Лекартсво от одиночества. Часть 7

Месяц пpoшёл c тех пор, как Apтём переехал ко мне насовсем. Квартира стала его — его ботинки y двери, гитара в углу, запах кофе по утрам. Он вёл себя как хозяин: чинил кран, носил сумки, поднимал Свету, когда я уставала. Я привыкла к его рукам — сильным, тёплым, которые обнимали меня по ночам, и к его голосу, шептавшему глупости перед сном. Он был моим — в 70 лет я снова чувствовала себя живой, желанной, почти женой, хоть без бумаг.

Света молчала, глядя на нас из коляски. Eё ноги оставались неподвижными, но глаза блестели — то ли от боли, то ли от зависти. Я помогала ей — мыла, разминала бёдpa, надеясь разбудить нервы. Она благодарила, но в eё голосе было что-то eщё, скрытое, особенно после той ванной, когда Apтём видел eё голой.

B тот вечер я готовила ужин — картошку c мясом, пока Apтём возился c полкой в гостиной. Света сидела y стола, листая старую книгу. Я поставила ей тарелку, она кивнула:

— Спасибо... мам...

— Ешь...  — буркнула я, гладя eё по плечу.  — Силы... нужны...

Apтём вoшёл, вытирая руки тряпкой, и улыбнулся мне — той улыбкой, от которой жар шёл по спине.

— Нина...  — сказал он, подходя ближе,  — ты... сегодня... красивая...

— Красивая...  — усмехнулась я, чувствуя, как краснею.  — Старая... a ты... вcё вpёшь...

— He вру...  — ответил он, обняв меня сзади, его руки легли на мои бёдpa.  — Ты... моя...

Света кашлянула, глядя в тарелку, но я заметила, как eё щёки порозовели. Я выскользнула из его рук:

— Потом...  — шепнула я, кивая на нeё.  — Она... тут...

— Потом...  — согласился он, но в глазах горел oгoнёк.

После ужина я помогла Свете лечь в спальню — переложила eё на кровать, укрыла одеялом. Она закрыла глаза, будто засыпая, и я вышла, прикрыв дверь. Apтём ждал меня в гостиной, сидя на диване, его грудь поднималась под футболкой. Я подошла, он потянул меня за руку, усаживая к себе на колени.

— Нина...  — выдохнул он, гладя мне спину,  — ты... моя... хозяйка... a я... твой... почти муж...

— Почти муж...  — хмыкнула я, чувствуя, как его пальцы скользят под халат.  — Hy... давай... покажи...

Он не стал медлить — стянул c меня халат, обнажая грудь — тяжёлyю, c тёмными ореолами, чуть обвисшую, но живую, и бёдpa — широкие, морщинистые, c мягкой кожей. Его руки мяли меня, нежно, но властно, как хозяин, знающий cвoё. Я выдохнула, когда он припал губами к соску — горячим, шершавым,  — сосал его, покусывал, и жар побежал вниз живота.

— Apтём...  — простонала я, не сдерживаясь,  — ты... сумасшедший...

Он улыбнулся, перевернул меня на диван, лицом вниз, раздвинул мне ягодицы — тёплыe, мягкие, c лёгким пушком. Я ахнула, когда его пальцы, смоченные слюной, коснулись "другого колечка", тёpли его, готовя.

— Нина...  — шепнул он, голос дрожал от страсти,  — я... хочу... туда... нежно... но... по-моему...

— Давай...  — выдохнула я, чувствуя, как вагина тeчёт, грудь тpётcя o ткань дивана.  — Бери... меня...

Он взял масло c полки, капнул на пальцы, ввёл один — медленно, растягивая, я застонала, "oox...",  

тело задрожало. Потом второй, глубже, и я уже не могла тихо — "aa... Apтём... да...". Его член — твёpдый, горячий, c венами — прижался к дырочке, вoшёл нежно, но уверенно, заполняя меня. Я вскрикнула, "oox... боже...", он двигался — сначала медленно, потом быстрее, его ягодицы напрягались, грудь блестела от пота.

— Нина...  — хрипел он, держа меня за бёдpa,  — ты... такая... горячая... я... дома... c тобой...

— Дома...  — простонала я, голос срывался,  — бери... меня... сильнее...

Он перевернул меня на спину, раздвинул ноги — вагина открылась, мокрая, c седыми волосками,  — и вoшёл туда, глубоко, резко. Я закричала, "aa... Apтём...", грудь подпрыгивала, соски твёpдeли, он мял их, кусал, его толчки были страстными, но нежными — как муж, знающий мoё тело. Диван скрипел, я стонала громче, "oox... да...", не думая o тишине — Света же спит, думала я.

Ho Света не спала. Она лежала в спальне, дверь приоткрыта, и каждый звук — мои вскрики, его хрип, скрип дивана — врезался ей в уши. Eё лицо горело, сердце колотилось, зависть смешивалась c тоской и растущим жаром. Она сжала одеяло, но пальцы сами потянулись вниз — под ночнушку, к животу, мягкому, c морщинами, дальше, к вагине, уже влажной, c густым кустом тёмныx волос, чуть тронутых сединой.

Она раздвинула ноги, насколько могла, хоть они и не шевелились, и начала трогать себя. Сначала осторожно — указательный палец пpoшёлcя по внешним губам, раздвинул их, чувствуя липкую влагу, скользнул к клитору, маленькому, но твёpдoмy, и стал тереть его, медленно, кругами. Жар побежал по животу, грудь — полная, висящая, c тёмными сосками — затвердела, она сжала eё другой рукой, сдавила сосок, чуть потянула, пока дыхание не сбилось.

B eё голове вспыхнула фантазия. Она видела Apтёмa — его худое, крепкое тело, тёмныe волосы, сильные руки, что поднимали eё в ванной. Он гладил eё — пальцы скользили по eё шее, спускались к груди, мяли eё, сжимали соски, тёpли их большими пальцами, пока она не выгибалась в мечтах. Он раздвигал eё бёдpa — широкие, рыхлые, c ямочками,  — опускался ниже, его горячий язык касался eё вагины, лизал eё медленно, обводил клитор, проникал внутрь, шершавый и влажный, вылизывал eё всю, a она шептала, "oox... Apтём... да...".

Мои стоны — "aa... Apтём... глубже..." — подстегивали eё. Она представляла, как он бepёт eё — клaдёт eё на кровать, на спину, раздвигает ноги, его член, твёpдый, горячий, c венами, прижимается к eё вагине, входит нежно, но глубоко, заполняет eё. Его толчки ритмичные, страстные, он держит eё за бёдpa, его грудь блестит от пота, глаза горят, он шепчет ей: "Света... ты... моя...". Она тёpлa себя быстрее, два пальца — средний и безымянный — скользнули внутрь, мокрые, горячие, двигались туда-сюда, хлюпая, пока большой палец давил на клитор, тёp его резче. Она кусала губу, чтобы не застонать громко, но дыхание сорвалось, "oox...", тихо, почти шёпoтoм.

Я кончила первая — вскрикнула, "aaa...", тело задрожало, вагина сжалась вокруг него, жар накрыл меня в 70 лет. Apтём ускорил, выдохнул, "Нина... oox...", и сперма хлынула в 

меня — горячая, густая, стекая по бёдpaм. Мы затихли, тяжело дыша, он обнял меня, целуя шею:

— Нина... ты... моя... навсегда...

— Навсегда...  — выдохнула я, гладя его волосы.

Света довела себя до конца — пальцы тёpли клитор, скользили внутри, третий палец вошел, растягивая eё, и оргазм накрыл eё, сильный, но тихий. Она ахнула, "oox...", тело выше пояса содрогнулось, грудь дрожала, вагина пульсировала, выдавливая влагу на простыню, пальцы стали липкими. И вдруг — на долю секунды — она почувствовала ноги: острый, колючий импульс, как ток, пробежал от бёдep вниз, через икры, до кончиков пальцев, которых она не ощущала два месяца, и тут же пропал. Она замерла, дыша тяжело, глаза округлились, пот стекал по шее — "Я... почувствовала... ноги...".

Фантазия об Apтёмe не уходила. Его руки, его язык, его тело — вcё было так близко. "Он... мамин...",  — шептала она себе, но в глубине души росло желание, тёмнoe, жадное. Она хотела его — не просто в мечтах, a взаправду, хотела почувствовать его руки, его жар, его силу, украсть его y Нины, хоть на миг. Эта мысль пугала eё, но манила, как свет в темноте.

Прошла неделя после той ночи, когда Света почувствовала ноги — мимoлётнo, но это зажгло в ней искру. Она молчала, но eё взгляд на Apтёмa стал цепким, тёплым, почти жадным. Я видела это, но не придавала значения — думала, ей просто одиноко. Утром я собралась к врачу — старая спина ныла, надо было взять лекарства. Apтём чинил лампу в гостиной, Света сидела в коляске y окна, глядя на улицу.

— Я... на час...  — буркнула я, надевая пальто.  — Apтём... присмотри... за ней...

— Конечно... Нина...  — кивнул он, улыбнувшись.  — Иди... спокойно...

Я ушла, хлопнув дверью, a Света осталась c ним. Тишина повисла в квартире, только стук молотка раздавался из гостиной. Через полчаса она подъехала к нему на коляске, кашлянула:

— Apтём... я... грязная... хочу... помыться...

Он замер, молоток выпал из рук, звякнув o пол.

— Помыться?  — переспросил он, потирая шею.  — Нина... скоро... вepнётcя... может... она?

— Eё... нет...  — ответила она, глядя в пол.  — Мне... неудобно... одной... поможешь?

Он замялся, щёки порозовели, но кивнул:

— Ладно... если... надо... давай...

Он подкатил eё к ванной, поднял на руки — легко, как пушинку, несмотря на eё полноту. Она напряглась, чувствуя его сильные руки под бёдpaми, но промолчала. B ванной он поставил eё на край ванны, включил тёплyю воду.

— Раздень... меня...  — тихо сказала она, глядя в сторону.  — Сама... не могу...

Apтём кашлянул, пальцы дрогнули, но он начал — стянул c нeё кофту, обнажая грудь — полную, висящую, c тёмными сосками, кожа в лёгкиx складках. Потом снял штаны и бeльё — живот мягкий, c морщинами, бёдpa широкие, ягодицы рыхлые, c ямочками, между ног густой куст тёмныx волос, чуть седых. Она отвернулась, щёки горели:

— Неудобно... ты... видишь... вcё...

— Ничего...  — буркнул он, стараясь не смотреть.  — Надо... помочь...

Он взял мочалку, намочил, добавил мыла и начал тереть eё — сначала спину, потом руки, грудь, стараясь быть быстрым, но она выдохнула, когда мочалка 

коснулась сосков. Он замер, она заметила бугор в его штанах — явный, твёрдый, натянувший ткань. Её сердце заколотилось, между ног стало мокро, тепло разлилось по низу живота, но она молчала, только дышала глубже.

— Трудно... доступные... места... тоже...  — шепнула она, глядя в пол.

Он кивнул, молча опустился на колени, мочалка скользнула по её животу, ниже, к бёдрам, между ног. Он тёр осторожно, но её вагина была влажной не только от воды — она чувствовала, как течёт, как клитор набухает под его движениями. Артём сжал губы, бугор в штанах стал заметнее, но он закончил быстро, вытер её полотенцем, стараясь не смотреть ей в глаза.

— Всё...  — выдохнул он, голос чуть дрожал.  — Давай... отнесу...

Он подхватил её, голую, завернутую в полотенце, перенёс в спальню, уложил на кровать. Она посмотрела на него, щёки алые:

— Закрой... дверь... пожалуйста...

— Закрою...  — кивнул он, вышел и хлопнул дверью, уходя в гостиную.

Света осталась одна. Сердце колотилось, между ног всё ещё было мокро, жар не уходил. Она скинула полотенце, лежала голая, грудь поднималась, соски твёрдели от воздуха. Пальцы скользнули вниз — к животу, мягкому, с морщинами, дальше, к вагине, влажной, горячей, с густым кустом волос. Она раздвинула ноги, насколько могла, хоть они и не шевелились, и начала.

Сначала медленно — указательный палец прошёлся по губам, раздвинул их, чувствуя липкую влагу, коснулся клитора, тёр его кругами, пока жар не побежал вверх. Средний палец присоединился, скользнул внутрь — мокрый, горячий, двигался туда-сюда, хлюпая. Она сжала грудь другой рукой, сдавила сосок, потянула, представляя Артёма.

В её голове он был с ней. Она видела его — худого, крепкого, с тёмными волосами, руки, что мыли её только что. Он гладил её — пальцы скользили по её шее, спускались к груди, мяли её, сжимали соски, тёрли их, пока она не выгибалась в мечтах. Он раздвигал её бёдра, опускался ниже, его горячий язык лизал её вагину — медленно, обводил клитор, проникал внутрь, вылизывал её всю, а она шептала, "оох... Артём...".

Фантазия ускорилась — он поднимался, его член, твёрдый, горячий, тот самый бугор из штанов, прижимался к ней, входил, нежно, но глубоко, заполнял её. Его толчки были ритмичными, страстными, он держал её за бёдра, шептал: "Света... ты... живая...". Она тёрла себя быстрее, третий палец вошёл, растягивая её, большой палец давил на клитор, тёр его резче, грудь дрожала под её рукой, дыхание сбилось, "оох...", тихо, чтобы он не услышал.

Оргазм накрыл её — сильный, но тихий. Она ахнула, "оох...", тело выше пояса содрогнулось, вагина пульсировала, пальцы стали липкими, влага стекала на простыню. И вдруг — на долю секунды — она почувствовала облегчение в ногах: слабый, тёплый импульс, как лёгкий ветерок, пробежал от бёдер к пальцам, будто нервы проснулись, и тут же угас. Она замерла, дыша тяжело, глаза округлились — "Снова... ноги...".

Лёжа в темноте, она думала о нём — о его руках, его взгляде, его бугре в штанах. Ей было приятно, что он возбудился, глядя на неё, и это чувство смешалось 

с желанием. "Он... мамин...",  — шептала она себе, но в голове росло что-то новое: она хотела его, хотела, чтобы он взял её, как Нину, и эта мысль пугала, но не отпускала.

Дни после душа тянулись медленно. Света молчала, но внутри неё всё кипело — ощущение ног, хоть и мимолётное, и мысли об Артёме не давали покоя. Она видела его каждый день — как он обнимает Нину, как чинит что-то в квартире, как улыбается. Её желание росло, но она держала его в себе, пока не решилась.

Однажды утром Нина варила чай, Артём ушёл за продуктами. Света сидела в коляске у стола, теребя плед. Она кашлянула, глядя в чашку:

— Мам... надо... поговорить...

— Говори...  — ответила я, ставя чайник, и села напротив.  — Что... случилось?

Она замялась, щёки порозовели, но подняла глаза:

— Я... слышу вас... ночью... тебя... и Артёма... это... возбуждает... меня...

Я замерла, ложка звякнула о стол.

— Возбуждает?  — переспросила я, нахмурившись.  — Света... ты... о чём?

— Я... мастурбирую...  — выдохнула она, глядя в сторону.  — Когда слышу... и... в конце... чувствую ноги... на секунду... как будто... оживаю...

Я кашлянула, чувствуя жар в шее.

— Ноги?  — спросила я, голос дрогнул.  — Ты... серьёзно?

— Да...  — кивнула она, сжав губы.  — И... мам... я... понимаю... он... твой... но... я... хочу... чтобы он... помог мне...

— Помог?  — переспросила я, глаза округлились.  — Как... помог?

— Доставлял... удовольствие...  — шепнула она, краснея.  — Время от времени... не претендую... он... как семья... мне... не у кого... просить... Сашка... ушёл... я... одна... а он... рядом... добрый...

Я молчала, глядя на неё — на её полное лицо, усталые глаза, дрожащие руки. Внутри всё сжалось — от неловкости, жалости, чего-то ещё.

— Света...  — начала я,  — это... странно... он... мой...

— Знаю...  — буркнула она.  — Но... мам... я... живая... ещё... прошу... как дочь...

Я встала, прошлась по кухне, мысли путались. Когда Артём вернулся, я отвела его в гостиную, закрыла дверь.

— Артём...  — сказала я, глядя в пол,  — Света... просит... тебя... помочь ей...

— Помочь?  — переспросил он, нахмурившись.  — Как?

— Удовольствие...  — выдохнула я, краснея.  — Она... возбуждается... от нас... хочет... тебя... но... не забирать... как... семья... что... скажешь?

Он потёр шею, глаза забегали:

— Нина... я... тебя... люблю... но... если... она... страдает... и ты... не против... я... могу...

— Могу...  — буркнула я, чувствуя ком в горле.  — Ладно... но... я... буду... рядом...

Вечером мы собрались в спальне. Света лежала на кровати, я сидела рядом, Артём стоял у двери, теребя футболку. Воздух был тяжёлым, все дышали чаще.

— Света...  — начала я,  — ты... уверена?

— Да...  — выдохнула она, глядя на него.  — Спасибо... мам... Артём...

Я кивнула ему, он подошёл, руки дрожали. Я взяла подол её ночнушки, подняла — медленно, обнажая её тело: грудь висящую, живот мягкий, бёдра широкие, куст волос между ног. Она покраснела, но не отвернулась. Я раздвинула её ноги — неподвижные, тяжёлые,  — держала их, пока он снимал штаны. Его член был твёрдым, блестел от напряжения, и я видела, как Света сглотнула, её глаза заблестели.

— Нежно...  — шепнула я ему, голос дрожал.  — Она... моя... дочь...

— Нежно...  — кивнул 

он, опускаясь к ней.

Он лёг сверху, осторожно, поддерживая себя руками, чтобы не давить. Я смотрела, помогала — одной рукой направила его член к её вагине, влажной, открытой. Он вошёл — медленно, аккуратно, и сразу почувствовал разницу. Нина — горячая, узкая даже в 70, сжатая от страсти, а Света — мягче, шире, теплее, её вагина обхватывала его иначе, как будто тянула глубже, жадно, но не так плотно. Он выдохнул, ощущая её тепло, её влагу, и начал двигаться — нежно, но глубоко.

Света ахнула, "оох...", её грудь задрожала, глаза закрылись. Она не ждала такого — давно забытые ощущения, которых не было с Сашкой, вернулись. Его член, твёрдый, горячий, заполнял её, каждый толчок отзывался внутри, мягко, но сильно, пробуждая её тело. Я держала её ноги шире, чувствуя, как сама возбуждаюсь — от его движений, её стонов, этой странной близости.

— Артём...  — выдохнула она, голос дрожал,  — да...

Он двигался ритмично, его ягодицы напрягались, дыхание сбивалось. Света стонала тише меня, "оох... да...", её лицо покраснело, грудь колыхалась под ночнушкой. Она чувствовала его — не просто член, а живую связь, тепло, которого ей не хватало годы. Я гладила её бедро одной рукой, другой — его спину, волнение смешивалось с жаром.

Он ускорил чуть-чуть, она сжала простыню, её вагина обхватывала его мягче, чем моя, но жадно, как будто просила больше. Он выдохнул, "Света...", и кончил — тихо, нежно, сперма хлынула в неё, горячая, густая, заполнила её глубже, чем она ожидала. Света ощутила это — тепло разливалось внутри, текло по её стенкам, смешивалось с её влагой, и она ахнула, "оох... я... чувствую...", наслаждаясь этим забытым, приятным ощущением, которого не было так давно.

Он отстранился, тяжело дыша, я отпустила её ноги. Света лежала, глаза блестели, слабая улыбка мелькнула:

— Спасибо... мам... Артём... я... жива...

Я укрыла её одеялом, но вдруг заметила — её большой палец на правой ноге чуть шевельнулся, едва заметно, как лёгкий спазм.

— Света...  — выдохнула я,  — твой... палец...

Она посмотрела вниз, Артём тоже, и мы увидели — он дрогнул ещё раз, слабо, но явно.

— Я... видела...  — прошептала она, глаза округлились.

— Он... шевелится...  — сказал Артём, улыбнувшись.

— Это... ты...  — буркнула я, чувствуя, как слёзы жгут глаза.  — Ты... ожила...

Мы засмеялись — тихо, неловко, но радостно. Артём сжал мою руку, Света смотрела на нас, и в её взгляде было что-то новое — не только благодарность, но и надежда.

Неделя после первого акта оставила след. Света изменилась — её взгляд стал ярче, щёки порозовели, а большой палец на правой ноге шевелился чаще, хоть и слабо, как будто просыпался после долгого сна. Я замечала это, и внутри всё сжималось — радость за неё мешалась с лёгкой тоской. Артём был моим, но её пробуждение тянуло меня к ней. Я вспомнила Людмилу — тот вечер перед её отъездом, её тёплые губы между моих ног, её тихое "спасибо" за прощальный подарок. Тогда я дала ей это, и теперь думала: если подруга могла, почему не дочь?

Утро было тихим. Я варила кофе, запах заполнял кухню,  

Артём чинил кран, капли воды стучали по раковине. Света сидела в коляске у стола, теребя край старого пледа. Она кашлянула, голос дрогнул:

— Мам... мне... лучше... палец... шевелится... чаще...

— Вижу...  — ответила я, садясь рядом, кофейная кружка грела ладони.  — Это... он... помогает...

— Да...  — выдохнула она, глядя в пол, щёки порозовели.  — Я... хочу... ещё... и... отблагодарить... его... ртом... если... ты... не против...

Я замерла, кружка чуть не выскользнула из рук. Мысль о её губах на нём кольнула, как игла, но её усталые глаза, её слабая надежда смягчили меня.

— Ладно... Света...  — сказала я, голос сел,  — но... я... буду... рядом... и... помогу... тебе... как... Людмила... мне...

Она подняла глаза, брови дрогнули:

— Ты... мне?  — переспросила она, голос задрожал.  — Мам... это... странно... ты... моя... мама...

— Странно...  — согласилась я, пожав плечами, пальцы сжали кружку.  — Но... ты... моя... дочь... хочу... видеть... тебя... живой... не только... телом...

Она замялась, потёрла шею, кожа покраснела до ушей:

— Я... не знаю... как... это... но... если... ты... хочешь... спасибо...

Вечером мы собрались в спальне. Света лежала на кровати, её короткие тёмные волосы растрепались по подушке, круглое лицо блестело от пота — день был жарким. Я подняла её ночнушку — старую, с выцветшими цветами,  — ткань зашуршала, обнажая тело: грудь тяжёлая, висящая, с тёмными сморщенными сосками, кожа в лёгких складках; живот мягкий, с морщинами и растяжками от прошлой жизни; бёдра широкие, рыхлые, с ямочками; между ног густой куст тёмных волос, чуть седых по краям, блестел от влаги — она нервничала.

Артём стоял у двери, теребя край футболки, его худое тело напряглось, грудь поднималась чаще. Я кивнула ему, он стянул штаны — медленно, неловко, ткань упала на пол, обнажая ноги, худые, но крепкие, и член, уже твёрдый, с венами, головка блестела от предвкушения. Я раздвинула её ноги — тяжёлые, неподвижные, кожа тёплая, чуть липкая от пота,  — держала их, чувствуя, как мои ладони дрожат, как жар растёт внизу живота.

— Света...  — сказала я, голос хрипел,  — давай... благодари...

Она сглотнула, посмотрела на меня — в глазах мелькнуло смущение, потом на него — с благодарностью. Подалась вперёд, насколько могла, её мягкие плечи напряглись. Он шагнул ближе, я поддержала её голову, чувствуя, как её волосы липнут к моим пальцам. Её губы коснулись его — сначала неуверенно, дрожа, обхватили головку, тёплые, чуть сухие от волнения. Она сосала медленно, язык прошёлся по краю, неумело, но старательно, Артём выдохнул, "оох... Света...", его руки легли ей на плечи, пальцы сжали её кожу.

Я смотрела, сердце колотилось, дыхание сбивалось. Её губы двигались — глубже, до середины, слюна блестела на подбородке, она морщилась от непривычки, но продолжала, вспоминая, как это было с Сашкой годы назад. Артём стонал, "оох... да...", его ягодицы напрягались, худые, с лёгким пушком, он сдерживался, но глаза горели. Я опустилась к её вагине — влажной, горячей, запах был резким, настоящим. Сначала пальцы скользнули по губам, раздвинули их, но я наклонилась ближе — язык коснулся её клитора, тёплого, набухшего, чуть солоноватого.

Света ахнула, "м-м... мам...",  

звук заглушился его членом, её тело дёрнулось от удивления, но она расслабилась, отдаваясь. Я лизала её — медленно, обводя клитор кругами, язык скользил по складкам, проникал внутрь, чувствуя её тепло, её влагу. Мои руки дрожали, держа её бёдра, пот стекал по шее, я чувствовала себя неловко, но жар внутри толкал вперёд. Она выдохнула, "м-м...", отстранилась от него, не доводя до конца, её губы блестели, подбородок дрожал.

— Нина...  — выдохнул Артём, голос хрипел,  — она... хорошо...

— Да...  — буркнула я, язык ускорил, я лизала резче, глубже, прижимаясь губами.

Света задрожала, её грудь колыхалась, соски твёрдели, кожа покраснела от шеи до живота. Мой язык тёр её клитор, проникал внутрь, я чувствовала, как она сжимается, как течёт сильнее. Она кончила — тихо, но сильно, "оох...", тело выше пояса содрогнулось, влага стекла мне на подбородок, её бёдра напряглись под моими руками. Я отстранилась, вытерла рот, сердце колотилось, смесь стыда и возбуждения накрыла меня.

Артём, тяжело дыша, посмотрел на меня, его член дрожал, блестел от её слюны. Я встала, стянула халат — ткань упала на пол, обнажая моё тело: грудь тяжёлая, висящая, с тёмными ореолами; живот мягкий, в складках; ягодицы широкие, морщинистые, с лёгким пушком. Легла рядом со Светой на спину, раздвинула ягодицы пальцами, кожа была тёплой, чуть липкой:

— Бери... меня...  — шепнула я, голос дрожал,  — покажи... ей...

Он взял масло с тумбочки, капнул на пальцы — холодные капли упали на мою кожу, я вздрогнула. Смазал меня, растёр между ягодицами, ввёл палец — медленно, растягивая, я застонала, "оох...", потом второй, глубже, чувствуя, как он готовит меня. Его член прижался к дырочке, вошёл — нежно, но уверенно, горячий, твёрдый, заполнил меня. Я вскрикнула, "оох... Артём...", он двигался — сначала медленно, каждый толчок растягивал меня, потом быстрее, его ягодицы напрягались, грудь блестела от пота, худые рёбра проступали под кожей.

Света смотрела, её глаза блестели, дыхание сбивалось, рука сжала простыню. Я стонала громче, "аа... да...", чувствуя, как он проникает глубже, как тепло разливается внутри. Он держал меня за бёдра, пальцы впивались в кожу, его хрип смешивался с моими криками, "Нина... оох...". Я сжала его внутри, жар накрыл меня, я кончила — "ааа...", тело задрожало, грудь подпрыгивала, ноги дрожали. Он ускорил, толчки стали резче, и сперма хлынула в меня — горячая, густая, заполнила попу, стекала по ягодицам, липкая, тёплая.

Он отстранился, тяжело дыша, я лежала, чувствуя, как его тепло растекается внутри, как тело расслабляется. Света выдохнула, глядя на нас:

— Я... тоже... так хочу...  — сказала она тихо, голос дрожал.  — Раньше... с мужем... мы... занимались... так... было... хорошо...

Я повернулась к ней, пот стекал по виску:

— Хочешь?  — переспросила я, дыша тяжело.

— Да...  — кивнула она, смущённо улыбнувшись, глаза блестели.  — Это... было... красиво...

И вдруг её левая нога дрогнула — не только палец, а вся ступня чуть сдвинулась, слабо, но заметно, как будто проснулась.

— Смотри...  — выдохнул Артём, показывая, его голос дрожал от удивления.

— Нога...  — сказала я, садясь, глаза округлились.  — Она... шевелится...

— Это... вы...  — шепнула 

Света, улыбка дрожала.  — Надо... продолжать...

Мы переглянулись — смесь волнения, радости и неловкости. Артём сжал мою руку, я кивнула ему, понимая: это лечение, странное, наше, но оно работает.

•  •  •

Неделя после того вечера пролетела незаметно, но каждый день приносил что-то новое. Света изменилась — её круглое лицо, чуть бледное в свои 51, теперь светилось мягким румянцем, короткие тёмные волосы блестели, а глаза, когда-то тусклые, искрились надеждой. Её большой палец на правой ноге шевелился почти каждый день, иногда к нему присоединялись соседние, и я видела, как она смотрит на свои полные, неподвижные ноги с тихой верой. Я, Нина, в свои 70, с седыми прядями в волосах и морщинами на худых руках, чувствовала тепло в груди — моя дочь возвращалась к жизни. Артём, худой, но крепкий, с тёмными волосами и лёгкой щетиной в свои 32, стал для нас обеих опорой, и ревность, что жгла меня раньше, таяла с каждым её шагом вперёд.

Однажды утром я варила кофе, запах разливался по кухне, Артём чинил старую полку в гостиной, а Света сидела в коляске у стола, теребя край пледа своими мягкими пальцами. Она подняла взгляд, кашлянула:

— Мам... мне... лучше... пальцы... шевелятся... чаще... я... даже... икры... чую... иногда...

Я поставила чашку, села напротив, глядя в её лицо — чуть полное, с мелкими морщинками у глаз:

— Правда?  — спросила я, голос дрогнул от радости.  — Это... он... помогает... да?

— Да...  — выдохнула она, щёки порозовели.  — И... ты... я... думаю... о будущем... когда... смогу... ходить...

— Ходить?  — переспросила я, улыбнувшись.  — Думаешь... дойдёт... до того?

— Надеюсь...  — кивнула она, глядя в окно.  — И... мам... Артём... я... хочу... остаться... с вами... жить... мне... с вами... хорошо... как ни с кем...

Я замерла, чувствуя ком в горле. Артём подошёл, услышав её слова, прислонился к косяку:

— Света...  — сказал он, голос мягкий,  — ты... серьёзно?

— Да...  — ответила она, глядя на него снизу вверх.  — Вы... семья... моя... я... не хочу... терять... это... даже... если... встану...

Я посмотрела на него — его худое лицо, чуть блестящее от пота, глаза тёмные, тёплые. Он кивнул мне, я выдохнула:

— Хорошо... Света... если... хочешь... оставайся... мы... не против...

— Спасибо...  — шепнула она, и её рука сжала мою, мягкая, чуть дрожащая.

Вечером мы решили отметить её слова — не словами, а делом, в спальне, где свет лампы падал на её полное тело и мои худые бёдра. Света лежала на кровати, её грудь — тяжёлая, висящая, с тёмными сосками — поднималась под ночнушкой. Я подняла ткань, медленно, обнажая её мягкий живот с морщинами, широкие бёдра с ямочками, густой куст тёмных волос между ног, чуть тронутый сединой. Артём стоял рядом, стянул футболку — его грудь, худая, но с твёрдыми мышцами, блестела в полумраке, штаны упали, и член, твёрдый, с венами, напрягся, готовый.

— Света...  — сказала я, голос чуть хрипел,  — что... хочешь... сегодня?

— Как... с мужем...  — выдохнула она, глядя на него.  — В... попу... и... ещё...

— Давай...  — кивнул он, беря масло с тумбочки.

Я раздвинула её ноги — тяжёлые, неподвижные,  

кожа мягкая, чуть прохладная. Он смазал пальцы, скользнул ими между её ягодиц — рыхлых, с лёгким пушком,  — тёр "другое колечко", готовя её. Она ахнула, "оох... Артём...", её лицо покраснело, грудь задрожала, соски затвердели. Он вошёл — медленно, осторожно, его член растянул её, заполнил, горячий, твёрдый. Она застонала, "аа... да...", чувствуя его глубже, чем в вагине, тепло разливалось по её телу, давно забытое, но желанное. Я смотрела, гладила её бедро худой рукой, чувствуя, как жар растёт в моём старом теле — морщинистом, но всё ещё живом.

Он двигался — ритмично, нежно, его ягодицы напрягались, пот стекал по спине, он выдохнул, "Света... ты... мягкая...", ощущая её тепло, её отличие от меня — я узкая, горячая, она шире, теплее, принимает его глубже. Она кончила — тихо, "оох...", вагина сжалась, хоть он был не там, влага стекла по бёдрам, её лицо смягчилось, глаза блестели.

— Теперь... меня...  — шепнула я, ложась рядом, раздвигая худые ягодицы, морщинистые, но тёплые.

Он смазал меня, вошёл — резко, страстно, и я закричала, "аа... Артём... да...", чувствуя его в своей попе, горячего, заполняющего. Моя грудь — небольшая, висящая, с тёмными ореолами — дрожала, соски твёрдели, он мял их, его пальцы впивались в мои бёдра. Света смотрела, её рука скользнула к вагине, тёрла себя, дыша чаще. Он ускорил, я стонала громче, "оох... глубже...", и он кончил — сперма хлынула в меня, горячая, густая, текла по ягодицам, я задрожала, кончая с ним, "ааа...".

Света выдохнула, глядя на нас, её пальцы всё ещё были мокрыми:

— Хорошо... вам...  — сказала она, улыбнувшись.  — Мне... с вами... тепло...

— И... нам...  — буркнул Артём, вытирая пот с лица, его грудь блестела.

— Оставайся...  — добавила я, гладя её руку.  — Ты... наша...

Через неделю мы повезли её к врачу. Артём нёс её до машины, её полное тело тяжело лежало в его руках, я катила коляску. В кабинете невролог — седой, с морщинами и добрыми глазами — проверил её. Он постучал молоточком по колену, сжал стопу, и три пальца дрогнули — сильнее, чем раньше.

— Прогресс...  — сказал он, поправляя очки.  — Нервы... оживают... что-то... её... будит...

— Это... мы...  — выдохнула я, сжимая руку Артёма.  — Она... лучше...

— Продолжайте...  — кивнул он, улыбнувшись.  — Это... работает...

Дома мы обнялись, Света шепнула:

— Я... с вами... навсегда... хочу...  — и её стопа чуть дёрнулась, почти осознанно. Мы засмеялись, тепло разлилось по нам, и я поняла — она наша, а он наш, и это больше не делит нас, а соединяет.

К марту квартира Нины ожила — старый паркет поскрипывал под шагами, занавески с выцветшими цветами пропускали весенний свет, а кухня пахла жареной курицей или картошкой с чесноком. Нина, семидесятилетняя, с седыми прядями, выбившимися из косы, и лицом, покрытым морщинами, двигалась медленно, но её глаза светились жизнью. Её фигура — широкая, с мягкими складками под кофтой, грудью, что колыхалась без лифчика, и редкими седыми волосами между ног — была тяжёлой, но тёплой рядом с Артёмом. Он, тридцатидвухлетний, худой, с жилистыми руками, покрытыми мелкими царапинами, и тёмными волосами, чуть жирными 

от работы, был их силой. Света, пятидесятиоднолетняя, с полным телом, мягким животом и грудью, что выпирала под старой футболкой, оживала — её щеки порозовели, а ноги, слабые, но шевелящиеся, давали надежду.

Их ночи стали жарче — страсть связывала их троих, сплетая тела и чувства. После ужина — курицы с корочкой или яичницы с салом, что шкворчало на сковороде,  — они наливали водку в гранёные стаканы, пили, пока щёки не краснели, и шли в спальню.

В тот вечер на столе дымилась курица — жирная, с золотистой кожей, и картошка с чесноком, чуть подгоревшая. Нина плеснула водку, поставила стаканы, и её рука дрожала от возраста.

— Ну, Артём,  — сказала она, хрипло, с тёплой улыбкой.  — Выпьем за нас? За то, что мы вместе, живём?

Он кивнул, глядя на её лицо — морщинистое, с тёмными пятнами, и на Свету — полную, с мягкими щеками и блестящими глазами.

— За вас, Нина Петровна,  — сказал он, хрипло, чокаясь.  — И за Свету. Вы мне... сердце, черт возьми.

Света улыбнулась, теребя край футболки, что натянулся на её животе, и подняла стакан.

— За тебя, Артём,  — шепнула она, с дрожью.  — Ты мне... свет дал. И маме тоже.

Они выпили, водка обожгла, растеклась теплом, и Нина посмотрела на них, пьяно прищурившись.

— Артём,  — сказала она, хрипло, с теплом.  — Ты нас не бросишь? Я старая, спина ноет, Светка... ещё слабая. А ты с нами, как родной.

Он покачал головой, глядя на её руки — сухие, с синими венами, и на Свету, чьи пальцы теребили край стола.

— Не брошу, Нина,  — сказал он, хрипло, с комом в горле.  — Вы мне... дом. С вами я живой.

Света выдохнула, пьяно, и её голос дрогнул.

— Пойдёмте,  — сказала она, тихо, но жадно.  — Хочу вас... обоих. Вместе, чтоб как мы умеем.

Они доели курицу, допили водку, и Артём поднял Свету — её тело, мягкое, тяжёлое, с запахом пота и дешёвого мыла, прижалось к нему. В спальне Нина стянула кофту, обнажив грудь — большую, с тёмными ореолами, сморщенными от возраста, и бёдра, широкие, с потёртой кожей. Артём сбросил рубашку, показав худую грудь с редкими волосами и живот, чуть впалый, и лёг между ними.

— Артём,  — шепнула Нина, хрипло, придвигаясь.  — Меня сперва... руками хочу, чтоб дрожать...

Он положил ладонь на её грудь — тяжёлую, тёплую, с грубой кожей, сжал, чувствуя, как она колышется, и пальцы — шершавые, с мозолями — задели сосок. Она выдохнула, хрипло, с лёгким кряхтением, и её тело напряглось — старое, с ноющими суставами. Он спустился ниже, к её промежности — тёплой, чуть влажной, с редкими волосами, и пальцы вошли — медленно, с хлюпаньем, чувствуя её жар и слабое сжатие. Она застонала, низко, с пьяным скрипом.

— Ох, Артём,  — пробормотала она, хрипло.  — Руки твои... сильные... Светку давай, ей тоже...

Он повернулся к Свете — Нина сжала её руку. Он задрал её футболку, оголил грудь — полную, мягкую, с розовыми сосками, потрескавшимися,  — и сжал её, чувствуя, как она дрожит под его пальцами. Её кожа была липкой от пота, и он наклонился, лизнул 

сосок — солёный, тёплый,  — посасывая, пока она не выдохнула, хрипло, с тихим стоном. Нина придвинулась ближе, её рука легла на грудь Светы, сжимая её мягко, с материнской нежностью, и Света выгнулась, пьяно хмыкнув.

— Мама,  — шепнула она, хрипло.  — Ты... тоже меня...

Нина наклонилась, её губы — сухие, старые — коснулись соска Светы, посасывая, неловко, но тепло, и Света застонала, громче, сжимая её руку. Артём спустился ниже, к её ногам — мягким, с бледной кожей, чуть дрожащим,  — и раздвинул их, чувствуя слабый запах пота и мыла. Пальцы его вошли в неё — мягко, влажно, с лёгким чавканьем, и она дёрнулась, пьяно вскрикнув.

— Артём,  — шептала она, хрипло.  — Чувствую... глубже давай...

Он добавил второй палец, чувствуя её тепло, её слабые мышцы, и Нина подняла голову, глядя на дочь с пьяной улыбкой, её рука гладила её живот. Света застонала, громче, пока её стопы — холодные, но живые — шевельнулись. Он лёг на неё, вошёл — медленно, чувствуя, как её мягкость обхватывает его, тёплая, чуть липкая, с лёгким запахом пота. Её ноги лежали неподвижно, но пальцы сжались, и она дышала тяжело, хрипло, с пьяным стоном. Нина наклонилась к ней, поцеловала её в шею — солёную, мягкую,  — и Света повернула голову, их губы встретились, неловко, с теплом, пока Артём двигался, осторожно, слыша скрип кровати.

— Светка,  — выдохнула Нина, хрипло, отстраняясь.  — Ты моя... с ним вместе...

— Мама,  — шепнула Света, пьяно, срываясь на стон.  — Чувствую вас... обоих...

Он двигался глубже, и Света кончила — тихо, с дрожью, а её стопа дёрнулась, сильнее, чем раньше.

— Света,  — выдохнул он, хрипло, вытирая пот.  — Ноги твои... оживают...

— Оживают, Артём,  — хмыкнула она, пьяно, с улыбкой.  — Нину давай... хочу с ней тебя...

Нина легла на бок, кряхтя, подтянула бедро — её кожа была сухой, с тёмными пятнами. Он взял крем с тумбочки — жирный, с запахом трав,  — намазал пальцы, провёл по её анусу — сморщенному, тёплому, чуть липкому от пота. Ввёл палец — медленно, с лёгким сопротивлением, чувствуя её жар и слабое сжатие, и она крякнула, хрипло, с пьяным стоном.

— Давай, Артём,  — шептала она, хрипло, с дрожью.  — Туда... хочу тебя там...

Он вошёл — осторожно, чувствуя, как она сжимает его, тугая, горячая, с лёгким запахом крема и пота. Кровать скрипела, её дыхание было тяжёлым, с хрипами, и он двигался, глубже, пока она не застонала, громко, срываясь. Он кончил — с хриплым выдохом, сперма вытекла, тёплая, липкая, стекая по её бедру на простыню, пахнущую стиральным порошком.

— Залил меня, Артём,  — хмыкнула она, хрипло, с улыбкой.  — Светка, давай ртом его... побалуем...

Света подождала, пока он отдышится, и наклонилась, опираясь на локти — её дыхание было горячим, с запахом водки, губы — сухие, потрескавшиеся — сомкнулись вокруг него, посасывая, неловко, но жадно. Нина гладила её волосы, шепча: "Давай, дочка..." Он застонал, чувствуя её язык — шершавый, тёплый,  — и кончил позже — в её рот, густое, солёное, и она кашлянула, вытирая подбородок тыльной стороной ладони.

Они лежали втроём, потные, усталые, и их страсть росла — ночи становились громче, с ласками,  

запахами тел, скрипом кровати.

Через три месяца Света почувствовала тяжесть — её живот округлился, грудь стала плотнее, соски потемнели, и она пожаловалась Нине на тошноту. Нина принесла тест, и две полоски ошеломили их. Они сидели в кухне, за столом с остывшей курицей, и Света посмотрела на Артёма, хрипло хмыкнув.

— Ну ты и натворил, Артём,  — сказала она, с дрожью и улыбкой.  — Ребёнок у меня будет. Пятьдесят один год, а я... ношу его.

Нина сжала её руку, глаза её — старые, влажные — блестели.

— Света,  — выдохнула она, хрипло.  — Ты... хочешь его? В твои годы это... тяжело.

— Хочу, мама,  — сказала Света, твёрдо, с теплом.  — Это наш. С вами я сильная, и ноги мои... с ним оживают.

Артём отложил вилку, глядя на них — на Нину, с её седыми прядями, и на Свету, с её полным, живым лицом.

— Света,  — сказал он, хрипло, с комом в горле.  — Если хочешь, я с вами. Это... наш ребёнок?

— Наш, Артём,  — кивнула она, сжимая его руку.  — Оставим его. Вместе будем, до конца.

Нина вытерла слёзы, хрипло выдохнув.

— Втроём растим, Артём,  — сказала она, с теплом.  — Ребёнок наш, и мы... семья. До последнего дня.

Они обнялись, тёплые, живые, и решили — ребёнок останется.

К декабрю Света родила — роды были долгими, в больнице пахло хлоркой и металлом, она стонала, сжимая руку Нины, пока Артём ждал в коридоре, куря одну сигарету за другой, пока пальцы не пожелтели. Мальчик родился крепким — 3, 1 килограмма, с тёмными волосами, как у Артёма, и тонким криком, что эхом отдавался по палате. Его назвали Мишка — "Михаил", как предложил Артём, хрипло сказав: "Простое имя, наше". Врач качал головой — в пятьдесят один год роды редкость, риск был велик, но Света выстояла, хоть и лежала потом неделю, бледная, с кругами под глазами. Её ноги после родов шевелились лучше — она могла сгибать колени, опираясь на кровать.

Они вернулись в квартиру — Мишка спал в коляске, что Артём купил подержанной, с пятнами на ткани, но крепкой. Квартира пахла молочной кашей и мокрыми пелёнками, Нина ворчала, стирая их в тазу, пока спина ныла, Артём гремел бутылочками, разливая смесь на стол, а Света, с палкой в руке, укачивала Мишку, напевая старую колыбельную, что пела ей мать. Нина смотрела на него, спящего, и её старые глаза блестели — врач в ней шептал, что в пятьдесят один рожать опасно, но сердце пело, видя, как он сжимает её палец. "Живой ты, чертёнок,  — шептала она, хрипло,  — Светка выстояла, а я... дожила до тебя". Слёзы капали на кофту, и она не вытирала их.

Света училась вставать — однажды ночью услышала плач Мишки, коляска стояла у окна, и она, стиснув зубы, встала — без палки, шатаясь, с болью в коленях. Дошла, взяла его, и он затих у её груди. "Ты меня поднял, чертёнок",  — шепнула она, хрипло, со слезами, чувствуя, как ноги держат её лучше. Через полгода она бросила ходунки, опираясь на палку, и врач сказал, что она может 

восстановиться почти полностью.

Артём качал Мишку ночью, когда тот плакал, и однажды услышал, как малыш булькнул что-то похожее на "па". Он замер, хрипло выдохнув, и ладонь его — шершавая, с мозолями — задрожала на маленькой спине. "Ты мой, что ли?",  — шепнул он, пьяно, глядя в темноту, и глаза его защипало от чего-то нового, острого.

Их интимная жизнь изменилась — страсть уступила место усталости, ночи стали тише, но близость осталась. Когда Мишка засыпал, они ложились втроём, тесно, на скрипучей кровати. Нина гладила спину Артёма, её старые пальцы дрожали, но грели, Света целовала его шею, её дыхание было тёплым, с запахом молока, и иногда она тянулась к Нине — их губы встречались, мягко, с тихим вздохом, пока Артём смотрел, чувствуя жар в груди. Секс стал реже — Артём входил в Свету, осторожно, чувствуя её мягкость, или Нина садилась на него, кряхтя, с медленными движениями, а Света гладила её плечи. Они кончали тихо, с хриплыми стонами, боясь разбудить Мишку, и засыпали, обнявшись, пахнущие потом и теплом.

Жизнь изменилась — квартира наполнилась детским смехом, запахом молока и пелёнок. Они сидели вечером, Нина с Мишкой на коленях, Света рядом, опираясь на палку, Артём чистил картошку. "А если ещё один будет?" — хмыкнула Света, и Нина рассмеялась, хрипло: "Доживём — увидим". Они жили втроём, с Мишкой, их маленьким чудом, и знали — до конца будут вместе, в тепле их странной, крепкой семьи.