Ассистентка

(рис. Джимми Марвиуса)

Люба работала ассистенткой у профессора Глыбова. Ей было 24 года, она носила дурацкие очки в роговой оправе и гладкую прическу с короткой косой сзади. От этого ее аккуратная головка казалась слишком  маленькой. Глыбов мало обращал на Любу внимание и уж совсем не думал о ней как о женщине. Вернее, думал, но с долей иронии. Она казалась ему слишком нескладной для того, чтобы называться женщиной, в смысле самки. Глыбову нравились элегантные дамы одетые с изыском, а Люба носила какие-то тинейджерские майки в три слоя, несуразные штаны и в ее движениях не было никакой грациозности и изящества. Даже музыка на ее мобильнике казалась ему безвкусицей. И губы ее казались Глыбову толстоватыми.

Однажды Глыбову потребовался рисунок для его монографии и он произнес об этом вслух, размышляя кому поручить эту работу. И тут Люба сказала:

- Босс! Я знаю одного очхор художника, поручите ему!

- Что значит "очхор"? - спросил Глыбов.

- Очень хорошего! Вам же нужен замечательный рисунок?

Глыбов поморщился, но согласился. Встреча была назначена по телефону. Художник пригласил Глыбова в свою мастерскую показать работы.

Глыбов пришел. Мастерская была в полуподвале. Дверь открыл блондин в джинцах, майке и рабочем фартуке.

- Олег! - сказал парень, широко улыбаясь, - А Вы, конечно. . .

- Глыбов,- сказал профессор.

- Очень рад, пойдемте!- Олег пошел первым по коридору, увешанному эскизами. Они вошли в комнату. И тут Глыбова словно ослепило.

Он увидел красивую молодую женщину. Она была обнажена. Он не сразу узнал в ней Любу, которая сидела на стуле среди каких-то прозрачных бутылей и ваз, весело что-то напевала и смотрела на мужчин. Конечно, Глыбов видел те же дурацкие очки, гладкую прическу, но теперь они выглядели по-иному, совершенно сексуально.   Ее маленькая головка казалась верхом совершенства.

- Привет! - сказала Люба, - Вам нравятся мои чулочки!?

Глыбов залился краской, не зная что сказать.

- А мы тут экспериментируем со стекляными сосудами, - сказал Олег, - У меня сейчас в творчестве "стекляный период".

- Почему? - спросил Глыбов, чувствуя, как теряет голову, влюбляясь в Любу,   проваливаясь в ее красоту, в ее блестящие полные губы в перламутровой помаде, в ее пальчики, которыми она изящно поглаживала горлышки сосудов, в ее ножки в розовых чулочках и смешной  дерзкий хохолок на подбритом лобке.

У Любы была налитая грудь с припухшими выразительными сосками, которые горели на белоснежной полоске незагорелого тела. О как он захотел припасть губами к этим нежным соскам! Она не сводила с него глаз, а Глыбов не мог отвести свои.

"Черт возьми! - беспомощно думал Глыбов, - Я не должен влюбляться. У меня жена, дети. . . И потом, они с Олегом наверное любовники! Да и если это даже не так, разве достойно мне иметь подругу, которая вот так запросто раздевается перед чужими мужчинами?"

- Я сравниваю женщину с сосудами, - сказал Олег, - Они такие-же разные, и тоже хрупкие и прозрачные.

- Понятно. - сказал Глыбов, думая только о том, что с ним происходит.

- На самом деле, разглядывая женщин, изучая их, я ищу новые формы для стекляных сосудов, - продолжил Олег, - Я ведь дизайнер, мой основной хлеб сегодня - это образцы для стекольного завода. . . Вот посмотрите. . .

Но Глыбов не слышал его. Он прислушивался только к музыке безумного счастья той новой любви, которая обволакивала его и видел только красоту Любы.