Z e t

Z e t .

Май выдался солнечным, звонким, стремительно несущимся к окончанию школьной учёбы. Девчонки больше беспокоились о платьях на выпускной, чем об экзаменах. Послушав их разговоры, я заглянул в сетевые проспекты, и феерия восхитительных образов потянула сфантазировать схожие модели. Заглянув в магазин и полюбовавшись расцветками, я прикинул стоимость тканей и, набросав десяток эскизов, показал подружкам. И новогодние платья у них были замечательные, и если Катя ещё раздумывала, то Ольга настроилась покупать непременно. Рядились они и с покупкой, брать готовое или заказывать, и, посмотрев рисунки, пустились в ещё большие обсуждения.

Хотели девчонки польстить мне или увидели в моделях эксклюзивную изюминку, только через два дня они передали, что со мной хочет поговорить швея-портниха Эльвира. Жила она в нашем районе, и когда я зашёл в её квартиру, то поразился, увидев настоящую швейную мастерскую. Мне в своей комнате приходилось всегда ужиматься, оставляя на виду только самые ценные модели, из которых один дворец занимал целый угол, и после занятий прибираться и раскладывать всё по коробкам. Здесь же стояли три швейных машины, половину комнаты занимал стол для раскройки, и вдоль стены свисали шаблоны и плечики с занавешенными изделиями. Маленький свободный пятачок в проходе с большим зеркалом отводился под примерочную, а вся остальная часть комнаты была заставлена и разделялась таким узким проходом, что вдвоём там было не разойтись.

В комнате висел дух творчества, созидания и неустанной кропотливой работы. Иногда на меня накатывали волны мечтательности, забросить всякую учёбу, обзавестись вот такой мастерской и заниматься всякими поделками в своё удовольствие, но жажда всеобъемлющих познаний взмывала на гребень всё той же мечтательности, и тихая гавань творческих увлечений оставалась далеко за кормой страждущих устремлений.

Ещё большее изумление вызвала хозяйка этого домашнего ателье, швея Эльвира. В прихожей она увиделась круглолицей, с забранной в узел копной каштановых волос, молодушкой, и когда за столом мы начали обсуждать детали моделей, то мягкий меланхоличный голосок послышался трогательно-нежным журчанием. Просторный бледно-розовый халат скрывал фигуру, но плавная покатость плеч и ровная округлость груди выдавали тип соблазнительной стройной пухляшки. Скользнув взглядом в неглубокий вырез, я подметил, что молочная спелость покоится без бюстгальтера, и незатейливо допустил, что и ниже один халатик. Я так расстарался с показом рисунков, обходя Эльвиру то справа, то слева, что сдвинул полы халата, и взгляд мой липуче заскользил по заголённым бёдрам. Склонившись в очередной раз, я разглядел на левой ноге телесного цвета чулок, а правое бедро белело атласно-гладенькой кожей. Похоже, Эльвира давно заметила мои поглядкие, и когда взгляд мой наполнился туповатой задумчивостью, она, не меняя тональности, тихонько обронила: «У меня протез».

В онемевшей растерянности я плюхнулся на стул. Уголки губ Эльвиры дрогнули в признательной улыбке, и с охватившей нас взаимности она доверительно рассказала.

Шесть лет назад после автомобильной аварии у неё отняли левую голень, с этой инвалидности она начала попивать, ревновать мужа, и с нарастающих ссор и скандалов они расстались. Пить она стала ещё больше, и только через полгода внушений и присмотра подруги, очнувшись, взялась за швейное дело.

Я был наслышан, что жалость к телесной ущербности ранимо саднит и отдаляет, и, скрывая сочувствие, с восхищением задался, как она создала такую отличную мастерскую. С приятного знакомства мне очень хотелось познать хотя бы две строчки швейных премудростей, и Эльвира более привлекала как классная швея-портниха, и только с общения -- как миловидная женщина.

На моё желание поучаствовать в создании красивых платьев Эля улыбнулась и предложила завтра снять мерки с девчонок. На следующий день после уроков я испытал поистине творческое наслаждение, измеряя Ольгу и Катю с макушки до пят. Сломив препирательства, что окружность голени и бёдер отношения к платью не имеет, я настоял измерять и объём груди без бюстгальтера и обязательно в одних трусиках. Эля подыгрывала молчаливой серьёзностью, а девчонки в горделивом смущении покачивали маковками грудей да крутились прелестными попами. С этого замерочного стриптиза раскройками заниматься уже не хотелось, и вместе с подружками я двинул домой, выслушивая смешки, что измерять надо глубину чувств и симпатий, а не размеры тела.

После Новогоднего вечера Катенька посчитала, что на меня лучше не рассчитывать, и стала сближаться с Толиком, посиживая с ним на уроках и прогуливаясь вместе до дома. С её внимания Толик даже успеваемость повысил и, как-то смущаясь, спросил, не обижаюсь ли я на перемены в наших отношениях. Напомнив приятелю о чисто дружеских симпатиях и туманных жизненных планах, я заметил, что выбор в первую очередь делают девчонки, а мужская доля — ухаживать, предлагать и бороться за их расположение. И без наших стараний настроение девчонок частенько менялось, и тогда Ольга садилась к Толику, а Катя ко мне, и объяснялось это то плохим, то очень хорошим настроением нашей боевой подруги Кэт. Вслед этим пересаживаниям Ольга хихикнула, что будь мы супружескими парами, то могли бы меняться мужьями, и на моё поддакивание, и иметь общих детей, философски изрекла: «А что, реализоваться от разных мужчин -- это эволюционный прогресс».

Однажды вечером, в последних числах мая, Толик, смущаясь, признался, что ещё не пробовал с женщиной, и ему хотелось бы быть поуверенней, если Катя позволит поцеловать. На мою отмашку, что никаких сложностей в этом нет, и предложение посмотреть два-три эротических фильма, он кисло заметил, что вождению я научился не только с фильмов про автогонки.

Уверенность Толика, что я могу ознакомить его с сексом в натуре, удивила и озадачила меня. Избегая неприличных слов и шуточек, мы и эротических тем сторонились, и тем неожиданней послышалось, что я не только вкусил, но и знаю, как заполучить женское тело. Проще всего было подвигнуть Толика познать секс за деньги, но от мысли, что на Катеньку он ляжет после распутной девицы, мне и самому было противно. С размышлений о познавательном сексе меня и осенила смелая мыслишка уговорить Эльвиру уступить нам обоим. Самым замечательным виделось то, что тридцатидвухлетняя Эля не должна забеременеть, ведь без левой голени она не сможет выносить и тем более родить ребёнка, и значит, с ней можно кувыркаться без всяких опасений.

Я уже четыре раза побывал в квартире Эльвиры, поучаствовал в изготовлении выкроек и раскройке ткани, и, хотя платья отлично шились и без меня, очень хотел посмотреть, как обверложивается и сшивается ткань. Эльвира сразу учуяла перемену моего интереса и вслед прицельных взглядов, как половчее её сцапать, меланхолично хмыкнула: «Ты что, навалиться на меня хочешь? »

«Да, Эльвира»,-- трагически выдохнул я и горестно запричитал, как тяжело жить в нашем возрасте, как девчонки изнемогают в сексуальной жажде, а у нас никакого опыта, и с просмотра чернухи всякая уверенность пропадает.

«Это у тебя-то не было девчонок? » -- пронзила Эля испепеляющим взглядом. С взыскательной строгости я растерялся, что и ответить.

«Меня не интересуют твои похождения, но кругом столько заразы, и мне не хочется из-за чьей-то глупости болезнь цеплять, давай рассказывай».

С мелькнувшей благосклонности я трепетно перебрал, с кем мне посчастливилось сблизиться, и жалостливо пролепетал, что влечёт она и как прелестная женщина, и как родственная, творческая душа.

Минут пять Эля взвешивала порочность моих похождений и, словно решаясь на ответственный, срочный заказ, сердобольно снизошла:

«А этот второй точно чистенький? »

От радости во мне полыхнул такой огонь возбуждения, что я замер, боясь вспугнуть столь сказочно подвалившую доступность.

«За Толика я ручаюсь, да сама увидишь»,-- и в просящее «Позволь» вложил столько жалости, словно и просил-то медный пятачок у хозяйки несметных сокровищ.

Решившись, Эля указала на ванную и, пройдя в прикрытую портьерами комнату, занялась постелью. Всполоснувшись, и вильнув в спальню, я принял резинку, но надевая, порвал, Эля всё поняла и настаивать не стала. Кровать Эли была восхитительно женственной, пропахшая томительным одиночеством и душистой пряностью густых, тёмно-каштановых волос. Коснувшись пышного тела, я потонул в бездонной нежности, впитывая Эльвиру, как дурманящий, наркотический пудинг. Все мои юные девчонки виделись теперь румянно-упругими чебуреками, а Эльвира -- роскошным, с коньячной пропиткой тортом.

Отсутствие левой голени на сладость объятий не влияла, и мне подумалось, что для удовлетворения страждущей плоти женские ноги и даже руки необязательны. Изнемогая в наслаждении, мы провалялись почти два часа.

Уходил я в мужском величии, если и раньше сексуальные побуждения не особо волновали, то теперь о плотских позывах можно было не задумываться. Часто донимать Элю меня не потянет, а она ни с кем не сойдётся, да и с установившихся творческих симпатий голая телесная близость смещалась в подкладку сложившихся дружеских отношений.

Солнечные, в душистых соцветиях летние дни закружились в ускоренном темпе, и только после последнего экзамена я облегчённо передохнул. Выпускной вечер с праздничным взрослением и трогательным прощанием меня не занимал, собеседования при поступлении маячили более чем через месяц, и можно было слегка расслабиться и отвлечься.

Осенью Толику предстояло в армию, и отец его, ещё зимой, предложил нам в этот летний период побывать в тренировочном лагере. Тогда мы согласились, и в начале июня дядя Андрей спросил, на какой день после выпускного заказывать билеты, и мы задорно махнули: чем раньше, тем лучше.

Через день после последнего экзамена Толик горделиво пыхнул: «Всё получилось -- и на моё недоумение, воспаряя, шепнул: «Получилось с Катей». Сглотнув капельку сожаления, я одобрительно поддакнул: «Ну и как? » В распирающей гордости Толик признался, что с Элей у него получается лучше, а к Катеньке он и прикоснуться боится.

С восхищённых откровений выяснилось, что у Эльвиры Толик побывал уже четыре раза и до отъезда собирается сходить ещё. Если ревность меня не кольнула, для Толика и последнего пирожка было не жалко, то Эльвира увиделась в обидном раздражении съеденного без меня кусочка торта.

Зная, что платья девчонки уже забрали, я завалился к Эльвире в взбудораженном нетерпении и, нахваливая искусные руки, заторопил её в спальню. Раздеваясь, я сдвинул Элю на край кровати и, приподняв, поставил на колени. Властно прильнув, я раздражённо запыхтел: «Ты чего это, Эля, мне изменяешь, разве можно себя так вести, негодница ты такая! » -- и с оттяжкой дважды шлёпнул по пышной попе.

Эля чуть вздрогнула, и я завёлся сердитым ворчанием.

«Ах, Эля, какая ты сучка, как ты меня расстроила, тебя надо хорошенько вздрючить». И тут мне подумалось, что в обидном возмущении мне позволены любые выходки.

Эля отдавалась с такой искупительной покорностью, что меня повело протиснуться в неизведанную глубину. С каждым толчком Эля сдавленно постанывала, а я, распаляясь, с наслаждением отхлёстывал и отхлёстывал покрасневшие ягодицы. С буйного натиска, горячительных шлепков и грозных ругательств Элечка закряхтела и, задрожав, повалилась, увлекая меня. Сладостная дрожь передалась и мне, и, исторгнув истому, я обвинительно выдохнул: «Вот, Эля, до чего ты меня довела».

Выходя из ванны, я хотел нежненько коснуться, ласково чмокнуть и чуть ли не попросить прощения, но, увидев сияющие глаза, опешил. Элечка смотрела с таким смиренным восхищением, словно я одарил её несусветным наслаждением. С рабской покорности и благостной интимности меня как с цепи сорвало. Я кинулся, как тогда в прихожей, на прекрасную учительницу, и, хотя сейчас возбуждённый порыв следовал из всё дозволенных объятий, грубость и бранное ворчание вогнали меня в образ неистового мучителя. Психосексуальная разрядка вознесла меня в блаженную невесомость, словно скопившиеся с давних лет запреты вырвались и очистили потаённые уголки моей сущности. В оправдание я свалил несвойственную мне грубость на Эльвиру, с усмешкой повторяя: «Да она мазохистка, чистой воды мазохистка, и в следующий раз на неё надо нацепить ошейник и постегать ремешком». Эротические фантазии свелись в забавные сценки, и мне подумалось, что лёгкие сексуальные причуды могут добавить немало приятных ощущений.

Неизбежно подкатил и торжественно распахнулся уносящий из школьных стен прощальный выпускной вечер. Особой значимости это событие для меня не имело. С дружескими ребятами я рассчитывал и далее поддерживать связь, а с другими одноклассниками намного интереснее будет встретиться через год или три, и школьный бал виделся лишь последней красочной страницей многотомного собрания школьной жизни.

Немного жаль было, что вряд ли я когда увижу Милу. Были ли такие сожаления у неё, но на балу она подошла ко мне в паре с Бобром и, как записная светская дама, одарила такой любезностью коротенького разговора, что если бы и пожелала кому дать поцеловать ручку, так только мне. С её улыбочки я догадался, что и без моих слов она знает, кому передать привет. Бобер топтался у её ног холёным щенком и по-собачьи надеялся, что и в будущем о нём не забудут.

Толян в паре с Катей стоял с видом только что присвоенного генеральского чина, величаво обозревая будущие победные сражения, а брови Катеньки были вздёрнуты в таком невинном удивлении, словно она нечаянно проглотила цельное яйцо и теперь прислушивается, лопнет оно или же проклюнется птенчиком.

Мне же хотелось под барабанный бой заявить, что это я придумал эти два красивейших платья. Ольга была счастлива уже на год вперёд тем, что, держа меня под руку, она здесь после Милы вторая дама. Последнее время Оленька частенько мурлыкала игривой кошечкой, и, утешая, мне приходилось увиливать в объяснения и обещания. С каких-то моих рассуждений она запомнила, что секс — это всего лишь ступенька человеческого общения, и вот теперь мне приходилось убеждать, что друзьям лучше не переступать эту вроде бы ничего не значимую ступеньку. Я знал, что Ольге нравятся мои наставления о душевном целомудрии, и стойко сносил шутейные вздохи, что если она останется старой девой, то только по моей вине.

Что ж, при всей праздничной красочности выпускной школьный вечер растаял в июньской рассветной зорьке, и впереди, уже через день, нас ждала с Толиком дорога в тренировочный лагерь.

Проехав сутки и проспав в поезде ночь, мы около девяти часов вышли на станции провинциального городка. На привокзальной площади у памятника нас никто не встречал, и, скинув сумки, мы уселись на обшарпанную скамью. Изредка из здания вокзала выходили и тут же скрывались служащие, на другой стороне просторной площади стояли три авто, да со стороны линии раздавался шум маневровых и проходящих составов.

День занимался солнечный, тихий, и со схлынувших школьных забот весь мир распахнулся в лучезарной безмятежности.

С вынужденного сиденья меня повело на душевные рассуждения.

-- Ляля хочет повзрослеть, а я так понимаю, после одного раза ей захочется ещё и ещё, потом и не отдерёшь, и вообще, после секса это уже не дружба, а отношения.--

-- Мы с Катей решили, что после армии поженимся.-- с гордостью выдал Толик.

-- Вот видишь, раз перепихнулись и уже брачные кольца.--

-- Я с первого класса Катей любовался, даже не думал, что она на меня обратит внимание, поэтому счастлив, как никогда.--

Тоже мне счастье, знать жену с первого класса, почти с пелёнок, это ж какая скукотища, зато выбор более чем основательный, да и, если честно, Катенька мне и самому нравилась.

-- Ты ведь присмотришь за ней, пока буду служить,-- в братском доверии задался он.

-- Конечно, присмотрю, я за ними обоими присмотрю,-- посуровел я и, смягчая, поделился. – Знаешь, Эльвира нормальная баба, когда вернёмся, я её в театр свожу, она незаметно прихрамывает, а в брюках протез не видно, лишь бы не упиралась.--

В небесной голубизне висела белёсая дымка, с безветрия припекало, а вокруг совершенно ничего не происходило.

-- И чего нам телефоны не велено брать, сейчас созвонились бы, да и пощёлкать можно бы, уже час как сидим.-- посетовал я.

-- Отец сказал, отсюда нас увезут, а там связи нет, может, с машиной что случилось.-- вглядываясь в уличную даль, задался Толик.

Тут я заметил, что у стоящих в отдалении авто появилась девушка и, повернувшись, двинулась в нашу сторону. На ней было такое коротенькое голубенькое платьице, что скорее походило на костюмчик фигуристки, эх, жаль, ветерка нет, подумалось мне, и, трогая Толика, указал.

-- Смотри, какая деваха идёт, если позовёт, я больше никого ждать не буду.--

Чем ближе девушка подходила, тем более я восхищался, светленькая, стройная, прям кусочек неба, а ноги, глаз не отвести, и вся она, словно танцующая на параде, смотрелась с какой-то вышколенной воинственной грацией. Мы так и сидели, не шелохнувшись, вперив в девушку завороженные взгляды.

-- Привет, мальчики, вы к Леониду Ивановичу,-- скользнув улыбочкой, звонко зазвала она.

-- Да-а,-- обалдело протянули мы.

-- Тогда в машину,-- и, повернувшись, направилась обратно.

-- Во, класс!,-- подхватывая сумку, зашептал я.

Залюбовавшись стройной фигуркой, я забыл обо всём, а светло-русый хвостик, виляя, звал и звал за собой.

Когда девушка села за руль, а я рядом, то с ещё большим удивлением признал, что она ничуть не старше, и с схлынувшей волны оробелого восхищения подкатила бесшабашная уверенность.

Мы представились, и когда она назвалась Светланой, меня садануло, как это я не догадался, ведь у такой небесной девушки другого имени и быть не должно.

-- Мы и не заметили, откуда ты подошла, -- сбрасывая фамильярности, начал я.

-- А я и не подходила, я в машине сидела. --

От столь откровенного плевка меня аж передёрнуло.

-- Толян, ты слышал, мы целый час тут торчали, а она за нами наблюдала, -- и с презрительной обречённостью процедил: -- как за мышами. --

На едкую тираду Светик и бровью не повела, и я досадно скривился, да, мазохизмом здесь не пахнет, такая, скорее, сама с удовольствием поиздеваться.

Запала ли мне на сердце небесная светлость или тронула властная уверенность, только почудилось, что вот такая девушка грезилась мне в блужданиях по лестницам и залам своего неземного дворца. В несвойственном мне поклонении, искоса любуясь стройными ножками, я признал, что столь вдохновенную прелесть можно ожидать и вечность. Чтоб не показаться сентиментальным, я сдвинулся в творческие примерки, а какое бельишко легло бы под такое чудесное платьице, и если горошинка груди выдавала тонюсенький безик, то краешек подольчика так и навевал изысканную цветность и фасончики. Выдала ли моя задумчивость озорные мыслишки или Светланочка пожелала смягчить насупленное молчание, только, вывернув на шоссе и переключая передачу, она, вроде как нечаянно, приоткрыла беленький треугольничек и задиристо одарила.

-- Легче!? --

«Вот так привет, и тут мысли читают»,-- нехотя отводя взгляд, напыжился я, но мне полегчало, мне чертовски полегчало, и, увидев в Светочке равную себе натуру, я пустился ляпать, что на язык попадёт.

-- А ты из города, попросили подвезти, -- замахнул я следуемый знакомству вопросик.

-- Из города!? -- Вглядываясь в шоссе, Светланочка протянула со столь выразительным утверждением, удивлением и усмешкой, что слова мои свелись в наивное заигрывание. Я сразу одёрнулся, и чего меня понесло в любезности, наверняка у Светланы есть достойный приятель, и задаваться личностными вопросами просто бестактно. Желая показать, что смешливые интонации до меня не доходят, а ехать в молчании слишком дубово, я завёлся рассказом, как счастливо мы здесь оказались. Поведав, что побывать в лагере предложил отец Толика, а в армию Толик пойдёт уже этой осенью, я, желая предстать не менее мужественным, сурово выдавил, что после поступления в институт тоже двину в армию. Губы Светланы дрогнули в усмешке, типа вот заливает, а Толик с удивления, впервые слышимого, аж поперхнулся. С героической хвастливости меня понесло про учёбу, соревнования, экзамены и выпускной с важным уточнением, что Толик после службы собирается жениться. Выдержав паузу весомости нашего взросления, я с ноткой печали сглотнул, что Катенька выбрала более надёжный вариант. На признание в дружеском самопожертвовании Светлана смерила меня таким ослепительным ехидством, мол, куда тебе, такому слабаку, что я тихо завёлся, ах так, вот мы посмотрим, и тут же снова одёрнулся, ведь Светочка только попутчица. С немой пикировки во мне странным образом сместились временные пласты, и я ощутил себя циничным беспринципным сердцеедом далёкой романтической эпохи. Вот жаль, что знакомство скоротечное, с такой душечкой можно бы потягаться, близняшки тоже сколько насмехались, а потом захныкали, где Жоржик. Да и чисто из личного уважения девчонок иногда надо ставить на место, и, представив Светлану в эротической позе, я покосился, не улавливает ли она дерзких желаний. Но Светочка, вздёрнув носик, всматривалась в дорогу, машина теперь катила по грунтовке, и, обращаясь к Толику, да и Светлане, я зарасхваливал лесистые склоны и колосящиеся поля. Проехав, как в тоннели, полосу высоченных елей, машина выехала на окружённую лесом равнинную даль с запустелым посёлком. Утопающая в садовой зелени улица через два дома поворачивала и спускалась в пологую низину, где на закрытом забором и строениями просторном дворе, взметнув пыль, наше авто и остановилось.

-- Приехали! -- Светланочка обвела нас заботливо-насмешливым взглядом, не слишком ли укачало, и, не дожидаясь благодарностей, выскочила из машины. Кряхтя, мы выбрались на залитый солнцем, желтеющий в иссохшей земле двор и, потоптавшись, прошли к ближнему с широким крыльцом приземистому зданию. Только мы встряхнулись, как с другой стороны двора, что-то обсуждая, к нам направились коренастый мужчина и небесная Светочка. Подойдя к машине, мужчина, как я понял, передал деньги, и Светик впорхнула в авто. Я так напряжённо всматривался, что разглядел, или мне показалось, что Светланочка, сев за руль и газанув, помахала нам, или только мне, ручкой. Я аж лязгнул зубами вслед упорхнувшей за ворота райской птичке.

Подошедший, плотно сбитый, седеющий, с армейской выправкой отставник представился Леонидом Ивановичем, и, пожимая руку, мы тоже назвались. Спросив, как доехали, Леонид Иванович похвалил: молодцы, что приехали, серьёзные парни играют во взрослые игры, и воинские навыки всегда пригодятся. Тут с соседнего в ряду строения подошла полноватая женщина, и Леонид Иванович, пожелав нам примерить форму и пообедать, передал нас в заботливые руки тёти Полины.

Отведённая нам светлая комнатка дышала опрятностью и уютным гостеприимством. Вдоль одной стены стояли две кровати, а третья напротив, но больше всего нас порадовал стоящий в углу телевизор и рядом с окном системный блок с монитором. Порядившись, мы бросили жребий, и Толику выпала слева, а мне справа от входа кровать. В складском помещении отложенные комплекты подошли с первой примерки, и, полюбовавшись в зеркале, помахав руками, поприседав и потопав ботинками, мы почувствовали себя бравыми вояками. Хотя нам и было велено подойти к обеденному часу, мы засиделись у экрана и с оклика поварихи Полины выслушали внушение впредь не опаздывать. Запивая сытный обед компотиком, я с раздражением признавал, что никак не могу отвязаться от раздумий о шустрой Светланочке. Видения светлого личика, небесно чистых глаз и стройной фигурки накатывали и закручивались навязчивыми вопросами. С вспыхнувшего любопытства и затеплевших симпатий мне приторно захотелось увидеться с девушкой ещё хотя бы разок. Самым простым было спросить и узнать у Леонида Ивановича, но как и когда подвернётся удобный моментик и как встретиться снова, повисало мучительной неизвестностью. С не меньшим раздражением я убеждал себя, что Светочка — обычная симпатяшка, и задела меня не её небесная светлость, а манящая, возвышенная уверенность в своём превосходстве. Толик, сгоняя мою задумчивость, тихо пробурчал: «Ох и воображуля эта Светочка», а я успокаивал себя, что спустя два-три дня впечатления улягутся, а через неделю, может, и совсем сотрутся.

Через полчаса после обеда мы стояли на залитом солнцем дворовом плацу, и Леонид Иванович сухим ровным голосом пояснял, что учебный центр предназначен для спортивной, физической подготовки, освоения приёмов самообороны и умения владеть разными видами оружия. Никакой обязательности ни в системе тренировок, ни в сроках пребывания на базе не установлено, но так как наше пребывание уже оплачено, то в наших интересах использовать условия для совершенствования своих способностей. Так как одному из нас предстоит служба в армии, то первые занятия частично сведутся к армейскому распорядку, и все команды надо принимать как тренировку и подготовку к армейской службе, а также быть подготовленными и соответствовать вызовам времени.

Скрываясь от яркого солнца, я чуть склонил голову и с раздумья настраивался вот сейчас взять и подойти к Леониду Ивановичу, мне даже вспомнилась коронная фраза «разрешите обратиться». А что, если Светлана -- близкая подруга его сына или ещё круче -- родственница, вот будет потешно показаться изнывающим по юбке школяром, и всё же лучше разом отбросить назойливые думы, чем маяться в навязчивых предположениях. Словно вторя моим мыслям, Леонид Иванович отметил, что он старший по базе и по всем вопросам обращаться к нему. Тут к нам подбежал ещё один курсант и встал рядом с Леонидом Ивановичем. Ну вот и третий подвалил, стрельнула догадка, и, глянув на ботинки, я прикинул, что парень послабее нас будет. С ботинок взгляд медленно пополз вверх, и то ли с солнцепёка, то ли в памяти так зависла бесконечная замедленность, но когда я охватил лицо в армейской форме курсанта, то обалдел. В первое мгновение мелькнуло «брат?! », затем плавно растянулось «близняшка?! », и тут из оглушенной дали эхом донеслось:

-- Инструктором у вас будет ваша ровесница, моя дочь, как зовут, вы уже знаете, но обращайтесь к ней как к Зет, и если возникнут вопросы, то в любое время ко мне.

На мой заворожённый взгляд Светланочка, и навечно Зет, сверкнула настороженной враждебностью, на долю мгновения в глазах мелькнул испуг, и, словно уясняя силу нокаутирующего удара, она обмякла в насмешливой снисходительности. С макушки до пят меня окатил эйфорический душ, и я ощутил себя в два, три раза выше, исполненный титанической силы и ясности просветлённого ума. Если Светланочка-Зет зиждилась несравненным превосходством, то вслед за ошеломляющим узнаванием меня охватила не меньшая уверенность, спокойствие и возвышенное любование. Словно в постижении вселенского открытия, меня озарило: так, значит, целый месяц мы будем крутиться друг перед другом, что ж, за это время можно насытиться личностными познаниями. С ангельского пришествия даже Толик повеселел, все тренировки, нагрузки и наставления под руководством инструктора-девчонки виделись дворовой детской игрой. Похоже, Зет волновалась, как мы примем её командование, и не потянет ли нас в мальчишеские вольности, пререкания и строптивость. Вряд ли ей стоило беспокоиться, со схлынувшей волны оторопелого восхищения я пребывал в глубочайшем уважении и безоговорочном подчинении, и лишь маленькая толика, дразня, юлила сравняться и даже превзойти все инструкторские доблести Зет. Пожелав удачных занятий, Леонид Иванович окинул нас такой отеческой теплотой, что мне показалось, это не Зет поручается, а на нас возлагается забота о ней.

Среди стены хозяйственных построек мы прошли едва приметной дверью на окружённый высоким забором с гимнастическими и силовыми тренажёрами широкий стадион. Со сходства с гладиаторской ареной и близости воинственной Зет солнце здесь сияло ещё ярче, и, прячась под козырёк, я лишь изредка, чтоб не ослепнуть, посматривал на светлое личико. Словно продолжая выступление Леонида Ивановича, Зет отметила, что чисто для того, чтобы иметь представление и при случае блеснуть выправкой, два-три дня позанимаемся строевой, а далее занятия сведутся в силовую подготовку, отработку самообороны и тренинг экстрима, что армейская субординация не требуется, но её указания желательно выполнять в точности. Слушая чёткие, командирские распоряжения, я подумал: ну надо же, как девчонка въехала, этакий бывалый, суровый сержант. Что ж, с малых лет, равняясь на отца, в среде гарнизонной жизни могла и нахвататься армейского духа. Ещё мне подумалось, что инструкторский запал Зет можно сравнить с увлечением и спортивной тренировкой, и даже если желание покомандовать отразится на жизненных устремлениях, так служащие в армейских структурах женщины — вполне обычное явление.

До вечера мы занимались строевой. Отсчитывая раз, два, три, на право, на лево, Зет то вышагивала впереди, то стояла в стороне, и, чеканя шаг, мы отдавали честь, обращались «разрешите» и поворачивались кругом. Или мы слишком отупело взялись за шагистику, или Зет надоело видеть перед собой оловянных солдатиков, только голос её помягчал, и в уголках губ заиграла улыбка. Коря себя за развязность при знакомстве, я напустил столь пришибленную исполнительность, что походил на испуганного, вёрткого зайца, и, похоже, комичность «ну погоди» стронула в Зет игривую состязательность. Только на строевых занятиях нам посчастливилось обращаться к Зет как товарищ сержант, и если Толик отчётливо рубил, то я растягивал окончание, давясь мягким «ша». Зет, уловив издевку, заставляла повторять по три раза, грозно вслушиваясь в заикающуюся сбивчивость. Как ни старался я бегающими глазами показать, что это язык мой не поворачивается отчеканить, Зет в очередной подход весьма чувствительно вдарила ногой по бедру и рявкнула: «сержант! Я сказала сержант! » Испуганно вздрогнув, я вскликнул: «так точно», — и, кусая язык, осёкся на «жан». Зет впилась пронзительной яростью, целилась измерить, коих сил будет стоить обтесать столь упёртого болвана, и ровным, но не менее строгим голосом выдавила:

-- К удару нужно быть готовым всегда, будь то мужчина, женщина, девушка или даже ребёнок.

Я напружинился снести ещё пинок, но Зет, вперив небесные стекляшки, обдала ледяной суровостью:

-- Ясно!?

-- Так точно! -- выпалил я.

Презрительно хмыкнув, Зет шагнула к Толику и, одарив его уважительным любованием, с назидательной насмешливостью протянула:

-- Настоящие мужики служат в армии, поэтому девчонки выбирают их, а не дутых слабаков.

Хотя намёк меня не задел, расправив плечи, я с обиженной укоризной покосился на Зет, мол, я ведь уже говорил о своих планах, а с такой командиршей готов хоть сейчас в бой. То ли моя мученическая покорность обезоружила Зет, то ли она замышляла, чем ещё зацепить меня, но до конца занятия глаза её сыпали озорные смешинки, и условное за день очко я признательно скинул на её счёт. Со строевой муштры мы слегка запылились и взмокли, и, завершая занятие, Зет напомнила, что моечная находиться справа от столовой и на ужин не задерживаться. Видимо, моя возвышенная сдержанность требовала разрядки, и когда Зет, открыв заборную дверь, хотела пропустить нас во двор, я со спортивной ненасытностью пожелал минут пятнадцать позаниматься на тренажёрах. С холодным безразличием Зет повторила, чтоб мы не опаздывали, но я впервые почувствовал мелькнувшую ко мне искорку уважения. Если Толик нехотя подтянулся да покачал пресс, то я, перескакивая с одного тренажёра на другой, готов был выпрыгнуть из тела.

На весь месяц, с июльской жары и силовых тренировок, одной из самых приятных процедур стала помывка, и если утром надо было торопиться и обтираться холодной водой, то к вечеру вода нагревалась, и мыться, брызгаться и обливаться позволялось сколько угодно. Кормёжка тоже сложилась в приятнейшую церемонию. За длинный стол мы усаживались в ряд, и с близости сидящей рядом Зет меня подымало в царское величие и разгонялся зверский аппетит.

После ужина и мытья посуды Зет сказала, что теперь мы можем отдыхать, и уже на крылечке, без строевых условностей, я полюбопытствовал, почему здесь такая застоявшаяся тишина. Мне понравилось, что на обычное обращение Зет и бровью не повела, а краткий ответ: «так заповедные края» -- подразумевал, что можно будет и ещё порасспрашивать.

В вечерних сумерках наша комнатка дышала домашним уютом, и с млечных отсветов экрана мне почудилось, что мы бухнулись с небес в предназначенный для нас судьбоносный уголок. Полёживая на койках и просматривая учебный фильм по рукопашной борьбе, я, перебирая впечатления дня, в сердцах буркнул:

-- Эта Зет даже пнула меня.

С ножевого пять лет назад ранения Толик с такой чуткостью приноровился присматривать за мной, что иногда мне казалось, он проживает и старается предвидеть наплывающие на меня чувства и думы.

-- Бьёт, значит, любит. -- вторя моим размышлениям, умудрённо подметил он.

-- Вот будем отрабатывать приёмы, я ей покажу.

-- Да уж точно, она нам покажет. -- тоскливо шмыгнул Толик.

Посмотрим, посмотрим, завертелось на языке, и с видения, как я подомну в захвате Зет, сладкие мурашки сыпнули по спине.

Уже лёжа в постели, я ещё более удивился нависшей над округой давящей тишине. Из безмолвной дали неясным шумом доносились отдалённые, тонюсенькие, то ли крики птиц, то ли хруст и скрежет, и в напряжённом вслушивании уже слышался писк и шарканье за стеной и под полом. С воспоминания такой же многозвучной тишины в доме бабушки мысли сдвинулись в творческое воображение, и я начал прикидывать, в каком образе лучше изобразить Зет. Как ни скрадывал армейский камуфляж голубенькое платьице, Зет виделась небесным созданием, и с бриллиантовой паутинки симпатий мне подумалось, а что если чётко выполнять все команды, проявить смелость, выносливость, так, может, командирское уважение улыбнётся и мне, Мила ведь тоже поначалу круто наехала, а потом более чем друзьями расстались. Засыпал я с твёрдым намерением отбросить всякие шуточки и завтра же стать примерным, готовым в огонь и воду курсантом.

С бескрайней тишины и свежести приоткрытого окна мы выспались превосходно, и за пять минут до писка часов я схлопнул будильник. Как и было намечено, с подъёма мы кинулись в получасовую пробежку. Зет бежала впереди в ровном разминочном темпе, и пляшущий светло-русый хвостик, зазывая, притягивал мой взгляд. Затем мы дёрнули по тренажёрам, где Зет, как инструктор на полосе препятствий, лишь отсчитывала силовые повторы. Утренний моцион и завтрак проскочили во взбудораженной гонке, и к намеченному часу мы, вытянувшись, стояли на плацу. Зет сразу усмотрела перемены моего настроения и, покомандовав в задумчивости, сникнув, повеселела. Пришлась ей по нраву моя готовность беспрекословно выполнять приказы или увиделась затаённая хитрость, только в чётких командах зазвучали нотки снисходительности и дружелюбия.

С солдафонской исполнительностью, Зет вошла в такой командирский раж, что даже я начал теряться, то ли мы на тренировочной базе, то ли играемся в дворовые игры. После обеда, мы прихватили тяжёлые сумки, и через час строевой, принялись отрабатывать метание ножей и всяких увесистых предметов. Когда Зет, с пяти шагов, показательно всадила в щит три ножа, у меня с уважения защемило на сердце. В обычной обстановке, и тренажёры, и отработка приёмов, нам через час, два, надоели бы, но с командирской устремлённости Зет, нашу троицу захватила объединяющая увлечённость превзойти себя и друг друга. В пылу резких движений, мы скинули куртки, и если я горделиво выпячивал торс, то Зет, ничуть не смущаясь облегающей футболки, красовалась литыми холмиками груди. Хотя игровой азарт и отметал субординацию, командный голосок Зет, давал понять, каких вольностей нам не следует преступать, тональностью добавляя, что вне занятий, сдержанность нашего общения, ещё более возрастает.

Вечером, обдумывая события дня, я признал, а с какой стати Зет должна цацкаться с нами, мы здесь всего лишь на месяц, и как знать, может она уже провела две, три группы с ребятами взрослее и опытней нас. Уже засыпая, меня осенило, ведь столь крутая уверенность Зет, несомненно, указывает, что ею изведаны все чувственные и телесные нежности, и скорее всего, есть и близкий приятель. С этих размышлений и давних убеждений, мои дерзновенные симпатии улеглись, и Зет уже виделась непостижимой, воинственной фурией, с которой лучше держаться в её же установленных правилах.

Угадывала Зет мои настроения или ей хотелось добавить впечатлений, только, повторив с утра строевые подходы, она весомо объявила, что начинаем отрабатывать приёмы самообороны. Мы с удовольствием пробурчали, что уже занимались борьбой, и с одобрительной отмашки для наглядности крутанулись в захватах. Похвалив, Зет в паре с Толиком показала простой с виду приёмчик, и почти полчаса мы нарабатывали подход и готовность броска. Переходя с одного тренажёра на другой, Зет размялась и, подступив, чуть набычившись, вызвалась проверить, как мы усвоили приём. С упёртого мне в грудь стального взгляда я догадался, какая честь мне оказана, и слегка растерялся. Одно дело -- мысленно положить Зет на лопатки, и совсем другое -- сцепиться вживую. За столом я уже касался руки Зет и на строгий взгляд даже сконфужено извинялся, и вот сейчас надо схватиться в борьбе. Сгоняя робость, я улыбнулся и, схватив выставленную руку, ощутил, что ухватился за неподъемную гранитную глыбу. Зет дёрнулась и, переступая, то ли запнулась, то ли оступилась и, испуганно глянув, повалилась назад. Удерживая дикую тяжесть, я подался за ней, и тут в живот мой вдарила упругая сила, и, подлетая, я позвоночником внял, сейчас брякнусь на спину. Сгруппировавшись, я пружинисто бухнулся и только кашлянул со встряски, как на грудь навалилась Зет. Оседлав и прижимая руку на болевой, она так плотно прижалась распахнутыми бёдрами к подбородку, что я бездыханно замлел. Насладившись моей поверженностью, Зет, проползая по носу и отдавливая плечо, поучительно фыркнула.

-- К броску надо быть готовым всегда.--

Что ж, заключительная часть приёмчика мне так понравилась, что я согласился бы повторить ещё раз десять. Увидев мою бодренькую готовность, Зет, скрывая улыбку, распорядилась, что на сегодня достаточно, и до обеда мы отжимались, подтягивались и повторяли позиции броска.

С полудня солнце припекало ещё сильнее, и, чтоб не жариться на плацу, Зет повела нас на стрельбище. Полигон или тир находился на окраине посёлка, и, когда мы вошли в старый коровник, я удивился качественной отделке внутренних стен. Почти час мы слушали наставления и даже повторили за Зет несколько пунктов. Ознакомившись со всеми приспособлениями тира, мы с удовольствием повертели увесистый ПМ и ТТ и, вслед за Зет, разобрали и собрали пистолеты. Оружейная тема возносила Зет в недосягаемый авторитет, а расспросы и объяснения сводили нас в дружную дворовую команду. С охватившей нас доверительности, на обратном пути я, смущаясь, признался, что удивился той тяжести, когда схватил её руку. Тоже смущаясь, но смущаясь своего превосходства, Зет шепнула, так это цигун. Поразившись ясности столь простого объяснения, я аж споткнулся, и, давясь упущенными знаниями, просительно пискнул, а мы. Помедлив, Зет разошлась в объяснениях, что это сложная система, что для понимания нужно долго вникать и осваивать, но, встретив изнывающий взгляд, польщёно одарила, хорошо, попробуем.

Вечером мы уже смотрели фильм о внутренних практиках и боевых искусствах, и я тоскливо вздохнул, так Зет, может, и кирпичи разбивает. Я даже пожалел, что напросился на этот цигун, ведь если Зет показательно рубанёт дощечку, мы будем перед ней такими школярами, что останется лишь помалкивать. Договорившись с Толиком больше ничего не расспрашивать, я на будущее наметил разузнать и ввести в домашние тренировки цигун-упражнения.

На следующий день, с краткими пояснениями, нам добавилась получасовая цигун-гимнастика, и если плавные движения мне давались легко, то потоки энергии воспринимались на уровне внушения. После разминки началась отработка самообороны, и, увидев мою потускневшую смиренность, Зет до того плавно показывала приёмы, что с захватов, более похожих на осторожные объятья, я робко нацелился, при случае, слегка полюбезничать и подначить Зет в озорную игривость. Уверенности мне добавляла благосклонная ухмылочка и смутно слышимая мной подбадривающая насмешливость Зет над моим примерным поведением. Чувствовала ли Зет мой вожделенный трепет и задорные волнения, только в борцовских захватах нас овевала столь чуткая взаимность, что на мгновения мы забывали про Толика.

После обеда нас ждал тир и самая настоящая пулевая стрельба. С пояснений Зет выходило, что раз имеется достаточно патронов, то постреляем вволю, а набитая в меткости рука никогда не помешает. Два часа мы лупили по мишеням, и Зет поочерёдно подсказывала, как правильней держать обе и одну руку, целиться и спускать крючок. С детальной специфики этих наставлений Зет воспринималась как высококлассный преподаватель, а с добродушной готовности передать навыки -- своим в доску приятелем, панибратское общение с которым сдерживалось лишь из соблюдения договорённостей.

Хотя наушники скрадывали грохот, под конец у меня звенело в ушах и першило в горле. Похвалив скромные результаты, Зет сказала, что на следующих занятиях будем отрабатывать стрельбу на взмахе, с поворота и по движущейся цели. За чисткой пистолетов напряжение в руках унялось, и в предвкушении новых стрельб во мне затеплилось столь воинственное возбуждение, что я уже видел себя матёрым спецназовцем. С впечатлений стрельбы мы с Толиком поглощённо помалкивали, и по дороге Зет подробно рассказывала, как лучше целиться, как чувствовать цель, предвидеть и самому не стать мишенью. Подходя к базе, я в благодарности и дружеском расположении шутливо подначил, что с такой жары мы могли бы вместе поплескаться под душем. Или Зет, разговорившись, размякла, или моя шутливость тронула потаённые струнки, только, озорно сверкнув, она лихо размахнулась.

-- Так лучше на реку!

Мы слышали, что поблизости есть река, но с загруженности и наставлений никуда не соваться и не помышляли о просторах вне базы. Переглянувшись с Толиком, мы смело воззрились, мол, с тобой хоть к чёрту на кулички. Словно вознаграждая нашу самоотверженность, Зет с воодушевлением взмахнула.

-- Тогда, чтобы успеть к ужину, надо пробежаться.

Ни застоявшаяся жара, ни тяжёленькие ранцы нам были не в тягость, и как только Зет пустилась по тропинке, мы рванули за ней. На бегу Зет спустила куртку на пояс, и, глядя на русый хвостик и обтянутые футболкой плечи, я подумал, и чего в ней больше, сержантской, почти мужской строгости или грациозной нежности небесной девушки. С инструкторских знаний и навыков Зет превосходила меня безмерно, но за воинственной суровостью мне виделась целеустремлённая, волевая натура, втайне желающая, чтоб её и видели милой, обаятельной и озорной девчонкой. Выбежав за посёлок, мы углубились в лес. Тропинка, петляя, то спускалась в низину, то забегала на пригорок, и, перепрыгивая рытвины и коренья, мы едва успевали отмахиваться от веток. Пробежав тёмный еловый лес, мы выскочили на узкую пологую поляну вдоль берега довольно широкой реки. Река в этом месте, изгибаясь, ширилась вдвое, песчаной косой выделяя подобие залива, в отдалённой стороне которого виднелись две моторные лодки. Обступающие полукругом высоченные ели, голубая водная гладь и зелёный заречный простор создавали изумительно живописный пейзаж. Скидывая на ходу куртку, ботинки и спуская брюки, Зет звонко скомандовала.

-- В воду!

И только я подумал, как же она без купальника, как Зет скинула футболку, беззик и вмиг трусы. Запыхавшись с разгона, я, ошалевши, поскидывал с себя всё, и, не замечая своей наготы, глянул на Толика, он нехотя тоже спускал трусы. Зет уже входила в воду, а я восхищённо смотрел на стройное тело, дивясь и боясь вспугнуть божественное видение. В мгновение во мне шевельнулось укрыть Зет золочёной нежностью, и тут же подумалось, ну хочется девчонке перевоплотиться и быть наравне с нами, да насладиться истинной искусительностью, так пускай порезвится. Войдя поглубже, Зет, взметнув брызги, дельфинчиком нырнула. С прохладной воды набухающая в паху плоть обмякла, и, забравшись по пояс, я нырнул следом за Зет. Песчаная коса желтела узким островком, и трёх гребков хватило, чтоб пронырнуть неглубокую протоку. Зет, привалившись на дно, полулежала на спине, и, подплыв, я окинул русалочье тело. Ничуть не смущаясь, Зет улыбочкой выверяла мою деликатную учтивость, и, скрывая волнение, я, отдуваясь, выдохнул.

-- Отличное место!--

Подплывший Толик улегся с другой стороны Зет, и три головы безмятежно млели счастливыми поплавками. Зет пояснила, что за косой вода холоднее, а на середине реки течение и глубина, и лучше плескаться в протоке. Со спокойного голоса лежащей рядом голенькой Зет мысли мои путались, подыграть ей в нудистской невозмутимости или дать волю всему, что взбредёт, на милость возвышенных устоев и правил. Уловила Зет мои терзания или окунулась в памятные времена, только, шлёпнув меня по плечу, задорно скомандовала: -- Играем в лёпы, ты водишь, Анатолий, смывайся, -- и, сверкнув попой, подпрыгнув, нырнула. Толик извинительно глянул и вплавь подался в сторону от неё. Ловить его было бы неуважением к Зет, и, подождав, когда она отплывёт и выберет нужную глубину, я нырнул в её направление. Длина и глубина протоки позволяли бултыхаться и десяти человекам, а для трёх места было предостаточно. После двух догоняющих ныряний я настроился ухватить ускользающую Зет, но и на шестое подплытие она, изловчившись, скрылась в глубине. Как только Зет выныривала, я кидался к ней и, наконец, раскусив хитрости, выждав, когда она повернёт на середину, нырнул не следом, а немного в сторону. Видимость в воде была расплывчатой, но, подплывая, я разглядел беловатые ноги и на последнем издыхании белым китом взмыл перед носом Зет. От неожиданности Зет дёрнулась, и, отдуваясь брызгами, мы на мгновение слились восторженными взглядами. Похоже, Зет даже смутилась, что удалось её обхитрить, и, медленно отступая, так что ладони мои скользнули по бёдрам, с разворота нырнула к Толику. Мне вспомнилось купанье с Лизонькой, и с азартных догонялок меня потянуло познать неизведанные желания. Зет быстро сцапала неспешного Толика, и для видимости разок от него увернувшись, я вопросительно глянул, играем ли дальше. Стоя у берега, Зет призывно взмахнула, и, подплывая, я не сводил глаз с воинственной русалки. С освежающего купания достоинство моё слегка ужалось, а с меряющего в упор взгляда я чуточку стушевался и повернулся бочком. Обтираясь футболкой, Зет встряхивала волосы, и искоса любуясь стройным телом, я подумал, что такой тренинг точно не помешает. Обогрелся ли я на солнышке или воспылал эротическим искушением, только вдруг моя плоть вздыбилась, и стыдливо отворачиваясь, я потянулся к одежде. С мыслишки, что, увидев раздутые брюки, Зет возгордиться да посмеётся, меня проняло злостью, и чего я должен страдать, это она затеяла купание нагишом, вольно иль невольно возбудила, пусть теперь и ублажает. Поворачиваясь и кривясь, как от зубной боли, я прохныкал:

-- Зет, смотри, эта, эта, -- тыча пальцем в дыбящуюся плоть, я как бы мучительно не мог вспомнить это треклятое слово «эрекция». Зет, словно видела сие много, много раз, не менее болезненно протянула: -- А-а, -- и со строгостью безжалостного дантиста скомандовала: -- Быстро ложись на спину. -- Я аж застонал от вдарившей в голову эйфории, Боже! Как я люблю на спине. Семеня, я подступил к одежде и, прижимая пах, завалился на куртку. Зет тут же склонилась, и я зажмурился, чтоб не сойти с ума от счастья. Присев, Зет схватила одной и сразу же другой рукой и принялась. Это были не руки, а какой-то мощный фрикционно-доильный аппарат, и за минутку всё было кончено.

Поднимаясь, Зет стряхнула с ладошек, а я, глянув на выжатого динозаврика, жалобно протянул:

-- А что, по-нормальному нельзя было?

-- В следующий раз сам так делай или Толяна проси. -- В не требующем благодарности пустячке отмахнулась Зет.

Со смешливой ухмылочки Толика я посчитал, что всякую приятность надо принимать божественным подношением, и проникся к Зет столь безмерным уважением, словно она избавила меня от невыносимого страдания.

По прямой идти до базы оказалось минут десять, и за разговором прозвучало, что Зет, бывает, и ранним утром бегает окунуться. Я не замедлил напроситься, и, смерив пытливой лукавинкой, Зет с безразличием задалась:

-- И у тебя опять будет торчать?

-- Нет, нет, такого больше не повторится, -- запричитал я, не особо надеясь на выдержку.

-- Что ж, завтра утром можем проверить. -- Сводя усмешку в привычное спокойствие, Зет отметила, что вставать придётся пораньше, и до реки, и обратно пробежаться.

Весь вечер я настраивался на утреннее купание, убеждая себя, что и без одежды Зет должна видеться таким же инструктором, и что нагота наша -- это особая тренировочная форма, которая не должна вызывать сексуальных позывов. Витая в сладостных воспоминаниях, я озадачено задался, почему Толик не среагировал на голую Зет, на что он хмыкнул, что у него перед глазами только Катя. С возвышенных чувств Толика я поискал заветный образ, и с перебора всех знакомых мне вспомнилась привокзальная площадь и Зет в голубеньком платьице. Вот, вот кто должен стоять у меня перед глазами! Примеряясь, я допускал, что и небесная Зет вызвала бы не меньшее желание, и тут мне подумалось, а что если разделить Зет на близняшек и при случае видеть желанный образ. Засыпая, мне грезилось, как близняшка Зет снимает платьице, и я несу её, как высшую драгоценность, а бесстыжую инструкторшу Зет вижу холодной хищной русалкой.

Подъём за час до обычного и пробежка к реке взбодрили нас росистой свежестью, а стелящийся над водой туман продернул зябкостью. Зет скинула костюмчик и, стоя ко мне спиной, похоже, раздумывала, снимать купальник или нет. Оставшись в трусах, я тоже замедлился, а Толик махнул рукой, мол, как хотите, а в воду он не полезет. То ли с привычки купаться голенькой, то ли из соблюдения вчерашнего разговора Зет, наконец, решилась и, искоса глянув на досадное присутствие, потянулась к купальнику. Подскочив, я тут же дёрнул бретельки, Зет, нагибаясь, спустила плавочки и шагнула к воде. Как и вчера, Зет с ходу нырнула, я следом, только сегодня мы поплыли вдоль протоки, и, хотя я привык к утренним обливаниям, речная прохлада разлилась по телу бодрящим тонусом. Проплыв туда и обратно, Зет вышла на песчаный лужок, и, довольно фыркая, я выполз за ней. Стряхивая капельки, Зет стояла напротив сидящего на поваленном дереве Толика, и, восхищаясь стройной фигуркой, я с удовольствием отметил, что никаких возбуждений не происходит. Обрадовавшись, я заторопился показаться и, тараторя, что столь прохладная вода бодрит даже лучше, и можно бы каждое утро пускаться в такие заплывы, красуясь фаллическим спокойствием, начал заходить пред ясные очи. Не глядя на меня, Зет уже взялась за костюмчик, но я подступал и подступал ей под нос, и, сердито дуясь, она рявкнула.

-- Хватит трясти своей колбасой! --

Вот и пойми, что нужно женской душе, мне даже подумалось, что Зет плохо выспалась и нагота её раздражает, или, наоборот, она сожалеет, что мне удалось совладать со своим естеством. Мне не хотелось разбираться, видела ли во мне Зет кого-то другого или её занимали чисто мои впечатления, с загруженности и темпа занятий времени на отвлечённые раздумья не оставалось, а подведение перед сном итогов дня сводилось в нацеленность ещё лучших достижений.

С подъёма мы пускались в пробежку и разминку на тренажёрах, потом умывание, завтрак и занятия, силовой комплекс, самооборона, защита и нападение. Зет требовала доводить приёмы до автоматизма, но допускала и импровизацию, и с нескончаемых повторов мысли крутились, как ухватить, увернуться, упасть и подняться, и никаких размышлений, только предвиденье, предчувствие и точное попадание в цель.

До полудня мы отрабатывали падения, захваты, блокировки, броски. Если Зет только показывала упражнения, то мы выкладывались по полной, подтягивание, отжимание, упражнения на перекладине, работа с гантелями до поту и усталости. И дома тонус у меня был на уровне, но с недели тренировок тело вибрировало, как сдавленная пружина, и сальто с подскока я крутил с лёгкостью кузнечика.

После обеда нагрузки сбавляли, кидали ножи, фехтовали на палках, стреляли и гоняли дроны. Занятия заканчивались пробежкой с забегом на реку или окружным возвращением на базу. Если времени хватало, то ополаскивались под душем или не торопясь плескались после ужина. Каждый вечер смотрели учебный фильм, и как только ложились, так сон наваливался немедля.

Тренировались без выходных, но в воскресенье сокращались и мылись в бане. Когда после первых угарных деньков Зет объявила, что вечером будет баня, я подскочил от радости. Мне вспомнилась банька у бабушки и распаренное блаженство с берёзового веника. В первый же день, обозревая базу, я приметил в дальнем конце за забором строение бани, но с ежедневных помывок на баню не рассчитывал. С устоявшейся неразлучности нашей троицы я вопросительно глянул, и Зет, улыбнувшись, вздёрнула носик, ну как она оставит нас в столь ответственной процедуре. В озарении, что будет возможность потереть и попарить спинку Зет, я был готов нести в баньку сразу обеих близняшек.

Для троих банная горенка была тесноватой, и парились и парили друг друга по очереди. С купаний нагишом и внушений мужского безразличия я до того настроился видеть в Зет единополую инструкторшу, что, касаясь распаренными телами, не то что возбуждения, а и похотливых мыслишек не испытывал. Сексуальная невозмутимость придала творческого воображения, и в жёлтых отсветах парной Зет виделась всесильной, исполняющей любые желания золотой рыбкой. Уже обтираясь и одеваясь, я отважился поканючить, что телесная близость, то бишь секс, всего лишь более доверительное общение и из дружеских симпатий можно бы согласиться и уступить более страстному желанию. С парного блаженства маячок моей здравости ясно подсказывал, что это пустая болтовня, согласись Зет на подобное, так я не то что овладеть, так и обнять вряд ли посмел бы. Похоже, Зет тонко улавливала мои настроения и, ничуть не сердясь, с улыбочкой потакала словесной задорности для разнообразия и памятных моментов нашего многострадального обучения.

На второй неделе Зет нас заметно зауважала, и далось это не с силовых нагрузок, а самым пустяковым образом. Так, возвращаясь с речки, в обсуждениях жизненных целей Зет назидательно вставила: «To be or not to be, that is the question — и у меня с ходу выскочило: «In serious doubts, a deadly moment, Stepping on the blade of fate».

-- Знаешь стих? -- удивилась Зет.

-- Это импровизация, -- с мелькнувшего воспоминания во мне зазвучали другие поэтические строки, -- вообще-то мне более нравится, -- силясь произнести стихотворное признание, я замялся, и тут с языка слетело: «Je me souviens d'un instant merveilleux, Tu es venue devant moi».

Зет остановилась, ещё более удивлённо посмотрела и, пройдя в задумчивости, просияла.

-- La vie, les larmes et l'amour, -- так мы и французский знаем, восторженно задалась она.

Считая свои языковые познания довольно скромными, я, смущаясь, пыхнул, что немного, и на вопрос откуда, как, коротенько рассказал привитое в детстве увлечение. Зет одобрительно хмыкнула и, находя какую-то схожесть, весомо заметила, что знание языков потенциально недружественных стран — очень важная подготовка. Мне не хотелось иметь расположение из когда-то полученных знаний, я рассчитывал на признание и капельку уважения с тренировочных достижений, и если меня сносило в любезности, то не с желаний добиться симпатий, а из стремления соответствовать и чуточку походить на Зет. Нам хватило здравого смысла и тактичности не меряться знанием иностранных слов и, сводя языковую тему в приятное, пусть и случайное откровение, ощутить ещё одну ниточку взаимного уважения.

Толик же отличился умением разбираться в технике. Услышав от Зет, что барахлит авто, он вызвался посмотреть и, провозившись до вечера, устранил неисправность. Для меня этот день выдался выходным. С утра я сидел с Толиком в гараже, на обеде он предложил Зет и мне сходить хотя бы пострелять, но Зет, из справедливости или соблюдения дистанции, сказала, что все удовольствия надо нести поровну, и я с облегчением согласился.

Со стрельбой у меня складывалось вполне успешно. Первые статические стрельбы, стоя, с колена и лёжа, я освоил с двух рук, а с одной, с отдачи, частенько мазал. Затем попробовали стрелять на взмахе, с поворота и в падении. В этих упражнениях я тоже, с согласия Зет, держал пистолет обеими руками, и если первую пулю ещё всаживал в контур мишени, то следующие две-три терялись мимо. Поучая, Зет наставляла, что нужно чувствовать цель не как мыслимое восприятие и видимое расстояние, а как опережающую, на уровне рефлексов, потустороннюю связь. Для лучшей доходчивости Зет спросила, какое у меня любимое занятие, и я замялся, упоминать модельки и безделушки мне показалось смешным и наивным. Зет не стала допытываться, но посоветовала наводить и держать цель на мушке с такой же лёгкостью и чутьём, с каким я занимаюсь любимым делом. Вряд ли эти заумности помогли бы, если б не отстреливать по несколько обойм, и всё же иногда на меня накатывало нечто запредельное, когда я был не я, и всё исходило из некоего высшего творческого начала. С этих состояний случалась особая меткость, и тогда Зет посматривала на меня с обожанием удачно созданной ею вещицы, приговаривая, что любое занятие надо принимать философски, сегодня оно есть, а далее, может, никогда не подвернётся. С разгоряченности стрельбы и подбадривающих наставлений я загорался лукавинкой, так, может, нам и податься в обоюдное познание, на что Зет насмешливо кивала: вот посмотрим, посмотрим на моё поведение.

Три дня задувал ветер, небо хмурилось, и сыпали мелкие дожди. Тренировки экстрима начались с ползанья на кирпичную водонапорную башню. Округлая, в трещинах и выбоинах, башня была утыкана металлическими штырями, и, хотя рука дотягивалась, за что ухватиться, а нога находила опору, карабкаться по вертикальной стене стоило немалых усилий. С укреплённой на верху башни и подцепленной страховкой можно было не опасаться сорваться, но напряжённое подтягивание и ощущение высоты утомляли хуже любой нагрузки. Подбадривающие сравнения, что мы лезем на крепостную стену замка, нас не особо вдохновляли, и, увидев, что в горы нас явно не потянет, Зет посчитала, что трёх занятий достаточно.

Самым скверным оказался день, когда ради экстрима мы перебирались через болото. Настоящего болота поблизости не было, и заменяла болотину широкая низина заросшей старицы. С влажности недавних дождей парило хвоей, прелостью мшистой земли и трухлявым валежником. Около часа мы пробирались глухим лесом по едва приметной тропинке и вышли на широкую пологую низину, более похожую на заросшее заболоченное озеро. Высоченные сосны и ели, окружая заросли кустарника и торчащие по всей ширине кочки с корявыми деревцами, создавали подобие непролазной котловины, а чернеющая болотная жижа с застоявшейся тишиной навевали пугающее ощущение витающей здесь нечистой силы. С похождений по перелескам в округе бабушкиного посёлка я считал себя бывалым лесным бродягой, и, хотя в такую, как здесь, глухомань не залазил, случалось, наталкивался на сходные местечки. Так, бывало, выходишь на залитую солнцем полянку, и цветочки, и ягодки, и пушистые ёлочки -- живописнейшая картинка, а ощущение, как будто кто-то смотрит и выжидающе тянет из тебя жизненные силы. Искоса глянув, я даже задался, а не приходит ли Зет сюда одна, очень подходящее местечко пошаманить и пообщаться с лешим и чертями. Натягивая высокие сапоги, Зет поясняла, что пройдём серединой старицы, на том бережку сдвинемся в сторону и обратно перескочим старое русло в два прыжка. Хорошо, если так, подумалось мне, Зет наверняка знает здесь каждую кочку, и тридцать метров болотины виделись пусть и грязноватой, но обычной лесной прогулкой. Сломив сухое деревце, я двинулся за Зет, а Толик, то ли подыскивая жердину, то ли по нужде, отстал. Ступив на первые кочки, я согласился, что болотные сапоги мы несли не зря. Пышные мохнатые кочки, как только на них ступали, разваливались и вязли, а тонкие деревца ломались и вырывались. Если Зет ступала на целую кочку, то мне она доставалась полузатопленной. Оглянувшись и не увидев Толика, я подумал, что если он отстанет, то лучше бы и не совался в эту болотину. Ближе к середине кочки стали реже и меньше, а чёрная в осоке и ряске вода проглядывала всё более широкими полыньями. Или за давностью и с дождей заросли старицы изменились, или Зет спутала путеводные кочки, только, ступив на хиленькую кочку, она, скользнув, съехала и разом погрузилась выше колена.

Повернувшись, Зет хотела ухватиться за тонкую берёзку, но, дёрнувшись и не достав, повязла ещё глубже. В отделявшие нас три-четыре метра некуда было ступить, и, увидев справа две пышных кочки, я решил подобраться к Зет с их стороны. Тяжесть моего перелезания кочки вытерпели, но с упора сломалась палка, а чтобы дотянуться до Зет, надо было ещё два-три шага. Меж тем Зет погрузилась в чёрную жижу уже по грудь, и только лежащая в болотине палка удерживала её на плаву. Держа половинки палки, я ступил в травянистый край кочки, нога упёрлась в корягу, и с опоры я подался вперёд, и тут словно завис над обрывом. С вязкой зыбкости под ногами я погрузился по пояс, но эта вязкость не давала пошевелиться и медленно тянула на глубину. До Зет было рукой подать, и, протягивая палку, я осел по грудь, но так и не дотянулся. И вот мы лицом к лицу по грудь в холодной трясине, и если длинная палка удерживала Зет, то от моих обломков помощи было мало, и я чувствовал, как малейшее движение засасывает всё глубже и глубже. В отчаянии я глянул на Зет и встретил совершенно спокойный, равнодушно-безразличный взгляд. С этой безучастности меня хватил смертельный испуг, да она ненормальная, она хочет, чтоб мы сгинули в этой болотине. Вздохнув поглубже, я что есть силы заорал:

-- Толян!!

Услышав с берега треск и ощутив, что каким-то чудом удерживаюсь на раскинутых руках, я с тревогой глянул, как держится Зет, умоляя Толика побыстрее. Толяну хватило ума не торопиться, ломая сушняк и бросая сучья на кочки, он протащил до нас длинные лесины. Погрузившись по горло, я с замиранием смотрел, как Толик, подбросив две жердины, медленно вытягивает Зет, и чтоб удержаться, я не то что шевелиться и дышать, думать боялся. В эти минуты я словно заглянул, или в меня заглянула бездна небытия, и в постижении во мне сдвинулись какие-то личностные слои, и, как я позднее осознал, во многом изменив восприятие жизненных опасностей. Когда Толик вытянул меня, Зет уже выбралась на берег, и я сердито прошипел, что меня, меня надо было первым спасать, и, принимая ворчание за шутку, Толик снисходительно ухмыльнулся. Со скинутой грязной формы меня разобрало веселье, в голове вертелись забористые словечки, ох и дура эта Зет, чуть нас не утопила, она специально в трясину затащила, нравиться ей поиздеваться, и, сдерживая хохоток, я понуро заканючил: «Ну надо же, совсем немного не хватило перебраться, а мне ведь почудилось, что кто-то поддерживает меня в болотине». Нашла Зет смешливое ехидство адекватной реакцией или сама пребывала в заторможенной радости, только, стрельнув лукавинкой, тихо буркнула.

-- Всякое бывает.--

В трусах и футболке лёгкой трусцой мы добежали до базы, и нас уже ждала истопленная банька. С бурлящей весёлости меня повело в самомнении, что впервые удалось обойти Зет малюсенькой толикой выдержки и уверенности. Взыгравшая разудалость возбудила плоть, и, похлёстывая спинку лежащей на полати Зет, я осмелился прикоснуться раз и другой к восхитительным округлостям тела. Хотела Зет загладить болотный напряг или желала попытать мою решимость, только лежала не шелохнувшись, и с робких, нежных касаний я растерялся, что опять хныкаться. Замешательство ввергло меня в бесчувственное отупение нереальности, и, словно в сладостном сновидении, плоть моя спасительно вмиг разрешилась. Зет чуть приподняла голову, и я не сомневался, что она в не меньшем удовольствии расплылась улыбочкой. Меня охватило столь дикое блаженство, что скорострельный конфуз возносился в более чем когда-либо страстное обладание, а безучастность Зет виделась милейшим попустительством и вознаграждающей покорностью. Сидящий за спиной Толик услужливо сунул ковшик воды, и, плеснув, я омыл округлые прелести. Одеваясь, Зет окинула настороженно строгим взглядом, но я скрыл торжествующее блаженство за недоумевающей досадой и молчаливой смиренностью.

Со всех этих чувственных познаний, я был безмерно благодарен Зет, болотная весёлость умножалась на банную восторженность, и я парил, исполненный неистовой силы и творческого вдохновения. Мне даже подумалось, что предложи Зет снова сунуться в трясину, то я, не раздумывая, полез бы за ней в любую болотину. В завершении курса тренировок, я прочувствовал Зет как знающего, опытного, старшего наставника, и с удовольствием отмечал, что мне удалось перенять частичку её навыков и способностей. Так, мне прибавилось уверенности, выдержки и взрывной, выверенной решимости. Как я понимал, точность метания ножей и стрельбы вряд ли когда пригодится, а вот наставления Зет, всегда видеть и чувствовать цель, запали одним из жизненных правил. Если приёмы самообороны мы усвоили достаточно, то ударную технику отрабатывали только на груше, и, как поучала Зет, стараться избегать схваток и стычек, и под удар не подставляться. Зет тоже меня очень тонко прочувствовала и наказывала, раз моё самое любимое занятие складывать модельки, то надо всегда и выглядеть домашним увальнем, и помнить, что умение скрывать свои способности более значимое достоинство, чем сами способности. Маленький диссонанс сексуальной неловкости меня ничуть не беспокоил, чисто внешне, я и не представлял, как можно обладать Зет, и только чувственное влечение, да малюсенькая горделивость навевали желание слиться с небесной светлостью.    

В последние дни устоялось пасмурное затишье, и Зет предложила партизанский рейд по лесной глухомани. Никаких испытаний, кроме ночлега в лесу, не намечалось, и даже тень неприятия нам была не к лицу. С детских лет я сторонился ночного леса, но ради Зет был готов превозмочь надуманную боязливость, тем более, что ночёвка в лесу располагала к душевным разговорам и давала шанс несусветным мечтаниям. Показывая на подробной карте, Зет поясняла, что маршрут пройдёт вблизи реки, по вытянутой, длинной дуге, едва приметной тропой, и если с утра выйти, то к вечеру можно вернуться на базу, поэтому в поход двинем после обеда. Ночлег проведём на туристическом привале, недалеко от реки, и если испортится погода, то Леонид Иванович заберёт нас на катере. С пояснений Зет выходило, что на изгибе реки берег высится скалистым утёсом, на который можно забраться со страховкой или по извилистой тропе, и так как мы наползались по водонапорной башне, то пискнули, что лучше по тропе. Ни подготовка, ни суточный поход трудностей не представлял, и мы уже прикидывали, как на другой день будем собираться домой.

Готовилась Зет в тот вечер к походу или по другим причинам выбегала из дома, только увидев её сидящей на крылечке, я решился подойти. Серые сумерки уже спустились на базу, и в вечерней тишине мне захотелось, вот точно так, посидеть с Зет на этом крылечке. С приветливой улыбочки, я ободрился и, подсев, пробурчал,-- какой тихий, тёплый вечер.

Зет с лукавинкой протянула,-- я знала, что подойдёшь.-- и с ноткой печали дружеского расставания, педагогически задалась, не слишком ли она нас замотала. Я рассыпался в благодарностях, что так накачались, столько приёмов усвоили, постреляли, как настоящие спецназовцы, и тонус, хоть до звёзд допрыгнуть. Склонив голову, Зет с грустинкой шепнула.

-- Потом, может, вспомните.-- Меня охватил столь волнующий порыв, что всегда буду помнить, как впервые увидел её в голубеньком платьице, и на реке, и в бане, и все дни тренировок, что перехватило дыхание. В смятении мне подумалось, и зачем идти в какой-то поход, можно и здесь романтически попрощаться. Молчание затянулось, и Зет, словно, не замечая растроганных чувств, бодренько задалась.

-- И какая, если не секрет, у меня самая любимая модель.--

Меня опять охватила взволнованность, что же сказать, если я и показывал кому свои поделки, то второго плана, но Зет сразу почувствует скрытность, и тогда нечего рассчитывать на её искренность.

-- Мне нравится, если получается что-то вроде талисмана,-- и, помедлив, стараясь придать голосу бесцветность, тихонько проговорил,-- а моё любимое творение -- дворец.--

-- Дворец!?-- похвально удивилась Зет.

Желая, чтоб Зет побыстрее забыла услышанное, я монотонно забубнил, что собираюсь стать инженером-строителем, и дворец -- это как бы проектный макет.

-- И какой он?-- обводя руками, улыбнулась Зет и блеснула столь радостными искорками, словно сейчас ей покажут новый эффектный приём. С этой восторженности меня разобрала смешливость, да пускай, и я пустился в описания, припоминая родительские сравнения с зефирной пышностью и резной чёткостью слоновых бивней, а когда пробубнил, что внутреннее убранство дворца оживляют малюсенькие куколки верных друзей, Зет просияла.

-- Значит, теперь ты сделаешь маленькую меня и запихнёшь в этот дворец,--

-- Ну да, выделю тебе спортивный зал,-- и с умильной напыщенности Зет щедро добавил,-- и роскошную спальню.--

Увидела себя Зет в спортивном зале или спальне, только, склонив голову, потускнела в задумчивости. Смекнув, что это подходящий моментик сменить тему, я, словно пытаясь объясниться, досадно запыхтел, что сильно испугался, когда мы завязли в болотине. Подметив моё нежелание распространяться о детском увлечении, Зет, со свойственной ей командирской важностью, указала, что мне не нужно было сдвигаться в сторону.

-- Но ты ведь провалилась, и я хотел дотянуться с ближних кочек.-- выдвинул я и без слов ясные оправдания.

-- Ну и…-- распаляя, подначила Зет.

-- Да, я думал, нам конец, и больше испугался с твоего спокойствия, ты что, не боялась, что нас болотина засосёт.--

-- А что, ушли бы вместе.-- шепнула Зет, словно сокровенное признание.

Меня проняла растерянность, Зет серьёзно так думает или затейливо подшучивает, сгинуть без толку, да ещё вдвоём, предельная глупость, и подозрительно покосился, чего ей вздумалось разыгрывать трагикомедию.

Заметив, что я загрузился в сомнениях, Зет, успокаивая, выложила.

-- Это не настоящее болото, это заболоченная старица, я стояла на затопленном бревне, там подводная тропа.--

Так вот почему Зет была спокойной, прозрел я, и досадно слетело:

-- А я испугался.--

-- Если страх мобилизует, то вовремя испугаться -- спасительная реакция.-- одобрила Зет.

С болотного промаха и назидательных поучений меня дёрнуло подзудить, и в сожалении только что утраченной надежды я понурился.

-- Значит, вместе со мной ты уходить…-- я затянул паузу в жёсткий, дожимающий захват.

В сочувствии моих растревоженных чувств Зет с усмешкой серьёзности извернулась:

-- Ну почему же, с тобой я могла бы.--

Я даже слегка обалдел, что это, искреннее признание или лукавство, и, воспаряя, запальчиво подхватил:

-- Так мы могли бы….--

Зет посерьёзнела и, как бы сбивая меня на лопатки, с вызовом припечатала:

-- Нет, я не могу, выхожу замуж.--

-- Так пока не вышла,-- в горячности замахнул я, понимая, что кроме лихой страстности ничего предоставить не могу. Как ни позорно было признавать, но я ясно понимал, что Зет, да какой там Зет, я Катю в жёнах не потяну, а Зет, она не на десять лет, она на целую жизнь меня старше.

-- Тебе понравилось бы, если б твоя девушка с кем-то другим обнималась.--

Да, довод был сокрушительным, и я повержено сник.

-- Но секс ведь не главное.--

-- Конечно, не главное.-- утешительно выдохнула Зет.

-- А что главное.--

-- В жизни всё главное, разнится только цена поступков.--

-- И как понять, что важнее.--

-- Жизнь, -- это компьютерная игра, правила известны, делаешь всё правильно, набираешь очки, переходишь на новый уровень.-- не раздумывая, как извечную истину, выдала Зет.

Сравнение увиделось мне занятным, и, возносясь в душевной взаимности, я задался:

-- Как думаешь, мы когда-нибудь встретимся.--

-- В этой жизни вряд ли.--

Столь всезнающая уверенность меня позабавила, но с вдумчивой серьёзностью робко задался:

-- А в следующей.--

-- Ну, если всё сделаешь правильно,-- Зет улыбнулась и с такой пронзительностью заглянула в глаза, словно хотела измерить всю мою оставшуюся жизнь.

На следующий день после обеда, добавив в снаряжение спальные мешки, мы двинулись в путь. Последние дни висела переменная облачность, и если хмурые тучи грозили затянуть горизонт, то дождя вряд ли стоило опасаться. Под сенью высоченных сосен и елей мы ползли крохотными муравьями, и, хотя лесная тропа вполне просматривалась, в двух заваленных буреломом местах Зет долго искала проход.

Пройтись летом по лесу, подышать смолистой хвоей, прелым валежником под комариный вампирский трезвон -- всегда удовольствие, но оставаться в лесу допоздна, да ещё ночевать, вызывало у меня как минимум неприятие. В детстве бабушка рассказывала немало историй, имели ли те россказни след давних событий или вымысел, но я уяснил, что иногда воображение может быть намного опаснее, чем реальная угроза, и прислушиваться в темноте к шорохам да вглядываться в таинственные тени мне никогда не хотелось.

Хотя я и понимал, что в этом походе рядом с бесстрашной Зет и всегда выручающим Толиком бояться нечего, мыслишки, что лучше бы сидеть на базе, назойливо крутились в моей голове. Чтоб развеять пасмурные думы, я начал прикидывать, о чём ещё придётся рассказать и что пораспросить, если завяжется душевная разговорность.

В вечерней светлости дня мы вышли к каменистой береговой гряде и по узкой, извитой тропинке скалистого берега забрались на вершину плато. В золотисто-розовом закате открылась восхитительная панорама бескрайнего лесного простора, и я согласился, что только ради этого прекрасного вида стоило тащиться сюда и даже потерпеть ночёвку в лесу.

Обходя валуны и расщелины, мы около часа спускались по каменистому склону и вышли на широкую, окружённую лесом площадку. Разложенные по сторонам брёвна и чернеющие следы кострища указывали, что здесь давняя туристическая стоянка. С площадки тропа уходила далее по склону, и в просвете деревьев угадывалось, что где-то там и протекает река. С преодоления сегодняшней части пути мы с Толиком с облегчением скинули вещмешки и довольно уселись на брёвна. Зет тоже сняла снаряжение и с командирским величием указала, откуда натаскать дровишек, какой развести костёр и где набрать лапника для лежанки. Затем мы порешали, кто в какую смену и по сколько будет дежурить, и мне выпала последняя, утренняя смена. После ценнейших указаний Зет сняла наплечник и сказала, что сходит до реки посмотреть, что новенького на берегу. Посчитав, что Зет хочет справить какие-то процедуры, я не стал напрашиваться, но шутливо буркнул, что в случае чего пусть кричит громче.

Прикинув, что до темноты ещё далеко, что Зет проползает минут двадцать, я решил осмотреться и первым делом потянулся к снаряжению Зет. Достав наплечник, я вынул ПМ и осмотрел.

-- Толян, смотри, даже магазин пустой, а всё учит, -- и с самодовольной ухмылочкой протянул: -- училка.

Вставив обойму, я передёрнул затвор и на взмахе прицелился.

-- Говорят, в Штатах любой пистолет можно купить.--

Покачав увесистый ПМ и поставив на предохранитель, я сунул его обратно в кобуру.

-- По мне, так хорошо, что авторегистраторы разрешили, да и авто тоже. -- в довольствии ниспосланных благ поделился Толик.

-- Как думаешь, если узнают, как мы здесь тренируемся, нас за террористов не примут? -- с пониманием всевидения высших сил задался я.

-- Вряд ли, времена меняются, сейчас ведь как посмотреть. -- рассудил Толик.

Я уже хотел засунуть наплечник обратно, и тут мне подумалось, что если в этой глухомани у меня под рукой будет боевое оружие, то лично мне будет намного спокойнее. Зет наверняка распорядится, чтобы ПМ был у того, кто будет на часах, и если начнёт возмущаться моим своеволием, то скажу, что уже приступил к дежурству. Прикрыв кобуру своим вещмешком, я решил, что как только разговор сведётся к пустякам, так сам подскажу Зет, что посмотрел и переложил наплечник.

Хорошие дровишки поблизости были выбраны, но нам повезло, что поблизости нашлись два поваленных сушняка, и, орудуя топориком, мы быстренько накидали кучу толстых сучков. Толян развёл маленький костёрчик, и в шелесте еловых сумерек повеяло смолистым дымком.

-- Что-то Зет долго, может сходить посмотреть? -- обеспокоился Толик.

Мне и самому начало так думаться, и согласно поддакнул.

-- Может, умывается, хотя могла бы и здесь, чего уж тут,-- хмыкнул я и вслед озаботился: -- минут через пять не появится, схожу посмотрю.

И только я начал примеряться, брать с собой наплечник или нет, как в тёмном прогале тропинки появилась Зет.

-- Зет, мы уже начали беспокоиться, чего ты так долго?-- малыми котятами затянули мы.

Зет начала объясняться, и получалось, как оправдываться, что тропу у реки завалило и пришлось пробираться, и что вода не очень холодная. Видимо, Зет понимала, что слишком задержалась, и в смущении не находила себе места. С этой суетливости мне подумалось, что река навеяла ей чувственные воспоминания, и, желая отвлечь, разошёлся в перечислении, чего мы тут успели наделать. Усевшись, Зет успокоилась, и я закружился, отвлекая от любых насущных вопросов.

Уже начало темнеть, когда мы расселись подкрепиться и, уминая припасы, восторженно вспоминали и высоченный скалистый берег, и захватывающий дух простор, и даже посетовали, что если бы не столь крутой спуск, то завтра можно было бы вернуться и пройти этой же тропой.

Заканчивая с ужином и готовясь к ночлегу, с воодушевлённых разговоров я осмелился попытать, есть ли у Зет лирическое настроение, и страдальчески подшутил.

-- Зет, знаешь, я темноты боюсь, то есть не боюсь, но здесь, ночью в лесу, мне как-то не по себе, можно я с тобой рядом лягу?--

-- Можно! -- откликнулась Зет.

Со столь великодушного позволения я слегка смутился и, стараясь убедиться в услышанном, робко прошептал.

-- А можно я тебя обниму, так мне будет совсем спокойно?--

-- Можно! -- словно разрешая любой неотразимый удар, отмахнулась Зет.

Меня обдало такой возвышенной благодатью, что пересохло во рту.

-- А можно я тебя поцелую?-- не помня себя, едва слышно прошептал я.

-- Можно! -- с дарственным безразличием шепнула Зет.

С этой вседозволенности я подумал, что вода в реке волшебная, и, взглянув в темнеющее небо, замялся, попросить ещё что-нибудь или не переборщить. Обычно Зет держала слово, да и просить уже было вроде нечего, и, глянув на часы, примерился, сколько ещё осталось до несусветного блаженства.

Ласковый ветерок шифоновым шарфиком кружился в игольчатых кронах, осыпаясь убаюкивающими шорохами засыпающего, а для какого-то зверья и пробуждающегося ночного леса, и когда в этой шелестящей тишине со стороны реки послышались голоса, я похолодел со столь слухового наваждения. Зет вскочила и, настороженно прислушиваясь, уставилась в тёмный проём тропы.

Вдруг, неожиданно громко, рядом с нами раздался резкий голос.

-- Старый, здесь шелупень, школяра.-- И из темноты рядом с Зет вышли двое мордатых в чёрных куртках и кепках отвратительных типа.

Неожиданность и непонятность их появления обдала меня ледяным онемением тошнотворного осознания чего-то неизбежно страшного и крайне опасного. Тотчас же из темноты вышли ещё двое в таких же чёрных форменках мерзких субъекта, и с их усаживания между нами Толик пересел на другое бревно, а я отодвинулся. Ширина площадки у костра была около пяти метров, и если от пожилого коренастого типа и рослого блондинистого парня мы сидели в двух шагах, то двое худощаво-плечистых типа стояли к Зет вплотную.

Зеки, стрельнуло догадкой, и со всей очевидностью я осознал, что ночь эта может оказаться ужасно длинной, а может даже и последней.

Сидящий вблизи меня, похоже, главарь, с важностью прохрипел:

-- Не ссыте, пацаны, ничего вам не сделаем,-- и, обводя всех жгуче тяжёлым взглядом, холодно процедил:-- Мы сами всех боимся.

Стоящий впереди Зет мордатый хмырь потянулся к груди Зет, она резко отбила руку, и он, криво ухмыляясь, оскалился.

-- Старый, алюру шпокнуть.

-- Погодь, зелена ещё,-- и, помедлив, скрипуче прошамкал: -- Тебе ж, Картуз, мальцы глянулись, вон смотри, какие персики сидят, давай их.--

Зет уже третий раз отбивала тянущуюся руку, а стоящий позади неё бандюга уже примерялся, как ухватить её за плечи, и в руке его мне увиделось мелькнувшее лезвие.

-- Старый, сучка бойкая, я её хочу.

-- Погодь, погодь, пидарась, вон шелупень, и им для пользы, и тёлку не попортим.   -- И, поворачиваясь ко мне, прогнусил:-- Ну чо, пожалеем подружку, я скажу, её не тронут, но корешам надо оторваться, а от вас не убудет, а-а.

Да, не зря отец подсказывал тренировать и уметь включать мозги на молниеносное соображение, ситуация складывалась с предельной ясностью, озаряя все грани того безумия, что здесь может произойти. Во мне сверкнула какая-то ослепительная вспышка, сплавляя всю круговерть обстановки в молниеносный разряд, и с поразительной ясностью увиделось, как всё должно произойти. Внутренний метроном щёлкнул раз, два, три, раз, два, три, секунды растянулись в вязкую замедленность, раз, два, и, падая, я повалился на правый бок. Моё падение из сидячей сгорбленности походило на обморочную слабость, я же, подавшись, распластался, вытянув руку. Ладонь точно сунулась под вещмешок, и пальцы цепко схватили рукоять пистолета. Сбив перед, я подтянул ноги и, привставая с колена, направил ствол в сторону Зет.

Два выстрела прозвучали как один, первая пуля отбросила стоящего за Зет хмыря куда-то в темноту, а вторая снесла голову пристающего к Зет зека в кровавое месиво. Вмиг я развернулся и направил ствол в сторону главаря и его подручного.

– Руки!-- крикнул я. С выстрелов в ушах заложило, но если бы я и ничего не скомандовал, эти поняли бы с движения.

Сидящий рядом с Толяном выронил палку, и даже в отсветах костра было видно, как побелело его лицо, а Старый потрясённо уставился на дуло ПМ и, крепясь выдержкой, прохрипел.

-- Тихо, тихо, это игра.--

Я был на таком взводе, что если бы кто-то дёрнулся, то уложил бы обоих. Старый, видимо, сообразил, что я вменяем и контролирую резкость, и убеждающе прохрипел.

-- Это игра, игра,-- и, сглотнув, шамкнул: -- опусти ствол, я курево достану.--

Щёлкнув предохранителем, я сунул ПМ за спину, краем глаза следя за обоими. Зет сидела, прислонившись к дереву, смахивая и стряхивая с лица и куртки кровавые ошмётки. Толян встал, и я кивком указал, чтоб помог Зет.

Старый прикурил две сигареты и одну сунул обхватившему голову в полной прострации подручному. Затянувшись, Старый с пониманием жуткой непоправимости случившегося выдохнул.

-- Это игра, мы от Леонида Ивановича, это Зет, это Толян,-- и он назвал моё имя. Я глянул на него с таким ледяным безразличием, что, должно быть, ему стало понятно, что мне совершенно наплевать, игра это или не игра, и что я в любой момент могу всадить им по пуле.

-- Дайте рацию,-- попросил Старый.

-- Толян, дай ему рацию.--

Мне так больно было смотреть на Зет и так противно, что я не могу ей помочь, что дико злился и на себя, и на Старого, и на всё, что здесь произошло.

Минут пять Старый вызывал базу, и когда ответили, он хрипло выдавил.

-- Лёня, у нас проблема, два двухсотых.-- и после пауз на вход: -- они в порядке, -- в шоке, -- хорошо, ждём.--

Выключив и передавая рацию, Старый сказал, что через час на катере прибудет Леонид Иванович и что мы можем спускаться к реке. Сидеть рядом с двумя трупами мне нисколь не хотелось, да и Зет на берегу быстрее успокоится, и мы начали собираться.

Уже полностью стемнело, когда мы двинулись по тропе, Толян с фонариком шёл впереди, за ним Зет, а я, подсвечивая, сзади.

На берегу я спросил Толяна, зачем к нему подходил Старый, и он выложил, что тот спрашивал, как у меня оказался пистолет.

Всё время до базы у меня опустошённо вертелось: игра, игра, и на чёрта сдалась такая игра. За воротами базы я передал ПМ Леониду Ивановичу и, добравшись до койки, вырубился в глухой беспробудный сон.

Если бы всё складывалось по плану, то мы должны были вернуться на базу к обеду следующего дня, вечером помыться в баньке, проспать ночь и в десять утра Зет должна была отвести нас на вокзал. С обрушившейся на нас игры или той, что могла бы закрутиться, этот план и завершение нашего пребывания внешне ничем не менялось, но внутренне теперь меня будоражило и потерянное недоумение, и всполохи боевого взвода, и я то понуро стихал, то заводился в разъярённости. Последний день оказался удручённо свободным, Зет не показывалась, Леонид Иванович сказал, что болеет, но мы понимали, что болеет она сама из-за себя, и от этого нас мутило в предательском отравлении. День был солнечный, тихий, я предложил Толяну пройтись по местам боевой славы, и, хотя вода была не холодная, купаться не хотелось, и мы молчаливо посидели на берегу. Вечером, как и. намечалось помылись в баньке, но прощальная банька без Зет показалась нам погребальной помывкой.

Уже ложась спать, Толяна дёрнуло посетовать: «Жаль мужиков».

-- А на хрена они на Зет полезли? -- завёлся я.

-- Так игра же.--

-- А мы знали.-- И тут я разошёлся всем тем, о чём немало передумал. -- И что, по этой игре мы должны были захныкать и попросить:-- Не трогайте Зет, отпидарасте лучше нас?--

-- Ну, наверное, оказать сопротивление.--

-- Теоретически да, например, я бросаю в глаза Старому горсть пепла, ты вырубаешь сидящего рядом, и мы бросаемся спасать Зет. Мы даже могли метнуть ножи, но ведь у того хмыря, что стоял за Зет, тоже был нож, и если бы он слегка царапнул Зет, то потом нам втюхивали бы, что всё, ребята, девочку вы потеряли. Ещё можно было вскочить, завизжать, запрыгать, как умалишённые, и, подскочив к растерявшимся, стоящим рядом с Зет хмырям, вырубить их, а потом уже втроём напасть на оставшихся двоих. Или просто спустить штаны, заодно упросить и Зет, чтоб не сопротивлялась, и втроём стать раком, эти посмотрели бы и устыдились такому непротивлению, и всё желание связываться с таким говном у них и пропало бы.--

-- Мог бы и не стрелять, просто пугнул бы.--

-- Да, в игре этого хватило бы, а в реальности, если ты сразу не стреляешь, то у противника появляется уверенность, что и потом не выстрелишь, и если бы это было в натуре, то стоящий за Зет мог приставить к ней нож и скомандовать: «Брось пистолет».

-- Получается, Зет нас подставила.--

-- Да, подлянка, а мы ей верили.-- И после тягучего молчания добавил:-- Странное дело, я понимаю, что подлянка, но ни обиды, ни какой-либо гадости не испытываю, досада, сожаление есть, и, как думаешь, почему она так поступила?

-- Может, ты ей приглянулся, и чтобы стереть симпатии, и собрали такую постановку, а может, это вроде зачёта, и Зет совсем не при чём.--

-- Да уж, по-любому паскудно, наверное, Зет сейчас хреново, и от нашего успокоения ещё противнее будет, а жаль, Зет классная девчонка.--

Засыпая, я вспомнил, как Зет учила, что к удару нужно быть готовым всегда и хоть от кого, что ж, игра это была с подставой или проверка на прочность, но я защищал и сумел защитить Зет, а на остальное мне было совершенно наплевать.

Утром мы встали, как обычно, справили весь моцион, позавтракали, всё как обычно, непривычным было только отсутствие нашей небесной Зет. Сумки были собраны с вечера, и эти последние часы перед отъездом придавили меня свинцовой траурностью.

Когда Леонид Иванович выкатил на двор и мы закинули сумки в машину, я подошёл к крылечку и, глядя на окна, молча умоляя, просил: «Зет, выйди, выйди, пожалуйста, я просто посмотрю на тебя последний раз, Зет, выйди».

Леонид Иванович просигналил в машину, а я всё топтался у крылечка, «Зет, выйди, Зет, выйди»,-- шептал и шептал я, заклиная.

И она вышла, точнее, выпорхнула в том коротеньком небесном платье, слетев по ступенькам и остановившись передо мной, подняла взгляд, это были два светящихся луча, и прости, и надежда, и обожание, и сила, и весь свет мира слился в её небесно-чистых глазах. Я хотел сказать:

-- Зет, Зет, не беспокойся,-- но она, как крылья, взмахнула руки и, обняв за шею, коснулась губами. Я перестал что-либо соображать, подхватив Зет, не чувствуя ни её, ни своего тела, вбежал в комнату, уста наши сомкнулись, это было одно сплошное вечное сияние, если и есть в чувствах, какие-то сравнения, то это было как вспышка сверхновой. И не было никаких, как их называют, органов, это было просто слияние, слияние ослепительного всепоглощающего света, уносящего в бездонные просторы вселенной и сжимающегося в миг нового вселенского взрыва. Откуда-то издалека зазвучали сигналы, и Зет зашептала: «Иди, иди, пора». Запахнувшись, я выбежал из дома и, не чувствуя ног, подскочил к авто. Только мы тронулись, как Леонид Иванович дёрнул по тормозам.

-- Что ещё? -- пробурчал он и кивнул мне: «Выйди-ка».

Я вынырнул из авто, от дома к нам торопливо шла Зет, я подбежал, и она, сунув какую-то меховую вещицу, порывисто взмахнула, чтоб я торопился. Уже на сидении я разглядел, что это когтистая медвежья лапа, а Леонид Иванович, глянув, отечески потеплел: «Любимая игрушка».

Я смотрел на дорогу и ничего не видел, ощущение было такое, как будто я брякнулся с неиссякаемой счастьем планеты и теперь не понимаю, где нахожусь и что происходит.

На шоссе Леонид Иванович прибавил скорость, но вёл машину осторожно, и когда мы вышли, так сразу услышали вокзальное объявление о прибытии поезда. Леонид Иванович проводил нас до вагона, и, прощаясь, мы расстались с добрыми пожеланиями. Дорога до дома растянулась в невменяемом забытьи, и Толик присматривал за мной, как за больным ребёнком.

Возвышенная отрешённость пронесла меня сквозь все этапы поступления в вуз, я словно находился в двух ипостасях, одна моя половина неосязаемо витала на небесах, а другая с предельной точностью отстукивала все земные дела. Зет -- она постоянно находилась рядом, просто, когда я был свободен, то как бы видел её перед собой, а когда был занят, Зет смотрела на меня с небес, и хотя взгляд её являлся в совершенно неподходящие моменты, я млел в замирании, что это она меня вспоминает. Я уже поместил маленькую Зет в тренировочный зал дворца, нарисовал триптих, добавил силовых, учебных нагрузок, но аура душевного слияния не ослабевала. Нужно время, убеждал я себя, забывать Зет я не собирался, но и тащиться в возвышенной зависимости мне не хотелось. Самым противным были наплывающие оправдания, что это не влюблённость, что Зет я обожаю как лучшего друга, и что она сама сказала, что в этой жизни мы не увидимся.

В последнюю встречу перед отправкой в армию Толик напомнил, что вроде я собирался сводить Эльвиру в театр. Недели две я размышлял, не добавит ли раздвоенности общение с Эльвирой, и, смирившись, что задумку с театром надо бы исполнять, приободрился и посчитал, что это знак свыше от Зет. И всё же в квартиру Эльвиры я проходил в смущении виноватой неловкости. Догадываясь, что Толик упомянул Эле про базу, я тоже не стал распространяться, но после пересказа последних событий душевно выложил: «Знаешь, Эль, там на базе была девчонка, инструктор, она нас учила, учила, и перед самым отъездом нас снесло,-- с тягучими паузами доверился я, -- я даже ничего не помню».

Придвинувшись, Эля с материнской чуткостью обняла и, успокаивая, прошептала:

– Такое бывает.

Я едва удержался, чтоб не расхныкаться, что меня и теперь несёт, и, придавая голосу твёрдость, поделился:

– Эль, я взял билеты в театр на следующей неделе, давай сходим.

И мы сходили. На Эльвире было строгое тёмно-вишнёвое платье, элегантная укладка, на мне тоже тёмный классический с бабочкой костюм, и, шествуя под руку, мы смотрелись достойной внимания парой, а едва заметная хромота в свете последних веяний придавала нам романтической таинственности. Мюзикл о счастливом соединении двух треугольников в три влюблённые пары с заключительной мелодичной темой мне очень понравился. Сияющая радость Эльвиры освятила моё настроение, и мне подумалось, что ради столь одухотворённого восхищения можно сходить в театр ещё не один раз.

Так повелось, что каждый месяц я встречался с Катей и Ольгой. Девчонки тоже поступили в вузы, и, сидя в кафе, нам хватало разговоров, чтоб поделиться впечатлениями. Время летело быстро, и в декабре на очередных посиделках Ляля подковырнула, что меня видели в театре с прихрамывающей в возрасте дамой, и принялась склонять, чего я прилип к этой Эльвире. С пожелания Толика присматривать за девчонками я уже наслушался всяких разговоров, и мне хотелось сказать: «Ах, девчонки, если бы вы радовались таким пустякам, как театр, я вас тоже пригласил бы».

В праздничные январские выходные, прогуливаясь после красочного спектакля, Эльвира, обсуждая игру актёров и сюжетные линии, подметила, что для избавления ностальгических переживаний я также мог бы побывать в тех, так запавших в память местах. Странно, что эта мысль не приходила мне, и с одного представления такой вероятности меня обдало кипучей энергией. Я понимал, что вряд ли увижусь с Зет, но сама идея побывать в местах, освещённых героическими приключениями, придала мне заряд жизненной направленности. В тот вечер я то ли забылся, то ли возвысился, и Эля с угождающей нежностью постаралась, чтоб меня более занимала двойственность переживаний, чем сладость прикосновений.

На моё путаное обращение дядя Андрей сказал, что узнаёт, но сразу отметил, что пребывание на базе платное. Через две недели он сообщил, что если я точно настроен, то можно забронировать время и, подготовив, перевести нужную сумму.

Как оказалось, любимая игрушка Зет имела восхитительно чудесное свойство. Как-то накануне экзамена, ложась спать, я достал когтистую лапу и, поглаживая медвежий мех, уснул. Ночью мне увиделся до реалистичности яркий сон, мы сидели с Зет на берегу, она рассказывала, что у неё всё хорошо, что она вспоминает меня, и я повёл её к своему возвышающемуся до небес дворцу. Весь день я полнился силы, знаний и удачи, и мне подумалось, что яркий, чудодейственный сон явился от любимой игрушки Зет. После повторного сновидения я обеспокоился, что если с каждым разом воздействие медвежьей лапы будет ослабевать, а впереди ещё целая жизнь. Обив деревянный ящичек медной фольгой, я положил лапу на красный бархат маленького сундучка. Изредка я открывал сундучок золотым ключиком и, касаясь, поглаживал лапу, а в постель брал в преддверие очень ответственных испытаний.

С освещённой волшебством и ставшей для меня реликвией мне подумалось, а что я сам подарил бы, доведись встретиться снова, и когда поездка наметилась, я решил заготовить памятную вещицу. Перебрав хранимые с детства поделки, я не нашёл ничего стоящего и склонился к общепринятым ценностям. С моего эскиза ювелир изготовил золотую овальной формы подвеску с буквой Z, под которой проступала маленькая Х, и, подобрав цепочку, сразу надел, чтоб напитать своей энергией.

За год, от лета до лета, мне досталось немало ярких впечатлений, и, как я признал, возвращаться в места, где был счастлив, довольно чувствительное, даже ранимое, но и очень сладостное преодоление.

На привокзальной площади меня встретил среднего роста, лет на семь-десять старше, спортивного вида крепыш. Со светлого лица и внутренней собранности мне подумалось, что товарищ сошёл бы за брата Зет. Зная, что задавать лишние вопросы не рекомендуется, я пустился рассказывать о себе и после получасовой болтовни тихонько обронил: «А Зет? »

Похоже, Влад ожидал этот вопрос и, не медля, спокойно выложил:

«Зет в городе, нянчится с малышом».

Я ведь знал, что Зет собирается замуж, она сама говорила, почему я должен был ей не верить? Я и жил всё время с пониманием, что Зет замужем, мне не хотелось только знать, кто её муж, я просто считал, что у Зет, не может быть недостойного мужа, ведь сам я из-за своей незрелости вряд ли подошёл бы ей в супруги. Признание своей несостоятельности успокаивало правильностью жизненных устремлений и слегка саднило расхождением чувственного влечения и сдержанности общения.

Что ж, всё правильно, пусть Зет растит малыша, не женское это дело -- гонять в военные игры, хотя инструктор она была классный и навсегда останется самой лучшей девчонкой в моей жизни. Я так и промолчал всю дорогу и только на подъезде к посёлку спросил: «А Леонид Иванович? »

«На другом полигоне», -- ожидаемо скинул Влад.

Этот курс со мной проходили ещё двое постарше меня парней, и под руководством Влада мы и проводили все тренировки. Если и были какие напряги, то я их не замечал, везде, на пробежках, на стрельбах, силовых тренировках, везде рядом со мной была Зет, она смотрела, подбадривала, где-то и подгоняла, и все эти недели я как бы заново прожил с ней.

Перед отъездом я спросил Влада, сможет ли он увидеть Зет, и, когда он, пожимая плечами, замялся, я попросил передать футлярчик, объяснив, что это ответный подарок. Я так и простоял у крылечка до сигнала отъезда, и, хотя Зет не выбежала из дома, небесное сияние ещё долго освещало мой жизненный путь.