Фрина

Ей льстило, что она получила доступ в его мир. Что вот эти тусовки, эти поездки, где запросто общались, шутили, а иногда и дурачились люди из каких-то немыслимых сфер, всё это хоть немного коснулось и её тоже. Он представлял её людям, которые смотрели на неё, благородно морщиня уголки глаз, остро, проникающе. Они, казалось, видели её сразу целиком, во всю глубину, вместе со всей подноготной и пробелами в образовании. От этих взглядов у неё бежали по спине мурашки, и люди, казалось, ясно видели даже этих мурашек. Так на неё смотрели разве что доктора. А тут их целый консилиум. Впрочем, не то чтобы она их уж очень интересовала. Просто, такие уж у них были глаза - чересчур понимающие. Просверлив взглядом в ней дырку, они переводили его на что-то ещё, и это давало ей возможность отдышаться и прийти в себя.

Вообще-то она была страшной болтушкой, в компании подружек могла переговорить любую. Но тут старалась помалкивать и всё больше убеждалась, что это - правильная стратегия. Сколько раз, придержав нестерпимо чешущийся язычок, потом понимала, что этим спасла себя от дикого конфуза.

Периодически возникающая необходимость напрячься, подключить бдительность, “не лохануться” - приятно щекотала ей нервы и делала жизнь обжигающе праздничной. Тем более, что наедине с ним ничего этого было не нужно, и вполне можно расслабиться. Она быстро поняла, что с ним притворяться бесполезно и можно не напрягаться строить из себя больше, чем ты есть. Он хорошо её понимал, и понимание это использовал исключительно в мирных целях - чтобы прощать косяки. Он легко угадывал любую её игру, так что она махнула рукой и болтала ему почти такую же чушь, как и в обществе подружек. С той разницей, что это было соло. Иногда она спохватывалась, что, вот, сморозила совсем уж бредовую глупость, но видела, что он только добродушно усмехается, и никаких других последствий не следовало. И это было приятно - снять тормоза и нести любую пургу, предоставив ему фильтровать на своё усмотрение.

Как-нибудь за утренним кофе она могла, например, выдать:

- Прикинь, вчера ко мне подвалили два профессора и начали втирать что-то про генетику. А я как раз выпила шампанского, и всё вокруг было таким тёплым и мохнатым! И мне вдруг страшно захотелось, чтобы на мне не было трусов. И лифчика. Такой секретной свободы среди всех этих пиджаков и галстуков. Я им кивала бы и серьёзно морщила лоб, а про себя, исподтишка, хихикала бы.

- В следующий раз так и сделай.

- А сегодня, прикинь, мне приснилось будто большой приём, и всё так солидно. А я совершенно голая. Все на меня оборачиваются, бесцеремонно так хапают взглядами с макушки и до самых пяток. Я прямо спиной чувствую, что и сзади тычутся глазами, аж между лопаток щекотно. Ничего, что я тебе это говорю?

- Валяй, мне нравится. Видно у тебя гормональный прилив, раз такое снится.

- Это было так сладко, такая сладкая пузырчатая волна накатила, и при этом такое стрёмное чувство края обрыва, когда тянет и страшно. Я проснулась, сердце колотится. И вдруг я поняла, что этого хочу. Прямо очень. Что это желание во мне жило, таилось где-то, а я его старалась не замечать, заталкивала поглубже. У меня сразу сна как не бывало. И я так ясно представила картину, что я стою с бокалом шампанского и степенно беседую с такой чопорной дамой, и на ней шуршат какие-то дорогие ткани, какие-то шелка, и она зыркает на меня изредка и коротко так, словно обжигаясь, явно осуждая. Может ревнует, может, завидует. Потому что на мне ничего не шуршит. У меня только голая кожа. Её это явно цепляет очень глубоко, сбивает с толку. Почему-то это именно женщина. А мне хорошо. Как-то хмельно.

- Женщина… Хм. Наверное, потому, что у мужчины реакция очевидная, предсказуемая на раз-два, а женщину будут раздирать мильон неведомых терзаний.

- Приятно сбивать всех с толку, видеть все эти бегающие глаза, а самой оставаться невозмутимой, как Снежная Королева.

- Слушай, вот мне подумалось, что-то мы больно тихо празднуем твои дни рождения. А что, если устроить что-нибудь большое, и чтобы тебя - бац! и в центр внимания, в самую гущу. Посмотрим, какая ты Снежная Королева.

- Ой. Иди ты на фиг. Я чота робею. Набежит твоя аристократия и размажет меня по стенке своей эрудицией. В тени оно как-то поспокойнее.

- Ладно, не дрейфь. Я тебя прикрою. Честно скажи - хочется же зажечь.

- Ха! А то.

Прошерстив в четыре глаза интернет, они купили ей ко дню рождения платье в стиле древнегреческого гиматия на одно плечо и складкой поперёк груди. В случае чего, кстати, можно надеть без белья. Даром что купленное онлайн, оно идеально подошло без примерки. Что, впрочем, при таком свободном покрое не удивительно. Тонкая ткань никла к телу, прорисовывая фигуру. Борозды складок, наоборот, скрадывали подробности того, что находится под.

Лямка на плече была широковата, и он, внимательно исследовав покрой, сказал, что у него есть идея, как это исправить. Он, конечно, ничего не смыслил в портняжном деле, но инженерная смекалка выручала не раз, и тут она пригодилась. Покумекав и потратив на рукоделие вечер, он предъявил своей модели платье с гораздо более изящной лямкой.

Всесторонне изучив себя в зеркале, она осталась довольна и с вызовом объявила, что непременно схулиганит - наденет платье без трусов и всего остального. Гулять, так гулять. К платью уже сама купила туфли с высокой шнуровкой - а ля античные сандалии.

Через неделю наступил день рождения. Они прибыли в снятый клуб первыми, потом начали подтягиваться друзья. Таскали коробки, двигали столы, развешивали шарики. Когда помещение было преобразовано в праздничное, и в нём забурлили, запенились нарядные людские водовороты, пара зачинщиков пошла в подсобку одеваться.

Через четверть часа они были блистательной чёрно-белой парой.

- Я чувствую себя авантюристкой-хулиганкой. Особенно когда под подолом в паху сквозит холодком. Удачно, что именно сегодня побрила, извините, лобок - на свежепобритое не хочется надевать трусы.

“Да, удачно”, - эхом подумалось ему.

- Теперь вот что, - сказал он вслух, - мы превращаем тебя в статую Фемиды.

В одну руку он дал ей вполне правдоподобный меч с витиевато украшенной рукояткой и грозным лезвием, в другую - изящные весы с серебряными чашечками. Одна из них сбоку была покрыта белой эмалью, вторая - чёрной.

- Что будем взвешивать?

- Грехи и добродетели.

Он зашёл сзади, и на её глаза легла плотная повязка. Из окружающего мира пропали предметы и пространства. Схлопнулись в узкую звуковую дорожку.

- Ого. Это ещё зачем?

- Как зачем? Фемида всегда судит с завязанными глазами. Для пущей беспристрастности.

- Не слишком ли это? Ты хочешь отдать меня на съедение своим акулам, да ещё в таком безоружном виде! Беспомощную, как слепого котёнка.

- Что значит “безоружном? Я дал тебе меч!

- Много я им намахаю наугад!

- Короче. Это часть плана. Но поначалу и они тебя не увидят.

Воздух вокруг неё вздохнул и взметнулся. На голову и плечи легло какое-то лёгкое шёлковое покрывало.

- Тебе придётся идти вслепую. Я тебя поведу. Доверяешь?

- Тебе - да.

- Ну, тогда пошли.

Она слышала, как открывается дверь, и из переполненной залы вкатывается гомон разговоров. Он взял её за локоть и повёл. Вёл настолько решительно, что она смело шагала в чёрную стену перед глазами, и стена расступалась, проваливалась, обнаруживая всё новые порции пустоты над невидимым твёрдым и гладким полом. С каждым шагом в ней всё больше вскипало авантюристическое жжение под ложечкой. Всё больше нравилась дикая необычность разворачивающегося действа. Её выставляют клоуном? Валяйте! Зато она ни за что не отвечает. Он это задумал, пусть и отдувается. Встречаем гостей вслепую! Прекрасно! Она шла и твердила про себя: “Ну и пусть!”

Чёрная пустота вокруг засевалась, прорастала голосами, звоном бокалов, шелестом, шарканьем. Живо ощущались перекатывающиеся по ней волны общего внимания. Пустота кипела и пучилась, оставаясь при этом за неким барьером, за пределом доступности. Потому что мерой доступности для нашей “Фемиды” остался только шаг. Даже не протяжение руки, поскольку руки заняты предметами.

Шевелящаяся темнота несомненно заметила её, взяла в клещи своего внимания и принялась ощупывать невидимыми глазами. Среди ровного гомона всплёскивали возгласы приветствия. Провожатый остановился, рядом с ним послушно остановилась задрапированная Фемида. Бурление притихло.

- Дамы и господа!

Его голос перекрыл все шумы. И шумы, ещё немного поворочавшись, улеглись.

- Рад видеть вас всех на нашей дружеской вечеринке. Помимо традиционных гастрономических развлечений мы приготовили для вас дополнительное, надеюсь, удобоваримое угощение. Его можно было бы назвать десертом, если бы оно не шло первым номером. Но и для закуски оно великовато.

- У нас тут на днях была дискуссия о допустимом и недопустимом. Об уместном и неуместном. Ясно, что границы между ними очень сильно зависят от контекста, от обстоятельств места и времени. Чаще всего мы, вооружённые опытом и чутьём, можем провести их однозначно, но бывают неочевидные случаи, когда даже самые мудрые затрудняются с определением. Наиболее старый из известных примеров, даже античный, но при том всё ещё возбуждающий к себе интерес - история Праксителя и Фрины.

- И вот мне подумалось: а что если мы попробуем представить себя на месте ареопага и ответить на нелёгкий вопрос? Вынести свой вердикт.

- Какой вопрос? - втиснулся в монолог кто-то нетерпеливый из толпы.

Оратор поднял руку, требуя тишины.

- Под этим покрывалом находится беспристрастная Фемида. Каждый из вас получит шар и волен бросить его на белую чашу весов, что будет означать одобрение, либо на чёрную, выразив таким образом своё осуждение. Глаза Фемиды закрыты, но сердце её чутко и ждёт вашего искреннего и честного решения. Помогите ей исполнить свой долг.

- Вы так и не сказали, в чём вопрос!

- Да, вопрос! Я уверен, как это ни странно звучит, что вопрос задастся сам собой. Не потребуется специально выражать его словами.

Толпа оживилась, озадаченно пожевала услышанное.

- Прошу вас! Шары в этой корзинке. Фемида перед вами.

Он тронул её за плечо, подтолкнул вперёд и одновременно сдёрнул покрывало. Вокруг неё заструилась, слетая, лаская кожу, шёлковая ткань. Расставшись с нею, она ощутила себя немного не так, как ожидала. Но не успела сообразить почему. Толпа шумно вздохнула, как одно большое существо, и притихла ещё более озадаченно, чем раньше, будто её тоже ослепили какой-то повязкой.

Она попыталась вслепую угадать правильное положение для меча и весов. Невидимая, но узнаваемая рука пришла ей на помощь, выровняла меч и подняла повыше весы.

Мало-помалу вокруг возобновилось шевеление, зашаркали шаги, забубнили голоса. Она прислушивалась к ним. Что-то, казалось, обсуждалось волнительное, в какой-то новой возбуждённой тональности. Но разобрать детальнее не получалось. Может, поменялось освещение? На экране включили слайд-шоу?

Человеческая масса приблизилась почти вплотную, в чашки застучали шары. Как будто мимо проползал, шумно переваливаясь с боку на бок, длинный дракон. Вот и протащился, наконец, его хвост.

Всё это время ей страшно недоставало глаз, и грызло любопытство: “Что там и как происходит?” Если бы не занятые руки, она нашла бы способ подсмотреть. В какую чашу упало больше шаров, в чёрную или белую? Хотя какая разница, если от неё совершенно ускользнуло, между чем и чем выбор?

Дракон тем временем отполз и разлёгся вокруг широким кольцом где-то в недостижимой дали по периметру темнейшей из пещер.

- Ну-у, вот и всё! Спасибо Фемиде, она была образцово бесстрастной, а, значит, наши результаты абсолютно объективны.

Затылка коснулись пальцы, узел ослаб, и повязка слетела с глаз. Словно поднялся занавес и открыл сцену.

Пещера испарилась, запестрели лица, наряды, заискрились ювелирные брызги и удлинённые капли бокалов с шампанским. Из общей пестроты начали выхватываться отдельные знакомые физиономии. Оживлённые улыбки, приветственные взмахи рук. Надо бы ответить, но руки заняты.

И вот, громко, перекрывая беспорядочную возню:

- С днём рождения!

Массовый подъём бокалов. А как же я? Мне, что же не нальют? Она недоумённо посмотрела на свои занятые руки...

... И тут в голову словно плеснули кипятком - в глаза бросилось невозможное, абсолютный скандал - на ней нет никакой одежды. Только что возвращённое зрение выкинуло дичайший финт - показало сначала туфли, над ними колени, в полную длину бёдра, гладко выбритый лобок, и, наконец, бесстыжие соски, совершенно немыслимые и неуместные в таком почтенном собрании. В следующий миг она попыталась проснуться - таким конфузам место только во сне.

Как будто что-то оторвалось под ложечкой, мигом взлетело вверх и застряло в горле. Перехватилось дыхание, похолодели пальцы, где-то в животе затрепетало так, что дрожь передалась тут же обмякшим коленям. Жаром полыхнули щёки. Руки инстинктивно дёрнулись прикрыться, но они всё ещё были заняты громоздкими железяками, которые совершенно некуда деть.

Он возник перед ней, перехватил меч и весы. Краешком полуобморочного сознания она успела заметить, что в белой чашке куда больше шаров, чем в чёрной. И этот уголок сознания посреди общего ужаса-смятения как-то очень локально порадовался.

- Только без резких движений. Снежная Королева. Улыбаемся, как говорится, и машем.

Он передал железяки куда-то в сторону, вместо них получил бокал и вручил ей. Но не сразу, а глубоко заглянув в глаза и надёжно убедившись во вменяемости.

В полу-тумане она ухватилась за бокал обеими руками. Нестерпимо хотелось съёжиться, втянуть всё-всё-всё вовнутрь, как актиния втягивает щупальца, так, чтобы снаружи осталась какая-нибудь плотная непроницаемая оболочка. Но никакой спасительной оболочки не было. Всё оставалось торчать снаружи, бесцеремонно вылизываемое чужими взглядами респектабельных одетых людей. Конфуз из сна со всеми его из сна же знакомыми эмоциональными перескоками обрастал деталями реальности. То какое-то странное виноватое чувство в ожидании неминуемого вселенского укора: “А-а! Куда деваться?” То отчаянное цепляние за соломинку: “А что? А, может, и ничего? Может, если делать вид, что всё в порядке, никто и не заметит? А если и заметит, то что тут, собственно, такого?” Абсолютно беспорядочная мыслительная чехарда.

Секунды тикали, надо было как-то продолжать существовать. Завопить и сбежать - глупо и уже поздно. Вообще, истерику в себе - подавить, проглотить, затолкать вовнутрь. Истерика - однозначный и полный провал. Сделать вид, что всё так, как и должно быть, оправдать во что бы то ни стало своё право на такое вот скандальное существование (да-да то самое мучительное желание из сна!).

Она вдруг сообразила, что её шокирующее открытие - для других уже не новость. Остальные увидели её голой уже сколько-то минут и эту информацию уже как-то усвоили. Да ещё накидали в белую чашку шаров. Так что норм. Играем Снежную Королеву. Совладав с первым шоком, она заставила себя улыбнуться ошалелой улыбкой и, стукнув зубами, отпила из бокала.

И тут из человеческой массы опять отделился он, её провожатый и режиссёр шоу. Спокойный и сияющий, подошёл к ней, взял за руку и вывел на центр, как бы ещё раз представляя публике:

- Ну что же, ура! Наше голосование прошло без фальсификаций и подтасовок. Подавляющим числом голосов оно подтвердило легитимность Фрины. Фрина официально объявляется уместной и даже желательной в этом зале в этот вечер!

На неё, почему-то на ходу переименованную из Фемиду во Фрину, обрушилась лавина аплодисментов, и подхваченная волной этого одобрения она нащупала в себе зародыш уверенности, цепко ухватилась за него. Сделала, качнувшись, первый шаг, потом более уверенно - второй. Внутри прорастал, находил себе дорогу лёгкий шальной пофигизм, от него один за другим отпускались зажимы и слегка трепетало сердце. Если ходов к отступлению нет, надо разрешить себе быть как есть.

Навстречу к ней приглашающе повернулись какие-то люди. Она сама выбрала к кому подойти. Вон та чопорная дама явно глубоко консервативных взглядов. Точно такая, какая виделась ей во сне. Продолжаем пользоваться опытом, добытым из сновидений.

Как она поджимает губы! Мечтает провалиться. Посмотрим, как это ей удастся. Глаза скачут по-заячьи, будто это у неё не лады с костюмом.

- Здравствуйте.

Дама открыла рот, но, видно, забыла зачем.

- Рада вас видеть. Надеюсь, вас не разочарует наша приятельская вечеринка. Ей, как вы наверное заметили, не чужда некоторая фривольность.

- О да, я заметила! Трудно не заметить. Некоторая, вы говорите?

- Конечно! Только чтобы немного раскрепоститься. Расслабиться, выпить шампанского и позволить себе плыть по течению.

Это было сказано больше для себя, в порядке аутотренинга. Она вцепилась взглядом в свою собеседницу, сузила поле зрения - до её аккуратно затёгнутого воротничка - верхняя пуговичка как раз на уровне ключиц. Сверху несвежая мятая годами кожа шеи, ниже - идеальная гладкость атласного шёлка. Всё упаковано, многослойно завёрнуто, скрыто от случайных ли, любопытных ли - любых глаз. Пуговка - страж внутреннего комфорта. Зацепилась за пуговку как за якорь, сияющий якорь жёлтого металла, спряталась от головокружащего мельтешения толпы. До настоящего самообладания ещё ой как далеко.

- Да уж, раскрепоститься, как говорится, до основания, а затем..., - наконец нашлась дама, - вижу, вы умеете плыть по течению.

Подумалось: ничего себе течение - кувыркания по порогам.

- А вы нет?

- Я, даже когда плыву по течению, стараюсь не бросать вёсел. Мало ли, а вдруг - подводные камни и надо выгребать.

Не похоже было, что даме приходилось сплавляться по перекатам или хотя бы держать в руках весло. Ох уж эти интеллигентские клише, словесный поток, всякий раз привычно пробегающий по давно пробитому руслу, как по заезженной дорожке винилового диска. Смысл каждого отдельного слова давно утрачен, стёрт миллионами цитирований. Все эти “ничтоже сумняшеся”, “паче чаяния” и “истина в последней инстанции”. А, да, ещё “благорастворение воздухов”.

- Да, вы правы, поэтому шампанское надо пить, не торопясь. А то ударит в голову, и вёсла выронишь. (Боже, что я несу?)

Даме как будто не хватало воздуха. А, может, её распирало от слов, которые не терпелось высказать, но и произнести их было невозможно ввиду абсолютной неописуемости происходящего. Они стояли, напрягшись, друг против друга, как две кошки, и шерсть топорщилась на воображаемых загривках.

Она вдруг поняла, что дама ассоциируется у неё с черепахой Тортиллой в бронированном панцире. Ей стало смешно, и сразу отпустило. И контрастом возникло радостное ощущение собственной гуттаперчевой гибкости и прохладной воздушной обтекаемости абсолютно всех поверхностей.

Налетела распалённая компашка молодёжи:

- Можно мы вас украдём?

Она сделала пожилой даме учтивый книксен и тут же была унесена хохочущим водоворотом. Танцпол уже неистовствовал. Крепкие ноги упорно долбили его истёртую гладь. Молодые тела с разной степенью грациозности следовали за подстёгивающими ритмами. Руки стелились садом водорослей.

Она неплохо танцевала и знала это. Иногда трудно бывает вступить - обычно в начале вечера, когда ещё нет внутреннего возбуждения, куража. Думаешь о руках, о ногах, о том как попасть в такт, и со стыдом понимаешь, что всё мимо и во всём разлад.

Сейчас у неё были холодные пальцы, негнущиеся колени и острое желание провалиться под прессом всеобщего внимания. Но тёплые шампанские ручейки уже просачивались по организму и даже начали закручивать бурунчики в голове. Она сделала несколько неуверенных танцевальных шагов. Очень угловатых, но долгота ног, подчёркнутая спицеподобным каблуком, парящая в воздухе пятка и изогнутая “до цыпочки” стопа затмили и искупили их для окружающих. Ободрённая толпой, она понемногу вступала во владение телом, будто на примерке прилаживалась к нему, и тело вспоминало, переставало ощущаться чужим, теплело и срасталось с душой.

Если стараться себя сдерживать, экономить движения, то угловатость не уйдёт, не расплывётся в пластику. Зная это, она приказала себе расслабиться и перестать смотреть на себя со стороны.

В образовавшемся круге кто-то один выходил в центр и солировал в меру своих талантов. Отчебучив чего-то эдакого, уступал следующему. Она страшно боялась выйти, это же вызов и нахальство, но ведь иначе не избавиться от скованности в пространстве между локтей слева и справа. И она выпрыгнула на гребешке как раз подоспевшей тёплой шампанской волны, как следует тряхнула вправо-влево головой, разбрасывая по сторонам густую массу волос, и тут же радостно забыла о руках и ногах, оставшись наедине с одной только музыкой.

Её вдруг охватило какое-то очень детское чувство, когда отпросишься под летний ливень, и бежишь, и прыгаешь босиком прямо посреди луж, и вода взметается из-под ног, и это ничего, всё можно, любое чудачество, потому что вода и так всюду, снизу, сверху, мокрее не будет. Одежда липнет, по волосам течёт, и всё вокруг твоё, вся улица, деревья, потоки воды - все они в твоей игре. Ливень ходит колесом, дразнит, кривляется. Осалит - и пускается наутёк. Тогда ей хотелось сбросить мокрую одежду - последнее, что мешало. А сейчас будто и это сбылось.

Наконец-то! Возбуждения теперь было - выше крыши, так что можно просто довериться ритму и позволить телу самому изобретать танец. Только отмечать про себя, что, ах, получается же хорошо и ни в коем случае не вмешиваться в процесс.

В какой-то момент играли в платочек, в другой - вокруг неё вели хоровод. Потом она перетанцевала с десятком парней. Ей регулярно подносили шампанского, но она, как могла, старалась прорежать, потому что хорошо знала, что избыток алкоголя размывает, смазывает краски удовольствия.

Ей ужасно нравилось, когда в суматохе она абсолютно забывала, что в отличие от всех остальных безнадёжно, катастрофически нага. Что от этого вопиющего факта, оказывается, можно отвлечься и беззаботно бороздить буруны веселья. Но особенно острое удовольствие взрывалось в ней, когда её вдруг как холодным душем прошибало всю насквозь, со спазмами в животе и перехватом дыхания, и она опять каждым сантиметром вспотевшей кожи осязала свою сюрреалистичную исключительность и снова замечала, что все взгляды вокруг продолжают на ней спотыкаться.

Выбросившись из танца к бару, как рыба из океана на песок, она хватала ртом воздух и активно двигала рёбрами. Бармен понял без слов и подал бокал. Соседом её шумного выплеска был поджарый седой профессор. Они встретились глазами. Он коснулся своим бокалом её. Тенькнула и запела тонкая стеклянная нота. Доверительно наклонясь к ней, он очень приватно сказал:

- Милочка, вы держитесь молодцом. Брава! Могу вам сказать, что большинству из присутствующих одежда нужна, чтобы скрыть, насколько они невзрачны, куда дальше от совершенства, чем вы.

Он добро улыбнулся, подмигнул и, поклонившись, учтиво пропал из виду.

Теперь она уже окончательно освоилась, свыклась с тем, что со всех сторон её беспрестанно схватывали и, подержав, отпускали десятки любопытных глаз. Она постоянно ощущала колкие эти взгляды, как покалывание пузырьков шампанского. Что за ними стоит? Какие мысли расшевеливаются ими? Любопытно, но как узнать?

Танцевать больше не хотелось, на спине подсыхала испарина, но шея под волосами всё ещё была заметно сыра. Она пошла не торопясь, присматриваясь к людям, готовая теперь к общению, к словам.

Почти сразу её перехватила широкая дама в штанах. Что называется “схватила за пуговицу”, хотя пуговицы как раз и не было.

- Странная эта ваша затея. Очень сомнительная.

- Странная? Да. Необычная, но весёлая.

- Мне не понять.

- Шаг за границы привычного. Контролируемая фривольность.

- Ваше веселье сродни какому-то средневековому балагану. Источник веселья не какой-нибудь тонкий юмор, а грубые плотские игры. Разве вас, милочка, не задевает, что вами распоряжаются так, как угодно им, на потеху себе? Хотят - завернут конфетку в фантик, а захотят - и развернут. Продемонстрировать человеку, что она не принадлежит себе. Найти самую чувствительную точку, где сильнее всего задевается достоинство, намеренно ткнуть именно в неё и с любопытством следить за реакцией - как она будет выкручиваться. Найти все точки опоры и сознательно выбить их. На потеху мужчинам, конечно же.

- Выбить? Ну что ж. Прыжок с парашютом - тоже добровольный отказ от опоры. Ты веришь людям, что они позаботились о твоей безопасности, а дальше - получаешь свои острые ощущения.

- У вас, простите за прямоту, жалкий вид - ощипанной курицы. Признайтесь себе - ведь вас сегодня унизили.

Она прислушалась к себе, позволив заглянуть в один из уголков души, до сих пор старательно обходимый.

- А знаете, должна с вами согласиться. Да, есть такое ощущение. Как будто стащили твои интимные дневники и читают вслух. Личное вбросили в публику. Но оно какое-то очень странное, это ощущение, тесно сплетённое с другими. Как будто, унизив, тут же и возвысили. То, что можно бы назвать унижением, обратили в игру, в праздник. И этот интерес к тебе, к твоему личному, он ведь не с целью выставить на посмешище, а выделить, порадоваться и похвалить. Нет, вы не правы. Женщина хочет, чтобы ей восхищались. И готова для этого раздеться. Чаще, чем вам кажется.

Ей больше не хотелось слушать, что скажет дама. Она встретилась взглядами со знакомой девчонкой. Та улыбнулась и выставила два больших пальца. Кургузая дама была брошена вместе с её угрюмыми мыслями. Её сменили жаркие объятия с подругой.

- Ты знаешь, мне, глядя на тебя, в какой-то момент жутко захотелось тоже скинуть всё своё тряпьё, даже руки сами потянулись. Пришлось внутренне строго приказать: “Стоп. Это не твой день.” И заодно притормозить с алкоголем.

Веселье понемногу сбавляло обороты, с бега переходя на шаг. Она разыскала своего концертмейстера. От шумного танцпола они сбежали в коврово-каминную нишу, уставленную креслами и располагающую к спокойной беседе. Снаружи сюда доносилось глухое буханье музыки, многоногое топотание и многоголосые взрыкивания толпы.

Здесь же был островок тишины и степенности. Они с облегчением приземлились в кресла, которые стояли полукругом у камина, приглашая к неторопливой беседе. Она, беседа, собственно, уже шла между прибившимися сюда раньше. Надо было только отдышаться, прислушаться и оценить каков предмет дискуссии. Ожидаемо перебирались темы из одного куста.

- У Лжи много разных уловок, включая украденную одежду Правды. А у Правды нет ничего кроме её самой. Ей нечего скрывать, она ничего и не скрывает. Всякий может легко в этом убедиться, глядя на голую Правду. Но люди стесняются её, предпочитая замысловато ряженую Ложь.

- Греки же проявили мудрость, разглядев во Фрине Истину. Поверили своим глазам и убедились в их правоте.

Освоившись в кресле, она огляделась и оценила, что помимо неё общество исключительно мужское. Подумалось: “Я могу ещё напоследок их подразнить”.

- Господа! Давайте, я на правах хозяйки за вами поухаживаю. Готова разносить напитки. Прошу заказывать.

Покачиваясь на каблуках, она колыхалась, как пламя костра посреди лагеря-бивака путников. Одинокий язык открытого огня среди всеобщей пиджачной зачехлённости. Представитель какой-то иной стихии. Кидая лоснящиеся влагой кубики льда в многогранный хрусталь, подумала: “Как удивительно, во мне не осталось ни грамма стеснения”. Плеснула янтарного виски, повнимательней прислушалась к своим ощущениям: “Нет, совсем ничего. Я забыла и думать об этом. Осталась только свобода. Я вросла в пространство. Оно продолжает меня.” Мысль эта была спокойной, баюкающей.

Философствующие пиджаки с поклоном принимали бокалы из заботливых рук Фрины, сквозь прищур любовались изысканной (всё же, чёрт возьми!) геометрией её форм, и новая тема всплывала над креслами как сигарный дым:

- Голая женщина - совершенно обособленный, ни с чем не сопоставимый символ в культурном коде. Обнажённая натура - то, что художники никогда не устанут писать на своих полотнах. Чистое ли тут любование или всё-таки с сексуальным подтекстом? Можно ли абстрагироваться от биологической природы человека, от его гормональной подложки, и объективно сравнить красоту женщины с красотой пейзажа? Может, то, что мы называем красотой тела, - просто химические сигналы наших инстинктов? С точки зрения других видов, орангутангов или лошадей, выглядят женщины красивыми, или уродливыми?

- Возможно, и другие виды могут увидеть красивое в человеческом теле. Мы же видим красоту оленей или кошек.

Она проходила за новой порцией к столу с алкоголем - острые каблуки, напряжённые икры, поддерживающие равновесие на каблуках, открытый разворот плеч.

Притягивающая внимание среди многих других, как солнце в окне вагона, бьющее сквозь мелькающие деревья.

И новая тема прорастает неподалёку от предыдущей:

- Нагота, как особый вид костюма, очень прямолинейна и безжалостна. Если из одежды мы можем выбрать - праздничную или повседневную, то в наготе у нас нет выбора - кто-то выглядит празднично всегда, а кто-то приговорён к затрапезности и неряшливости, и никакой бездной вкуса этого не исправишь. Дряблую кожу не накрахмалишь, вываливающийся живот не подоткнёшь.

Уютно было сидеть рядом в креслах, потягивая мартини, глядя на каминный огонь и затихающее людское брожение. Танцпол, судя по отголоскам, еле тлел, затухая. Здесь же было совсем тихо и обёрнуто в бархотку уюта. Беседа шла прогулочным шагом, с задумчивыми остановками.

- Спасибо, что не предупредил меня. У меня внутри был настоящий взрыв. Башку снесло напрочь.

- Ты поделилась своими фантазиями. Я придумал их воплотить.

- Всё так. Чёрт, какая встряска! Кажется, у меня каждая клеточка перекувыркнулась через голову. Столько было разных дней рождения, но сегодня особенное ощущение, будто я и впрямь заново на свет народилась.

- Уау. Добро пожаловать в этот мир, мадемуазель новорожденная.

- Знаешь, что мне сегодня вдруг пришло в голову? Если не выходить из зоны комфорта, она начнёт сжиматься вокруг тебя, душить. Регулярно выходить из неё нужно даже не для расширения, а хотя бы для сохранения существующих границ. Человеческая психология не статична, а принципиально динамична. Давление извне уравновешивается давлением изнутри. Движение нужно даже для того, чтобы хотя бы оставаться на месте.

Она рассмеялась. Бокал встряхнулся, и мартини полило колени.

- Вот. Было бы платье, пришлось бы бежать застирывать. А так можно просто промокнуть салфеткой.

- Да, если держаться за комфорт, то вскоре и пограничные области комфортной зоны покажутся некомфортными, и захочется от них отказаться. Но тогда пограничным станет следующий слой и так далее, пока твой мир не скукожится до дивана, окружённого монстрами. Но тогда и диван покажется бугристым и жёстким.

- А, кстати, каким образом ты снял с меня платье? Что это был за фокус?

- Я же целый вечер провозился с лямкой через плечо. Я её не только сделал уже, но и доработал, чтобы она расстёгивалась в одно касание.

- Кажется, наши гости потянулись на выход. Пойдём провожать.

Он протянул ей руку, она подала ему свою, с ленивым изяществом перетекла из сидячего в вертикальное положение. Устало и неторопливо они направились к двери. Приятно было опереться на руку и опять довериться его надёжному руководству.

Дойдя до двери, они заняли позицию провожающих. Мимо потекла вереница уходящих гостей. Тёплые обнимашки, милые слова о полученном удовольствии, об ожидании новых встреч.

- Вы прямо как Маргарита на балу у Воланда. В следующий раз надо и гостьям прийти голышом.

- О нет, мне не нравится такое сравнение. И вообще недолюбливаю эту книгу - зачем всё это заигрывание с нечистой силой? Выставлять зло практически положительными героями, это какой-то фатализм, стокгольмский синдром. Не надо искать оправдания абсолютному злу, которое зло по определению. Источники добра лучше искать в людях.

Впрочем, повторяя вежливые слова прощания, она и сама себе напомнила Маргариту. Та жа вереница гостей, те же на разные лады повторяемые формулы вежливости. Женщины, правда, все в нарядах, но зато она - как настоящая Маргарита. Ну, то есть, конечно, безо всяких пыточных железных аксессуаров. И кольнуло эгоистичное самопризнание - нет, ей не хочется, чтобы все женщины были голыми. Это будет как в бане, и легко будет затеряться. Когда я одна - гораздо слаще. Королева, мы в восхищении! Королева в восхищении!