Монитор

Монитор

Чем история кончится, вы поймете, начало закончив читать. Так что конца не будет, так, фраза-другая. Впрочем, если вы привыкли читать толстые книжки, то там обо всём прочитаете со всеми подробностями. Если, конечно, это книга когда-нибудь будет написана, издана, и вы случайно узнаете, что она существует.

Тем временем отворяется дверь, и в квартиру входит хозяин, которого у лифта встретил рассыльный, доставивший новый монитор для компьютера: старый верой и правдой долго и честно служил, но даже самой верной службе приходит конец. Так у вещей. У людей, разумеется, тоже.

К верной службе своей приступая, упакованный монитор осторожно опустился на пол передней у самой двери. Принимая его в услужение, хозяин расписался и полез в карман за бумажником — чаевые рассыльному. Отыскивая нужное, посмотрел на лицо, что-то в нем привлекло, что-то ему показалось, купюра сама собой как-то совсем не понятно вытащилась для чаевых несусветная, была протянута левой рукой, а правая рассыльного ухватила за талию и опустилась чуть ниже, рассыльный, на секунду опешив, вдруг все понял, купюру не взял, а хозяина с неожиданным остервенением оттолкнул с такой силой, что тот, отлетев, громко о стену стукнулся головой.

Дверь за рассыльным захлопнулась громоподобно.

Но это было только самое что ни на есть начало начала.

С хозяином квартиры и нового монитора ничего страшного не случилось. Чему нераспакованный монитор подивился бы, если бы был на это способен: звук головы о стену был оглушительным.

Голова оказалась крепкой. Сознание ударившийся не потерял, оно было слегка мутноватым, но не от удара, а алкоголя, так что отделался он шишкой и осознанием своей глубокой неправоты, которую захотелось тотчас же искупить.

Но как? Не позвонишь же сайту, у которого купил монитор, не попросишь же рассыльного, который такого-то числа покупателя шандарахнул о стену, прислать, чтобы прощения у него попросить. Программа, которая управляет продажей мониторов и прочего сходного, такого не понимает: ни она не щупает никого ниже талии, ни ее.

С чувством вины перед рассыльным и грустной мыслью о бесчеловечности цифровых времен хозяин нового монитора, все еще не распакованного, лег спать и без сновидений, без просыпу спал, пока его не потревожил звонок, который он сперва принял за телефонный, его решил проигнорировать, стараясь в себя прийти постепенно, что ему никак не удавалось: все время в других приходил, там было неуютно, не по себе, и он назад возвращался.

Когда наконец дошло, что звонят в дверь, отбросил одеяло, напялил халат, влез в тапочки, двинул к двери, про шишку на голове и вообще про вчерашнее с трудом вспоминая, по пути на часы глянул в гостиной, было начало десятого, подошел к двери, возле которой дожидался распаковки доставленный вечером монитор, посмотрел в глазок, мутным со сна глазом ничего толком не разглядел, открыл дверь и стал соображать, где видел это лицо.

Пока хозяин квартиры и нераспакованного монитора соображал, непонятное лицо, открыв рот, заговорило, и стало понятно, что зовут его (лицо и все остальное) Иннокентий, что он вчерашний рассыльный, сильно толкнувший, судя по виду, рад, что все обошлось, он виноват и приносит свои извинения, и, что если хочется, готов в качестве наказания подвергнуться толчку любой силы, чтобы и его голова о ту же стену громко ударилась.

Единым духом все это выпалив, Иннокентий (Кеша — дома, Инок — в школе, которую два месяца как окончил) почувствовал: камень с сердца, который лежал там всю ночь, свалился и вроде бы полетел по ступенькам, грохоча и будя жильцов, ужасно заспавшихся.

Пока камень летел, Антон (в отдельных случаях уже и Сергеевич, в школе — Гондон) наконец-то проснулся, протер глаза, извинился за вчерашнее и предложил вместе позавтракать: сосиски, круасаны, кофе, проходите, я пока немного умоюсь.

На этих словах полы халата слегка разошлись, и, пока запахивались обратно, Иннокентий успел заметить нечто, внимание его сильно привлекшее: Антон привык спать совершенно голым, это во-первых, а во-вторых, несмотря на отчество, нет-нет да и мелькавшее, у него по утрам была так называемая непроизвольная эрекция, которой он весьма дорожил, полагая признаком молодости, которая его пока не покидала и позволяла думать, что виной всему не седина в бороду, которой не было: он ее брил, а бес в ребро, которого представлял молодым, даже юным и, что понятно, совершенно прекрасным и очень компактным: все в одном, и физическое, и духовное, и что-то еще, итого, само совершенство.

В жизни он пока таковых не встречал, но очень надеялся безудержно романтически, что сильно подогревали картинки на мониторе, несколько устаревшем, потому и замененным на новый, который пока первой ночи, ему полагающейся, нераспечатанным у входной двери дожидался.

То ли шишка, полученная вчера, то ли не окончательное пробуждение, однако обычно наблюдательный Антон легкого смущения, на лице Иннокентия промелькнувшего, не заметил, усадив рассыльного в гостиной в свое любимое очень старое, почти старинное кресло, двинул в туалет, где пописал, после чего — в ванную, где все по ускоренной программе проделав, подумал, не сменить ли халат на что-то иное, пожертвовав темпом при приготовлении завтрака, и, решив, что еда поважнее, бросился суетиться на кухню, откуда поглядывал на скрывшегося в кресле нежданного гостя.

Все валилось по непонятной причине из рук, в результате уже помытые сосиски из-за того, что на полу побывали, пришлось снова мыть, кофе просыпалось, но Антон не стал убирать, стремясь сделать все побыстрей. А горчица в баночке оказалось засохшей, и была брошена в мусор.

Долго сказка сказывается, а дело само собой получается. Так бы подумал нераспакованный монитор, если бы русские пословицы, поговорки, идиомы его интересовали. Но нет. Он так не подумал еще и потому, что думать его не научили. А зря. Глядя на Антонову суету, он бы понял, из чего та проистекает. Не из чувства же вины, как суетящийся полагал. Вовсе по причине иной.

Это только могло просыпающемуся Антону, хлопочущему о завтраке, показаться, что гость в кресле с головой утонул и ничего не видит, не замечает. О, нет! Иннокентий занимался своим с детства любимым делом: подглядывал. Вначале, в нежные годы он подглядывал и за девочками, и за мальчиками, чтобы хоть краем глаза увидеть то, что у них между ног. В более грубые годы понял, что у мальчиков, его интересует прежде всего.

Но дальше подглядывания, в основном, в школьных и других общественных туалетах дело не шло. В общем-то парень отнюдь не робкий, совсем не стеснительный, он даже от одной мысли о сексе тушевался со всеми вытекающими последствиями: яйца разбухали, писька вставала, мурашки начинали бегать по коже, в потаенно-интимные места стараясь проникнуть, в промежности мокрело, себя становилось жалко ужасно, можно даже добавить: неотвратимо.

Поэтому скрылся в кресле (Антоново определение) — в корне неверно. Правильно (авторская версия, совпадающая с версией Иннокентия) — стушевался со всеми вышеперечисленными признаками, за исключением к себе жалости, что Кешу весьма удивило.

Антона, что все из рук валится, не удивило — насторожило. Парень он и без Сергеевича был достаточно опытный, и это был верный признак того, на что указывало явление, так сказать, синонимичное: самопроизвольная проявляла невиданный в обычной ситуации произвол — не пропадала.

Одним словом, сюжет неотвратим, однако, посередине — лакуна, которая, что совершенно не к месту и не ко времени, должна была заполниться завтраком, его Антон и Иннокентий с потрясающим аппетитом съели бы после, но за ними были тысячелетия культуры, прогрессировавшей от неандертальца-кроманьонца до человека по уши цифрового, готовящегося с искусственным интеллектом сдружиться.

Этому человеку отнюдь не требовалось такое количество слов, чтобы описать состояние двух героев, сидящих на кухне, тупо жующих не совсем доваренные сосиски, а потом и круасаны, запиваемые скверно заваренным кофе: Антон пил без сахара, Иннокентий — с двумя ложечками, чашка была довольно большая.

Но пауза была еще больше, длинней, невозможней! О чем говорят два человека? О том, что близко обоим. О главном, что было им близко, они говорить не могли, особенно после вчерашнего: тысячелетия за плечами. Тут бы Антону как старшему и карты в руки: когда нельзя о главном, надо болтать о пустяшном. Но почти уже Сергеевича просто заклинило. То ли в зобу дыханье сперло, то ли шишка — как-никак башкою о стену.

Дожевав круасан, черствый, невкусный, допив кофе — бурда, сказав «спасибо, Иннокентий поднялся: в выпирающем месте у него здорово выпирало.

Сказав «на здоровье», вслед за ним поднялся Антон, полы халата которого широким жестом хлебосольного хозяина разошлись.

Так началась песня без слов, которая продолжилась уже не на глазах монитора, который они, оба по-прежнему голые, распаковали вместе, установили, посмотрели порнушку, после чего опять, по выражению Антона, совокупились, по выражению Иннокентия, классно потрахались (как будто ему было с чем сравнивать), затем вместе приняли душ, друг друга лапая (выражение обоих) непрерывно, особенно яйца.

Потом заказали из японского ресторана обед, поели, опять слегка поиграли в постели, после чего неделю Иннокентий, более не чувствовавший себя школьной прорехой на человечестве, не ходил на работу, а Антон, словно буревестник над морем летающий, делами не занимался.

Месяц они почти не расставались, хотели даже во Францию съездить, но не сложилось. Зато выработали ритуал. Иннокентий утречком приходил, они завтракали — один только кофе — первым из-за стола Кеша вставал, вздутие демонстрируя, за ним у Антона расходились полы халата. Теперь они уже не буйствовали в постели, но, не торопясь, наслаждались, тайны науки нежной согласованно познавая: Антон, понятно, преподавал, Кеша, понятно, учился, с ног до головы волосатый профессор и с головы до ног, кое-где выбритый, безволосый студент друг другом были очень довольны.

Через полгода, когда за окном уже царили темнота, холод и мерзостное запустение, наигравшись в игру «мачо и мальчик», после того как Антон бороду отпустил и купил новый халат, а Кеша стал носить штаны прежних пошире и начал бриться: с его лица исчезла волновавшая Антона пушистость, подробно изучив тела и повадки друг друга, потеряв предмет изумления и поостыв, они, собрав силы, проведя показательное выступление и расцеловавшись, в знак благодарности за прекрасно проведенное время лизнув друг другу залупы, радостно распрощались.

К этому времени у каждого из них уже новый друг появился, о чем они знали.

Через полгода Антон понимал, что ожидает их впереди. Два варианта. Скучная обязательная любовь, или, что еще хуже, любовь-ненависть, это, не дай Бог, совсем ни к чему. От любви до ненависти, как говорится, но обратно пути нет вообще, сколько шагов не высчитывай.

Это он Кешу со своим наследником познакомил, о чем тот не догадался.

Когда Кеша ушел, тихо дверь за собой притворив, Антон на замерзшем стекле выцарапал их имена, соединив знаком плюс. Вертикальная черточка процарапалась плохо, так что получилось то ли минус, то ли тире.

Все это время, да и потом монитор работал исправно.

Антон менять его не собирался.  

Пока не начали выпускать новые более совершенные.