Зинка vs covid - 19 ч. 18

Предыдущая часть:

18.

Мы спустились по гранитным ступеням, выбрали удобные места  и, укутавшись в шерстяное одеяло, тесно прижались друг к другу. Помолчали, переглянулись и слились в поцелуе. Легкая судорога пробежала по моему позвоночнику, и у Зины, как мне показалось, кожа покрылась мурашками. Ненавязчивая  музыка и покачиване «судна» убаюкивали, а близость Зины радовала сердце.

–  А какую музыку ты любишь, –  спросила вдруг она, – Рок, рэп, джаз? Может, классическую, старинную.

–  Рок меня застал в детстве, рэп я пропустил в зрелости, а вот классическую и старинную, особенно лютневую, я слушал опять же, с пластинок матери. Она часто ставила «Кармен-сюитой» в исполнении оркестра под управлением Федосеева. Я знал почти каждую ноту, тембр, даже длину пауз. Эта музыка меня просто зачаровывала. А вот недавно я услышал её в исполнении оркестра Спивакова. Ничего не имею против Спивакова, но я так свыкся с Федосеевым, что Кармен Спивакова я не воспринял с таким энтузиазмом, как ту.

–  А я обожаю Чайковского, но не «Лебединое озеро», как ты можешь подумать, а «Евгения Онегина». Особенно арию Ленского:

Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?

Кораблик наш внезапно зачихал, затрясся и стал отваливать от причала.

–  Ты хорошо знаешь историю города, –  спросила у меня Зина, –  в Питере родился?

–  В Ленинграде, –  ответил я, –  но отец с матерью приехали сюда в начале семидесятых, были лимитчиками.

–  Я тоже – лимитчица, –  с облегчением произнесла Зина, –  До сих пор такое ощущение испытываю, что я человек второго сорта. Знаешь, как меня унижало что на тебя смотрят, как на человека второго сорта только потому, что ты родился не в Ленинграде. Ну, да ладно, потом об этом поговорим, не то прослушаем, что экскурсовод интересного рассказывает.

В мои уши влетали обрывки фраз: «… справа дворец Шереметьева, … а вот вы видите слева Инженерный замок…, Павел Первый построил его … и был убит в результате дворцового заговора... »

Я обнимал Зину, и не жалко мне было «бедного, бедного Павла». Давно это было, и не всё – правда. Легенды, россказни. Был ли он такой кривляка, псих, как описывает его Тынянов, или мудрый монарх, собиравшийся покорить Индию, за что его англичане и убили.

Когда проплывали под мостами, Зина смешно втягивала голову в плечики, а я еще крепче прижимал это почти детское тельце к себе и наклонял к своим коленям.

Наконец кораблик выскочил на речной  простор и пошел вниз по течению Невы. Блеснули золотом шпили Петропавловки, Адмиралтейства и купол Исаакия и почти тотчас погасли, накрытые черными с проседью тучами.

–  Здесь Нева делится на два больших рукава, – все тем же гнусавым голосом говорил экскурсовод, –  образуя дельту…  … Стрелка … Ростральные колонны…

Уже на подходе к Дворцовому мосту на нас снова посыпались капли дождя и мы убежали на нижнюю палубу, из окон которой достопримечательности плохо различались.

–  Ты любишь Стрелку?   –  обратилась ко мне Зина?

–  Трудно сказать, люблю я её или нет, –  отвечал я, как бы обдумывая ответ, –  Я же всю, почитай, жизнь прожил на Васильевском. Все эти здания, спуски к воде, дворцы и парки – для меня родные. Отец всегда гулял со мною и много рассказывал. Я рос в этих «декорациях», и мне непонятно, как можно жить в другом месте Питера. Вот я всего неделю живу близ Сосновки, и первые дни не мог привыкнуть к обстановке. Правда, последние два дня, благодаря тебе, она стала мне родной.

–  А я долго жила в коммуналке наГалерной 19 (временно бывшей Красной), в квартире номер девятнадцать, и комната у меня была девятнадцать квадратов, и почтовый индекс начинался с цифры девятнадцать. Получалось четыре раза по девятнадцать. Когда я вселилась, меня поразило то, что на стенке были пять выключателей, и проводка старая крепилась на белых фарфоровых изоляторах.

–  Зачем пять-то? –  заинтересовался я?

–  Как зачем? Для экономии, –  засмеялась Зина, –  Каждый жилец, выходя в коридор, кухню или туалет включал у себя в комнате свет, и всё «моталось» на его счетчик. Хоть я и сама сейчас старушка, но не такая скупердяйка, как мои бывшие соседки. Услышат, что я пошла на кухню, ставить чайник и тотчас тоже выныривают, экономят на мне, а там экономии той – копейки. Хотя, не суди, да не судим будешь. Бог им судья.    

–  И большая была коммуналка?

–  Не как Высоцкий поет:

На тридцать восемь комнаток —

Всего одна уборная.

У нас было комнат двадцать, если все клетушки посчитать, да два туалета.

–  Да, тяжеловато, наверное, жилось?

–  Да нет, я сейчас даже с тоской вспоминаю те времена. А, может быть, я молодость свою вспоминаю? Знаешь, у памяти такое свойство есть: забывать все плохое и помнить только хорошее. Да ты ведь тоже говорил, что в коммуналке жил?

–  Ну, нашу квартиру трудно было назвать коммуналкой. Раньше это была отдельная квартира, в ней первая жена Грина жила, Вера Павловна Абрамова. А в блокаду, когда она в эвакуации была, квартиру «сторожила» одна дама из ЖАКТа, да так и осталась жить в одной из комнат. А Вера Павловна была женщиной интеллигентной, доброй, отзывчивой, не стала свои права отстаивать, хотя и могла как член Союза писателей и бывшая политкаторжанка. Она же с Грином познакомилась, когда того за участие в революционных кружках посадили в Кресты. Царская власть была погуманнее большевистской, и молодые курсистки под видом «невест» ходили на свидание к арестованным и передавали вести «с воли», ну и книги, письма.

–  Шурка, –  заглянув мне в глаза, спросила Зина, –  Ты так рассказываешь, как будто сам это все видел. Откуда у тебя такие сведения?

–  Отец, когда вселился в эту квартиру, застал старушку, знакомую Веры Павловны. Та ему много чего порассказала. А, потом, когда старушка умерла, на антресолях много интересных документов обнаружилось. Рукопись воспоминаний о Грине, к сожалению не нашлась (а, говорят, Вера Павловна их писала), а так, по мелочам, но для исследователей эти «мелочи» очень важны. Отец потом сдал это все в музей Грина в Феодосии. Ему сотрудницы только что руки не целовали, обещали выслать книгу о Вере Павловне, да забыли.

–  Молодец у тебя отец, да и ты тоже не хуже. А с какого он у тебя года?

–  С пятьдесят шестого.

–  Почти ровесник, на два года старше меня. Но сейчас это не важно, все равно мы одного с ним поколения.

Не заметили, как наше «судно» развернулось у Благовещенского моста и пошло вверх по течению Большой Невы.

–  Вон, видишь, здание Голландского консульства на набережной, а там в глубине – мой дом, что на Галерную выходит.

– А сейчас справа открывается вид на Сенатскую площадь,   –  занудил голос в динамиках, –  где четырнадцатого декабря 1925 г. …

–  Как много я о тебе узнала сегодня,   –  сказала Зиночка, –  а хочется узнать еще больше.

–  Но ведь мы с тобою не расстаемся навсегда! Я уверен, что теперь мы связаны одной цепью на века.

–  Век у всех разный, –  снова с грустью ответила Зина и, помедлив, продолжила, –  надо быть реалистами. Ты еще молодой, у тебя вся жизнь впереди, а мне в лучшем случае осталось лет десять, от силы пятнадцать. Даже, если и больше, то это будет уже не жизнь, а мука: болячки, лекарства, коляска инвалидная. Вот сейчас и проверим тебя на «вшивость». Ты согласен катать меня на инвалидной коляске?

–  Конечно, Зиночка, и не только катать, но и на руках носить. И мыть тебя  в ванной душистым мылом, обтирать мягким махровым полотенцем, заворачивать в него и относить в кровать, на мягкую постель. Буду делать тебе массаж,   натирать  всякими лосьонами, кремами. А потом погашу верхний свет, включу проигрыватель, и мы будем слушать музыку. Фуги Баха! Хотя, нет, на ночь лучше всего слушать лютневую музыку.

– Шурка, ты так «сладко» всё это говоришь! Я поражаюсь, ты всё это только сейчас придумал, или давно нафантазировал?

–  Спонтанно всё, само пришло на ум!

–  Я понимаю, женщины любят ушами. Я, хоть и старая, но – женщина. Да, только мне одно непонятно, зачем тебе, молодому парню – старуха? Неужели не найти себе ровню?

–  Зина, –  медленно, делая упор на каждом слове, сказал я, – я не хочу специально кого-то искать. Я – не компьютер, в который можно заложить разные параметры, и он выдаст несколько оптимальных вариантов. Я нашел тебя, ты отыскалась, мы встретились случайно, и в то же время, я уверен, не случайно. Я верю в провидение.

–  Хорошо, Шурик, не будем продолжать этот разговор. Как учили меня в свое время классики марксизма-ленинизма: «Критерий истины – практика», а если по-простому, то –  жизнь расставит всё по своим местам.

Пока болтали, плоскодонка подошла к причалу у Аничкова моста и забурчав, стала выплевывать из отверстий в бортах пенистые струи воды.

–  Куда мы сейчас? –  спросил я у Зины.

– Ты знаешь, на меня столько много впечатлений свалилось сегодня, что, пожалуй, лучше остаться одной. Давай расстанемся, я поброжу по городу, прокачусь на трамвае, подумаю, поразмышляю. А завтра встретимся на пробежке. Идет?

–  Как скажешь, «monami», я сделаю так, как ты желаешь. Только, позволь мне вечером позвонить тебе и пожелать спокойной ночи. Обещаю, что не буду навязчивым и не задержу надолго.

–  Хорошо, «moncher».

Она вырвала свою ладошку из моих рук и прыгнула в подошедший троллейбус. Мне ничего не оставалось, как только послать ей воздушный поцелуй и помахать рукой. Она тоже помахала мне рукой, лицо её расплывалось в  неровностях стекла, и мне показалась, что в глазках её опять заблестели слезы.

Оставшись один у Аничкова дворца, я решил поехать в офис. Утром я сказал Димке,   что барахлят тормоза и нужно машину загнать в автосервис.

–  Конечно, старик, какие вопросы, –  согласился он,   –  Тормоза и подвеска – самое главное для безопасности. Мне нужны живые и здоровые сотрудники.

Пока добирался до офиса, размышлял. Конечно, сегодняшний день не сравнить со вчерашним. У меня уже был Зиночкин телефон, да и день, проведенный вместе, показал, что ей нравится общаться со мной. И, ещё я заметил, что она стала называть меня ласково – Шурка.

– А почему бы и мне не называть её Зинкой? В таком обращении не будет видеться грубость, а, наоборот  подчеркивание равенства наших возрастов. Я этим буду показывать, что она такая же девчонка, как и я.

Димка встретил меня прямо в дверях офиса.

– Ну, как машина? Сдал в ремонт?

– Да, сдал, говорят, что колодки совсем стерлись, диски тоньше фольги, поэтому и скрежет был при торможении. Обещали поставить новые диски и колодки. Сейчас просмотрю документы и поеду забирать.

– Разводят они тебя, – осклабился он, – Обуть хотят.

– Не думаю! Я у них давно обслуживаюсь, они, когда меняют что-либо, старые запчасти у пассажирского сиденья на коврике оставляют, так что можно всё проверить. И, потом, давно ли ты стал заботиться о моем кошельке?

– Не обижайся, старик, я так, на всякий случай. Думаю, человек от любви совсем контроль потерял. Кстати, как там твоя старушка?

– Она не старушка, Дима, а женщина средних лет.

– Ну, хорошо, как твоя женщина средних лет?

– Она – прелесть!

– Верю, и сразу!   Вижу, ты уже вернулся в нормальное свое состояние.

– Ну, хватит, Димон. Лучше скажи, есть замечания по квартальному отчету.

– Замечания мелкие всегда есть, а так, в общем, все нормально. Твой предшественник такую туфту мне подсовывал, что приходилось две недели исправлять. Молодец, Петрович! Только,   я о другом хотел с тобой поговорить. Когда представишь коллективу свою красавицу?

– А зачем представлять? Я что, обязан по уставу?

– Да нет, старик, не обязан, но хотелось бы увидеть, наконец, женщину, которая свела тебя с ума за один час.

– За два дня! Мы с ней знакомы уже два дня.

– Тем более, хотелось бы взглянуть на женщину, которую ты любишь уже два дня и скрываешь от коллектива.

– Завтра, между прочим, суббота, и у меня два законных  выходных, так что поговорим в понедельник.

– Хорошо, старик, в понедельник, после пятиминутки и поговорим.

Когда Димка отлип от меня, я еще с полчаса посидел за компьютером и полетел домой. По дороге обдумывал, что сказать Зине, чем её увлечь. Голова шла кругом, мысли путались. Дождавшись восьми вечера я решил, что уже вполне уместно позвонить.

– Алло, это кто,   – услышал я в трубке голос Зины.

– Зина, это Шурик, – робко пробормотал я.

– Шурик, молодец какой, – раздался радостный голос там, на другом конце провода,   – а я все ждала, прислушивалась. Даже ванную не приняла, боялась пропустить звонок.

– Правда, – обрадованно закричал я в трубку, – а я боялся, что слишком рано звоню.

– Ой, только не кричи, пожалуйста, так в трубку, – веселым голосом ответила Зина, – я тебя хорошо слышу. П понимаю твою радость, сама давно повелась на тебя. Правда, давно, – это слишком большое преувеличение. Мы знакомы с тобой всего два дня, точнее – полтора. Хотя, честно признаюсь, у меня такое чувство, то прошла целая вечность.

– Зина, дорогая, у меня такое же чувство. Мне кажется, что мы знакомы с тобою давным-давно.

– Шурка, ты такой еще ребенок! Хотела сказать – мой, но, не знаю, поверишь ли ты мне или нет.

– Зинка, дорогая, конечноже, я верю тебе, я рад, что ты так меня называешь, что ты такая добрая, нежная, хорошая!

– Шурка, ты вконец задурил мне башку. Не буду врать, мне приятно, что ты всё это говоришь мне, но, пойми меня правильно. Повторяю, женщина любит ушами. Хотя о каком чувстве любви может идти речь? Ты же мне в сыновья годишься.

– Зинка, а, может быть, ты меня усыновишь?

– Дурачок! Давай поговорим об этом завтра, а сейчас я в ванную и спать. Завтра утром бежим?

– Первым делом, первым делом, – запел я марш авиаторов…

– Тренировка, – хохоча подхватила Зина, – ну а девушки, – она сделала паузу.– А девушки всегда, – закончил я. Целую тебя, дорогая, пока в щечку!

– До утра, Шурка,   – прошептала она в трубку, – совсем задурил старушке остатки мозгов, и у бабульки голова кругом пошла. Пока, мой малыш…

Она повесила трубку, а я не стал  перезванивать, лежал на кровати и долго слушал протяжные гудки…

Продолжение: