Алиби

Свидетель

Мы встретились без пяти минут октябрь. Эн стояла передо мной сутулая, скованная, в непромокаемом желтом плаще поверх располневшей фигуры. Ее никогда не высыпавшиеся глаза стали бледными. Безжизненный рот едва ответил: «Привет! » — и неожиданно улыбнулся расползающимися губами. Тусклые волосы небрежно выбивались из-под платка. Внизу, на левой лодыжке, сквозь тонкий капрон просвечивала родинка, которой я всегда любовался, как и той, что подобно сережке крепилась на мочке ее мягкого уха.

От Эн несло розовой Dali и тяжелой депрессией. С кем-то сбежал ее горячо любимый муж — не прошло и полгода — и никаких от него известий, никаких алиментов. Я долго и сочувственно смотрел на нее. Она смотрела как-то мимо, бездушно. Дождь поливал нас на чем свет стоит. Ее тушь размазалась по щекам. Мои ботинки насквозь промокли.

— Старая история, — отмахнулась Эн (через четверть часа мы уже сидели в кафе), — Когда я шла за него, он предупредил о женщине, которой было наплевать на него все это время. «Если она позовет, я побегу за ней», — честно сказал он, но я никогда не верила, что она его позовет.

Эн наскоро разделывалась с холодной рыбой и своими воспоминаниями. Я же вспоминал нашу единственную и очень давнюю встречу…

…За окном стояла темень, когда тонкие линии ее гладкого тела неслышно пересекались с моими. Скользящие руки стыдливо устремлялись вверх, к лицу, которое я уже не осознавал своим. Свежая постель проваливалась подо мной, когда девушка вдруг наседала сверху, и я проваливался вместе с простынями куда-то вниз, к наслаждению двух низов — моего и Эн…

Сегодняшняя Эн реагировала на любое позвякивание посуды в мойке. Нервы были ни к черту. Бокал вина — и ее язык развязался, словно для поцелуя. Я уже не хотел ее слушать, а она все говорила и говорила. Даже когда мы шли по мокрым рельсам и ежеминутно спотыкались, даже когда поняли, что заблудились в темноте и нам некуда больше идти, Эн не смолкала.

Я завел ее в подъезд какого-то дома, такого же мокрого, как я и Эн, но теплого изнутри, и придавил к стене. Состояние ее души было не в состоянии тела. Я поддерживал ее и хладнокровно расстегивал желтый плащ…

Утомленная, вялая, утренняя Эн шла ни слова не говоря. Мне нечего было добавить к ее молчанию. Мы разошлись так же внезапно, как и встретились.

Обвиняемый

Я ушел от Эн не потому, что разлюбил ее: я не мог разлюбить женщину, которую не любил никогда. Просто в один прекрасный день та, другая, поманила меня пальчиком, и я ломанулся. Не к ней — я знал, что ничего хорошего из этого не выйдет, — я бежал от мечты, которая оказалась слишком близко ко мне, и рядом с которой я многим рисковал, в том числе и собственным рассудком.

Далеко я не сбежал — остановился за поворотом, первым после города. Долгие месяцы я жил в заброшенном деревенском доме, топил печь и ходил с посохом. С соседями не знался. Заросший крапивой малинник скрывал меня, когда я подставлял свою голую спину жаркому солнцу и делал неприличные наброски в альбоме. Я рисовал другую, не Эн, мысленно соединяясь с изображением. Я глубоко заходил в своих фантазиях, так, что карандаш не выдерживал напора и ломался, оставляя небрежные следы на бумаге.

Эти рисунки измучили меня настолько, что я потерял сон, аппетит и желание. Упаси меня бог от настоящей пищи, реальной женщины и здорового сна, который способен вернуть вкус к жизни. Это совершенно невыносимо — жить вдалеке от той, которой никогда не касался, и которая позволила вдруг коснуться себя, а я не посмел.

Сентябрь выдался холодным. Дольше оставаться здесь было нельзя. Я, наконец, вернулся в город. Минут десять стоял под окнами, наблюдая за маячившей в кухне Эн. Она много суетилась, и выбежала на воздух в невозможно ярком плаще, которого у нее никогда не было. Я что-то крикнул ей вслед — она даже не обернулась.

В поисках ключа я сунул руку в карман и обнаружил в нем бумажку с адресом, который когда-то записывал под диктовку: та, другая, звонила мне. Что на меня нашло? Я развернулся и не спеша побрел в поисках ее дома. Часа через полтора я уже стучался к ней, переполненный смутными надеждами. Дверь поддалась, и я вошел внутрь. Темно. Тихо. Вслепую нашарил выключатель, спровоцировав вспышку света, и поскользнулся.

Через секунду весь в крови я лежал рядом со своей мертвой мечтой, ничему не удивляясь, словно иначе и быть не могло. Смерть под искусственным освещением казалась особенно убедительной.

Еще теплая, Ада смотрела на меня безразличными серыми глазами, неподвижная, как кукла. Рыжие волосы рассеялись по паркету — я коснулся их. Склонившись над ее лицом, я целовал тонкие губы, как если бы я целовал карандашный набросок: Ада не шевельнулась. Я взял тело на руки и прижал к себе. Почему-то я испытывал огромное облегчение. Может, я, наконец, понял, что она не нужна мне, как женщина. Живая или мертвая, Ада вошла в меня, мы стали одним целым, и нам пришлось бы разъединяться каждый раз перед близостью.

Справа у красного плинтуса затаился скользкий нож, который местами еще серебрился, словно орден за битву. Я потянулся за ним, взялся за лезвие, отчего поранил себе ладонь, нацелил острием в грудь и вопросительно посмотрел на Аду. Ей было по-прежнему все равно…

Жертва

Я люблю своего мужа. Неистово и безраздельно. Все эти годы он думает о другой и с удвоенной силой владеет мною. Рыжая Ада вовсе не женщина. Почему-то никого не интересует ее плоть: она по-прежнему одинока, не удовлетворена и, похоже, невинна. Ян сидит и ждет, когда вдруг его позовут, но ему и в голову не приходит сделать это самому.

Вероятно, он и сам чувствует, что близость с ней не принесет ничего, кроме разочарования. Эта хваленая женщина с привкусом рока неопытна и бесстрастна. Она проживает инфантильную жизнь в своем заколдованном кукольном мире, переполненном праздниками и ванилью. Она знает, что мужчин возбуждают сладкие запахи, и пользуется «Vanilla fields» от Coty. Но запах без сущности — это душа без тела. В конце концов, ваниль осыпается, как пудра с лица, и в казалось бы аппетитной булке не достает изюма.

Поэтому я предпочитаю естественный запах себя самой. Именно по нему, сам того не осознавая, Ян нашел меня. «Dali» — всего лишь редкое дополнение к нашей совместной жизни: муж подарил мне их из-за флакона в форме губ.

Ада свалилась на нас внезапно, как атомная бомба. Именно тогда, когда наши тела переплелись, словно тесто, и приняли причудливые формы, нас разорвало. С тех пор, как Ян поговорил с ней, он ни разу ко мне не прикоснулся. Я не настаивала. Через неделю он исчез.

Я знала, что он с другой, и напряженно ждала, когда же он поймет, что Ада — пустая, и вернется назад. Но, похоже, Ян не понимал этого. Дни становились невыносимыми, ночи бесконечными. Я часто представляла его рот, целующим другую женщину, в то время как я ощущала вкус одиночества на своих губах. Я на всю жизнь объелась этим одиночеством. Но настал день, когда я почувствовала приближение мужа.

Это утро было счастливым. Я проспала всю ночь — впервые за последние месяцы — и проснулась от солнца в окне. В дверь позвонили: всего лишь подруга, которая принесла с собой желтый плащ. Я купила его, не раздумывая, и мы отправились в баню. Никогда раньше я не была в общественной бане среди неограниченного количества розовых тел: аппетитных, как дымящиеся пироги, поп, целлюлита и увесистых женских титей. Меня распирало от смеха и удовольствия.

Моя подруга снисходительно улыбнулась и приступила к процедурам. Парилка уморила меня. Я кинулась в бассейн и зависла на поверхности, расслабленная и невесомая. Представляла себе Яна — никаких сомнений, скоро он вернется ко мне.

Но он не возвращался. Прошла неделя. Тоска вновь набросилась на меня, с еще большим аппетитом поедая мое нутро. Я отчаялась. Я долго обдумывала нашу встречу: я должна была идти за ним, говорить с ним, пусть даже в ее доме, и окончательно добить себя, видя, как они счастливы вместе.

Но я не застала его. Ада стояла передо мной, скрестив руки и скривив улыбку. Ее не накрашенные тонкие губы напоминали двух дождевых червячков, поминутно сокращавшихся от поползновений. Она утешала меня, гладила по волосам, уверяла, что ничего не знает про Яна, — я почти поверила ей… Как вдруг ее змеистые пальцы остро ужалили, скользнув по моим коленям.

Я поддалась ей, с жадностью требуя компенсацию за дни, прожитые без Яна. Мне было приятно и дико, и даже больно, потому что Ада кусала мой рот, мою шею. Я кричала и вырывалась. А потом Ада захотела, чтобы я проделала с ней нечто подобное. Я сразу остыла, категорично отстранила ее от себя, поправила платье и направилась к выходу. «Ян будет в шоке, когда узнает, что она изменила ему со мной», — цинично подумала я.

В прихожей, пока одевалась, заметила деревянную рукоятку, торчащую из-за вешалки у самой двери. Средневековая традиция крепить нож к косяку якобы против сглаза. Я усмехнулась. Ада вышла меня проводить. «Мне просто хотелось утешить Вас, Вы вся на нервах», — произнесла она тихо, почти шепотом.

Ада, рыжая, с молочным цветом кожи, способная влюбить в себя Яна, а заодно и меня, Ада, которая разрушила мою жизнь с мужчиной и все мои понятия об этой жизни, делала мне одолжение! Ну нет! Я спокойно, как мне тогда показалось, выдернула нож, который напрашивался на преступление, нажала на выключатель и в темноте вспорола ее оголенный рыбий живот: он оказался совсем близко от меня. Ада закричала, как полоумная, и я с ужасом выбежала вон, пролетая этажи со скоростью света.

Ноги подкосились подо мной, когда я была через дорогу от ее дома. Я остановилась у таксофона и схватилась за трубку, чтобы не привлекать к себе внимание. Меня одолевали сомнения: что если она и вправду не спала с Яном?

Да нет же, вот он идет к ней, весь затюканный и похудевший, бесформенный и неинтересный, чужой и ненужный, — совсем не такой, как прежде. Похоже, я сама набрала короткий номер, вызвала полицию, и пока дождь смывал с моего ламинированного плаща следы крови, не отрываясь, следила за тем, как выводили Яна в наручниках и выносили укрытое простыней тело, которое оплакивала сама осень.

Я бы простояла так вечность, если бы не Макс, который и через сто лет узнал бы меня. Красивый и такой непричастный ко всему, что произошло, он предложил мне вечер на двоих. Я помолчала и согласилась: на сегодня мне понадобится алиби.

Из дневника убитой

«Марго требует к себе художника, чтобы он рисовал ее, а у меня совсем нет денег. Но как сказать об этом? Если Марго узнает про мой банкрот, она не задержится около меня. Надо будет позвонить Яну, может, он согласится рисовать бесплатно? Взамен я могла бы позировать ему — он всегда этого хотел…»