Мои женщины. Июль 1960. Полёты во сне aka Зрелые женщины рассказы

МОИ ЖЕНЩИНЫ. Июль 1960. Полёты во сне.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

После того, как я увидел мою маму обнажённой на раскладушке в саду, я влюбился в неё.

Конечно, я и раньше любил маму, но как «маму». Теперь я влюбился в неё, как в красивую женщину.

Я вдруг увидел в ней мою Фею красоты и страсти.

Я вдруг увидел, что моя мама удивительно красива. Она совершенно не похожа на всех известных мне женщин.

Все соседки были или маленькие и худенькие или здоровые и толстые.

Моя мама была очень стройной, высокой, с хорошей фигурой.

Она и одевалась не так как соседки. У нее были красивые строгие платья с маленькими белыми или кружевными воротничками и широкой волнистой юбкой.

Она носила красивые украшения: маленькие серёжки, маленькое колечко и обязательно какая-нибудь необычайно красивая брошь.

Одна брошь ручной работы была сделана из слоновой кости и изображала индийского слона в окружении резного кружева индийского орнамента.

Все женщины-соседки завидовали маме и «пытали» её на предмет выяснения адреса магазина или имени мужчины, подарившего ей эту красивую брошь.

Мама носила простые туфельки, всегда с очень небольшим каблучком, но почему-то эти туфельки всегда вызывали восхищение и зависть соседок.

Вообще они ей завидовали. Завидовали кто-как, кто «по-чёрному», кто «по белому», то есть по-доброму.

Я не раз слышал от соседских девчонок, что «твоя мама одевается, как королева».

Не знаю, как одевается королева, но моя мама многие платья, юбки, кофточки сшила сама.

Она внимательно рассматривала журналы «Работница» и «Крестьянка», вычерчивала и вырезала из газет выкройки, строчила на машинке, мерила, распарывала и вновь строчила до тех пор, пока вещь не получалась безупречной.

Только тогда мама скромно и буднично выходила в новом платье в общую комнату и как будто невзначай дефилировала перед нами.

Первым новое мамино платье замечал всегда папа.

Он сначала замирал, затаивал дыхание, несколько секунд изумленно смотрел на маму, а потом щёлкал языком, резво вскакивал и начинал обхаживать маму кругами.

При этом он сдержанно, но всегда ярко и убедительно выражал своё восхищение маминым видом.

Мой старший брат тоже сдержанно хвалил мамин наряд. Только я безудержно прыгал вокруг неё и орал о том, что «наша мама самая красивая на свете».

Почему-то в это лето все мы: папа, брат и я особенно сильно выражали свою любовь к маме.

Может быть оттого, что она действительно была в это лето очень красива, добра и заботлива к нам, а может быть оттого, что вокруг была какая-то напряжённость.

Эта напряжённость чувствовалась буквально во всём.

Отец был постоянно озабочен, необычайно деятелен. Он всё время куда-то спешил, ездил, искал, приносил в дом сумки с продуктами, пакетами, коробками, инструментами, вещами и материалами.

Папа о чём-то всё время советовался с соседями, а те часто приходили к нему тоже за помощью и советом.

Особенно они хотели узнать подробности военной тайны о том, как наши советские вооруженные силы первого июля сбили американский военный самолет над Баренцевым морем.

Об этом все говорили шёпотом, озираясь по сторонам…

Потом им интересно было мнение моего отца о том, как премьер-министр Республики Конго Патрис Лумумба назначил командующим «Форс Пюблик» - «колониальной Народной армии» - своего родного дядю Виктора Лундулу, бывшего военного санитара. При этом начальником штаба стал сержант Жозеф Мобуту.

Отец говорил, что мы окажем Республике Конго «техническую помощь», в том числе и нужными специалистами.

Он ничего не утверждал, но как-то очень уверенно и спокойно говорил о том, что «раз Советский Союз признал независимость Конго, то окажет помощь».

Мы не знали, что третьего июля в Конго были направлены советские грузовики, водители, автомеханики, оборудование для ремонта автотехники, а также оружие, солдаты и офицеры для обучения конголезской армии.

Из Кронштадта в направлении конголезского порта Матади вышли два военных корабля № 24 и № 26 с тремя тысячами солдат Советской Армии.

Перед отправкой всем прочитали приказ о том, что «советское правительство решило оказать техническую помощь независимой Республике Конго». Всем выдали комбинезоны из «чёртовой кожи», береты синего цвета и рубашки в клеточку – «канадки», как их тогда звали.

Личного оружия ни у кого не было, но в грузовых отсеках разместился целый арсенал - от ракетниц до зенитных орудий.

На борту кораблей был десяток бронеавтомобилей образца 1945 - 1950 годов. Над кораблями развевались флаги торгового флота СССР.

Всего этого мы тогда не знали и не могли знать, потому что такая была система общения в обществе и государстве. Те, кому было положено, те знали то, что им положено было знать, а мы могли только догадываться и строить предположения.

Мама, несмотря на её легкий добрый и весёлый нрав, тоже была чем-то озабочена.

Она стала вдруг опять сушить из обрезков и остатков чёрного и белого хлеба сухари, перебирать, стирать, гладить и штопать старое бельё, носки и одежду. Даже старую обувь они с папой всю пересмотрели и отдали в починку к соседу - сапожнику.

Брат вдруг стал усиленно заниматься спортом и постоянно бегал, прыгал, кидал старую чугунную гантель в огороде, как кидают гранаты.

Вместе со своими друзьями они устроили дворовые соревнования на сдачу норм ГТО.

Я тоже хотел быть готовым к труду и обороне и защищать нашу Родину от американских буржуинов-империалистов.

Поэтому я со своими друзьями не только смотрел, как старшие готовятся к войне, но также стал бегать, прыгать в длину и в высоту, лазить по деревьям и подтягиваться на турнике.

Правда, как я ни старался, больше двух с половиной раз подтянуться я не мог.

Как говорила мама, мешала хроническая слабость от хронических простудных заболеваний, которыми я часто болел.

Кроме этого заниматься спортом мешала постоянная гарь в воздухе, лёгкая дымка от лесных массовых пожаров в Подмосковье.

Эта гарь, как лёгкий туман, висела в небе, красиво заволакивала далёкие гребни лесов и горизонт, на которые я любил смотреть с высоты наших уличных тополей.

На одном из них мы с ребятами устроили из досок, палок, фанеры и старого кровельного железа новое гнездо-штаб.

В развилке между толстыми ветвями мы устроили площадку, сделали фанерные стенки, накрыли крышей.

Это был наш «штаб».

Здесь мы сидели, играли в карты и «ножичек», щелкали семечки, говорили о разном, свысока задирали девчонок, кидались в них и в прохожих желудями, смотрели в небо и на линию горизонта за городом.

После того, как один из нас упал с дерева, мой отец сделал нам настоящую верёвочную лестницу и мы теперь раз по несколько лихо то лазали вверх, то спускались вниз.

Девчонки нам жутко завидовали, но мы никого не пускали к себе в наш «штаб».

Здесь в этом тополином гнезде я впервые начал «летать».

Однажды ночью мне приснилось, что я лечу как птица сквозь тополиные ветки и листья.

Я сидел на краю помоста нашего «штаба» и мне вдруг стало легко и свободно.

Захотелось раскинуть широко руки, вздохнуть полной грудью пахнущий гарью воздух и кинуться вниз.

Я сделал это!

Сердце сладко замерло, дыхание перехватило, страх сковал мои руки и ноги, но я вдруг не упал, а плавно скользнул в воздухе.

При этом я чувствовал, как щеками задевал тополиные листья! Уже перед самой землёй я слабо взмахнул раскинутыми вширь руками и вдруг почувствовал, что лечу.

Я взмахнул руками сильнее и в этот миг на меня нахлынул жаркий восторг.

Я летел! Я летел, как хотел!

Я кувыркался в воздухе, падал, взлетал, парил, летел с креном, как самолёт, пикировал, взмывал ввысь, кружился, крутился на одном месте, подлетал к крышам домов, стремительно проносился между ветками деревьев и с жутким восторгом проскальзывал между электрическими проводами на уличных столбах.

Я даже подлетел к нашему уличному фонарю под ржавым жестяным абажуром.

Я видел, как вокруг яркой лампы вились мошки, и мог их потрогать рукой. Я чувствовал жар от раскалённой лампочки.

Я видел, как были грубо скручены провода, как почти вывалился ржавый гвоздь, на котором висел абажур фонаря.

Я всё это видел собственными глазами, чувствовал запах, тепло, упругость воздуха и ощущал высоту своего полёта.

Это было неописуемо здорово!

Налетавшись и насмотревшись на нашу улицу с высоты, я подлетел к нашему тополиному «штабу», ловко развернулся и сел на край помоста.

Я никак не мог поверить, что только что летал, как птица или самолёт.

Мои ноги болтались, а руки непривычно ныли, как после тяжёлой работы. Сердце билось, как после бега или игры.

Вне себя от счастья и радости я вдруг откинулся назад, упал спиной на доски помоста, закрыл глаза и почти мгновенно уснул.

Последнее что я чувствовал спиной, это были жёсткие края досок и торчащие шляпки гвоздей.

Проснулся я в своей постели, но ясно и чётко помнил все свои ощущения от ночного полёта во сне.

Когда я взахлёб рассказывал об этом ребятам, брату и отцу, мне никто не верил.

Только мама ласково погладила меня по голове и сказала, что это оттого, что я «стремительно расту и взрослею».

Я не стал обижаться на друзей, отца и брата.

Я ужасно гордился, что «взрослею» и теперь почти каждый вечер, засыпая, я мысленно влезал по верёвочной лестнице в наш тополиный «штаб», вставал на край помоста, сладко потягивался и с неизменным жутким восторгом кидался в небо, как в воду.

Странно, но теперь я мог летать не только над домами нашей улицы, но и над городом, над городскими окрестностями, над пригородными лесами и полями.

Я настолько чётко видел с высоты знакомые места, что безошибочно находил дорогу домой.

Когда я уже спокойно рассказывал отцу и маме о том, каким видел наш город с высоты, то они дивились точности моих описаний.

Особенно они поразились, когда я нарисовал им карту нашего города и пригородов.

Отец сказал, что так точно можно нарисовать, если видел всё это своими глазами или раньше видел настоящую карту. Но тогда подобных карт ещё не существовало.

Я летал во сне ещё очень долго и часто.

Теперь мне особенно нравилось летать между домами, подлетать к окнам, заглядывать в них и смотреть, что там делают люди.

Я понимал, что это нехорошо, что подсматривать нельзя, поэтому очень волновался, но ничего не мог с собой поделать.

Уговаривая себя этого не делать, я в то же время украдкой медленно подлетал к какому-нибудь ярко освещённому окну и заглядывал в комнату. Если форточка была открыта, а шторы и занавески мне мешали, то я подбирал веточку и с замиранием делал в занавеске щёлочку.

Как правило, я видел семьи то за ужином, то смотрящими телевизор, то что-то делающими или уже спящими. Ничего интересного. Я искал чего-то волнующего, трепещущего любопытством и опасностью.

Я искал свою фею красоты и страсти…

Когда я никого не находил или наоборот наконец-то видел то, чего жаждал, то либо в отчаянии, либо в стремительном восторге резко взлетал ввысь и мчался по воздуху так, что ветер свистел в ушах.

Тогда, чтобы остудить себя, я намеренно летел к высоковольтной линии и стремительно, как истребитель, проносился между толстыми, свитыми как канат, высоковольтными гудящими проводами.

Это меня останавливало, и я летел к себе домой.

В такие ночи я утром просыпался весь в испарине с уставшими руками и ногами и ноющей спиной.

Внутри меня было как-то неловко, тяжело и хотелось поскорее избавиться от этой тяжести.

Однажды в одном из своих ночных полётов я все-таки увидел мою фею красоты и страсти…

Мне уже надоело заглядывать на кухни, в которых сидели, пили, ели и горланили песни пьяные мужики и бабы.

Я уже научился безошибочно определять по звукам и запахам где люди спят, где просто сидят и разговаривают, а где тупо смотрят телевизоры.

Я просто, не спеша, летел вдоль одной из улиц нашего города и прислушивался к звукам. И тут до меня донеслись необычные веселые танцевальные звуки музыки.

Звучала пластинка.

Звуки доносились из почти открытого окна на третьем этаже большого дома.

Хотя время было очень позднее и практически все окна были тёмными, в этой квартире видимо гуляли, как говориться «до утра». Загоревшись идеей пошалить и прекратить этот шум, я подлетел к открытому окну, завис перед подоконником и чуть-чуть раздвинул оконные шторы.

На меня пахнула плотная и влажная смесь запахов.

Пахло едой и вином, нагретым металлом и пластмассой, табачным дымом, одеколонами и духами.

Пахло мужским и женским потом, причём я отчётливо распознавал почти каждый запах.

Музыка гремела так сильно, что я почти не слышал другие звуки. Впрочем, их и не было.

В комнате была только одна девушка. Она лежала на диване и вся дёргалась в ритме джаза.

На девушке из одежды были только прозрачные светло-жёлтые трусики. Её ночная рубашка из такой же жёлтой прозрачной материи лежала, небрежно брошенная, на спинке дивана.

Меня поразили её красивые кружевные рукава и оторочка. Таким же ажурным был пояс её трусиков.

Девушка видимо была сильно «на веселе».

Она лежала на левом боку, прижавшись спиной к спинке дивана, опираясь левым локтем на диванную подушку и откинув назад голову.

Её чёрные курчавые волосы трепетали в ритме джаза.

Её глаза были пьяно прищурены, она блаженно улыбалась и что-то ритмично пела в такт музыке.

Левой рукой она щёлкала пальцами, а правой прижимала к обнажённой полной груди большой конверт от пластинки.

Её бёдра и талия ритмично двигались, как будто она танцевала.

Стройные длинные ножки она поджала под себя, и я отчётливо видел, как открывается и прячется её закрытое трусиками «сокровенное тайное место».

Девушка была счастлива.

Она наслаждалась своим ощущением свободы, лёгкости, гибкости и комфорта.

Видно было, что сейчас ей очень хорошо, и она полностью отдавалась этой музыке.

Её тело, чуть-чуть влажное от стремительных движений, поблескивало и искрилось.

Её грудь, плечи, талия, бёдра, крутые обводы попки и гибкие ножки играли, двигались, трепетали. Она лёжа танцевала и была очень счастлива!

Я зачарованно смотрел на неё, почти не дыша и не двигаясь.

Рядом с ней на столике стоял проигрыватель, и пластинка довольно быстро крутилась, мерно покачиваясь почти в ритме того же джаза.

Я и сам непроизвольно стал подёргиваться и двигать задом. Во мне тоже стала подниматься весёлая энергия и желание танцевать.

Я только-только вдохнул побольше воздуха, чтобы с восторгом последовать за танцующей на диване девушкой, как она вдруг открыла глаза и взглянула прямо на меня.

Это был взгляд моей Феи красоты и страсти!

Это была «она».

Фея перестала танцевать, поджала под себя ноги, чуть-чуть прикрыла конвертом свою грудь и задорно с прищуром посмотрела на меня.

Она улыбнулась мне легко и свободно, без всякого стеснения.

Её взгляд был немножко хитрым и одновременно всё понимающим, разрешающим, призывным, обещающим.

Она смотрела на меня как на давнего знакомца, который неожиданно застал её в минуту откровенности.

Она разрешала мне взглянуть не неё, любоваться собой, разделить с ней её настроение и чувства.

Она была одновременно открыта и закрыта, доступна и недосягаема.

Мне стало вдруг жарко и стыдно.

Только теперь я вдруг услышал, что никакой громкой музыки нет.

Я видел, как крутилась и покачивалась пластинка, но вокруг была густая знойная летняя ночная тишина. В этой тишине был только хитрый прищуренный взгляд и улыбка тонких алых губ моей обнажённой Феи красоты и страсти.

Я отшатнулся от окна и чуть не упал на землю с высоты третьего этажа.

Только перед самой землёй я вспомнил, что летаю и, задев животом асфальт, лихорадочно взлетел по дуге вверх и помчался к себе домой, в наше тополиное гнездо.

Только там я отдышался и успокоил, бешено стучащее сердце.

В ушах звенело, руки и ноги ныли от усталости, в животе до сих пор ещё сохранялось ощущение жуткого страха, неловкости и стыда.

В моих трусиках вдруг всё вспотело…

Мне было даже неудобно сидеть на голых досках платформы нашего тополиного «штаба».

В этот раз я больше не летал.

Я начал слезать с дерева и поскользнувшись на липкой ветке, вдруг проснулся.

Я проснулся у себя в постели.

Ещё долго я лежал и «пялился» широко открытыми глазами в темноту.

Тело постепенно остывало, проходила напряжённости и ломота в руках и ногах.

Только в трусиках по-прежнему было сыро и горячо.

Перед глазами всё ещё стояла застывшая картинка с улыбающейся обнажённой феей красоты и страсти, но и она уже стала затуманиваться, как дымный горизонт.

Последнее что я почувствовал перед тем, как провалиться в сон, это угасающий смех феи в ритме джаза.

Позже, когда я впервые смотрел американскую кинокомедию «В джазе только девушки» я с изумлением увидел мою Фею красоты и страсти. Это была Мэрилин Монро.

Мало того, когда она запела свою знаменитую песенку в поезде, я узнал эту мелодию и эти звуки!

Особенно, когда Мэрилин Монро в конце песенки неподражаемо произнесла: «Па-дидли-дидли-дидли-дам. Пу-буп-пи… Пью»!

Эту музыку и эти звуки я слышал тогда ночью, летая во сне!

Я испытал волшебное чувство ознобного ликования, счастья и удивления…