Мы, товарищ Костюк, ценители красоты

В феврале шестьдесят девятого мне в Мадрид старые товарищи переслали письмо из Боливии, подписанное неким фон Кранцем. Я долго перебирал в памяти все свои встречи и краткие знакомства, но не смог вспомнить никого, кто носил бы такую явно фальшивую фамилию, это, скорее, походило если не на глупый розыгрыш, то на самые провальные операции ведомства Шелленберга, несколько раз прокалывавшегося именно на вычурности и недостоверности документов, поспешно изготовленных подотделом 3-А взятого им под контроль Абвера. В приписке фон Кранц уточнял, что мы виделись с ним на пирсе Лиссабона осенью сорок четвертого, и я понял, что пресловутый автор письма - мой старинный знакомый еще по инженерному училищу Люстиг, как и я австриец, спортсмен и человек, обладавший таким чувством юмора, что и привело к грандиозному скандалу, потрясшему Рейх зимой сорок пятого. Люстиг или фон Кранц сообщал мне, что в боливийской прессе с завидной регулярностью начали появляться анонимные публикации, в которых утверждалось буквально следующее : на исходе осени сорок четвертого личный диверсант фюрера оберштурмбанфюрер Отто Скорцени был неоднократно замечен в горах Граца, где якобы он руководил операцией по захоронению неких ящиков в озере Хайзенхоффен.

- Тогда уж правильнее было бы  " по затоплению ", - сказал я дочери, бросив письмо на каминную полку.

- Очередная чепуха, - кинула она, неприятно напомнив Гитлера. Тот любил это слово, прерывая доклады генералов Вермахта, разрывая письменные отчеты с Восточного фронта, затыкая рот Гудериану. Чепуха. И поводит рукой, словно стирая не только прозвучавшие слова, но и высказавшего их.

- Не совсем, - произнес я, закуривая сигару. Закрыл глаза и вспомнил осень сорок четвертого. Грац. Озеро.

Он спрыгнул из кузова грузовика прямо на кучу палой листвы, что мы сгребали несколько дней. Высокий и тощий, затянутый в мундир люфтваффе, по - моему, гауптмана, не помню точно. Выругался по - русски. Я с моим адъютантом Климтом стоял под березой, наблюдая, как солдаты натягивают антенну, тут же прикрывая провод в прорезиненной оплетке маскировочной сетью. Оглянувшись на непривычно звучащие в лесах Граца ругательства, я приподнял бровь, но следующие слова прибывшего объяснили его несдержанность, мало подобающую германским офицерам :

- Кротов, - кратко отрекомендовался он, не думая приветствовать старшего по званию ни армейским, ни нацистским приветствием. Просто стоял и смотрел мне в переносицу, чуть прищурив правый глаз, словно прицеливался. Я знал, как вести себя с такими подчиненными. Отвернулся и продолжил говорить с Климтом.

- Да и хер на тебя, - донеслось сзади и я недоуменно обернулся снова, хотя и знал, что заигрывающихся авантюристов ( сам такой ) нужно приводить в чувство легким пренебрежением, тогда они ( мы ) из кожи полезут, доказывая свою нужность и полезность в условиях рушащегося фронта.

- Кротов ! - рявкнул я, выбрав самый из командных своих голосов.

- Чо ? - откликнулся он, уже отойдя на несколько шагов.

- Х... й через плечо ! - крикнул из - за моей спины Климт и они с новоприбывшим расхохотались.

Господи, как дети. Я знал Кротова с лета сорок первого, а Климт и того раньше. Еще в тридцатых мой адъютант был направлен в танковую школу под Липецком, где и встретил юного тогда Кротова, подвизавшегося на третьих ролях в какой - то преступной компании, расцветших в Советской России, комиссары даже специальный термин выдумали, социально близкие. Яркий ум Кротова, способность быстро ориентироваться и явное нежелание подчиняться кому бы то ни было привлекли внимание рейхсверовского лейтенанта и они скоро подружились, что пригодилось Кротову в начале войны, когда он перешел на нашу сторону, зачем - то притащив политрука по странной фамилии Козел в расположение Третьего Отдельного батальона СС. Услышав имя Климта, руководство батальона связалось с подразделением Гелена, а уж тот переправил Кротова ко мне в Обельзацберг, где мы с Климтом бились над созданием спецшколы, натыкаясь на противодействие Канариса, зависть Гейдриха и непонимание ситуации практически всей верхушки Рейха, замкнувшейся на бесконечных спорах громоздкой бюрократической машины, и погубившей в конце концов всех нас.

- Привез, - здороваясь со мной за руку говорил Кротов, подмигивая Климту, - почти сотня ящиков.

В ближайшую ночь мы утопили их в озере. Кротов расстрелял моих людей из пулемета, что было малоприятно, но необходимо. Впервые за всю войну я не пожалел подчиненных и это гложет меня до сих пор.

- А что было в ящиках ?

Дочь, заинтересовавшись моим рассказом, сидела на подлокотнике кресла, поглаживая тонкими и прохладными пальцами мои бешено пульсирующие виски. Я пожал плечами и улыбнулся.