Вполне невинные сны Веры Павловны

Вполне невинные сны Веры Павловны

Марк Хена (Марко)

- Ой, какие там елочки симпатичные!.. – говорит Вера Павловна.

Она по детски картавит, растягивает слова, и тянет меня ко входу на елочный базар.

Она, по-моему, сейчас играет в маленькую, и очень капризную девочку.

Она уверена, что ей это идет. И что все окружающие - тоже от этого в восторге.

Включая меня.

Елочки, елочки… Дались они ей, эти елочки.

Эх, а какие там тёлочки! - думаю я про себя, глядя сквозь сеточный забор.

***

Итак, мы движемся ко входу. А вот зачем, - мне не очень понятно.

Или наше свидание задумано Верой Павловной для того, чтобы купить новогоднюю елку, и довезти ее на мне?

Тем не менее, я не сопротивляюсь, глядя на парочку хоть и милых, но уж очень жеманных, гламурных деточек лет двадцати пяти - в коротких шубках.

Да и бог с ним – с их гламуром. Не детей же с ними крестить. И даже - еще чего-нибудь, поинтереснее, тоже не делать.

А просто вот - полюбоваться. Издалека - на красивые городские изделия.

***

Они вертятся и так, и сяк, - за сетчатым забором базара. И выбирают елку, и, одновременно – красуются друг перед другом.

Только, что завистливо не целуются между собой.

Большие бумажные пакеты в их руках с надписями «Дольче» и «Габана» - тоже вертятся, как штандарты. Ими же придуманной жеманной избранности и превосходства над окружающими.

Наверняка, в их арсеналах – папин тойтовский паркетный джипчик, и вывеска на личиках типа: «Не влезай, убьет! »

С черепом и скрещенными костями.

Они - то разом наклоняются, хватаются за полиэтиленовые мешки елочных упаковок, что-то разглядывают в городской полутьме зимнего бесснежного вечера, то делают в воздухе какие-то волшебные пассы руками.

Интересно, и что там можно увидеть еще, кроме иголок или полиэтилена? Бирки?

Они наклоняются, а из-под коротких шубок выглядывают их круглые и заманчивые попки, обтянутые джинсами.

У них попки - точно «моего», любимого размерчика. Сорок шестого, пожалуй. Или, даже, может быть, сорок восьмого. Упругие, наверное, на ощупь.

Просто, ласкают взгляд – чудесные… Этакие – в самый раз… Добавляют оптимизма в сегодняшний вечер.

Как бы говорят мне – еще не все потеряно, мил человек! Далеко – не все! Взбодрись!

Ну и что же – что так сегодня по чудному всё выходит? Впереди еще столько других хороших вечеров!

***

Глядя на эти их крутящиеся попочки, – и в несколько уже более приподнятом настроении, я не очень-то и сопротивляюсь нашему движению - движению ко входу на базар.

Над которым переливается огоньками нечто, отдаленно похожее на Деда Мороза из рекламных роликов «Кока колы». Правда, очень ухудшенного качества.

Или, скорее – еще на кого-то, не очень внятного персонажа. Вроде Синей бороды, неудачно покрасившегося хной. С карманной Снегурочкой – торчащей у него из под мышки.

Синяя борода, сощурившись, понятливо мне по-приятельски подмигивает.

***

Как я уже успел заметить - за непродолжительное время нашей встречи, у нее, у Веры Павловны, размер – пятьдесят два или пятьдесят четыре. Или даже все – пятьдесят шесть. Это - когда она выгружалась из автомобиля, потому что мы собирались выпить кофе в торговом центре.

Большая и тяжелая артиллерия.

- Но я кофе не пью. Надеюсь, у них есть там зеленый чай? – Вера Павловна опять переходит на тон ученицы младшего школьного возраста.

- Если нет, найдем другое кафе. Или еще что-нибудь придумаем.

- А что еще мы придумаем? – спрашивает со смыслом Вера Павловна.

- Что-нибудь, - отвечаю я нейтрально. – Еще.

Интересно, почему все нынешние дамы, ищущие безмужних приключений, перешли на зеленый чай, думаю я, прихлопывая за нею дверь машины. Она ее оставила открытой, как и положено влиятельному лицу.

Ну, а мы не гордые, и даже немного воспитанные – подыграем…

***

А вообще - трудно, наверное, в постели управляться с этой рыхловатой, пожалуй что, но довольно властной сорокапятилетней лапочкой, и не ударяться при этом периодически лицом – об ее грудь. Соответствующего фигуре размера.

Лицом в грязь – мне совсем не хочется.

А ведь может и так получиться. Легко.

Все предпосылки для этого – уже в наличии.

Но, я думаю, до постели дело у нас не дойдет. Не так ли, борода?

«Так ли, так ли» - подмигивает борода. - «Как захочешь, так и будет… Или – не будет…»

***

У меня есть ощущение, что я очутился в компании с Верой Павловной из-за какой-то серьезной ошибки наверху.

То ли своей, то ли того, кто ведает моей судьбой.

Если он, этот ехидный управленец, конечно, существует. И управляет чем-то.

Впрочем, похоже, он сегодня просто в наблюдателях, и я все свои предновогодние приключения устроил себе сам.

Все ведь произошло после того, как я понял, что, видимо, новый год придется справлять в гордом одиночестве. Этак – достойно, и со вкусом. Спокойно, зато довольно скучно.

И даже где-то противно.

Такое встречание этого праздника развивает комплексы неполноценности, пожалуй. Деморализует.

А вот у Веры Павловны, похоже, ощущения, что где-то над нашими головами произошла какая-то неприятная ошибка, – пока нет.

***

Мне, кстати, совершенно ясно, почему она не хотела присылать свою фотографию.

«Пусть это у нас будет знакомство вслепую», – написала она, когда я, не зная как выбраться из ситуации, неожиданно даже для самого себя, предложил ей встретиться. Предполагая, что – покуда она доберется до Москвы, наша оживленная поначалу переписка остынет и заглохнет.

А она, оказывается, уже выбралась из своего города в черноземной полосе необъятной моей родины. И не только выбралась. но и находится где-то совсем рядом.

«К тому же, я слишком известная в некоторых официальных кругах личность, мне это не к лицу, на сайте с фото фигурировать», – добавила она.

«А вы – еще ничего выглядите», - приписала в конце сомнительный комплимент.

И:

«Для своих лет», - через некоторую виртуальную паузу дописала она…

А что, в сорок семь – я уже и не мужчина? - хотелось оттюкать по клаве в ответ, и обидеться. - Найдите себе лучше, и почаще смотритесь в зеркало! – собрался оттюкать я. И даже занес руки над клавой. Намереваясь исполнить фугу обиженного.

Но, этот, - невидимый мой управленец, - удержал меня зачем-то. Какой-то у него был свой план на мой счет. Не вполне мне понятный. А потом – ушел в тень.

Видимо, ему самому стало смешно и грустно.

***

- Интересно, и куда же мы елку денем? Вам нужна елка? - спрашиваю я.

- Так к тебе поставим, - легко и быстро отвечает Вера Павловна, переходя на «ты».

– Это же новый год! – продолжает она. - Должна быть у тебя и елка. А ко мне нельзя. Тридцать первого муж приедет – и тоже с елкой.

- Кстати, у тебя уже стоит?– спрашивает она слегка двусмысленно, и добавляет, улыбаясь:

- Дома, елка?…

- Есть одна. Искусственная.

- Искусственная…, - тянет она. - Это не интересно. Я думала, ты поклонник всего натурального. А мой муж, хоть и не ревнивый, но что-нибудь, да себе вообразит, если вдруг две елки дома соберутся. Обязательное. Этакое… неприличное. А если еще и выпьет… Он у меня такой… Непредсказуемый иногда.

***

- Мы твой винил выбросим, и натуральную елочку поставим, хорошо? – говорит Вера Павловна строго, перестав играть в маленькую девочку. Как будто я уже и провинился в чем-то.

Хорошо, кстати, что она перестала по-детски слегка картавить и растягивать слова. Строгость ей больше к лицу. Более естественная для нее маска. Уверенного в себе командира.

По ее разумению, - я должен непременно приобрести живую елку с базара… С этого, скандинавского… Или – датского…

Может быть, думаю я.

Может быть – и поставим.

Может быть, и не очень интересно, да и не так уж и празднично иметь дома виниловую елку.

И я - совершенно определенно - поклонник не силиконовых, а натуральных вещей.

И женщин – в том числе. Но все же - елка, это лишнее.

Мне совершенно этого не хочется.

В лесу, думаю я, может быть, - одной елкой останется на этот новый год больше. Что радует, в общем-то. Я же люблю родную природу.

Я очень большой любитель и ценитель родных полей и лесов, березок и осин.

Который дальше МКАДа – только очень по большой необходимости и выезжает.

Кроме того, не надо будет после нового года несколько месяцев подряд собирать опавшие иголки, и чертыхаться. Мало что ли соседских – с лестничной площадки? Тут еще и своих нападало.

Вполне достаточно, - уж если ей так хочется, - набрать еловых веток, и воткнуть их в какой-нибудь кувшин или банку. Для запаха.

Или – украсить шариками денежное дерево у меня на окне, под кодовым названием «семейное счастье», которое, хоть я его и поливаю, когда вдруг вспоминаю о существовании раз в две-три недели – все никак не загнется.

И даже наоборот – все развешивается и развешивается во все стороны, и довольно пышно.

Правда, от этого денег у меня что-то никак не прибавляется, да не прибавляется... И семейное счастье тоже все никак не складывается.

А с чего бы ему складываться, если я, по своей сути - просто несемейный человек? Ведь бывают, очевидно, на свете, и такие вот уроды.

Это с точки зрения правоверных женщин и других домохозяек.

Да, вообще нелохая идея. фикус этот украсить... Очень бы смотрелся бы со своими мясистыми листьями, между прочим, украшенными – шариками и мандаринами.

- Это, по-моему, пошло, - замечает Вера Павловна. – Фикусы на юге должны расти. И неужели ты такой ленивый, чтобы иголки потом подмести? Что-то не очень на тебя похоже. Даже живота почти нет. Ну так, чуть-чуть. - Она проводит рукой по моему животу. - А вот у моего мужа – вот это животище…

- И, кстати, о природе,- говорит она чуть позже. - Чтоб ты на будущее знал: елка для тебя на этот год уже давным-давно срублена, и даже упакована. Так что, можешь не обольщаться, что таким образом ты леса охраняешь. Значит, покупаем – и даже не о чем тут и говорить!

***

На самом деле, у меня дома нет даже и никакой искусственной елки.

Но Вере Павловне совершенно не обязательно знать об этом.

А я не горю особым желанием раскрывать ей эту мою маленькую тайну.

Я думаю, мы все же ограничимся чаем в кафе. Без дальнейшего променада.

Муж с беременным пивным животом, собирающийся появиться на сцене завтра, тридцать первого – в этом смысле - очень и очень кстати. Надо только правильно повернуть наш разговор.

Приглашать к себе Веру Павловну – перестало входить в мои планы уже минуте на пятой нашего личного, не виртуального общения. Прямо – сразу почти и перестало. Как только она села в машину, и совершила крепкое, почти мужское рукопожатие, обдав меня крепкими и дорогими духами:

- Ну, будем знакомы. Вера Павловна. Бизнесвуман и депутат. И просто красивая женщина! Не находите?

- Нахожу… конечно… Не просто красивая. Очень!

- Вот так - это правильно. Правильный ответ!

***

- А почему ты, все-таки, сказал мне, что на «вазе» ездишь? – хватает Вера Павловна меня за рукав куртки, и, несколько неожиданно, сильно дергает его. И теребит его игриво.

Я, откровенно говоря, не помню, что вообще что-то говорил на сей счет. Видимо, Вера Павловна меня с кем-то путает немножко.

Но для дамы с таким обилием поклонников, и такой известности в определенных официальных кругах – это вполне простительно.

Маленькая женская слабость, и я не хочу оправдываться.

***

Кажется, она все же решила проверить прочность ниток, которыми мой рукав пришит к плечу. Дергает меня за рукав еще раз.

И это заставляет меня отвести взгляд от пританцовывающих у елочек попок…

- Нарочно про «вазик-тазик» сказал, да? Шутка юмора? Давай, все же, купим елочку?

- Да, это шутка такая была, - говорю я, отводя взгляд от живописного полотна круглых девичьих ягодиц. – У меня дома даже некуда и елку-то поставить.

- В стесненных условиях живешь? А мы вот тут с мужем хорошую квартиру купили. Просторную. В пентхаузе. Или с пентхаузом - не знаю. как правильно будет назвать. Туда можно десять елок поставить, – весело сообщает она мне. - Возле Таганки. Знаешь, где это?

- Немного представляю себе, - говорю я. – Но смутно.

- Вы, москвичи, имеете счастье жить здесь, - говорит Вера Павловна, - а любимого города и не знаете совсем, обычно… Не стыдно?

Я пожимаю плечами:

- Москвичи – тоже разными бывают.

Мне совершенно не хочется вступать в этот теологический спор, и кого-то защищать. Каких-то мифических москвичей. Существующих исключительно в воображении приезжих дам.

Лень мне объяснять, что настоящих москвичей-то давно уже здесь нет. Повымерли, спились, перешли в бомжи, уехали в другие, более теплые хлебные края…

Где, может быть, теперь дышат легко и свободно.

Так что, по-моему, приезжие чаще всего плохо думают не о москвичах, а, как раньше выражались, о простой советской лимите, заполонившей город.

Которая здесь давно уже ассимилировалась, и гордо расставила локти – не замай! Нас, местных.

А то – так пихну! По-московски! Могу и поддых - тоже!

Вера Павловна не подозревает, что я родился, и первые лет двадцать жизни прожил именно на Таганке. Давно перестроенной, перекроенной, и совершенно не напоминающей ту, которой она некогда была. Просто бандитской окраиной города, - на самой его границе. Прячущегося от наступления ремесленных палисадников - внутри Садового кольца. Мачехой таких, как я, извиниюсь за выражение, Вера Павловна, - москвичей.

Но мне не хочется ее разочаровывать. Пусть думает так, как думает.

***

Собственно, именно для того, чтобы отвлечь меня от созерцания гламурных попочек, Вера Павловна и дергала меня за рукав – чтобы я так откровенно не пялился на них.

Она, судя по всему, проницательная дама. С отлично развитым панорамным зрением. С углом обзора в сто восемьдесят градусов. Как у хорошего военного перископа.

И ее, кажется, задевает мой не очень скромный, голодный взгляд – направленный в их сторону.

Она же явно лучше этих жеманных вертихвосток!

Да, но кто же в этом сомневается, моя любезная?… Один бюст чего стоит!

Она, по-моему, и должна быть весьма проницательной: депутат какого-то там городского собрания - в черноземной зоне.

Иначе – там просто сожрут за милую душу. В этом самом ее черноземном городском собрании.

Не будет она проницательной и хваткой - за боротом оставят. То, что от нее осталось. Рожки да ножки. Да порванные колготки пятьдесят четвертого. Или даже - пятьдесят шестого.

Если бы она не была проницательной, и не обладала панорамным зрением - и вообще не стала бы она местным депутатом, и боевой подругой тамошнего партийного мэра.

О чем она, кстати, она вспоминает поминутно:

- Когда я захожу к Василию Василевичу, он мне ручки целуют, и всех прихлебал из кабинета выгоняет. – «Моя любимая депутатша пришла», - говорит. – «Дайте на нее полюбоваться. Проси, чего захочешь, Веруша».

- Просите, однако?

- Иногда. Больше по бизнесу.

***

- А что ты мне все время выкаешь? Мне нравится, когда меня Верушей зовут. Мои близкие друзья…

У меня, переведенного уже в разряд ее близкого друга, есть большая уверенность, что ее престарелый местный мэр - тоже не ограничивается целованием ручек своей очаровательной и любимой депутатши. Веруши.

Совсем, думаю, целованием ручек не ограничивается, старикан генерал. Выгоняя всех из своего кабинета.

***

- Я хочу вон ту елочку, – говорит Вера Павловна, и тянет меня - подальше от девушек. – Во-он ту!

Елки запакованы в целлофан, и как это она так сразу, вслепую, выбрала нужную ей – мне совершенно непонятно.

Очевидно, у нее очень наметанный глаз.

- Но мы же хотели чай пить… С собой ее нести придется? Может быть, уже после чая?

- Купим, и попьем. Нам елка в кафе тоже не помешает.

***

– Молодой человек, молодой человек, - зовет она продавца с посиневшим то ли от сырого холода бесснежной зимы, то ли от перманентного пьянства лицом… - Сколько стоит вот эта прелесть?

- Две с половиной… - говорит тот сипло, не моргнув заплывшим глазом. – Датская, видите? Даже упаковка не нарушена… И не очень высокая. Для малогабаритной квартиры – как раз, - оценивает меня продавец.

- То есть, китайская, но в датской упаковке? - смеется Вера Павловна, и достает из сумочки портмоне. – А гарантию даете? Что за ночь не осыплется?

Продавец недоуменно хлопает глазами:

- Какая гарантия, мадам?… Это же елка. Она – одноразовая. Честно – из-за границы. Не должна…

- Хорошо, заключает Вера Павловна. Если без гарантии - полторы, и мы в расчете – идет?

- У нас не торгуются, - говорит продавец. – Две с…

Но встречается взглядом с Верой Павловной, - и пожимает плечами:

- Ладно, забирайте. И помните мою щедрость.

Народу тут, на базарчике – никого, практически. Только мы с Верой Павловной, да две гламурные девушки, двигающиеся от елочки к елочке.

Далеко не всем по зубам такой дорогой скандинавский новый год.

Так что, щедрость продавца – совершенно явно тут не причем. Похоже, что он и половины елок не продаст - по заломленным ценам.

И что тогда с ними делать - после 31-го? Обратно везти, и в лесу в снег втыкать? Этих одноразовых красоток…

Или – на дрова, в печки?

Я тоже вытаскиваю бумажник, понимая, что мое сопротивление бесполезно, и выглядит все это уже просто глупо. Мы с неизвестной пока мне елкой – обречены на краткую и трагическую совместную жизнь.

- Убери, пожалуйста,- говорит решительно Вера Павловна, и рукой отводит мою руку с бумажником. - Это мой тебе новогодний подарок. Одинокому мужчине… От щедрой Снегурочки.

... И от ехидной Синей бороды, думаю я. Впрочем, уже даже и не раздражаясь.

***

В прошлом, до депутатства, эта Снегурочка Веруша была успешным местным бизнесменом. Челночницей, как я полагаю.

Тяжелая работа. Но если повезет – шубы тоже могут сделать тебе небольшой стартовый капитал.

Особенно, если наладить этот промысел. И если, конечно, не сгинешь где-нибудь в зеленых прибрежных горах Турции. Или в желтых песках таинственных Эмиратов.

Ей, кажется, пока везет, и даже, пожалуй, по-крупному.

Хотя, может быть, размышляю я, у нее за плечами было и построение чего-нибудь более пирамидального, чем челночный бизнес. И, может быть, даже уголовно-непривлекательное.

Что-то и почему-то на сей счет у меня крутится смутное в голове. С самого начала нашего предварительного, еще виртуального общения с Верой Павловной.

Уж больно она неплохой и напористый продавец, как мне кажется.

Себя продавать умеет. И точно знает, чего хочет.

Теперь вот ее не очень, - как она умело и тонко выражается, - не очень сексуальный, и вообще не очень удалый муж - пошел развивать поставленный ей бизнес. Отряхнувшись после многолетнего запоя, и зашившись. Надев костюм, и почти отмыв руки.

Под ее неусыпным железным контролем.

А она, в прошлом учительница словесности – с головой нырнула в политику.

И плавает там, как шустрый дельфин, брызгаясь и резвясь. При поддержке известной партии с чисто советским, унылым до оскомины, названием.

Нужна же этой партии прочная опора в черноземных в регионах. Нужны же верные дивиденды - на вложенный в нее сверху капитал. Такие вот, как она, - слепленные по своему, сверху спущенному шаблонному образу и подобию, - депутаты, которые, при случае, могут за свое, за кровное, и глотку порвать.

Дельфины-то – они тоже зубастые, хоть и плещутся на вид – мирно и дружелюбно.

По-моему, они в прямом родстве с морскими хищниками состоят. Даже с акулами перекусываются в случае чего, по-моему.

Хотя я и не ихтиолог.

***

- У нас в семье – как и у вас, тут, в Москве, у вашего мэра… Все хорошо поставлено, - рассказывает мне Вера Павловна уже за чаем. - Один – политикой, а другой – его жена, бизнесом…

Только у нас в семье наиборот – жена в политике, а муж в бизнесе. И тоже – все неплохо выходит.

Очень полезное сочетание у нее в семье, думаю я про себя. Как показывает московская практика.

И никаких упреков и подозрений – я, не я, и лошадь не моя – а моей жены.

И наоборот.

- Хотя муж многого в бизнесе не понимает, и приходится за ним все время приглядывать, - говорит Вера Павловна. И вкрадчиво кладет свою ладонь на мою ладонь:

– Погреться можно? У меня руки замерзли, пока мы эту елочку выбирали. – Смотрите-ка, даже пахнуть начала здесь. В тепле.

Ладонь у нее твердая и действительно холодная. Я накрываю ее ладонь своей второй ладонью:

- Так еще теплее, Веруша? – говорю я слегка интимно.

- Гораздо, - говорит она. – Гораздо теплее. И приятнее… У тебя красивые руки. Мужские. Но не грубые.

- Мой инструмента – клавиатура. Поэтому и нет мозолей. Я, кстати, не барышня – для комплиментов…

- А комплименты не только барышням приятны… Вот, например, наш мэр, Василий Васильевич…

Мда…

Что там, у нас, опять - с ее мэром произошло?

***

Я наблюдаю, как она пьет свой бледный чай, отставив мизинчик.

Странно, почему это я так неприязненно отношусь к зеленому чаю? Он ведь мне не сделал ничего плохого. Наверное, потому, что не очень люблю модные вещи и повальные увлечения. И ни черта не понимаю в чайных церемониях и приличных дамах. И еще мне кажется, что зеленый чай – совсем не похож на настоящий. И пахнет к тому же как-то лекарственно.

А мне нравится пить чай с лимоном. И с сахаром. По-простому. И не лечиться непонятно от чего еще, пока.

А вот кофе – кстати, даже неплохо здесь приготовленный, - вещь какая-то безвременная. Хотя, сейчас и не очень модная.

Зато – всегда действует на меня умиротворяюще.

Даже, я бы сказал, настраивает на философский лад.

Правда, это уже пятая или шестая чашка - за сегодня. И лезет в меня с некоторым трудом. И никакой особой философии не содержит.

Но курить без кофе – похоже на мастурбацию. А здесь стоят пепельницы, и можно, наконец, спокойно курить в тепле и сухости.

Чего уже, кстати, мне давно хотелось.

- Какая дурная привычка, - замечает Вера Павловна. – Пора, давно пора бы бросить, молодой человек.

- А я и бросаю, - отвечаю я. – Уже несколько лет подряд…

- Ты - прямо, как наш мэр Василий Васильевич… Он тоже не первый год все бросает. Толдько работа у него нервная. не дает бросить. И жена - страшная стерва.

***

Что-то в ней все-таки есть, в этой Веруше. Что-то сентиментальное, кажется.

Ей, кажется, не просто хочется купить или - так поиметь себе любовника, подходящего ей возраста, без особых заскоков и бунтарства. Тихого и мирного.

Ей, кажется, хочется и чувств - тоже, впридачу к нему.

Только она все никак не может взять правильный тон, по-моему.

Да еще тут все время этот мэр высовывается откуда-то… Словно соглядатай.

Интересно, если закрыть глаза и просто слушать ее слегка охрипший еще с шубной эпохи голос, может возникнуть иллюзия тепла? Или нет?

Шансы проверить это у меня есть. Я бы даже сказал, почти стопроцентные.

Если уж Вера Павловна сделала мне такой датский подарок, она уже не отступится. Заставит привезти елку ко мне, и даже установить ее.

В своем обществе, естественно.

А дальше - уж как пойдет...

***

Окрепшая от удачного сочетания бизнеса и депутатства, Вера Павловна купила квартиру в Москве себе. А также дочери – еще одну.

А также еще одну – про запас. Как аэродром и для аварийной посадки и неформальных встреч – я так думаю.

Или же - как источник дополнительного дохода – если ее сдавать.

Она рассказывает мне все это не торопясь, и со вкусом, грея о чашку ладони. Официантка принесла еще один стеклянный прибор со свежим чаем, - прозрачную колбу с поршнем внутри.

Очевидно, что моих ладоней для согревания рук Вере Павловне не хватило. Или у меня получилось не слишком интимно.

Я мельком меряю взглядом фигуру официантки. Просто – автоматически. Дурная мужская привычка, видимо.

Фигура – так себе,

Спереди плоский передник. Сзади – такая же плоская попка. Типа - сковородка.

- Какой ты – распущенный… И на базаре себя неправильно вел…, - замечает мне Вера Павловна. – А ведь с дамой сидишь. С красивой и сексуальной. Но мне это нравится. Не люблю тюфяков, вроде моего мужа.

И продолжает свое повествование.

Она заплатила за дочерний институт, а потом и за дочкин диплом MBA в Швеции.

- Вот я не понимаю, объясни – зачем домохозяйке нужен этот МВА?

Я тоже пожимаю плечами. И действительно – зачем? Деньги на ветер выбросить, и на стенку повесить?

…И даже выдала ее замуж - за какого-то местного, московского плейбоя. Как оказалось – не очень удачливого. Безголосого, худого и страшного, как смертный грех. Прощелыгу - из околошоуного бизнеса. Построенного на деньгах его папы, - известного в определенных строительных кругах чиновника.

Плейбой, косящий под голубой гламур и с роялем в кустах, оказался совсем гнилым малым.

И карьера у него, даже купленная, не пошла – одни скандалы, сомнительные тусовки с непонятными личностями, и пьянки с девками, да голубые мальчишники.

Этакая местечковая звездная жизнь, заканчивающаяся, обычно, в наркологическом отделении Кащенко.

Но очень любимая и прессой, и тв... Этакая, прямо, звездная россыпь. На показ по телевидению вполне, и для желтых газеток - очень годящая...

Как говорил классик – если других ботинок не видел – наши во такие!

И поднимал большой палец вверх.

- Зятька бог послал, - горюет немного Вера Павловна, вспоимная это время. – А поначалу – такой приличный был мальчик. «Здравствуйте, мама, до свидания мама…»

Знаешь, я тебе как родному скажу, - наклоняется она ко мне, – сука он драная, вот он кто. Безродная. Несмотря на папашу! Даже ко мне пытался, обкурившись, приставать. Но я ему выписала. Извини, конечно, за такие интимные подробности.

***

- Я тебе еще не надоела? Мне наш мэр Василий Васильевич тоже вот посоветовалв такой ситации…

Пришлось дочь развести - по умному совету. Зато, нет худа без добра, теперь у Веры Павловны есть еще и внучка трех лет.

- Слава богу, нормальная родилась… От этого урода. Тебя, кстати, не пугает, что я бабушка? – спрашивает она.

- Нет, не пугает. Меня уже вообще трудно чем-нибудь таким испугать. Да я, пожалуй, и сам уже дедушка… - говорю я.

- А сколько у тебя детей?

- Известных мне – пока нет…

- Как это – известных? - оживляется Вера Павловна, - А неизвестных?

И смеется, прикрыв ладонью уголок рта, где тускло поблескивает золотая фикса.

– Извини, все нет времени заменить золото на фарфор… Даже нравится? Вот и хорошо.

Так что там – про неизвестных?

- Шутка, - говорю я.

- Такая же, как с «вазиком-тазиком»? Шутка юмора?

- Почти.

***

У меня действительно - нет пока известных мне детей.

Хотя – чем черт не шутит, однажды еще может раздаться звонок в дверь, и на пороге, вынырнув из туманного смога любимого мегаполиса, может возникнуть фигура юного нахала:

- А помните, папа: метель, полустанок, в одна тысяча восемьсот таком-то году… Так вот – это же была наша мама. И, кстати, папа, дорогой, вы с той поры нам очень много должны!

Очаровательная картинка – не ждали, называется.

Но даже где-то и рады! Если по большому счету говорить.

***

В общем – все у Веры Павловны, как выясняется – как у людей!

Или – почти все.

Осталось чуть-чуть. Еще один маленький этап. Срочно нужен более или менее постоянный любовник.

Как я понимаю - этакой тихий и скромный, из местных, московских аборигенов, чтобы. Но – не бомж! И не лицо - непонятной национальности.

- А ты, кстати, какой национальности? Не из этих?

- …Вроде, нет. С утра - точно - нет. Паспорт показать, Веруша?

- Зачем мне твой паспорт? У меня и свой есть. Да я и так все насквозь вижу. Если только проверить, не женат ли ты случаем?... С женатым бы очень не хотелось. Ну очень…

И, прихлебывая чай и улыбаясь:

- Национальность по-другому можно проверить – знаешь?

Может быть, развить эту тему, думаю я? Как проверяют национальность у нас, в черноземной полосе.

И довести ее до абсурда?

Нет, пожалуй, не стоит. Банальная уж больно.

***

Да, хороший любовник требуется…, продолжает она.

А ведь, действительно – ведь не возить же с собой в столицу свой самовар… К тому же – муж ее вообще не по этому делу. Из таксистов. Насколько я понимаю –зашитый. Но все равно – периодически употребляющий.

И все, что он умеет – так это хорошо считать чужие деньги. Именно поэтому, – их ему нельзя особенно и доверять-то. Ни денег, ни чего-нибудь другого.

- У меня все здесь под контролем. Все в безнале или еще где-то сидит. Шаг влево, шаг вправо – побег! Открываем огонь без предупреждения!

Выгоню я его просто - к чертовой матери! И глазом не моргну. Только накладные подписывать доверяю, да и то – не все…

Я и не сомневаюсь, что огонь здесь открывается – действительно, без предупреждения.

И сразу – на поражение.

***

Любовник в столице – по разумению Веры Павловны – уже ей совершенно по штату положен. Это уже совсем другой уровень.

Такой вот – интеллигентный, эрудированный, на профессора похожий. В очках даже, может быть.

Как из какого-нибудь фильма советского.

Чтобы не стыдно было с ним и на люди появиться – при необходимости.

Чтобы еще и два слова связать умел.

Или даже три. До и после.

- Вот такой, как ты, например. Ты же не женат, правда? Не наврал мне? Я не люблю, когда мне врут. И с женатыми не вожусь. Пусть их жены с ними разбираются. Но паспорт твой смотреть все-таки не буду из принципа. Я – доверчивая…

Это – вряд ли, но кто же любит врунов-то, спрашивается?

***

Нет, конечно, - я не наврал.

Я вообще не люблю по мелочам врать. И если уж вынужден врать – то только в разумных пределах. Дозировано.

Часть в этом вранье бывает – святой правдой, часть – легкой фантазией.

Зачем же кого-то, прямо не отходя от кассы, - своим врагом делать? Только – если ради спасения чужого самолюбия…

Но я чист – перед Верой Павловной. Да и вообще, у меня нет никаких обязательств не перед кем, кроме банка-кредитора.

***

Однако, если объективно - я вряд ли похоже внешне на требуемого интеллигентного университетского профессора в очках.

Во-первых: у меня нет бородки. Я бреюсь каждое утро до синевы.

А иногда и еще и вечером – если на свидание намыливаюсь. С непредсказуемым исходом.

Во вторых: очки мне нужны бывают вообще последнее время довольно редко. Только, когда читаю мелкий шрифт в книжке. А поскольку, давно уже, кажется, не читал ничего нового – кроме вывесок за лобовым стеклом автомобиля, - то и очки пылятся где-то на столе. Под грудой бумаг.

Нет, я не похож на профессора, даже и с моим высоким лбом.

Плавно перетекающим в лысину.

И с умными ясными глазами, не затуманенными обилием пива.

Хотя, пожалуй, и умею два слова связать.

И до, и даже, иногда – и после.

***

- Прости, Веруша, - говорю я, - не люблю я пиво…

- Да я просто так предложила пива взять… Вижу, ты кофе уже допил. Проверить тебя хотела – как ты, за рулем? Трезво себя ведешь? А то я боюсь немного с незнакомыми водителями ездить. А мы с тобой еще ведь так мало знакомы... И нам с тобой еще елку везти. Тут у вас все расстояния - дай-то боже! Мало ли. что случиться может. У вас тут полоумных за рулем - много.

К тебе везти, - подчеркивает она.

- Ты, кстит, далеко отсюда живешь? – спрашивает она после некоторой паузы, оценивая эффект своих слов и намеков. И наливает себе нового чая из стеклянной колбы. М всем видом дает понять, что официальная часть уже близится к концу. А это – последняя чашка.

- Могли бы и другую чашку принести. Ничего не понимают в чае…Совершенно ничего.

***

- А с «тазиком» ты меня ловко разыграл, - продолжает Веруша неожиданно автомобильную тему. - А я вот езжу на «лексусе».

И берется за мобильный телефон:

– Сейчас мы узнаем, не в вашей ли фирме его покупали? Ты же говоришь, что в салоне работаешь, так?

- Именно.

- Петя…, - более жестким голосом говорит она в трубку, - Опять ты жуешь, когда со мной разговариваешь? Как не узнал - у тебя же мой номер высветился, а не какого-нибудь твоего приятеля. Скажи, мы где «лексус» брали? В «Авто-Пойнте? » Или – «Пойнтере-Авто»?

- Твоя фирма не так называется? – обращается она уже ко мне. - Нет? Ну, ладно. Это я не тебе, Петя. Жуй дальше. Я тебе позвоню, когда машина понадобится. Да, может быть, сегодня, попозже.

Судя по всему – это такой маневр – подавления. Всего, что еще движется или еще колеблется.

- Это мой дурачок-шофер Петя. Вечно что-то жует. Или – запах заедает? – не пойму. Лафа ему. Сиди себе, и дурака целый день валяй. Правда, беспокоюсь: как бы он девок не начал катать. Разобьет еще дорогую машину… Или – загадит сиденья. Кожа там уж больно дорогая…

- Так можно записывать показания спидометра.

- Да ладно, это я так просто...

***

Приключения начинаются за железной дверью моей квартиры без номера. Какая-то собака его оторвала, когда он чуть-чуть отклеился от дерматина.

- Шифруешься? - Говорит Вера Павловна. - От милиции прячешься?

Надев предложенные ей тапочки, очень внимательно осматривает мое жилище.

Прямо, как следователь-криминалист:

- И вправду, я даже и не знаю, куда это мы елочку тут поставим? Если только на окно – вместо твоего фикуса. Ах, какой от нее запах! Чувствуешь? Или – у тебя насморк?

А это – кто на фотографии? А это? Сестра? Что-то вы не очень похожи. Наверное, не сестра вовсе?

А эти девушки – что здесь делают? - спрашивает она, вертя африканские статуэтки грудастых африканок с осиными талиями и умопомрачительными бедрами, и с кувшинами на головах.

- Так, как-то сувениры привез, с африканского базара. Хочешь, подарю одну?

- С намеком? У меня, между прочим, тоже талия есть. Ну, может быть, не такая, как у них, но все же. Вот, пощупай, – и Вера Павловна кладет мою руку на свое крутое бедро. - Чувствуешь?

- Чувствую, - говорю я. – Очень даже...

***

- Вижу, много читаешь…, говорит она, отодвигаясь от меня, поскольку я не делаю следующего движения взяться за то место, где у нее, по ее мнению, проходит талия - двумя руками. - Только как-то ты разрозненно читаешь? Ни одного собрания сочинений… И говоришь при этом – что в салоне работаешь?… Странно.

Я чувствую себя очень неловко. Будто школьник, которого учитель застукал на уроке за разглядыванием «Плэйбоя».

Не знал, что собрания сочинений должны обязательно входить в набор любовника.

Все собрания сочинений ушли некогда вместе с бывшими женами. И почему, кстати, если человек продает машины, он при этом не должен ничего читать?

В общем, чему это ее замечание относится, - к моей работе, или к книжкам, или к моим нерешительным движениям, мне не очень понятно.

- Я действительно работаю в салоне. Могу визитку дать…

- Ну, все бывает в жизни…Потом дашь, если что.

- А что? Если что?

- Если я новую машину надумаю покупать.

***

Наосматривавшись вдоволь, перетрогав все фотографии на книжных полках, и зачем-то проведя с легким треском длинными ногтями по клавиатуре спящего компьютера в углу, она говорит:

- Да, настоящая берлога. И, похоже, здесь действительно только ты и живешь. Не чувствуется женской руки. Хоть и – стесненно живешь.

Вот он и приговор, думаю я. Без права переписки.

- Но, довольно чисто у тебя, - для холостяка. Это-то все же и заставляет задуматься.

Она близко подходит ко мне, и глаза ее влажно поблескивают:

- Позволь мне руки с дороги помыть. У тебя там – есть чистое полотенце?

А ты какую-нибудь музыку пока включи. Вообще, развлекай даму-то…

И уходит в ванную, прихватив, зачем-то с собой сумочку.

Наверное, боится, что я начнув ней рыться?

***

Я стою на кухне.

Закурив сигарету, жду, когда Вера Павловна выйдет из ванны, чтобы спросить – будет ли она пить обычный черный чай, или предложить ей чего-нибудь покрепче. Зеленого чая у меня нет, естественно.

Кажется, у меня где-то оставался коньяк. И какое-то, недопитое с кем-то вино.

Хотя, предлагать даме что-то уже открытое – по-моему, нонсенс.

Кроме того, сразу возникает много лишних совершенно вопросов – а кто это пил? А когда? А это, конечно, была женщина?

Не знаю я также, какая музыка подходит Вере Павловне под ее настроение, и потому просто включил радио, под названием «Relax». Подходящее, по-моему, для всех подобных случаев.

Но, может быть, она любит настоящую, классическую музыку?

Вдруг – она знаток классики?

А Веры Павловны все нет и нет, и только шумит вода в трубах. Сколько же можно там мыть руки?

Или – ей там поплохело? От чая…

Моя бабушка, покойница, в детстве часто говорила – вода мельницу ломает.

А чай? – вот, о чем надо было у нее спросить.

***

... Не верю своим глазам.

Вера Павловна выходит из ванны босиком, замотанная в мое банное полотенце, и движется ко мне на кухню, оставляя на полу мокрые следы. По ходу дела, легким жестом, задевает выключатель. И свет на кухне гаснет.

Однако…, - говорю я про себя, едва удержавшись, чтобы не произнести это же вслух.

Обняв меня за шею, она прижимается ко мне всем телом, от которого исходит горячая влажная волна, и целует меня в губы.

- Ты такой робкий… - шепчет она, - я тебе решила помочь... Ты не против?

И опять целует меня. И я невольно отвечаю ей.

Я крепко обнимаю ее за талию, потом опускаю руки ниже, на бедра, глажу по гладкой коже ягодиц.

Полотенце сползает, и обнаруживается большая нежная грудь, к которой я и припадаю. Сосочки под моими губами моментально становятся каменными.

- Ох, - шепчет Вера Павловна, - как это хорошо… Я так ждала тебя. Милый мой… Тазик-вазик…

***

Меня начинает разбирать смех, и я вальсирую с ней - через коридор в комнату, и мы почти что рушимся на мою многострадальную кровать.

Которая - понимающе - скрипит не очень громко, интеллигентно. Хотя и довольно жалобно. Наш общий вес, наверное, что-то около двух центнеров.

Отпустив ее, я пытаюсь расстегнуть рубашку.

И чувствую, как Вера Павловна дергает тугую пуговицу на моих джинсах.

- Давай, я сам, - говорю я. – И давай, снимем хотя бы покрывало. Там, внизу - чистое белье...

- Нет уж, подожди, - шепчет Вера Павловна, и одним движением, как борец, переворачивает меня на спину. – Мне это самой нравится делать.

- Но мне хотелось бы тоже заглянуть в ванную, - говорю я.

- Зачем? Да брось ты ваши дурацкие штучки… Следуй нахлынувшей страсти…

Встав на колени у меня в ногах, она стягивает с меня полурастегнутые джинсы, а за ними, едва не порвав, трусы. В то время, как я пытаюсь освободиться от рубашки, выворачивая себе руки.

Носки при этом остаются на мне.

Она склоняется надо мной, но едва я успеваю опять поцеловать ее грудь, как в руках у нее – каким-то совершленно непостижимым образом - возникает станиолевая лента презервативов. Как обойма.

Их, по-моему, штук шесть, и это наводит на серьезные размышления – интересно, на сколько раз она рассчитывает слиться мо мной в экстазе, - следуя нахлынувшему порыву страсти?

- У нас для первого раза – только безопасный секс, - говорит она, и отрывает от ленты один, а ленту бросает куда-то на середину комнаты.- Я так тебя еще плохо знаю.

Берется обеими ладонями за мою пятую нежную конечность:

- О, а ты еще не готов, сладкий? Я тебе не мила? Размер-то у тебя – подходящий… Не люблю маленькие члены.

Как у мэра Василия Васильевича? - мелькает у меня в голове.

- Обычный медицинский член, - говорю я, - не надо из меня монстра делать.

- Смешно, тазик ты мой... Дело теперь за малым, дорогой. Проснись, наконец...

- Понимаешь, Веруша, - говорю я, - тут все же нужна некоторая подготовка…

- Да? А я подумала, что ты уже давно готов. Еще в кафе... и даже на базаре... когда на девок глазел... Ну, давай же!

Сейчас она дернет меня, как за рукав куртки, - мелькает у меня в голове мысль, и еще бобольше съеживаюсь...

***

Мне искренне стыдно.

Особенно за то, что я лежу совершленно голый, на съехавшем покрывале, которое теперь - до половины лежит на полу. И в носках - что самое неприятное.

Хотя носки у меня чистые, но лежать голым, и в носках перед дамой – что может быть ужаснее?

- Тебе не нравится моя грудь? – говорит она. - Скажи, честно! Или еще что-то?

- Я думаю, - говорю я, - если ты меня немножко поласкаешь, или поцелуешь, все станет на свои места.

- Я далеко не каждому делаю минет, – произносит Вера Павловна красивое иностранное слово, вставляя в него зачем-то еще и мягкий знак. – Давай, я попробую тебя как-нибудь вручную поставить на место. Для первого раза - это будет слишком жирно - минет.

- Погоди, – говорю я. – Ляг, пожалуйста, на спину.

Она неожиданно послушно ложится.

Я кладу ладонь на мягкий, влажный бугорок ее обширного, модно обритого лона, а сам губами пытаюсь дотянуться до ее груди. Такое движение – губами сверху вниз, от груди, с заходом к пупочку, может принести успех. И у моего, мало кем управляемого друга, наступит, наконец, хотя бы некоторое воодушевление.

Во всяком случае, всегда так было.

И я начинаю это томительное мепдленное движение, но Вера Павловна подсовывает ладонь мне под подбородок.

- Нет, не надо… Только не сейчас… Не в первый раз… я боюсь...

- Чего? - спрашиваю я, отрываясь.

- Кончить сразу...

***

Примерно через час, когда я уже становлюсь совершенно мокрым, на груди Веры Павловны, кажется, и места живого нет, а мой друг от трения в ее ладонях и пощипывания, даже, кажется, слегка распухает, он вдруг решает сдаться мне. Или – ей. На милость победителю. И вдруг восстает – во всей своей красе, становится твердым. как палка. К моему полному изумлению.

Пощады он теперь от нас с ней – уже не ждет, и готов умереть с гордо поднятой головой.

Или головкой – как кому больше нравится.

- Вот это да, - говорит Вера Павловна, и роется где-то в изголовье, в поисках потерянной резинки. – Надевай быстрее, милый. Пока такой праздник наступил.

- Ну, - говорю я, - тут уже некуда спешить. – Повернись ко мне спинкой, и ни в чем себе не отказывай, - и через мгновения вхожу в Веру Павловну сзади, – и до самого упора.

- Ух, ты! - низким хриплым голосом произносит Вера Павловна. - Только резинку не порви, пожалуйста… Тазик ты мой, вазик... Еще! Сильнее! Сильнее! Ох!... Береги резинку, Сеня!

***

В полчетвертого утра стоим у подъезда ее нового дома в районе Школьной – на Андроновке.

Вера Павловна целует меня на прощание:

- Да, конечно, ты прав. Тебе нужна была определенная подготовка. Но зато потом, – и она проводит удовлетворенно по животу. – Ох, что было потом!... Даже для первого раза – и то перебор… Небольшой, правда. Елочку не забудь нарядить, хорошо?

- Хорошо.

- Вон, видишь, там, наверху мы и живем. Я живу. – и она показывает куда-то вверх, сквозь крышу машины. - Завтра заеду, и проверю – что ты ее никому не подарил. Я знаю этих мужчин… Они такие коварные. Сделал дело – и пошел… Наплевав на подарки любимых…

- Не подарю, мне она самому нравится.

- Так я завтра - серьезно к тебе заеду. Не против? Муж-то приедет только вечером, а мы днем можем что-нибудь успеть. Я думаю, уже все будет идти как по маслу. Или у тебя другие планы?

Нет у меня никаких особых планов на завтра, 31 декабря. Все планы съедены вчерашним вечером.

- Позвони, тогда мне часов в двенадцать, ладно?

- Хорошо, - говорю я. – Позвоню.

- А машина у тебя – тоже ничего! Тазик ты мой милый…, - смеется Вера Павловна.

- Кредит – великая вещь, - говорю я.

- Я так, почему-то, и подумала.

– Дорого, зато совершенно справедливо. Вещами пользуешься уже сейчас. Когда можешь за них расплачиваться. А не тогда, когда они тебе уже не нужны будут…

- Вот именно.

***

Вера Павловна выходит из машины, опять не закрывая дверь. Она вернулась с свою роль влиятельной официальной дамы.

Я наклоняюсь, чтобы дверь прихлопнуть, но она задерживает мое движение.

- Мне пришла в голову хорошая мысль.

…?

- Хочешь, я выкуплю твой кредит?

- И что? Зачем?

- Ну, я кредитор более лояльный, чем банк. Могу иногда и простить некоторые платежи. Когда не густо с деньгами, например. И проценты поменьше могу брать…

- Спасибо, Веруша… - говорю я. – Как-то это слегка неожиданно. Хотя и очень лестно. Давай отложим такой серьезный разговор… Я что-то не готов сейчас к нему…

- Опять не готов? – смеется она. – сколько же тебя надо раскочегаривать?

Я опять вижу, что глаза у него сияют влажным и странным блеском.

- Ну ладно, не буду сейчас настаивать, поздновато уже. Подумай над этим.

- Хорошо, спокойной ночи.

Она наклоняется внутрь машины, и целуют меня в лоб, перетекающий в лысину.

- Наплевать нам на консьержа. Правда?

Пусть все смотрят!

А потом сама закрывает дверцу и идет по мощеной дорожке к подъезду. За фонарем которого маячит чье-то бессонная голова.

***

Поворачиваю с Андроньевки - на свою, некогда родную, Большую Коммунистическую.

В сторону площади здесь теперь – одностороннее движение.

Еду неспешно по улице, а потом, внезапно, торможу и останавливаюсь у храма Святаго Мартина Исповедника – как гласила некогда надпись на фронтоне. В темноте не видно – осталась ли она еще там, или нет?

Зачем останавливаюсь, самому не очень понятно.

Опускаю окно, закуриваю, и рассматриваю свой мобильный телефон.

Уничтожить телефон Веры Павловны? Или – это бессмысленно… Она все равно сама перезвонит – просто наверняка.

Хотя. может и не позвонить.

И что об этом так долго раздумывать?

А над чем еще можно сейчас раздумывать?

Глухая ночь висит над Таганкой, и в темноте даже кажется, что здесь ничего не изменилось.

Любимая мачеха смотрит на меня со всех сторон. И удивляется – зачем заехал, сынок?

Другого времени для меня не нашел?

А действительно – зачем заехал, матушка? Не могу тебе ответить...

Январь 2007 г.,