Карманные часы

Серебряный круг карманных часов маятником качается на тонкой цепочке, которую висит на раскрытой ладони. Серебро матовое, но все равно яркое, напоминает собой маленькую Луну, которая прячет внутри себя самое важное, что у нас есть - время. Часы исправно ходят, но в том-то и прелесть такого типа часов, что можно их не открывать, создавая тем самым иллюзию остановки хода времени.

Часы продолжали качаться, он наблюдал за ними. Не то, чтобы этот небольшой аксессуар оказывал на него гипнотическое воздействие. Скорее нет, чем да. Он наблюдал более за движением ее руки, чем за часами, придавая этому особое значение. В полумраке ее рука будто бы жила собственной жизнью. Сама ночь качала карманные часы на тонкой серебряной цепочке.

Настоящая же Луна в период Полнолуния освещала все вокруг своим призрачным сиянием. Ее свет лился в дом, просачиваясь сквозь оконные стекла, растекался по деревянному полу, ложился на деревянные стены. Окна ничем не были занавешены. В этой глуши в этом не было никакой надобности. Они были одни в лесу в маленьком домике, в котором немыслимо душным жаром пылал камин.

Языки пламени жадно лизали поленья, от чего те трещали. А может это невидимая пасть огня поедала их с громким хрустом?

В доме было чисто, дерево, из которого он был сделан, сохранило свою свежесть. Только слегка поскрипывали половые доски и от ветра стучали ставни. Крепкая деревянная дверь, закрытая на тяжелый металлический засов, была неприступна.

Было тихо, если не считать упомянутого выше. Было жарко, но сидя на полу, на одеяле из верблюжей шерсти, так как в доме совсем не было мебели, они не страдали от этого жара. Им было тепло, а душный воздух, не касаясь их, стелился по потолку.

Она открыла часы. Приближалась полночь. Света Луны и света исходящего от огня в камине было достаточно, чтобы осветить крохотную комнатку. С тихим щелчком  она закрыла часы снова, при этом сжав их в ладони. После закрепила цепочку на запястье. Теперь маленькая Луна часов качалась при каждом ее движении. Прохлада серебра, которое не успело еще нагреться от жара камина, его таинственность, его красота, скрытые за тонкой крышечкой стрелки часов, которые перескочили отметку полуночи и, тихо тикая, побежали к утру.

Иногда необходимо забраться в такую глушь, чтобы по-настоящему побыть наедине. Вдали от всего, что могло бы отвлекать от полного погружения друг в друга. К шуму ставней добавился шорох листвы и шум усиливающегося ветра, надвигалась гроза. Далекие раскаты грома медленно подкрадывались к спрятанному в самой гуще леса домику. Замысловатым рисунком в окнах сверкали молнии.

Он смотрел на это буйство стихии: дождь, по силе напоминающий тропический ливень; ветер, рвущий кроны деревьев; молнии, напоминающие электрические разряды, и был доволен тем, что она не позволила ему закрыть ставни.

Молнии сверкали, озаряя ее лицо мистическим сиянием, создавая некое подобие ореола, вплетались в ее волосы. Они тонкими хирургически верными разрезами ранили темно-синее небо, которое мгновенно восстанавливалось, не ложась на него шрамами, не оставляя памяти о себе.

Огонь танцевал. Огонь был ярок. Огонь согревал. Огонь пробуждал тайные желания. Огонь был в нем. Огонь был им.

Порой ей казалось, что если хорошо присмотреться, то можно было увидеть, что голубые вены на долю секунды меняют цвет. Пламя движется по его венам к сердцу, попутно выжигая кислород. Бледная кожа постепенно приобретает розоватый оттенок, а щеки и губы становятся красными. Алыми, как те паруса, которых так сильно ждала Ассоль. Дыхание его было обжигающе горячим, как у дракона, который тихо спит в своей прохладной пещере, на горе сокровищ. Казалось, что еще секунду и из его носа пойдет пар, с едким запахом серы. Этот вечный огонь горел тихо, не разгораясь буйно, стихийно, бесконтрольно. Он был создан для того, чтобы согревать, а не испепелять. Потуши она камин, в доме не перестанет быть жарко.

Огонь горел в глазах, обрамляя ореолом зрачки, проникая в них, рассеивая их тьму. Он смотрел на нее снизу вверх, наблюдая за тем, как она порхает от одного небольшого окна к другому, ловя своими холодными глазами молнии.

В ее глазах господствовала вечная мерзлота, синий лед, от которого исходил пар, стоило его поверхности коснуться лучам Солнца его глаз, что создавало легкую дымку. Рядом с ним голубой лед ее глаз застилал туман. Ложился легкой дымкой на скованные льдом океанские глубины.

По ее венам текла ледяная вода, которая тушила слабое пламя в ее сердце, охлаждала разум, притупляла чувства. "Не говори мне о любви", - говорила вечная мерзлота ее глаз.

Серебряные карманные часы продолжали покачиваться на цепочке, закрепленной на ее запястье.

Очередной удар грома заставил ее вздрогнуть, так глубоко она была погружена в свои мысли. Он почти бросился к ней, чтобы обнять, но остановил себя силой. "С ней все в порядке".

Это будто бы пробудило ее. Она повернулась к окну спиной, погрузившись в пламя.

Даже Солнце не способно растопить лед. Оно лишь слегка его плавит, но этого порой бывает достаточно для того, чтобы в воздухе начал свой причудливый танец водяной пар.

Она стояла спиной к камину. Он был небольшим, доходя ей лишь до пояса. Так, что то, что выше пояса прибывало в полумраке, а то, что ниже озарялось огнем. Он почти не видел ее лица. Это мучило сильнее всего. Даже сильнее того, что он не мог к ней прикоснуться.

Такой горячий, что ее кожа могла бы шипеть, если была бы толщей льда, что коснулась открытого пламени. Более сильное пламя поглощает более слабое, разгораясь сильнее, но лед остается льдом. Им и останется, даже если огонь погаснет.

Она отошла от камина, скрывшись в темноте. Протянула руку к свету, маленькая Луна серебряных часов засверкала ярче.

Как танцевать в племени? Как бумажная балерина из оловянного солдатика. Танцевать свой последний танец, забывая о том, что это не так. Только полностью отдаваясь во власть момента, мы можем почувствовать его великолепие. Олово плавилось, бумага горела, лед источал пар.

Перед ее глазами пылало Солнце, лучи же его, как паутина тонкими нитями заполонили все вокруг. Ее холодная Луна становилась только ярче от его лучей, величественнее, прекраснее. Не имея собственного света, она отражала его свет, но он становился холодным.

Она снова села рядом с ним. Можно вечно смотреть на три вещи: на то, как течет вода; горит огонь; и на то, как он дышит. Доведенный до исступления, поглощенной жаждой, которая душит, которая почти, что лишает сознания.

Каждый его вдох наполняет ее жизнью, каждый выдох напоминает о том, что ее сердце все еще бьется. Медленно, лениво, но бьется, покрытое толстым слоем льда.

Олово плавится, бумага горит. Она всецело погружается в пламя, в тот самый момент, когда он, потеряв последний контроль над собой, заключает ее в свои объятья. Молния озаряет ее лицо. Тысячи маленьких ледяных иголочек вонзаются разом в его тело, игнорируя одежду. Она же начинает с шипением плавиться.

Горячие губы обжигают холодную кожу, порой ей кажется, что от его поцелуев могут остаться ожоги. Иногда ему кажется, что ее поцелуев могут остаться ожоги. Ведь лед тоже способен ранить кожу. Они оба превращаются в пар. Она тает, он гаснет. Но это настолько несущественно, что не сможет растопить ее льда и погасить его пламени.

Медленно, аккуратно, деталь за деталью, обнажая свои тела новым ожогам, они танцевали свой последний танец. Ведь каждый раз, как последний.

Раскаленный до красна, словно сотворенный из магмы, он горел для нее вечным огнем Прометея. Сжимая зубы от этой тянущей боли, в которую перетекает немыслимое наслаждение. Сладкая пытка льдом. Затрудненное дыхание. Ему неважно было, что она делает. Она рядом. Он рядом.

Это настолько сильно, что обратись он в пепел, а она в пар, это того бы стоило. Чувствовать всем телом каждое ее движение. Умолять, чтобы это быстрее закончилось. Умолять, чтобы это никогда не заканчивалось. Глотать воздух большими глотками, слышать, как бьется ее сердце. Его стук напоминает ход стрелок часов, скрытых под тонкой серебряной крышечкой.