Рыжая бестия

Если идти из дома в школу, то Пашкин дом окажется в стороне. Его даже и не разглядишь: вдоль дороги высится длинная девятиэтажка. Зато если идёшь на трамвайную остановку, обязательно пройдёшь мимо Пашкиного дома. Он живёт в пятом подъезде, а она сидит на скамейке около шестого. Проходя мимо, нет-нет, да взглянешь на неё. Что значит: нет-нет! Чушь! И не захочешь, а свернёшь голову, но посмотришь. Вот так вот. Потому что не посмотреть нельзя. Рыжие кудряшки не скрывают белейших щёчек, покрытых крупными веснушками и румянцем. Ресницы тоже рыжие. Но какая разница, какие они! Синие глаза смотрят всегда прямо на тебя, иногда равнодушно рассматривают, иногда откровенно насмехаются. Сочные, чётко очерченные губы всё время движутся, потому что она то и дело закидывает в них семечки. В одной руке свёрнутый из газеты пакетик. Другой она достаёт чёрные зёрнышки своими маленькими пальчиками. Какие же у неё маленькие ладошки!

Валя. Ва-аля.

Имя стало ассоциироваться с ней не сразу. Надо было откуда-то его узнать. Пашка никак не хотел сворачивать их разговоры на обсуждение каких-то девиц, особенно таких, как она. Пашка вообще был парень не от мира сего. Но однажды проговорился. Правда, стал вдруг раздражённо говорить не о ней (с чего бы!), а о местном хулигане Смирнове. Тот жил в соседнем микрорайоне, но, по Пашкиным словам, вдруг объявился у нас, стал задирать мальчишек.

- Эта шалава Валька приманила его как варенье приманивает мух!

- Какая Валька? – деланно удивился Вовка.

- Что значит – какая? А то ты не знаешь! Она же всё лето просиживает на лавке в ожидании, когда её кто-нибудь с этой лавки снимет.

- А! так это та рыжая?.. – делал круглые глаза Вовка.

Узнав её имя, он и ходить мимо стал иначе. Выворачивая из-за девятиэтажки, заранее замедлял шаг. Делал вид, что смотрит по сторонам. Останавливался. Смотрел то на деревья напротив Пашкиного дома, то на окна, то на балконы. И вдруг как будто случайно замечал её… Ну, а заметив, тоже рассматривал, как достопримечательность. Типа, такой вот он созерцатель… Однажды даже, как будто вдруг, увидел, какая короткая на ней юбчонка... Девушка сидела, закинув ножку на ножку… Да нет же! Ногу на ногу. Потому что приятной полноты белейшей кожи бедро было закинуто на приятную кругленькую беленькую коленку. На ступнях были лёгкие босоножки, не закрывавшие маленьких пальчиков. Щиколотки были тонкими и казались по сравнению со всей ногой хрупкими и беззащитными… Вовка в то время ещё ни с кем даже не целовался. Да что там не целовался! Он даже за руку ни одну девочку ещё не держал. И эта внезапно открывшаяся ему картинка с ножками вдруг, разом запечатлевшись в его сознании, вызвала в нём непонятные и до сих пор неизвестные ощущения. В груди как будто раскрылся большой горячий шар, а от него в голову, руки и ноги хлынули обжигающие потоки. От них стало невыносимо жарко. Перехватило дыхание. Вовка резко повернул голову в сторону и, стараясь никак не показать, что его созерцательное состояние переменилось, медленно пошёл к трамвайной остановке, также останавливаясь и осматриваясь.

Ночь принесла с собой кошмар. С ним трудно было справиться. Ему грезилось, что он решительным шагом подходит к Вале и, глядя ей прямо в глаза, говорит, что у него к ней большая просьба… Очень большая. Очень… Не могла бы она… как бы это сказать, как выразиться. Ну, это… ну… короче. Да блин! Почему короче! Просто… помочь… научить его … этому… И глазами показать… Что показать? Как? Вытаращить их и покрутить в разные стороны?..

Как она отреагирует? Что скажет? Вообще – перестанет, наконец, лузгать семечки или нет? Вовка крутился в постели. Простыня давно уже стала влажной, наволочка и пододеяльник тоже. Он отправился в ванную, умылся холодной водой, сунул голову под кран, так, чтобы вода лилась на шею, и долго стоял так, пока шея не заныла от холода. Подстелил под голову сухое полотенце, накрылся простынёй, вынутой из шкафа. Сон властно тянул его к себе. И Вовка стал поддаваться ему, засыпать. Но вдруг снова увидел себя, как он говорит с Валей. Вдруг за его спиной кто-то появился. Кто это? Как кто? разумеется, Смирнов! Он схватил Вовку за плечо, повернул к себе, замахнулся… Вовка сел в постели. Сердце бешено колотилось. Скорее бы зима…

Но ни осень, ни зима не принесли облегчения. Шли дожди, падал снег, но её скамейка стояла сухая. Как будто влага испарялась только оттого, что летом здесь сидела эта огненная девица. В её отсутствие мысли бились в голове ещё ожесточённее. Где она? Что с ней? Вовка ни разу не видел, как она встаёт со скамейки, как ходит. Не знал, какого она роста. Спустя годы, вспоминая о ней, он осознавал, что никогда не смотрел на её грудь. Стеснялся… Есть ли она у неё и насколько она велика? Спохватился… Он не видел её со спины и не мог оценить и других её достоинств… Однажды он решил разобраться с прошлым и стал представлять, что, если всё вообще было не так. Если Валя вообще не могла сама встать. Что утром её выносили на инвалидной коляске из подъезда, а вечером забирали домой… Нет, не может быть. Тогда у неё и взгляд должен быть другим. Не таким наглым. Она бы не смеялась открыто над другими.

И всё же эти картинки пробудили в его душе сострадание, и ему мучительно захотелось помочь ей. А как же Смирнов? Она ему разве нужна была такая? Нет, конечно! И почему тогда Пашка считал её шалавой? Наверно, потому что Смирнов сначала клюнул на её внешность, а когда узнал, что она инвалид, оставил её в покое… Лишь бы не обидел ничем, не успел. Закроешь тут в прошлое дверь, как же!

И стыдно становилось Вовке, когда вспоминал, как хотел просить Валю научить его этому… Она небось чистая и нетронутая была, а он с такими мыслями. И что было бы, если бы решился, сказал? Оскорбил бы её такими разговорами, и только. Тут к повзрослевшему Вовке приходили на ум уже другие мысли. Кто должен учить подростка не бояться говорить о своих чувствах и желаниях? Одних – говорить о них, других – правильно реагировать на сказанное тебе. Чтобы никто никого не обижал. С возрастом уходит непосредственность и приходит вместо желания действовать желание морализировать…