Любительская кинопленка или Любительское в сауне Часть 1

Это старая любительская кинопленка. Снимал отец, он увлекался этим в молодости. Несколько лет назад я откопал пленку в старом хламе и заказал перевод в цифру. Звука нет. Картинка блеклая, пересвеченная, с пятнами дефектов. Год, видимо, 1988-й, когда отец женился на матери. Время – разгар лета. Наверное, их медовый месяц.

Молодая мама в белом сарафане заливисто смеется, рыжие волнистые волосы распущены, в серо-голубых глазах светится счастье. Ей всего восемнадцать: они с отцом полюбили друг друга еще школьниками и поженились, как только достигли совершеннолетия. Море, сосны, пустынный пляж. Прибалтика? Ветер развевает мамин сарафан, треплет волосы по лицу. Она отодвигает волосы с лица. Ее взгляд становится смущенным. Она говорит какие-то неслышные слова, а потом чуть поддергивает подол и опускается коленями в песок...

Обе семьи что-то празднуют на даче у отцовских родителей.

Вот деды разводят огонь в мангале. Хотя какие они деды? Дедами они станут, когда рожусь я, а сейчас это крепкие мужчины в расцвете сил, немного за сорок. Петр Васильевич, дед по отцу, директор завода, грузный и лысоватый, в тренировочном костюме. Курит сигарету. Всеволод Николаевич, дед по матери, профессор-нейрофизиолог, седеющий, в роговых очках, футболке и шортах. Судя по выражению лица – рассказывает неприличный анекдот.

Вот и бабушки о чем-то болтают в плетеных креслах на веранде. И опять же язык не поворачивается назвать их бабушками – красивые, зрелые, полные жизни женщины лет под сорок. Бабка по отцу Нина Александровна, экономист у деда на заводе, полненькая коренастая хохотушка в футболке с олимпийскими кольцами. Бабка по матери Лилия Владимировна, скрипачка, чуть-чуть косоглазая худощавая дама в желтом сарафане. Они улыбаются и машут в камеру...

А вот и мама. Единственная, кто работает – поливает грядку из лейки. Она в одном купальнике-бикини в черно-белую полоску, босая, волосы укрыты косынкой. Папа снимает ее со спины. Камера наезжает, фокусируется, и с откровенным любованием проходится крупным планом по цветущему, загорелому, почти обнаженному маминому телу, задерживается на соблазнительно обтянутых трусиками ягодицах, скользит выше по стройной спине.

Мама оборачивается и как раз удачно подставляет под камеру красивые груди, полуобнаженные и подпертые чашечками открытого лифчика. Она видит отца, смущенно улыбается, прикрывается локтем, что-то говорит с видом игривого недовольства. Но камера продолжает снимать. Мама машет рукой и возвращается к работе...

Снова мама под навесом летней кухни. Она по-прежнему в бикини. Перед ней тазик с кусочками мяса, и она нанизывает мясо на шампуры. Каждый раз, как она с напряжением надавливает на острие и пронзает очередной кусок, полуобнаженная грудь упруго всколыхивается. Руки вымазаны в густом белом маринаде. Мама смотрит насупленно, ей явно не по душе эта грязная работа. Камера оборачивается. Деды и бабки сидят в той же летней кухне за столом и что-то весело обсуждают. Никто, похоже, не думает ей помогать...

Деды жарят шашлыки. Бабушки болтают. Мама, согнувшись в три погибели, пропалывает грядку, голыми руками выдергивает сорняки. Ее спина блестит от пота. Камера крупным планом исследует выпяченные ягодицы и напряженные ляжки. Отец обходит маму и снимает спереди, фокусируясь на потных, качающихся, почти вываливающихся из лифчика грудях. Мамины руки перемазаны землей и все еще белым маринадом. Как видно, ей даже не позволили вымыть руки, а прямо из кухни отправили на прополку. Поглощенная тяжелой работой, она уже не обращает внимания на нескромную камеру...

Усталая мама стоит у грядки, рядом бодрая Нина Александровна – свекровь. Она сердито выговаривает маме, указывая на пропущенные сорняки. Мама виновато кивает. Нина Александровна поворачивается и кого-то зовет. Подходит Лилия Владимировна. Бабушки обмениваются парой фраз.

Лилия Владимировна что-то приказывает. Мама бросает косой взгляд на камеру, наклоняется и упирается грязными руками в колени. Лилия Владимировна снимает резиновый шлепанец и начинает лупить свою дочь по попе. Камера крупно снимает мамино страдальческое лицо – она морщится и закусывает губу при каждом неслышном ударе.

Лилия Владимировна передает тапок Нине Александровне. Свекровь заправляет маме трусики между ягодицами, превращая низ купальника в нечто очень откровенное вроде стрингов. Размахивается шлепанцем и лупит невестку еще сильнее по красиво округленной, почти полностью обнаженной попе. Мама сжимается и разевает рот в неслышном вскрике...

Все еще босая и в одном купальнике, мама тащит коромысло с ведрами от колодца в дальнем углу участка. Лицо искажено напряжением, она шатается и с трудом удерживает коромысло. Ведра сильно раскачиваются, расплескивают воду. Еле передвигая ноги, мама проходит мимо летней кухни, где сидят все остальные, выпивают и едят шашлыки. Камера провожает ее сзади. Трусы по-прежнему заложены между пунцовыми от порки ягодицами. Мама заносит ведра в баню. Выходит с пустыми ведрами, измученно глядит в камеру и тащится обратно к колодцу...

Летняя кухня. Мама моет посуду в тазу, рядом хозяйственное мыло и стопка вымытых тарелок. Подходит Нина Александровна и придирчиво осматривает чистую тарелку. Опять что-то резко выговаривает невестке. Мама виновато опускает глаза и начинает возвращать тарелки в таз с грязной мыльной водой. Что-то спрашивает, показывая на свою попу.

Свекровь качает головой. Дергает у мамы на спине завязку. Лифчик падает прямо в таз, обнажая мамины груди с бледными островками незагорелой кожи вокруг темных сосков.

Мама вздрагивает, бросает испуганный взгляд в камеру и прикрывает непристойную наготу мыльными руками. Свекровь хватает ее за руки, с силой разводит и нагибает маму так низко, что макает грудью в таз. Отпускает. Мама выпрямляется вся красная. Груди покрыты мыльной пеной, с них течет и капает. Мамины губы дрожат. Прикрываться она больше не смеет.

Нина Александровна берет две грязные тарелки, сильно прижимает к обеим маминым грудям, сдавливая их и распластывая, и начинает тереть грубыми вращательными движениями. Мама кривится от боли и стыда, кусает губы, но терпит это издевательское мытье тарелок своими намыленными округлостями.

Свекровь, наконец, отпускает ее и опять что-то строго говорит. Мама кивает, робко показывает на плавающий в тазу лифчик, но Нина Александровна качает головой. Стараясь не смотреть в камеру, мама берет губку и продолжает мыть тарелки. Камера крупным планом изучает ее наказанные груди, покрасневшие, сверкающие от мыла и влаги, колышущиеся от ритмичных моющих движений...

Вечереет. Деды и бабки сидят на веранде, пьют кофе, курят, беседуют. Усталая мама двумя ветками отгоняет от них комаров. Она почти полностью обнажена – в косынке и одних трусиках, по-прежнему оголяющих ягодицы и прикрывающих только передок. Всеволод Николаевич давит на шее комара. Недовольно хмурится. Строго подзывает свою дочь и наказывает затрещиной по голой груди. Мама морщится и начинает махать с удвоенным усердием...

Смеркается. Бабушки в халатах идут в баню, камера следует за ними. В руках у Лилии Владимировны большая резиновая емкость и трубочки клизмы. В предбаннике на столе стоят бутылки пива, в кадушке замачиваются веники, а мама ждет на коленях. Теперь она без косынки, рыжие волосы рассыпаны по голым плечам, глаза опущены в пол. Трусов на ней тоже больше нет. При виде камеры она торопливо прикрывает ладонью курчавый русый кустик внизу живота. Лилия Владимировна оборачивается к камере, что-то со смехом говорит отцу. Он пятится и покидает баню. Нина Александровна закрывает дверь, Лилия Владимировна разматывает трубочки клизмы...

Сумерки. Вид на баню с веранды. Из банной двери выскакивает мама голышом и, мелко семеня, бежит через весь участок к дощатому сортиру. Скрывается в нем. Через некоторое время выходит и бежит обратно в баню, смущенно косясь на веранду, придерживая прыгающие груди, прикрывая низ живота...

Еще более темные сумерки. Мама совершает вторую пробежку до сортира и обратно...

Уже совсем темно. Бабушки в халатах и полотенцах вокруг голов, веселые и распаренные, выходят из бани. Навстречу идут деды, тоже в халатах. Они весело обмениваются беззвучными фразами – наверное, поздравляют с легким паром. Всеволод Николаевич подзывает моего отца, тот с камерой идет вслед за тестем. Все трое мужчин заходят в предбанник. Там никого.

Папа с камерой заглядывает в мыльню. Мама на четвереньках ползает с тряпкой и торопливо моет дощатый пол – голая, мокрая, распаренная до красноты. На тело налипли банные листья – как видно, ее хорошо попарили, а вымыться не дали. Она поднимает на камеру испуганный взгляд, о чем-то спрашивает папу. Встает, стыдливо прикрывая руками соски и курчавый лобок, и семенит в предбанник к дедам...

Деды, пока еще в халатах, сидят и выпивают в предбаннике. Отец сидит с ними за столом, судя по положению камеры. Мама прислуживает, подливая пиво – совершенно голая перед своим отцом, мужем и свекром. Она до сих пор стыдится, прячет глаза, пытается прикрывать свои прелести, но вынуждена все время вертеться перед мужчинами, откупоривать бутылки, наполнять кружки, и волей-неволей показывает себя во всей красе.

Оба деда уже заметно подшофе и откровенно на нее пялятся. Свекор со смешком спрашивает, видимо, про размер чего-то, потому что в ответ мама униженно опускает глаза в пол и показывает размер руками – сантиметров пятнадцать. Деды смеются. Всеволод Николаевич спрашивает что-то еще. Мама закрывает лицо рукой, отчаянно кивает и снова показывает размер – теперь побольше. Деды смеются еще веселее...

Тесная парилка. Объектив камеры запотел, все видно как в тумане. На полке лежит на животе Всеволод Николаевич. Мама изо всех сил хлещет своего отца веником по спине и мускулистому заду. Ее волосы облепили лицо, нагое тело блестит от льющегося ручьями пота...

Мыльня. Деды сидят на лавке, мокрые и распаренные, расслабленно привалившись к стене, широко расставив ноги. Увесистые красные члены свисают из порослей внизу живота. Мама стоит на коленях перед отцом и свекром и поочередно намыливает им ноги мочалкой. Папа сидит на той же лавке и снимает в профиль. Мамино лицо измучено, рот полуоткрыт. Усердно намыливая волосатые бедра мужчин, она поминутно облизывает языком губы.

Мама хочет перейти к мытью животов, но Петр Васильевич дает ей легкую пощечину и указывает на стыдливо пропущенные гениталии. Мама жалким взглядом косится на камеру, но подчиняется. Уже не грубой мочалкой, а голыми руками она торопливо намыливает свекру яйца и член. Тот быстро наливается кровью и восстает в ее ладонях. Потом мама на коленях переползает к своему отцу и точно так же намыливает и его причиндалы. Поспешно закончив с этим, снова пытается перейти выше... но Всеволод Николаевич затрещиной заставляет ее продолжать... и мама послушно гладит ствол своего отца во вспененном мыле, пока и он не вздымается в полный рост...

Та же мыльня, та же позиция, но теперь камера снимает маму со спины. Мама, коленопреклоненная перед сидящими дедами, обеими руками синхронно, с силой и размахом дрочит им торчащие члены. Деды блаженствуют. Время от времени то один, то другой берут ее за голову и тянут к себе. Не прекращая дрочить, она тянется то к своему отцу, то к свекру, берет головку в рот и слегка подсасывает.

Ноги у мамы широко расставлены, на ягодицах все еще краснеют рельефные следы порки шлепанцем. Папина камера нацеливается между ног, берет крупный план, фокусируется. Мамин волосатый раздвоенный бугорок возбужденно набух, раскрылся багровыми лепестками, сочится густой смазкой... Но вот, наконец, дедовские стволы разряжаются в ее ладонях, фонтанируя семенем между пальцами...

Та же мыльня. Дедов не видно. Мама стоит перед папой измученная, с облепившими лицо мокрыми волосами, вся в поту и банных листьях, и с виноватым видом показывает камере перемазанные спермой руки. Папа, видимо, отдает приказ, и мама принимается вытирать ладони о свое лицо, плечи, груди с возбужденно торчащими сосками...

Предбанник. Деды в халатах пьют пиво. Открывается дверь мыльни, и в клубах валящего пара показывается мама. Теперь она чистая. Раскрасневшееся тело блестит от влаги и дышит паром. Внизу живота теперь гладко выбрито, хорошо видна рассекающая лобок щелка. Мама что-то торопливо говорит. Деды подзывают ее, придирчиво осматривают со всех сторон, ощупывают груди, задницу, ляжки. Потом встают и скидывают халаты.

Повинуясь командам двух обнаженных мужчин, мама быстро убирает со стола бутылки и кружки. Ложится на стол грудью, расставляет ноги, раздвигает руками ягодицы. Камера наезжает крупным планом и заполняет весь кадр ее межножием – вымытым, свежевыбритым, розовым, непристойно и покорно раскрытым, с готовностью предлагающим обе дырочки.

В кадре появляется рука кого-то из дедов с баночкой вазелина. Толстый палец уверенно смазывает анус снаружи, проникает, вращается внутри. Мама немного дергается, но терпит, по-прежнему держа ягодицы раздвинутыми. Мужская рука с вазелином исчезает из кадра, вместо нее появляется багровый эрегированный член. Камера отъезжает. Теперь видно, что к заднице дочери пристраивается Всеволод Николаевич, а по другую сторону стола Петр Васильевич шлепает ее по лицу пока еще расслабленным концом. Мамино лицо искажается в неслышном стоне, когда ее отец натужными толчками втискивается в анус дочери. Свекор немедленно просовывает член ей в рот, и мама начинает сосать, сильно втягивая щеки, с расширенными от боли глазами...

Смена кадра: деды поменялись ролями. Петр Васильевич сидит на скамье, мама оседлала колени свекра спиной к нему и, похоже, насажена попой на его орудие. Ее корпус сильно наклонен, руки упираются в пол, груди мешочками болтаются в воздухе. Перед ней стоит Всеволод Николаевич, и мама старательно сосет его инструмент, елозя взад-вперед животом по бедрам свекра, ритмично насаживаясь анусом на его кол. Камера крупным планом берет мамино лицо. Оно какое-то отстраненно-мечтательное, в нем нет больше ни муки, ни стыда, но нет и пустоты безразличия... Я знаю это выражение лица, знаю это почти мистическое состояние по ту сторону запредельной усталости и запредельного возбуждения...

Новый кадр. Снова предбанник, но теперь в сборе вся семья. Деды и бабки одеты в халаты. Мама, оттраханная в рот и попу обоими дедами, лежит спиной на столе, раскинувшись в полной прострации. Камера в руках Всеволода Николаевича. В кадре наконец появляется сам мой отец Игорь – стройный чернокудрый восемнадцатилетний парень. Он голый, рельефные мышцы блестят от пота, молодой член торчит в мощной эрекции, на лице – хищное, голодное нетерпение. Глаза не отрываются от распластанной на столе жены.

Лилия Владимировна и Нина Александровна по очереди щупают и взвешивают в руках его член, со смешками что-то говорят мужьям. Утомленный Петр Васильевич с кружкой пива в руке дает сыну отмашку. Мой папа с широкой улыбкой предвкушения подходит к маме, раздвигает ей ноги, пристраивается... и на глазах у своих и ее родителей вгоняет ствол в давно готовое, влажное и раскрытое отверстие, предназначенное ему одному...

От первой же фрикции безжизненное тело мамы пробуждается, как от электрошока. Она выгибает спину, разевает рот в неслышимом крике, судорожно обхватывает ногами таз мужа и неистово вжимает, вдавливает в себя... Под камерой, на глазах дедов и бабок папа торопливо, яростно трахает маму... а она, кажется, кончает без перерыва, новый оргазм сильнее прежнего сотрясает ее чуть ли не после каждой фрикции. Оба они слишком истомились... это длится недолго... отец выгибается, стискивает зубы и извергается в мощных конвульсиях...

Конец записи.

Экран ноутбука у меня на столе становится черным.

Я склоняю голову вправо и спрашиваю маму:

– Ну что, понравилось?

Мама стоит на коленях подле моего кресла. Как ей полагается, без одежды.

В свои сорок восемь она все еще красива зрелой красотой ухоженной, тщательно следящей за собой женщины. Талия лишь немного расплылась. Груди, бедра, ягодицы почти такие же гладкие и упруго подтянутые. Распущенные волосы выкрашены в рыжий цвет, как тогда, и глаза все те же – большие, серо-голубые, мечтательные. В них поблескивают слезы, но я понимаю, что это счастливые слезы ностальгии...

– Да, мой сын и господин, – говорит она.