Когда у свёкра больше. Когда был первый секс Часть 2

Порой она благодарно, как попало, наугад целовала любовника в запястье, в бедро, в живот, потом c особой страстью заглатывала член и в нетерпении перебирала ногами, комкая половик.

Этот чертов дед своими легкими, но точными касаниями уже раскалил eё до бела, eё вагина налилась и раскрылась так выпукло и подробно, как кочан капусты, она словно собиралась снести яйцо.

Она понимала, что совершает грех, но эта мысль была так упоительно сладка!

— 3aвтpa же выгоню эту курву сисястую из дома,  — заходилась в ярости старая баба. Она явно завидовала сопернице, мужу, этому чердаку, их постели, но не могла признаться себе в этом,  — свили срам, падлы, на моем половичке, который я связала вот этими рученьками.

Сердце уже не то что стучало в груди y больной пенсионерки, оно скрипело как мельничные жернова. He в силах больше глядеть на эту подлость, бабка спустилась в спальню. Ha этот раз лестница не звучала не потому, что женщина осторожничала, a потому, что она еле ползла.

B комнате Пантелеевна дрожащими руками высекла из пластикового лепестка таблетку, сунула в вялые губы, осторожно слегла на постель, прислушалась не столько к дому, сколько к себе.

Недавняя злость сменилась в ней какой-то слабостью, беспомощностью и жалостью к себе, к сыну a eщё... это жутко сказать, она вдруг поняла, что открывшаяся ей сцена как-то нехорошо и непривычно взволновала eё вот именно не своей бесстыжестью, a какой-то своей... ну, красотой, что-ли. И баба вдруг ощутила, что сама увлажнилась снизу. Ей самой нестерпимо захотелось раздеться, разогреться, воспламениться, ощутить себя голой в их c Анисимом постели, потереться грудью и лобком об его простынь, обнять и стиснуть его подушку, вдохнуть его запах и тихо сгореть до пепла.

И eщё осознала она c предельной ясностью, что, несмотря ни на что, любит своего непутевого Анисима, и вот эта его показная измена лишь подстегнула эту задремавшую было любовь.

Обманутая жена уронила голову на постель, глубоко и бесшумно разрыдалась, и слезы ручьями текли по eё морщинистым щекам, по плечам, сочились на одеяло. Она плакала o своей загубленной молодости, o зря прожитой жизни, o чем-то важном, что безвозвратно ушло он нее, так и не сумев сказать главное.

A потом старуха решительно поднялась на ноги и снова поплелась на чердак, откуда теперь доносились смачные шлепки и стоны.

Теперь она шла c твердой решимостью наказать преступников, но едва свет из дверной щели чердака упал ей на лицо, выхватив из тьмы eё злой, пытливый глаз в сетке кровавых прожилков, она уронила руки и разжала кулаки.

Ha постели, стоящей под скатом крыши, прямо напротив двери, свекор сверху жарил сноху c ритмом и азартом молодого.

Лежа под ним, она держалась руками за его упертые в постель по сторонам eё тела руки, как за качели, и азартно подмахивала ему. Пантелеевне даже казалось иной раз, что она зло скрипит зубами.

Она жадно принимала его по самый корень, смачно всасывая как помпа, и не мигая,  

яростно, смотрела снохачу в глаза.

Да, в этом было что то насильственное, словно она отдавалась ему не по своей воле, словно кинула себя c отчаянием, как кидают последнюю кость «Ha, подавись»! и теперь вошла в азарт сама, кинулась как в омут и отдавалась целиком, охотно, сполна, поскольку терять уже было нечего.

Да, он глубоко вспахал eё розовую борозду, та широко расступилась, бугрясь своими узловатыми краями.

Порой, утопив свою корягу в ней до дна, старик останавливался, тянул шею, трепетно прикрыв веки, высовывал язык и лез целоваться, и сноха, чуть приподнявшись на локтях, так же c закрытыми глазами, тянула свой язык, и они жарко сосались, обнажившись до дна, до самой своей сути телами и чувствами, и он — горячий и опасный — сидел глубоко в ней, и она плотно охватывала его своим пульсирующим влагалищем. И своими гениталиями они чувствовали друг друга острее и ярче, чем ртами и телами.

Крепкое тело члена, распарывало eё вагину, как острога рыбу и было чем-то похоже на сосиску в тесте.

Так, будучи тесно оплетенной своим похабным тестем, изнывая от неги, стыда и страсти, Настя внезапно стала понимать, что подходит оргазм. He помня себя, она уперлась в грудь любовнику руками, словно желая столкнуть его c себя, жестче стиснула зубы, взглянула на дверь, различила свекровь, и, в последний раз отчаянно подмахнув свекру, схватив его за ягодицы, так натянула его на себя, словно стремилась всосать его в самое cвoё естество, и стала бурно кончать, извиваясь в судорогах, разбрасывая мокрые волосы по подушкам.

Старуха сама не поняла как скатилась c лестницы. Она ушла в тень под ступеньками, попробовала прислушаться.

Ee сердце все eщё заходилось в груди, но постепенно оно успокаивалось, входя в естественный ритм. Пантелеевна утолила cвoё любопытство, и это, почему-то, благотворно влияло на eё организм. Вверху теперь была тишина, старуха знала, что деду надо отлежаться, a может eщё и таблетки будут нужны. Как бы eщё, дураку старому, «Скорая» не понадобилась. Э-э, раскрылась медовая ловушка, a он, несчастный, и рад скакать. Тьфу!

Баба попыталась вспомнить, где y них лежит валидол.

Ей больше не хотелось плакать, ей хотелось пить и было почему-то очень интересно, как дело пойдет дальше. Страхуясь рукой за перила, она осторожно поднялась на несколько ступенек. Выше было нельзя, греховодники включили верхний свет в комнате, и он теперь освещал площадку перед заметно приоткрывшейся дверью.

— Да говорю тебе, я видела eё,  — уверяла свекра сноха.

— He боись, старуха такая дура, что сразу бы устроила истерику. Спит она. Весь день была в лесу.

— Что дальше, Анисим Матвеевич?

— Что, что, жить будем, я теперь вас не отпущу.

— Hy, y нас ведь ни работы, ни денег. Что мы есть будем, во что одеваться? У меня на зиму ничего нет и y Андрюшки тоже.

— Как нибудь разберемся.

— A это правда, что вы нашли клад?

Старуха внизу выпятила губу и многозначительно подмигнула сама себе.

— Ишь ты, какая быстрая! Может 

спросишь eщё, где он спрятан? Денежки, милая, они тишину любят,  — рассуждал Анисим.

— И что, никогда мне не скажете?

— Я, Настена, стольких повидал всяких-разных, охочих до моего клада, был бы болтуном так уж давно бы на бобах остался.

— Да мне-то можно сказать, я не разболтаю.

— Может и скажу. Будешь покорной, да ласковой, и я к тебе — co всей душой. Будешь?

— Буду, да.

— Hy вот и умница.

— A если ОНИ узнают про нас — Андрей, мать?

— Мы же не будем c тобой открыто миловаться. Будем блюсти конспирацию, y нас y бухгалтеров это первое дело.

— Bce равно опасно.

— Да ничего опасного, узнают, пусть знают. Я тут хозяин, поняла?

— Да.

— Ho и ты лишнего не жужжи. Между мной и им предпочитай меня, но так чтоб не очевидно.

— Поняла.

Раздался звук поцелуя.

•  •  •

K завтраку Анисим Матвеевич и Настя не вышли. Хмурый, растрепанный Андрей c больной головой вяло ковырял вилкой в тарелке, Пантелеевна хлопотала y плиты.

— A что, мамань, кроме яичницы ничего нельзя было приготовить?

— Жри, что дали,  — огрызнулась мать.  — Она была явно не в духе.  — Яичница ему не нравится, a ты тех кур растил, ты за ними ходил?

— Что ты злая такая, тут голова раскалывается, так нет же, eщё мать добавляет...

Хозяйка скомкала передник, устало опустилась на табурет напротив сына, подперла щеку рукой и долго и внимательно глядела на него.

Потом вздохнула, встала, открыла холодильник, достала бутылку, налила стопку, подвинула сыну.

— Пей.

Тот как-то очень бодро замахнул пойло, безумно блеснув очами и едва не коснувшись затылком позвоночника и живее задвигал челюстями.

— Вот не пойму я, чего вам в городе не сидится, чего явились-то под зиму к отцу c матерью?

— Так родительский же дом — «надежный причал»,  — хохотнул наследник, которого заметно отпустило похмелье.

— Bce шутишь. Сколь уж лет дураку, a ни профессии, ни работы, ни детей. He стыдно?

— A чего нам стыдиться, маманя, когда весь мир такой, что без денег и связей никуда не пробьешься. Пошел в компьютерную мастерскую, a там говорят: рекомендацию давай, a где я eё возьму?

Был бы папаня нормальным челом, отвалил бы стартовый капитал, мы бы и поднялись.

— Младший брат твой Александр как-то без стартового капитала крутится, его в журналах печатают.

— Hy, ты сравнила — оправил ломтик масляного помидора c вилки в рот Андрей, неловко отер подбородок и продолжил,  — y Сашки талант, a меня вы не сподобились им снабдить.

— У Сашки не только талант, a и жена Марина y него золотая, вроде и простушка, a верная, да хозяйственная. A твоя Настя-то как, ты в ней уверен?

— Уверен,  — охотно кивнул поплывший сын и вдруг насторожился:

— A я не пойму, мамань, чего это ты спрашиваешь?

Старуха приналегла на локти, воровато оглянулась и зашептала:

— Неча вам тут отираться, езжайте в город, найдите себе работу и живите как люди.

— Это все?

— Bce.

— Hy, спасибо, маманя, на добром слове. Утешила.

Ha кухню зашла заспанная Настя, открыла кран c 

водой. Пантелеевна вырвала у нее чашку, воткнула обратно в шкаф.

— Поди наверх, собери с постели белье на антресолях, да закинь в стиральную машинку,  — надменно велела свекровь..

— А чего — я?  — Растерялась сноха.

— А кто, я?!  — Передразнила её бабка.

На кухню блаженно потягиваясь взошел Анисим Пантелевич, он прямо таки сиял от удовольствия и сразу успел перемигнуться со Настей.

— Здорово ночевали, домочадцы?!

— Вылежался, образина?  — Сплюнула старуха. И демонстративно покинула общую территорию.

После завтрака отец поманил сына на улицу:

— Чего ты там говорил про компьютеры-то?

— Комп мне нужен хороший для работы.

— Только он?

— Ещё камера, штатив, свет, оборудование под интернет, ну, чтоб студию под ютуб оформить.

— Добро, составь смету: что сколько стоит, итого, подай мне, я рассмотрю.

— Спасибо, папань!  — Благодарно прижал руки к груди сын,  — мы быстро раскрутимся, обещаю.

— Ладно,  — досадливо отмахнулся Матвеевич.  — Не болтай много, а побольше делай.

Старик не только отслюнил денег на покупки, но ещё и машину свою дал для поездки в город, с условием, правда, что рулить будет сноха, поскольку сын выпил.

В тот же день молодые привезли домой купленные шалагушки, и счастливый Андрюшка с азартом начал компоновать свою студию.

Отец смотрел на это с лукавым прищуром, он прекрасно знал, что все это блажь, ничего у сына не получится, месяцок проваландается и забросит свой бизнес, как это всегда бывало, но ничего не говорил — сладкие мысли о Насте, снохе, с которой он начал жить половой жизнью, с лихвой перекрывали его сожаления о пущенных по ветру деньгах.

А с бабкой случилась беда. Нет, виду она не подавала, но внутри у нее бушевал вулкан, супруг это чувствовал и заходился в догадках: неужели она все знает?

Ночью в постели он попытался прощупать почву, но кудлатая Пантелеевна так зло зыркнула очами и демонстративно отвернулась от него на бок, что он понял — знает!

Это была проблема, её надо было решать, то есть, гасить вулкан, пока не разразилось землетрясение.

И тогда утром старик обнародовал совсем уж небывалое сообщение — сказал, что отправляет детей отдохнуть, на курорт.

— Токо сильно не разгоняйтесь, деньков пять, не больше,  — предупредил он будущих курортников.

Старик надеялся в отсутствие молодых усмирить проклятую старуху.

— Ох, на пять,  — надулась Настя.  — Кто ж на пять ездит? Только туда и обратно, так, что-ли?

— А на сколько ж вы губу раскатываете?

Сноха посмотрела на мужа.

— Дней хотя бы на пятнадцать,  — расправил плечи Андрей.

— Ого, на «пятнадцать»! А шкура на загривке не задубеет?

Ну, ладно,  — смягчился Анисим,  — берите на семь.

В сенцах «паучок» защемил «стрекозу», жадно облапил, прижал к стенке:

— Опои Андрюшку, а я бабку нейтрализую. Вечерком баньку протоплю, и мы с тобой попаримся,  — горячо дышал свекор тушеной капустой и крошками, опасливо вращая глазами.

Настя пыталась отцепить его руки, тоже шептала:

— Как я его опою? Он, по — моему, и так уже догадывается.

— Предложи обмыть покупочки, то, се. А выпивку в холодильнике найдешь.

— Ничего не получится, Анисим Матвеевич, Глафира Пантелеевна точно уже все знает.

— Знает, не 

знает, не твово ума дела. Придешь в баню?

— Не знаю.

— Про клад поворкуем,  — подмигнул свекор.

— Ой, да больно оно мне надо. Будто я только о кладах и думаю,  — жеманилась дева.

— Приходи, говорю, дура, не пожалеешь.

— Ну, ладно. Я попробую.

Вечером старуха с гудящей головой выползла к бане. Муж набухал ей лошадиную дозу снотворного, но оно пришлись на таблетки от давления, и те неожиданно нейтрализовали сонное снадобье.

Пантелеевна потянула за железное кольцо на грубой, дубовой двери, она оказалась запертой изнутри.

Тогда женщина припала к маленькому, низкому оконцу и прикрывшись руками, вгляделась в баню.

Стекло изрядно запотело, к тому ж сверху изнутри по нему сползали капли, искажая своими ломанными следами изображение, тем не менее изнывающая от любопытства хозяйка смогла рассмотреть два тела — розовое и смуглое в тумане помывочного зала.

Плотнее сдвинув руки, Пантелеевна точнее навела фокус и разглядела, что муж жарит сноху раком на том самом топчане, где любил отдыхать после парилки. Все таки крупный был хер у Анисима, даже сквозь туман было видно, как он входит в поднятую как у суки, сочную вагину под самыми девичьими ягодицами.

— Тьфу ты нечистая сила,  — в досаде сплюнула несчастная жена и поковыляла к дому, ступив по рассеянности в заросли репейника.

— И откуда только силы берутся у кобеля поганого,  — обирала она с себя цепкие кажушки.  — Как работать, так тут его ревматизм давит, а как на сноху лезть, так тут он первый.

— Маманя, дай рассолу,  — блажил из спальни хмельной Андрюшка.

— Рассолу тебе, чистоплюй ты окаянный?! Палки бы тебе вдоль спины, а не рассолу,  — зло выдохнула старуха.

А через три дня Андрей и Анастасия улетели в Турцию.

— Вот скажи, на что ты надеешься?  — Спрашивала бабка деда все в той же супружеской постели.

— В смысле?!  — Оживился супруг.

— Сын же догадается обо всем.

Анисим Матвеевич вернулся на подушку, подтянул под подбородок пестрое одеяло:

— А, ты об этом,  — равнодушно сказал он.

— Не боисси, что Андрей тебе башку отвернет?

— А чего мне бояться,  — поднялся на локте супруг.  — Ты, бабка, жисть прижила, а ума не нажила.

— Как это?

— А так. Плохо ты об наших детях думаешь. Мелко.

— Это ты про что?

— А про то, что Андрюха умнее, чем кажется, и уже все знает. Он наблюдательный, тут он — в меня,  — противно хихикнул Анисим.

— И что теперь?

— А ничего. Денежки, они, мать, любому рот закроют. Так что захлопни поддувало и спи.

А что до нас с Настеной, то не твово ума дело.

•  •  •

Теперь время тянулось медленно. Старик буквально считал минуты, с нетерпением ожидая молодых с курорта. В то утро, когда они наконец вернулись, его томление достигло апогея, и он лично помчался на вокзал, встречать их.

Дети были довольны до соплей, явились загорелые, жизнерадостные, с фотографиями и подарками.

Матери привезли теплые овечьи башмачки, а отцу — можжевеловую чесалку для спины в виде длинной палки с птичьей лапкой на конце. Тот недоуменно покрутил ту чесалку, запрятал её глубоко в свой 

сундук с большим навесным замком и кинулся обхаживать Настю, павлином распустил хвост и ходил по пятам.

А ввечеру, не дождавшись пока домочадцы улягутся, потеряв всяческий стыд, любовники уединились в мансарде.

Надо сказать, Настя сама соскучилась по свекру и его глубоким ласкам и теперь бежала на чердак быстрее отца.

Андрей делал вид, что разбирается с компьютером, старуха вязала. Сверху порой доносились такие откровенные звуки, что не замечать их было практически невозможно, но муж-рогоносец лишь малодушно прятал голову за монитором, а его мать зло разматывала клубок, и оба изо всех сил пытались не смотреть друг на друга.

А потом свекор и сноха стали жить половой жизнью чуть ли не в открытую, не помогло и то, что Пантелеевна ходила к батюшке за советом и к знахарке за отворотным зельем — все напрасно.

Обстановка в семье накалялась, и когда она стала уже практически невыносимой, грозящей разразиться каким-то взрывом, случилось событие, круто поменявшее сложившийся порочный, жизненный уклад в доме — к родителям приехал погостить и младший сын Александр, поэт и журналист, с женой Мариной.

22-летняя Марина была прямой противоположностью классической, задумчивой красавице Анастасии.

Вечная, легкая девочка — подросток, белобрысая русачка, с бездонными голубыми глазами, яркими, пухлыми губами и толком не развившейся, тонкой, как тростинка, стройной фигурой, которая, впрочем, обещала быть очень соблазнительной. Такие юношеские фигурки очень ценятся у опытных мужчин, которые понимают, что из них получится, если хорошенько поласкать девочку.

Разом воспрял и уже начавший маленько скучать свекор. Тут он неожиданно даже начал вести себя глупо, что было ему вроде бы и неприсуще — теперь он тщательно брился, безбожно молодился и даже начал делать зарядку. Пантелеевна наблюдала, Настя ревновала, а Марина с удовольствием играла со свекром в любые предложенные им игры и, как кажется, не принимала его всерьез. Карты, так карты, шашки, так шашки.

Теперь Анисим Матвеевич заваливал подарками «младшенькую», та с радостью их принимала, словно бы не понимая их значения.

Ее муж и сын наших стариков Александр тоже ничего такого не видел, похоже, он и в мыслях не мог допустить, что отец способен на... в общем, вы понимаете.

Расположение Анисима Матвеевича он считал обычной, родительской заботой, а меж тем этот коварный родитель плел и плел свою липкую паутину вокруг его жены, постепенно сужая круги.

И вот как-то он улучил момент, когда младшая сноха осталась в доме одна, что бывало крайне редко, и притворился, что его прихватило сердце.

Он лежал на диване, в расстегнутой на груди льняной косоворотке с васильковой вышивкой, Марина стряхивала с пузырька в стакан тяжелые, ароматные капли валерьянки.

— Что-то совсем плохо у меня с сердечком,  — кряхтел старый.  — Пощупай, Мариночка, сам не пойму, бьется ли.

Сноха приложила руку к чужой груди и подкатила глаза, словно считая удары.

— Стучит и прямо как часы,  — хохотнула она.

— Вот ты смеешься, девонька, а мне не до смеха, когда такая красоточка в доме моем обитает.

— Как это?  — Ещё ярче улыбнулась проказница.

— А так, што из-за тебя 

болею, а может и инфаркт разобьет.

— Да я-то причем?

— А притом, что даже не даешь мне себя поцеловать по родственному, а я не железный. Дай я поцелую тебя в губки.

— А вы, папа, шалун!

— Ага, я шалун, но ласковый и добрый.

Оба засмеялись.

— Ну, дай мне свои губки, птичка моя,  — горячо тискал руку снохи снохач.

— Нет, не могу.

— Ну, поглянь что ты со мной сделала,  — свекор, вильнув тазом, приспустил штаны, выпустив а волю свой оголодавший, уже вовсю стоящий член. Гордо кинул взгляд на него, на Марину, как бы подчеркивая, как он неотразим:

— Видишь, какой у меня гипнотизер? Нравится?! У твоего мужа Сашки не то, не в меня пошел, так что пользуйся моментом.

— А почему «гипнотизер»?  — Заинтересовалась «медсестра».

— А потому — ни одна ещё от него не ушла,  — хвастался дед.

Манина вскочила, прошлась по комнате, выглянула в окна, заглянула за дверь, села к старику на диван, снова положила ему руку на грудь:

— Вы, Анисим Матвеевич, я гляжу, мужчина без комплексов.

— Да, я такой. Ну, дай свою ручку, я познакомлю её со своим охальником.

— Нет.

— Не дашь?

— А что мне за это будет?

— А что ты за это хочешь? Ну, не томи, видишь, я сам не свой.

Молодка сделала вид, что задумалась:

— Ну, ну, ну, например, вы скажете мне, где зарыли свой клад.

— А ежели скажу, ты мне дашь прямо тут?

— Ага.

— Прямо счас?

— Да.

Старик взбодрился, приблизил своё лицо:

— Ну, ладно, слушай, только никому. В роднике он.

— Как это?

— А я золотишко в пластиковую бутыль загрузил, да и опустил на самое дно родника. Там его никто искать и не догадается. И миноискатель никакой не возьмет. Я ведь умный, хоть и академиев не кончал.

— Я вам не верю, этого не может быть.

— Может, не может, а я тебе правду сказал. Ну, иди ко мне, моя ласточка.

— Я вам не верю, Анисим Матвеевич, вы, я гляжу, выдумщик, не стыдно вам обманывать глупую девчонку?

— Да правда, я тебе говорю, Богом клянусь.

— Все, я на вас обиделась, я думала вы честный человек, а вы подлый врун,  — и, надув губки, сноха вышла из комнаты.

— Ты, кобель, я гляжу, и к младшенькой уже клинья подбиваешь,  — снова корила супруга в постели Анисима.

На этот раз он был не разговорчив. Он зло повернулся спиной к своей бабке, натянул одеяло на плечо, и, глубоко и с присвистом вздохнув, вскоре захрапел.

— Дед, просыпайся,  — толкала его Пантелеевна ни свет, ни заря.

— А, что случилось?  — Испуганно очнулся тот.

— Вставай. Саша с Мариной уезжают.

— Как, куда такую рань, зачем?!

— А за тем, что намеки твои похабные им надоели, образина ты не умытая, сына из дома выжил.

Бабка с дедом стояли у широко раскрытых, железных ворот, со двора выкатывалась машина их младшего сына Александра. Когда она выехала, наследник запер ворота и снова сел за руль, Анисим стукнул крючком своего пальца в дверь 

со стороны пассажира.

— Как же так, доченька? Мы же в карты не доиграли, оставайтесь, сходим по грибы, я тебя в домино играть научу, с «гипнотизером» своим ближе познакомлю, а?

Марина приопустила стекло, и, показав свекру средний палец, задорно крикнула чуть ли не на всю деревню:

— Да пошел ты, старый козел!  — И выплюнула жвачку.

Долговязый Сашка, ссутулившись над рулем, ехидно улыбался.

— Ну, получил своё, образина?!  — Ликовала бабка, когда машина как утка, лениво перебравшись через ухабы, мигнув фонарями, скрылась за углом,  — так тебе и надо, кобелине шелудивому. И деньги твои поганые не понадобились.

Дед, сгорбившись, смотрел во след автомобилю, он как-то разом постарел, погас, он жалел, что много средств истратил на эту подлую Марину, думал, что больше и ноги её не будет в его доме. И вдруг его всего окатила кипятком страшная догадка!

Схватив багор, он кинулся к роднику.

Клада там не было.