2

(начало:)

Предшествующая жизнь привела меня к более ужасному открытию. Оно заключалось в том, что землян на планете или очень мало, или, чтобы выжить среди Чужих, им приходится притворяться подобными. А землянами прикидываются или вселяются в их тела существа из иных миров, для которых это – способ прожить другую жизнь или поохотиться на местных, поиграть здесь в войну, да и мало ли в какие ещё игры, рискуя лишь чужой оболочкой.

Впервые я догадался об этом в армии, где столкнулся с издевательствами, побоями, унижением ни за что. На меня орали, обзывали, били, смеялись, а я оторопело соображал: что им такого сделал? И в какой-то момент меня там озарило: это были не люди! Нет, внешне они не отличались от людей, но, по моему пониманию, люди себя так не ведут.   Помню, дотянув до ночи, я лежал без сна от этой страшной мысли. Видимо, оборотни захватили у нас власть, что никому до того не приходило в голову. Хотя, кажется, я что-то слышал про оборотней в погонах… Но как же с ними бороться, если они при чинах и оружии? И как распознать своего? Можно ли вообще кому-то довериться?

В части от издевательств старослужащих повесился парнишка. Очевидно, он был человеком. Но есть ли другие? Или вынуждены это скрывать? А что если несчастный не умер, а сбежал отсюда?

И я вспомнил, как отец перед моей армией рассказывал (когда я, не без страха, пришёл его навестить), будто давным-давно на этой планете произошло восстание ангелов во главе с гордецом Люцифером. После чего небесные силы отступили… или отступились от нас. Слушая, я жалел отца. Его волосы торчали во все стороны на подушке, он был худ настолько, что казалось: одет в больничную пижаму великана… Я лишь кивал, чтобы его не раздражать, и он проникся доверием. Отец огляделся: не слушает ли кто? Поманил наклониться и прошептал:

- Есть способ уйти в иные миры… понять, что тут творится. Голодовка! Запомни! И ещё – смерти нет. Самоубийство – это бегство.

После он отстранился, закрыл глаза и больше не реагировал.

Врач сказал маме, что отец отказывается от пищи, беседует с кем-то невидимым и при таком раскладе долго не протянет. Он оказался прав. Мама написала мне в часть, что отец оставил этот мир.  

Теперь его слова стали мне близки и понятны.

Утром я отказался вставать и разговаривать с оборотнями и их прихвостнями. Меня побили, отнесли в другое помещение, где заперли в ожидании отправки на гауптвахту.

Однако нести меня туда, отказывавшегося двигаться, никому не хотелось. К тому же, мне, похоже, то ли свернули, то ли сломали челюсть и потому выбрали отправку в госпиталь, заявив, что сам неудачно упал. Там я тоже молчал. Воду в рот мне заливали через трубочку. Смерть казалась неплохим выходом, тем более, если она – вход в иные миры, как и голодовка.

Вправив челюсть, постарались от меня избавиться. Я был слаб и боялись, что скончаюсь у них, отказываясь от пищи. Так я очутился в военном сумасшедшем доме, а не том, в котором умер мой отец.

Я не считал дни и не знал: сколько времени не ем. Сначала меня мутило от запахов пищи, потом стало всё равно. Я словно замер внутри, но часто плакал – тому, что стало темно, например, и радовался – солнечному лучу, приятным звукам, которые доносились до меня, будучи не слышны окружающим. Потом я расслабился, почувствовал необычайную лёгкость. И кто-то проговорил: «Ты улетишь! »  «Улечу? » - приятно удивился я, да так, что забыл: врач, скорее всего, оборотень и здесь не для того, чтоб меня «вылечить», а чтоб помочь подобным ему со мною расправиться.

И спросил его: правда ли, что смогу летать?

Он внимательно поглядел, ведь я заговорил впервые, и поинтересовался: кто внушает мне подобные мысли?

- Не знаю, - честно ответил я, - чей-то приятный голос… и чувствую такую лёгкость…

И прервался, будто запнувшись, вспомнив: вокруг враги.

Тщетно он ждал продолжения. А когда понял: его не будет, то пробормотал: «Лёгкость… в мыслях… необыкновенная…» И принялся писать в моей истории болезни. Мне это было всё равно. Я был готов проверить слова отца, что смерти нет.

Дальнейшее я не люблю вспоминать. Меня кормили насильно, через нос, потом кололи лекарствами… В конечном итоге, уйти отсюда не удалось. Зачем-то я им был нужен здесь. Не иначе, как чтобы продолжать мучить. Но из армии комиссовали, вернув маме, которая долго меня выхаживала со слезами. Она точно не была оборотнем. Я никому не рассказывал, что произошло, став гораздо молчаливее. Зато во снах теперь видел другие миры и странные истории, происходящие там. А потом ушла мама… если не считать отца, то единственный наверняка не оборотень из известных мне людей. Тогда я понял, для чего меня здесь оставили. Больнее сделать мне было невозможно. Даже то, что сестра оказалась перевёртнем, так меня не ранило.

Я стал жить, временами погружаясь в неземное. Иногда оно навещало меня само, а когда этого долго не происходило, то я начинал голодовку, отправляясь туда. Моё путешествие продолжалось, пока я не получал знак, сообщавший о необходимости вернуться. Не знаю кто его посылал. Знаки были разными. То возникал страх дальше двигаться, и действительно у ног разверзалась пропасть, то я будто начинал блуждать в лесу, потеряв дорогу. Потом появлялся волчий аппетит, но есть было нельзя, это я знал, а возвращаться только на разбавленных соках, постепенно, примерно, то же время, что длилось моё отсутствие здесь. Перед каждым таким путешествием я запасался средствами для возвращения, оплачивал коммуналку, оставляя крохи на более серьёзную пищу в надежде, что к тому времени устроюсь на работу.   Мои уходы занимали несколько недель, и столько же – возвращение. Я оказался способен на одно путешествие в год, обычно – летом. Остальное время приходил в себя, читал, видел цветные сны с продолжениями, а с некоторых пор любился.  

В одной из песен были слова и о моём отбытии:

«На маленьком плоту,

сквозь бури, дождь и грозы,

взяв только сны и грёзы

и детскую мечту,

я тихо уплыву,

лишь в дом проникнет полночь,

чтоб рифмами наполнить

мир, в котором я живу.

И мой плот, свитый из песен и слов,

Всем моим бедам назло, вовсе не так уж плох».

Но тот, кто излил так свою мечту, только предполагал, что, уплывая из монотонных будней, нить в прошлое порвёт, а дальше будь, что будет. Он надеялся, что «мир новых красок полный», быть может, обретёт, не решившись отправиться на его поиски вне песни.

А я обрёл этот мир, откуда однажды просто не вернусь.

Впечатления от нахождения там – незабываемы. Первый раз видение посетило меня во время прогулки. Голодая и попивая воду, я поначалу немало двигаюсь по городу без какой-либо цели в ожидании откровений. Брожу, любуясь открывающимися мне архитектурными неожиданностями, наверняка, полными тайных смыслов, постичь который мало кому дано. Думаю, сами архитекторы вкладывали в свои творения одни смыслы, не предполагая, что иные времена прочтут в них свои.

Я же ориентировался в таких путешествиях на флюгеры на башенках, следуя в указанных ими направлениях, либо ожидал подсказок на фронтонах и фасадах, где в старых районах хватало загадочных изображений, которые можно было толковать. Бродя без особенной цели, я любовался игрушечными сооружениями на крышах – по крайней мере, такими они казались снизу – которые могли служить разве что обиталищами гномов и придумывал им истории, когда не совмещал свои паломничества в неведомое с прослушиванием музыки в плеере.

Так вот, однажды я проходил знакомым местом на Ваське и вдруг замер. Передо мной был двор, который хорошо знал. Из него не имелось выхода в другую сторону. А тут я его увидел.   «Кажется? » - пробормотал я и решил проверить. Выход был! Миновав его, я оказался в соседнем дворе. Постояв там немного, слегка озадаченный, я побрёл дальше, но внезапно обернулся, словно не доверяя себе. Как думаете, что я увидел? Выхода на эту сторону из двора не было.

Я вернулся и пощупал руками стену. Не новая, в трещинах облезшей штукатурки. Мне пришло в голову обойти дом и снова войти в этот двор. Здесь я опять увидел, что выход есть. Больше того, я в него снова вышел, попав наружу.

«Шишел, мышел, вышел», - только и смог озадаченно выговорить я, стоя там и тупо уставившись на знакомые уже трещины стены. Да, я стоял, видя впереди проход к Шевченко, тогда как я попал туда через двор с Гаванской улицы. Мне пришла в голову одна мысль. Повинуясь ей, обогнул дом, возвращаясь в волшебный двор. Там я встал, видя, что проход никуда не исчез. Теперь я ждал любого прохожего, чтобы спросить.

Наконец, во двор завернула женщина, что я понял спиной, услышав стук каблуков. Я обратился к ней:

- Простите… плохо вижу… не скажите, там есть выход?

И показал рукой.

Она остановилась и взглянула в сторону стены с проёмом.

- Нет, там не пройдёте. Нужно обойти этот дом. Я сейчас туда и иду.

- Спасибо, - ответил я, возликовав в душе. Другие не видят выхода! Здесь можно уйти от преследования любого оборотня, перед которым вырастет стена. Он даже не поймёт, куда я делся. А ведь это – помощь неведомых сил!

Я долго находился под впечатлением от этого открытия. Несколько дней после видений не было, а потом…

Я остановился отдохнуть в зелёной части Железноводской улицы, как что-то меня смутило. Пытаясь понять что именно, я повернул голову и ахнул. Справа, на той стороне улицы  была зима… лёд на тротуаре, голые деревья, люди в куртках. А слева, около меня… лето. Так я и вертел головой слева направо, пока шея не заболела. Тогда я подумал: «А зима какая? Та, что была или что ещё будет? Вижу я будущее или прошлое? » И не нашёл ответа на свой вопрос. Но теперь стал ждать новых откровений, надеясь, понять, что мне хотят сообщить. И в самом конце этого путешествия со мной вновь произошло удивительное.    

На пешеходном Андреевском бульваре у меня потемнело в глазах, и я вынужден был остановиться.   На мгновения мир вокруг померк и, словно перестал существовать. Тогда я вслушался в его звуки и поразился. Уличный шум исчез, не стало звуков музыки, доносившихся от Василеостровской, где пел музыкант, пропали шаги вокруг, но осталась мужская и женская речь. Она поразила меня. Говорили на неведомом языке! Это мог быть азиатский или кавказский язык, не скажу какой, но, прислушавшись, я не уловил ни одного русского слова. Неужели в городе одни приезжие? Но я видел не только их, хотя... А вдруг я слышу будущее моего города, где живут уже совсем другие? Едва эта мысль посетила меня, как наступила тишина, после которой я вернулся в своё сегодня.

Помню, как на слабых ногах едва добрёл до газона и опустился на траву, закрыв глаза. Подумал: «Почему это меня удивляет? Ведь это место всего несколько веков назад населяли иные народы, которых мы истребили, растворили в себе или вытеснили отсюда. Отчего же подобное не может произойти и с нами? »

Ещё я подумал: «Вот как слышат пророки… как получают свои видения. Пора возвращаться. Если смогу встать попозже и добрести домой».

И на время лишился чувств.

Когда я очнулся, надо мной склонились двое мужчин. Один был седым, с длинными волосами, второй – в голубой бейсболке, надвинутой на глаза так, что лица не разглядеть…

Не помню, как поднялся, как дошёл до дома, куда делись те двое.

Возвращаясь в мир оборотней, я размышлял о честности. Оборотни врали во всём, установив такие правила игры. Думали одно, говорили другое. (Делали они нередко третье). И большинство, чтоб прожить в подобном мире, вынуждены были превращаться в перевёртышей, постепенно становясь неотличимы от самих зловредов.

Если я стану врать и кривить душой, то Они достигнут своей цели в отношении меня. Чем я буду от них отличаться? Если признаюсь кому-либо – меня поместят туда, где уже был, чтобы не открывал глаза остальным на их чёрные дела.

Я мучился вопросом: неужели зло всесильно? Верить в это не хотелось. Всё внутри сопротивлялось такому выводу. Но что могло противостоять ему?

И однажды меня озарило.

«Виталь, - сказал я себе, - всё в мире имеет свою противоположность, так? »

И сам ответил: «Так».

- Но тогда… плохие Чужие должны иметь врагов в лице Других.

- И эти Другие, - продолжил я, - как противоположность Чужим и не менее могущественные, способны победить их. А когда хорошим станет быть выгоднее, тогда те же люди, что сегодня вынуждены превращаться в перевёртышей, не будут этого делать.

- По крайней мере… до следующей победы Чужих… - упавшим голосом завершил я своё рассуждение.  

И не обрадовался открытию.

А потом сказал себе: «Права сказка… придёт добрый волшебник, и сделает всех добрыми. Но какие же мы на самом деле? »

В итоге я решил, что молчание о моём знании – единственный выход из положения, но, главное, не поступать, как они. Только в этом случае, если вдруг понадобятся свидетели того, что тут творилось, я смогу быть одним из них.  

Ибо чего стоят слова соучастника?

Но потом пришла догадка: «Интересно, «свидетели Иеговы», пристающие ко всем, дабы обратить в своё, потому так называются, что, как надеющиеся спастись, собираются свидетельствовать на Последнем Суде об остальных? Похоже на то».

И не понравилась мне роль свидетеля.

Совсем я запутался.

Время от времени мне снится сон, как я, совсем маленький, шагаю по воздуху, а за руки меня держат мама с отцом. Вокруг лето, тепло, меня ласкают солнечные лучи, вокруг зелено и счастливое ощущение полёта. Затем я лежу на полянке и ем землянику, измазавшись ей и смеясь, оттого, что вижу таких же краснолицых родителей. Но это длится недолго, неожиданно резко темнеет, и я оказываюсь в глухом лесу, один среди огромных стволов деревьев, и перепуганно зову маму, но откликается лишь эхо, словно передразнивая меня. Опасность выглядывает из-за каждого ствола, а страх заползает внутрь. Я плачу, кулачками размазывая слёзы по лицу, и… просыпаюсь на мокрой подушке.  

(продолжение:)