Госпожа. Исповедь (aka Первый раз в попочку часть 3,"Первый день" II)

Ну что, дорогие читатели, вы ведь не расслабились, правда? Я вижу, как вы ждёте, что будет дальше, и правильно делаете — эта история только набирает обороты. Лежу я на диване, грудь ещё ходит ходуном, пот холодит кожу, а в голове уже зреет новое. Люда передо мной — голая, моя, вся в моих руках. И знаете, мне этого мало. Я не остановлюсь, пока не получу всего, что хочу, пока не доведу её до края — и себя заодно. Так что не отворачивайтесь, будет горячо.

Пока я отдыхаю, лёжа на диване, дыхание ещё тяжёлое, тело гудит после оргазма, думаю — можно и поразвлекаться.

— Раком встала, ноги шире, — приказываю я, голос ленивый, но твёрдый. Она подчиняется — медленно встаёт на четвереньки, колени дрожат, раздвигает ноги, открывается передо мной. Я сижу, вытягиваю ногу, кончиком туфли — острым, чёрным, на высоком каблуке — начинаю водить по её мокрой пизде. Кожа туфли скользит по её влаге, липкой, горячей, она вся течёт, и я вижу, как бёдра напрягаются, как она пытается держать равновесие.

— Ты вся потекла, шлюха! — говорю я, ухмыляясь, голос режет. — А притворялась скромницей, да? Хотела бы, чтобы тебя увидела твоя бабка? Или, может, одногрупники? Шалава вонючая. — Я тыкаю туфлёй между её ягодиц, острый носок давит на кожу, скользит к её анусу, она вздрагивает, но не смеет отодвинуться.

— Поближе! — командую я, и она ползёт ко мне, неловко, зад высоко, ноги дрожат сильнее. Поднимаю ногу выше, каблук упирается в её зад, я давлю, стараюсь залезть внутрь. Она стонет, коротко, сдавленно, тело напрягается, анус сжимается, но каблук всё равно проникает чуть-чуть — кожа растягивается, она дёргается, пытается удержаться, пот стекает по её спине. Я чувствую, как туфля скользит, как её влага пачкает лак, и это меня заводит — её унижение, её слабость, то, что она моя игрушка.

Я начинаю раскачивать ступню, медленно, чтобы каблук — тонкий, твёрдый — проникал в её задницу глубже. Кожа туфли скользит, липкая от её влаги, и я чувствую, как он входит чуть дальше, растягивает её.

— Насаживайся, сука, — приказываю я, голос низкий, злой. Люда подчиняется — начинает двигать бёдрами, неловко, рывками, колени дрожат на полу, она пытается поймать ритм. Каблук проникает глубже, на пару сантиметров, её анус сжимается вокруг него, и она стонет — коротко, сдавленно, почти скулит. Я смотрю на неё сверху, ухмыляюсь.

— Что, нравится, шлюха? — говорю я, — когда тебя ебут в жопу каблуком, блядь, извращенка конченная? — Она мычит что-то невнятное, звуки рвутся из горла, не складываются в слова, лицо красное, потное.

Трахать её в задницу ногой, конечно, прикольно — чувствовать, как она поддаётся, как каблук входит, как она дергается, — но, чёрт, это неудобно. Ступня затекает, колено ноет, быстро надоедает. Я опускаю ногу, каблук выскальзывает из неё с тихим чавканьем, туфля мокрая, блестит.

— Иди сюда, ко мне ближе, — говорю я, голос усталый, но твёрдый, и жду, пока она подползёт.

Она подползает ко мне на коленях, медленно, руки дрожат, колени шаркают по полу. Я невольно любуюсь её красной слюнявой рожей — щёки мокрые, слюна смешалась с соплями, глаза блестят от слёз, и эта невинность, что была раньше, уже выжжена, стёрта мной. Сегодня я добрая, решаю дать ей кроху милости.

— Можешь получить удовольствие, тварь, — говорю я, голос ленивый, но злой. Оставляю ногу в туфле вытянутой, каблук упирается в пол, и носком — острым, чёрным, ещё липким от неё — тыкаю прямо в её пизду. Она вздрагивает, но не отстраняется.

— Трись, сучка, трись, пока не кончишь, мразь, — приказываю я, и смотрю, как она подчиняется.

Она прижимается ближе, раздвигает бёдра шире, её мокрая, горячая плоть трётся о носок туфли — неловко сначала, потом быстрее, жаднее. Я вижу, как её пизда скользит по лаку, как влага пачкает туфлю, оставляет блестящие следы, как бёдра напрягаются, дрожат от усилий. Она дышит тяжело, рот приоткрыт, стоны вырываются — тихие, хриплые, почти жалобные. Инстинктивно она хватается за мою ногу — пальцы впиваются в кожу выше туфли, цепляются крепко, чтобы тереться ещё сильнее. Я давлю носком сильнее, втираю его между её губ, чувствую, как она дергается, как клитор цепляется за край туфли.

— Давай, шлюха, шевелись, — говорю я, ухмыляясь, и она трётся ещё быстрее, лицо краснеет сильнее, пот стекает по шее, грудь колышется, соски торчат. Это унизительно, грязно, и мне нравится смотреть, как она себя доводит, как теряет остатки гордости ради меня. Наконец она кончает — тело содрогается, и она всхлипывает, тихо, сдавленно, почти неслышно, но я вижу, как её выгибает, как она падает в это.

— Какая же ты мразь, — говорю я ей с каким-то восхищением, голос ленивый, но резкий. — Полная извращенка! Смотри, шлюха, как ты испачкала мою туфлю. Вычисти её до блеска, дрян. — Люда, только что расслабленная после оргазма, ещё не пришла в себя — тело мягкое, дыхание рваное, глаза мутные. Она медлит, и я бью её пощёчиной — хлёстко, ладонь горит, щека алеет. Она вздрагивает, падает на пол, руки упираются в паркет, и начинает усердно облизывать мою туфлю.

Я сижу, вытянув ногу, смотрю сверху. Она наклоняется, язык — розовый, сырой — скользит по лаку, чистит носок, где её собственная влага оставила липкие пятна. Она трудится жадно, но неуклюже, слюна течёт по туфле, смешивается с грязью, пот катится с её лба, волосы липнут к лицу. Я вижу, как она кривится от вкуса, но не бросает — язык ходит кругами, убирает каждый след, туфля начинает сверкать.

— Подошву тоже, тварь, — приказываю я, поднимаю ногу выше, показываю ей грязный низ. Она тянется, губы цепляются за низ, язык скребёт по рытвинам, собирает пыль и мелкий сор с пола, лицо искажается, но она вылизывает, давится, хочет угодить.

— А теперь каблук отсоси, — говорю я, голос твёрдый, злой. Опускаю ногу, каблук — тонкий, ещё сырой от её зада — упирается ей в губы. Она открывает рот, обхватывает его, сосёт — неуклюже, зубы цепляют металл, слюна стекает по подбородку, она кашляет, но втягивает глубже, пока каблук не достаёт до горла. Я смотрю, как она трудится, как её губы сжимаются вокруг него, и это меня заводит — её унижение, её грязь, то, что она делает это для меня.

— Любишь грязь, да, извращенка? — говорю я, голос хрипит, насмешка сквозит в каждом слове. И вдруг мысль пронзает меня — резкая, как игла, сердце замирает, на миг перестаёт биться. Неужели я могу это сделать с ней? Неужели? Нет... да, чёрт возьми, да! Внутри всё сжимается, но я не даю себе отступить. Хватаю её за волосы — пальцы захватывают волосы в клок, тяну резко, сильно.

— Ну-ка, пошли со мной, быстро, — рычу я и тащу её в ванную, она спотыкается, ползёт за мной на коленях, а я иду, не оглядываясь, каблуки стучат по полу, похоть и злость гонят меня вперёд.

— Залезай! — указываю я на ванну, голос режет, не терпит возражений. Она лезет внутрь, неловко, колени скользят по эмали, я влезаю следом, становлюсь сверху, каблуки клацают по краю. Она на коленях, смотрит снизу, вся дрожит.

— Ну-ка пасть открой свою, быстро, — приказываю я, голос злой, хриплый. Люда понимает, что я хочу сделать — глаза округляются, слёзы текут по щекам, оставляют мокрые дорожки, она мотает головой.

— Нет-нет, пожалуйста, не надо, — бормочет она, всхлипывает, голос тонкий, слёзы капают на подбородок.

— Что, мразь? Что ты сказала? — рычу я, хватаю её за волосы одной рукой, второй бью по лицу — хлёстко, щека краснеет, голова мотается в сторону. — Ты что, тварь, мне перечить вздумала? Не подчинишься — отсюда живой не выйдешь, пасть открыла быстро! — Я тяну её за волосы сильнее, пригибаю к себе, жду, пока она сдастся.

Страх в её глазах — чистый ужас, зрачки расширены, слёзы блестят, но она подчиняется, открывает рот шире.

— Шире, тварь, ещё шире, — рычу я, и она тянет губы, рот раскрыт широко, дрожит.

— В первый раз я буду делать медленно, чтобы ты смогла всё проглотить, — говорю я, голос хрипит. — А потом будешь пить, блядь, так, как я буду тебе выдавать, поняла, сука? Не вздумай блевануть — заставлю твою мерзкую блевотину сожрать, и волосами своими весь пол потом вымоешь, ясно тебе? — Она кивает, едва заметно, слёзы текут сильнее, но рот держит открытым.

Я склоняюсь над ней, подношу свою пизду ближе к её лицу — неудобно, ноги чуть дрожат, туфли скользят по дну ванны. Её рот приоткрыт, но начинает закрываться — она паникует, боится.

— Широко, держи широко! — командую я, голос злой, резкий. Она распахивает рот снова, я тужусь, напрягаюсь — сначала ничего, внутри всё сжимается, но вот первая струйка мочи бьёт ей в рот. И вот я мочусь в рот этой невинной девочки — боже, могло ли быть что-то более ужасно извращённое? Её рот заполняется моей жёлтой мочой, она булькает у неё в горле, глаза краснеют от слёз. Я немного останавливаю струю, и ору:

— Глотай, сука, глотай! — Она закрывает рот, делает глотательное движение, тут же кашляет, её тянет вырвать, слёзы льются ручьём, лицо кривится. Я бью её по щеке:

— Сидеть, сука, тварь! — Она хнычет, но я не даю ей сорваться в истерику.

— Снова открыла рот, — рычу я, и вот новая струя бьёт ей в лицо, попадает в рот, на нос, стекает по подбородку.

Я возбуждена так, как никогда в жизни — блядь, это дико, это мерзко, и оттого ещё сильнее заводит. Когда я закончила, Люда всё проглотила, кашляя, давясь, а я просто стою над ней, наслаждаюсь её унижением — ничего более отвратительного я в жизни не делала. Она рыдает подо мной, всхлипы рвутся из горла, тело дрожит, а я смотрю на неё и дрочу свой клитор — пальцы скользят, всё мокрое, горячее, я гоню себя к краю, пока не кончу, прямо над её заплаканным лицом.

Я кончаю — о, блядь, самым ужасным, самым невероятным образом, удовольствие рвёт меня изнутри, острое, грязное, от её унижения, от того, что я сделала с ней. Всё тело трясётся, клитор пульсирует под пальцами, между ног течёт, я кричу, хриплю, ноги подгибаются, но я держусь над ней. А Люда в этот момент срывается — её истерика лопается, она просто воет подо мной, громко, надрывно, слёзы смешиваются с мочой на её лице, рот открыт, тело колотит от рыданий.

— Оплакиваешь свою невинность? — бросаю я, голос злой, но с каким-то торжеством. Наверное, я перешла все границы, но мне плевать — я не даю ей отдышаться. Включаю холодный душ, беру лейку, направляю на неё — вода хлещет, ледяная, бьёт по её голой коже.

— Помойся, блядь, и хватит хныкать, — шиплю я. — Ты что думала, мы тут в куклы играть будем, тварь? Это ты хотела, ты напросилась, ты во всем сама виновата! — Она съёживается под струёй, тело покрывается мурашками, зубы клацают, вода льётся по её плечам, смывает грязь, слёзы, всё. Я выключаю душ, тяну с полки какой-то старый пододеяльник — мятый, застиранный, швыряю ей.

— Вытирайся и в комнату, мразь, — говорю я, голос тяжёлый, усталый, и шагаю туда, каблуки цокают по полу.

В комнате я снова наливаю себе бокал вина — рука дрожит, пальцы чуть не роняют бутылку, но я ни о чём не жалею. В мозгу только похоть, густая, тяжёлая, и желание унижать её ещё больше, глубже, до самого дна. Я знаю — теперь она никуда от меня не денется, полностью моя, приручена, будет выносить всё, что я с ней сотворю. Через минуту она входит — мокрая, волосы липнут к шее, падает на колени передо мной. Сломанная, но всё ещё здесь, рядом. Готова подчиняться. Что с ней такое? Как она может жить после того, что я с ней сделала? Правда, извращенка, блядь, конченая.

Я смотрю на неё сверху, глоток вина обжигает горло, а внутри всё гудит — она моя, и это только начало.

Дорогие читатели, не буду вас утомлять долгим пересказом всего, что творилось тем вечером — главное, вы и так уже поняли, да? Скажу только, что я садилась ей на лицо своей задницей — тяжёлой, потной, вдавливала её в диван, пока она не начинала задыхаться.

— Трахай меня в попу языком, тварь, — рычала я, и она лизала, пихала язык внутрь, мокрый, горячий, я чувствовала, как он скользит, как она давится, а воздух у неё кончается. Я в это время выкручивала ей соски — пальцы сжимали их, тянули, крутили, пока она не скулила, и шлёпала ладонью ей между ног — хлёстко, кожа краснела, она дёргалась подо мной. Потом, конечно, заставила её лизать спереди — раздвинула ноги, прижала её лицо к себе, она работала языком, неумело, но жадно, я кончала раз за разом, не счесть сколько, кричала, билась, всё тело горело.

Её задницу я тоже не обошла вниманием — игрушек у меня тогда не было, так что брала что под руку попадётся: ручку расчёски, толстый фломастер, даже дезодорант — холодный, гладкий, с круглым колпачком. Смазывала это дешёвым кремом для рук — жирным, вонючим, выдавливала его прямо на пальцы, размазывала по её дырке. Вставляла ей в попу — сначала медленно, потом глубже, крутила, толкала, она стонала, сжималась, но принимала всё. А потом каждый предмет — липкий, тёплый, прямо из её зада — я пихала ей в рот.

— Соси, мразь, — шипела я, и она брала, давилась, морщилась от вкуса, но лизала, пока я не вытаскивала. Её попка к вечеру уже не была такой невинной, как утром — растянутая, красная, вся в креме и какой-то мерзости.

Часов в одиннадцать я глянула на неё:

— Бабка тебя не хватится? — спросила я, ухмыляясь.

— Нет, сказала, что переночую у подруги, — пробормотала она, голос тихий, усталый.

— Предусмотрительная, блядь, — хмыкнула я. — Впрочем, это твои проблемы.

Бутылка вина к тому времени была пуста, голова гудела, я захотела спать. Легла, а Люда свернулась голая на коврике у кровати — мокрая, дрожащая, сломленная, но всё ещё тут. Я вырубилась, а она так и спала, как собака, рядом со мной.

Посреди ночи я проснулась — захотелось в туалет, мочевой пузырь давил, сон ещё путал голову. Спустила ноги с кровати, в темноте наткнулась на её тело — мягкое, тёплое, лежала на коврике. Пнула её пару раз — несильно, но резко, она зашевелилась, застонала тихо. Схватила за волосы — пальцы вцепились в спутанные пряди, рванула вверх.

— Открой рот, тварь, — приказала я, голос сонный, хриплый. Прижала её лицо к своей промежности — грубо, без церемоний, её губы ткнулись в меня, я чувствовала, как она дрожит. Напряглась и помочилась — струя тёплая, сильная, полилась прямо ей в рот. Слышала булькающие звуки — она давилась, глотала, что-то капало на пол, шлёпалось мелкими лужами. Она стонала подо мной, слабо, жалобно, но мне было плевать — я выпускала всё, пока не опустела.

— Вылижешь потом пол дочиста, — пробормотала я, сонно, лениво, отпуская её волосы. Голова упала обратно на подушку, и я тут же вырубилась.

Утром проснулась в половине седьмого — будильник орал, голова слегка ныла. Всё, что было вчера, казалось сном, каким-то мутным кошмаром, но на полу у кровати лежала она — голая, свернувшаяся на коврике, подтверждение, что это не выдумка. Лёгкий пинок ногой — её тело дёрнулось, она застонала во сне.

— Собирайся, тварь, — сказала я, голос хриплый, сонный. — В свой универ опоздаешь. — Её присутствие раздражало, цеплялось за нервы, хотелось поскорее выгнать её вон. Кормить завтраком эту мразь я точно не собиралась.

Она вскочила, заторопилась в коридор — движения резкие, неловкие. Нашла своё скомканное платье — мятное, грязное, валялось у порога. Лифчик — простой, белый — сунула в сумку, натянула платье прямо так, без белья. Очки лежали рядом на полу, она подняла их, нацепила на нос, пальцами попыталась разгладить спутанные волосы — светлые, слипшиеся от пота, стоя у двери, пробормотала робко:

— До свидания... — голос тихий, дрожащий.

— До свидания, блядь, — съязвила я, ухмыльнувшись. — Напишу тебе, когда снова придёшь. — Дверь хлопнула, и она ушла.

Попала ли она в тот день в универ или сразу рванула домой зализывать раны — не знаю. Как её растрёпанный вид — красное лицо, мятая одежда, спутанные волосы — встретила бабка, мне тоже неведомо. Скандала, похоже, не было — позже я узнала, что Люда умела скрывать следы наших встреч.

Ну что, дорогие читатели, теперь вы узнали, кто я такая на самом деле? Я показала себя во всей красе — без масок, без притворства, голая, грязная, настоящая. Презираете меня? Гордитесь мной за то, что я беру, что хочу, и не оглядываюсь? Или, может, желаете отомстить за поруганную невинность Люды, схватить меня и подвергнуть таким же ужасным унижениям, чтобы я захлебнулась в собственной грязи? А может, хотите присоединиться, чтобы ещё глубже раздавить эту бедную девочку, растоптать её до конца? Любые ваши мысли, любые желания — всё имеет право быть. Хотите — пишите в комментариях, выплёскивайте, что у вас там кипит. А я прощаюсь с вами до новых встреч — таких же грязных, таких же безжалостных.