем, передумав, встает на задние лапы, сворачивает хобот улиткою, и, развернув, проревев что-то невразумительное, срывает аплодисменты, кивая головой и хлопая разлетающимися ушами. Где дрессировщик хищников, похлёстывая рысящих по арене тигров хлыстом, заляжет затем с самым большим из них на полу, положив огромную лапу себе на грудь. Потом, пресытившись безнаказанностью, прогонит тигров за кулисы и выведет льва, принудит его прыгать сквозь огонь, заставит раскрыть пасть и засунет туда свою набриолиненную дурацкую голову.

«Всё это, конечно, замечательно и зрелищно, пока не задумываешься о главном, - зевал отказавшийся от цирка Ларс. - Что все эти канатоходцы, акробаты, наездники, метатели ножей, повелители огня, укротители животных и прочие, прочие, - просто андроиды. Слоны, тигры, львы — тоже андроиды. Дирижирует перформансом автономных организмов обычно искусственный интеллект,   способный просчитать самые мелочи. Современный цирк — это шоу правящих каст, которые максимально себя обезопасили. Если случится что-то непредвиденное, вплоть до травмы или смерти, конферансье вытащит андроида - дублёра. Все зрители прекрасно всё понимают. Наверное, удаленность от арены, громкая музыка и яркий свет заслоняют, экранируют эти прописные истины. К тому же они любят зрелища!

Впрочем, это же ничем не хуже цирка политического. Которым управляют незримые кукловоды в тёмных плащах, существа то ли из человеческого, то ли из искусственного материала. Кто они? »