Без названия

вспомнил вечер пятницы. скользнула рукой мне в брюки. ниже, ниже, потом мягко отвела низ рубашки, дотронулась до моего кола длинными пальцами, и постепенно взяла в руку целиком; он был толстый, твердый; не торопясь, действовать, пока я не кончил тебе сквозь пальцы. и ты встала на колени, целовала меня в пупок, облизывала яйца, задрав это кверху , глядела невинным и безмятежным взглядом. и над нами плита неба в проколах прохладных звёзд, запах дозревающих яблок. ленты липкого дыхания ложатся на зеркальную глазурь зари, над излучистой рекой стелется унылый запах горелых листьев, дров и жира, стежками штопает льдисто-зеленоватую воду пробковый поплавок. вот он — край моей жизни, её тайный бесшумный механизм. послушай. на меня тогда обрушилось неназываемое. всё то вожделенное и непотаённое, что жило во мне: ослизлая черная змея сомкнула пасть на моей шее, а каменная улыбка ангелов — взмах кованого крыла вулфа. багровый диск солнца дрожит на раскаленном горизонте и священное войско с сине-золотыми знамёнами — знак присутствия фараона — преграждает мне путь. сет побеждает великого гора. исида сняла вуаль. тень тени пала на пески.

густая лента тумана затягивает излучину побережья, и любовь, начавшаяся там 4000 лет назад, является мне сегодня: ариадна тайно покидает крит.

у давида на груди спит маленький соломон, а 6 сыновей эола — мужья его собственных дочерей. царь эдип смотрит в мои глаза. я вырываю их. багровые пятна на стенах трои — чья-то неуклюжая акварель. солнцеликого ра ужалила змея: сообщи ей три своих имени. осирис сеет семя своё в жемчужное лоно матери мира. геркулес обозначает его предел. быки гелиоса, навсикая, агамемнон, гиперион… я кажусь себе как бы их суммой.

шива курит гашиш через желтый верблюжий зуб и что-то шепчет мне на ухо. грай грачей вьётся над ним мокрой свинцовой тучей. холод могильного тлена. я вижу собственную мать. аид прогоняет меня, но я обернулся. “ещё” — хихикает она вслед, обнажая грудь и падая на эрегированный фаллос бога смерти. пульсирующие толчки, тетева лука. я кончил, водил по твоим губам ***м в сперме. лениво колыхался сырой воздух, из которого амбарные стены пили гноящуюся смерть. рубиновый угар греха: цвет крови вшей с детских рубашонок и сливочная помадка, белёсая, как раннее утро мая. довлеет дневи злоба его. смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, виясь, издают благовоние. встань с колен, моя святая шалава в ущелии скалы под покровом утёса. доколе день дышит прохладою и убегают тени, храни семя моё под языком своим.