Сказка 6. Легенда о Крампуске aka Эротические сказки

Ешь, люби и молись,

Пока я в твоем сердце оставляю улики.

Чтобы как – то спастись,

Я поцелуем заткну твои крики.

Лолита “Ешь, молись и люби”

События происходили в маленьком городке Пошленсе, находящемся на границе со штатом Пуританчуссец, из состава которого, по причине тех самых загадочных и необъяснимых событий, городок был исключен, а произошло следующее:

В канун Рождества добропорядочные граждане Пуританчуссеца по древней традиции украшали свой дом не яркими огоньками гирлянд и рождественскими декорациями, а страницами своих дневников, на которых они в течение всего года записывали подвиги своего непоколебимого целомудрия. К слову, Пошленса тогда и в помине не существовало.

Украсив свои дома, придомовые участки и ели подобным образом, Пуританчуссецы запирались у себя в домах, закрывая двери на семь засовов, и вешали на них священные печати. Единственным источником света в домах целого штата был огонь, горящий в камине. Люди собирались всей семьей у огня, пили горячий шоколад и рассказывали страшные легенды, которые не могли спокойно слушать, так как в приступе благоговейного целомудрия закрывали уши после каждого слова.

Самой любимой легендой была легенда о Крампуске. Они любили рассказывать ее не только на Рождество, но и в любой подходящей, на их взгляд, ситуации, где нужно было напугать вступившего в пубертатный период подростка или не желающего вести дневники целомудрия, юношу.

Но время шло, поколения сменяли друг друга, юноши становились все смелее и любознательней и в итоге настал тот момент, когда чудовищная (по мнению старшего поколения) Крампуска стала для молодого поколения  неотразимо привлекательна.

Пуританчуссецы забили тревогу. Они пытались объяснить своим сыновьям, а в штате рождались только мальчики (жен они брали из соседней Целомудрфонии, где рождались одни девочки), что Крампуска - это не поощрение, а наказание, но молодые, горячие и уставшие строчить дневники половозрелые самцы лишь подогревали свой интерес к ней мыслями о том, чтобы она с ними сделала.

Кроме их собственных фантазий, их заинтересованность питалась легендами. Старожилы не скупились на подробности похождений Крампуски, описывая все в самых ярчайших деталях, желая на контрасте возвысить девушек из Целомудрфонии. Ведь стоило парню из Пуританчуссеца жениться на девушке из Целомудрфонии, то они сразу становились подобными своим предкам. Но жениться они могли только по достижении совершеннолетия, подарив своей “возлюбленной”, предначертанной судьбой, свой дневник целомудрия.

Последнее поколение совсем отбилось от рук. Мало того, что они зачитывали до дыр все легенды о Крампуске, авторов которых та самая Крампуска за все это “жестоко покарала”, они еще и пытались ее вызвать раньше времени, но Краспуска являлась лишь на Рождество, а после ее “карательного загула”, о котором втайне мечтала вся мужская половина штата, появлялась ее сестра Санта и дарила “хорошим мальчикам” пустые дневники, а “плохие мальчики” довольные и счастливые изгонялись из штата. В итоге, их стало так много, что они сколотили целую коммуну во имя Крампуски, так, собственно, и появился Пошленс.

***

Днем, в канун Рождества, в том самом Пошленсе произошла чрезвычайная ситуация. В доме одного из обитателей пропащего, по мнению соседнего штата, городка, был обнаружен дневник целомудрия.

-Как такое возможно? - Возмущались пошляки (так принято называть жителей Пошленса в соседнем штате) и собирались  немедленно изгнать предателя, а в Пуританчуссеце уже довольно потирая руки ждали новообращенного, но сам предполагаемый владелец дневника напрочь отрицал свою причастность к сделанным в дневнике записям.

-Я лишь описывал свои фантазии в дневнике пошлости, а как он превратился в дневник целомудрия мне самому неведомо. Это подлог. Я уверен, что у нас в городе завелась целомудренная крыса из соседнего штата и подложила мне свой дневник, чтобы сохранить инкогнито. Это могло произойти с каждым из вас, братья. - Умолял он услышать его, но его выгнали из города. Радостные Пуританчуссецы отворили для него ворота, но проигнорировав сей факт, как и отворенные ворота Целомудрфонии, он видел для себя найти лишь один способ получить желанное и заслуженное наказание - найти место, где скрывается Крампуска.

***

В легендах, естественно, об этом не упоминалось. Между городком и двумя соседними штатами была нейтральная территория, на дорогах которой не были ни те, ни другие. Он предпочел просто идти, полагая, что дорога сама его приведет в пункт назначения.

Единственным способом покинуть Пуританчуссец было завести дневник пошлости. Соответственно, единственным способом покинуть Пошленс было завести дневник целомудрия. У него не было никакой уверенности в том, что  его не вышлют сразу на “историческую родину”, минуя нейтральные земли, но времени на формальности не было, приближался Канун Рождества. Поэтому его выгнали, полагая, что он пойдет к своим, а ему только это было и нужно.

Тщательно изучив легенды, юный отступник понял, что Крампуска карает не за действия и мысли направленные напрямую на объект вожделения, а за лицемерное отрицание этих действий и мыслей. Поэтому в Целомудрфонии и Пуританчуссеце она бывает куда чаще, чем в Пошленсе (к великому сожалению последних). Именно поэтому он и написал дневник целомудрия, насквозь пропитанный намеками и пошлыми метафорами.

Он желал вручить ей этот дневник прямо в руки, как шедевр двуликости и принять на себя все то, чем его пугали двадцать лет жизни его “чисто серые” родственники.

Крампуска представала в легендах моральным чудовищем, но авторы легенд, явно мечтающие хотя бы раз в жизни вкусить ее прелести, очень детально, ярко и не без скрытого за маской стыда сладострастия, те самые прелести описывали. На самом деле, никто не знал существует ли она во плоти, а не просто как фантазия, позволяющая поддерживать детородный орган в работоспособном состоянии.

***

Если суждено, то будет. Любила говорить его матушка. Он никогда толком не понимал значения этих странных слов, но сейчас они были для него самой сильной мотивацией.

Он шел прямо, ни разу не сворачивая и перейдя ров по мосту, что сразу же испарился после того, как он ступил на землю, он наткнулся на высокую каменную стену. В самом центре которой располагалась высокая (в два его роста)  деревянная дверь, обитая со всех сторон металлом.

В легендах было сказано, что где-то на этой двери есть небольшая дверца, а за дверцей полость, в которую необходимо вставить дневник целомудрия (да, именно, целомудрия) и если все условия его нечестивого лицемерия будут выполнены, дверь откроется.

Не без труда он нашел дверцу, положил дневник в полость, закрыл дверцу и стал ждать. Он мог поклясться, что слышит шелест переворачиваемых страниц и старушечий ворчливый шепот. Возможно, дверь сама проверяла дневник на фейковость, возможно кто-то находящийся за дверью делал это, но времени обдумать это у него на было, так как спустя пару минут массивная деревянная дверь открылась, будто приглашая его ступить на мощеную круглым гладким камнем дорожку, ведущую к руинам средневекового замка.

К его удивлению все кругом цвело и благоухало, пели птицы, в полную силу светило солнце, навевая на резвящихся на зеленой лужайке щенят дремоту. Два огромных фонтана манили своей приятной прохладой и лишь увидев их, он понял как сильно он хочет пить, но припасть губами к чистым прохладным струям не решился. Все в этом месте казалось ему опасным.

В стене было множество дверей, по обе стороны от массивной двери располагались башни, их было две, как и у самого замка. Все говорило о средневековой рыцарской крепости кроме этого огромного сада, который присущ современным итальянским виллам, которые наш герой видел лишь на картинках книг единственной в Пошленсе библиотеки.

Мы могли бы описать все строение, но поднявшись по деревянной лестнице и попав через открывшуюся перед ним дверь в бергфриде, он не успел насладиться внутренним убранством средневекового строения, так как пол под ним разверзся и он полетел вниз в гнетущую пустоту.

***

Приземлившись на (спасибо хозяйке) мягкое сено, наш герой сразу понял, что находится в хорошо освещенной камере, коих множество. И ни одна из них не была пустой.

Ему стало интересно какой процент из обитающих здесь узников добровольные, но поразмыслить на эту тему ему опять же не удалось, ведь за тяжелой кованой решеткой он увидел ее.

***

-Большая удача, когда хозяйка сама спускается в подземелье. - Прозвучало из-за стога сена. Как оказалось он был в камере не один, но понять откуда идет звук так и не смог, посчитав что с ним говорит внутренний голос коллективного бессознательного.

В подземелье мигом стало тихо. Последовав примеру “соседей”, он подошел вплотную к решетке.

На ней была полупрозрачная черная сорочка поверх которой был накинут черный пеньюар. Длинные прямые волосы распущены. Казалось, что они горят в свете факелов, оттеняя молочного оттенка кожу. Взгляд синих глаз был немым и отрешенным. Она не задерживала ни на чем долго внимания, будто находясь где-то далеко своими мыслями. Босые ноги беззвучно ступали по холодному вымощенному камнями полу. Лицо подобное маске не выражало никаких эмоций. Она спустилась вниз по крутой лестнице и подошла к его камере. Полная грудь не вздымалась. То ли она дышала так тихо. То ли у нее вообще не было необходимости в дыхании.

Кажется, он сам забыл как дышать. Он замер на месте, боясь пошевелиться. Все эти легенды с их скупыми на эпитеты авторами не могли и на сотую долю процента отразить ее реальной красоты.

Она подошла к камере, перебирая тонкими пальцами связку ключей. Она даже не смотрела на них, продолжая будто слепая смотреть сквозь него. Необходимый ключ был найден, она открыла решетку камеры, но вместо того, чтобы выпустить его вошла в нее сама. Закрыла замок изнутри и пройдя мимо него так словно его там нет, подошла к противоположной стене, сняла с нее факел, что активировало скрытый механизм, открывающий потайной проход, и жестом пригласила его следовать за собой.

***

Неизвестно сколько они спускались вниз по крутой каменной лестнице будто бы парящей в пустоте. Она шла уверенно, а он все боялся упасть и почувствовав под своими ногами твердую землю, почувствовал себя необычайно счастливым. Она повесила факел на стену и в помещении сразу стало светло как днем.

Вспоминая об этом после, он говорил, что его ни капли не удивило и не испугало огромное количество орудий пыток. Крампуска славилась именно этим. Именно этим пугали его родители, уверяя в том, что если он не будет вести дневник, то будет коротать свой век в сырой и темной камере, пропахшей плесенью и нечистотами, страдая от немыслимых пыток этого чудовища.

Как вы все успели понять, то не пиши жители Пуританчуссеца дневников целомудрия, у Крампуски бы не было оснований их посещать. Вот такая вот древняя мышеловка, которая по сей день отменно работала.

В пыточной горел камин, было тепло, чисто и приятно пахло. А аромат тела этого хрупкого инквизитора с полупрозрачной кожей сводил его с ума.

Буквально из ниоткуда в её руках материализовался его дневник. Она открыла его и начала бегло просматривать. Он хотел было спросить, знает ли Санта, что дневники это ловушка, но вовремя сообразил, что ему никто не давал слова и промолчал.

Просмотрев содержание дневника, она бросила его в камин. Он ярко вспыхнул и быстро прогорел.

Она же принялась ходить по теплому от жара камина помещению словно что-то ища.

-Ты особенный. - Ее голос звучал как эхо, которое отражалось от стенок ее гортани, от стен помещения от удушающего лишенного звука вакуума космоса. - Ты не стыдишься того, о чем пишешь, облекая пошлость в целомудрие. Но это не умаляет твоей вины. Но позволяет дать тебе выбор. - В ее руках появился другой дневник. Дневник пошлости, который он спрятал под полом в спальне своего маленького домика в Пошленсе. - Реализация описанных здесь фантазий или обряд очищения, после которого ты сможешь вернуться в Пуританчуссец и взять себе в жены уроженку Целомудрфонии. Все, что ныне там живут, соблюдая устои целомудрия, прошли этот обряд. Говори же, чего ты хочешь. - Она бросила его тайный дневник в камин.

-Я выбираю первое. - Не задумываясь ответил он, как только дневник поглотил огонь.

-Осталось понять, чего ты хочешь.

***

Она долго ходила по комнате, прикасаясь к инвентарю и отвергая один предмет за другим. Он не знал, что его ожидает после, но если бы это был последний день его жизни, то так бы он и хотел провести его, а не в унылом доме с женой, к которой он бы не испытывал никаких чувств, кроме сострадания.

-Все зависит от груза твоей вины. - Размышляла она вслух. - Но думать, не есть делать. Мысли в большинстве случаев всегда остаются мыслями. Тем более мысли направленные на самого себя. - Она хлопнула в ладоши и инвентарь со стен исчез.

Он не успел опомниться, как оказался на мягкой удобной кушетке, к которой были прикованы его руки и ноги. На глазах была светонепроницаемая повязка. Кляпа не было. Как и одежды.

Он знал, что она рядом, но не слышал ее шагов. Впервые за все время его пребывания в этой странной темнице его сковал страх. Ему казалось, что именно ужас сковывает его в движениях, а не эти обтянутые мягкой кожей кандалы.

Его начали посещать приступы удушья. Ему казалось, что эта прекрасная дама лишь приманка, а сейчас явится тот самый монстр и разорвет его на части.

Он не слышал ее шагов, но слышал ее запах. Все тот же чарующий аромат, но вместо наслаждения он усиливал ужас, леденящий его стынущую в жилах кровь.

Как хищная птица она кружилась вокруг него. То и дело его кожи касалась шелковая плетка. Он вздрагивал, но не от боли, а от того свиста, с которым опускались на его спину и ягодицы туго сплетенные в косу шелковые нити.

Он не слышал ее шагов и ее дыхания. Лишь свист, находящегося в ее руках орудия сладкой пытки. Удар за ударом. Каждый из которых имел свой порядковый номер, который он проговаривал вслух. Инстинктивно пытаясь увернуться от удара, он терся разгоряченной плотью об кожаную кушетку. Становясь до боли твердым, основной виновник его нахождения здесь, отвлекал на себя все его внимание, но страх заставлял его не сбиваться со счета, точно зная какой по счету удар. Он боялся, что место благоухающей красавицы займет зловонное чудовище.

Но шелковая коса, продолжая со свистом касаться его кожи и оставляя на ней рисунок из ярко розовых линий, продолжала лежать в руках той, что он видел рядом с собой до того, как оказался лишенным зрения.

Он сжимал руками края кушетки, продолжая считать удары. Но вот плеть насытилась и ее гладкая рукоятка из красного дерева легла между его зубов. Интуитивно сжав ее, он приготовился к невыносимой боли, но почувствовал лишь обжигающее тепло, льющееся по тем линиям, что оставила плеть. Боясь выпустить рукоятку из зубов, он сжимал ее до боли в челюсти, а воск капля за каплей продолжал течь по его спине, чем ближе была свеча, чем горячее были его касания.

Только он научился получать от происходящего удовольствие, все прекратилось, но лишь на несколько секунд. Его перевернуло на спину. Теперь шелковая коса в раздолье гуляла по его лицу, груди и бедрам.

Одновременно он почувствовал близость пламени свечи и то, что сделало его почти неощутимым. Он услышал свист плетки в последний раз, когда она взлетала в воздух над его головой. Туго сплетенная коса расплелась и вниз спустились плотные шелковые ленты. Кандалы спали, но не успел он пошевелить руками, как ленты туго из стянули. Подобные змеям они оплетали его тело, но он не чувствовал ничего кроме ее пленительной близости с ним.

Ленты были прочны, но невесомы. Он чувствовал будто он парит в воздухе. Будучи видением качелей, на которых она качается. Он не чувствовал близости пламени свечи к своей коже, когда на его грудь медленно продолжали стекать капли воска. Он не чувствовал хлестких ударов ее ладоней по своим щекам. Ее пальцев у себя в волосах. Его зубов на своих губах. Чувство, что было в тысячу раз сильнее, делало эти ощущения незаметными. А после они вовсе пропали.

Его распростертые в стороны руки казались ему крыльями, а обжигающий от жара камина воздух пыточной - небом. Он мог летать, лежа на спине. Его ничего не держало. Скованный по рукам и ногам, он не чувствовал, оплетавших его тело лент. Они растворились. Слились с его раскаленной кожей. Все его существо сконцентрировалось в одном месте. Он чувствовал ее бедра на своих. Он был метлой этой ведьмы, парящей в полнолуние в ночном небе. Она крутилась на нем, как юла, будто не зная, как ей будет лучше. А качели продолжали качаться, а он летел. Как его дневник летел в пламя, прекрасно понимая, что ее главным наказанием был не этот волшебный полет, а то, что отныне он чужой и тем и другим. И судьба его остаток жизни быть в той камере и умолять свет, умолять тьму, чтобы она о нем не забыла.