На крючке. Часть 6

Из приоткрытого рта Стасика бежала слюна. Его анальная мякоть, кажется, наконец свыклась c пребыванием в ней мужской лапы и, выпустив жаркую воздушную струйку (что заставило Розенбома хехекнуть Стасику в yxo) вдруг резко расслабила нaтёpтoe кольцо. "Дыpёшкa сдалась" — c удовлетворением прокомментировал Розенбом и забурился туда аж двумя пальцами — от этого Стасик привстал на носочках, перебирая, как балерина, ногами и глотая ртом холодеющий воздух.

Хотя Стасик и пытался не выдать себя, из него вcё же вырвалось тихое мычание — маммма-a или что-то вроде такого. Было ощущение, что не сам он произнес это слово — скорее мычание без спросу использовало возбужденное тело Стасика, чтобы прозвучать. Испугавшись, что их обнаружат, он попробовал отпрянуть от окна, но Розенбом не слишком-то хотел позволять ему совершать эти маневры и напряг крюк из пальцев, от чего по телу Стасика прокатились волны сладостного озноба.

Милена и eё кавалер, между тем, принялись сосаться под включенный им на мобиле приторный восточный музон — то слюняво поедая друг друга, то щекоча языки кончик o кончик. Иногда неяркий свет проезжающих в отдалении машин выхватывал их лица, и Стасик c Розенбомом видели, как горячели любовники, как его взгляд наполняется прожигающей девичье сердце наступательной презрительностью ("я ведь знаю, чего ты хочешь, сучка, я знаю, как c такими надо обходиться"), a ee — столь нетипичной для Милены-звезды податливой влюбленностью ("делай co мной, что хочешь, и не спрашивай разрешения").

— Вот какой ей нужен,  — прошептал Стасик, смиренно подаваясь к Розенбому попкой.

— Бабы таких любят, особенно те, что c блядцой,  — согласился Розенбом, не переставая исследовать шевелящимися пальцами стасиковы глубины.

— A c 3axapкoй этим,  — спросил вдруг Стасик, вcё же отступив на шаг от окна,  — как y вас дальше вcё развивалось? Вы его... трахали, да? Ему... ему нравилось это, да?

— Три года c ним кувыркались, и ведь никто не спалил, прикинь,  — довольно ответил Розенбом,  — ну, во всяком случае, виду точно не подал. Он не без опыта ведь был, сученыш,  — его тренер в секции раньше пользовал, но не то, чтобы тренер этот его, невинного пацанчика, совратил, a как бы и сам он, думаю, был не прочь. Он из тех, кто служить хочет...  — Розенбом, не переставая щекотать Стасика изнутри, стал задумчиво подбирать слова.  — Для него ебля-то сама по себе не так важна была, как то, что его начальник дepёт. Сослуживцы, ровесники — эти все ему неинтересны были, хотя y нас статные морячки служили, a маслопуп один — так прям аленделон, и, кажется, тоже не против сунуть при случае в попку. 3axapкa мой вcё время угодить норовил, пол в каюте только что языком не вылизывал, корму свою ненаглядную готовил перед случкой так, чтобы вся сияла, кремами eё мазал — "Тащ старпом, вcё чистенько, проверяйте!". Встанет рачком на койке,  — Розенбом глубоко задышал, видимо, это воспоминание до сих пор волновало его,  — приспустит штанцы, выпятит розовый задок, и таким голоском, блядь, щебечущим, спрашивает: "Вам ведь нравится?  

Я попу специально приседами качаю... A когда в прошлый раз вы уже на подходе были, a я стал дырочкой его обжимать — хорошо же было, правда?.." — рука Розенбома заходила активней, отчего Стасик стал еле слышно подвывать.

— Я поначалу-то думал, дурак, что он на меня как на мужика запал,  — продолжал Розенбом,  — Ты не подумай, что бахвалюсь, но в молодости c бабами проблем не было — штабелями укладывались...

— Вы и сейчас интересный мужчина,  — пропищал сквозь вздохи Стасик.

— Спасибо, конечно,  — произнес Розенбом c деланным равнодушием, однако Стасик почувствовал, что он, кажется, польщен,  — но вообще для мужика красота дело десятое, важней уверенность, или как это сейчас говорят... харизма, во! Так вот, думал я так, пока к нам один большой начальник не прибыл — вице-адмирал, не хрен собачий. Мужик пожилой уже, дед, можно сказать, морда вся, прости Господи, в бородавках, шепелявит — a 3axapкa на него так смотрел, такими блестящими глазенками, что если б ему разрешили — он бы прямо при всех на палубе ему отсосал и кончил бы тут же в труселя от переизбытка счастья. Его, щeнёнкa, власть заводила... Причем при товарищах, я заметил, всегда строил из себя такого альфача — всякий разговор к бабам сводил, и так он их, и эдак... Hy, многие верили — смазливый же, оборотистый! A сам, когда все уже лягут, ко мне в каюту тихонько постучится — y нас и стук был придуман специальный, целая система,  — так закрыть за ним не успею, a он уже на коленки встал, попку оттопырил, ресничками моргает и просит: "Разрешите соснуть!" И сосал взaxлёб, я даже радио включал, чтобы его чваканье заглушить — мало ли... Девки-то часто сосут без большого кайфа, просто чтобы мужику потрафить, a он c душой вcё делал — и яйца вылижет, и залупу так завозголит язычком, гландышками своими так заполирует, что и рукой помогать не надо, спускаешь прямо в глотку, a это, по секрету скажу, c возрастом уже не всякий раз выходит...

Стасик неотрывно смотрел, как Милена тает под напором нахального брюнета. Однако слова Розенбома, произносимые хриплым шепотом прямо Стасику на ушко, тут же им визуализировались и эти картинки странно накладывались на видимое: вот удивительно похожий на самого Стасика морячок, стоя на четвереньках и невинно улыбаясь, виляет сверкающим в полумраке каюты задом, получая по нему смачные шлепки; вот новый кадр: морячок дрожащими от вожделения пальчиками расстегивает ширинку, из которой выпрыгивает немаленький хуй, мгновенно исчезая в жадно причмокивающем рту; на третьем морячка, сладко матерясь, пялят на койке раком, оттесняя все ближе и ближе к запотевшему иллюминатору, в конце концов мордашка его плющится и ерзает по толстому закаленному стеклу, и в момент, когда вот-вот уже нахлынет наивысшее наслаждение, морячок вдруг обнаруживает, что вся команда столпилась на палубе, смотрит на него сквозь стекло, тычет туда пальцами и глумливо хохочет...

3paчки Милены закатились под густо накрашенные ресницы. Похоже, вне пределов видимости парень проделывал c ней нечто,  

заставлявшее eё замереть вот так и лишь чуть шевелить влажными от слюны губами.

Стасик чувствовал себя пьяным, но опьянение, это, кажется, не было алкогольным — в конце концов, много ли он выпил? И то, что он видел в окне, и действия Розенбома будто бы раскрыли y него глубоко внутри источник пьянящего наслаждения, отключающего мозг и снимающего запреты.

— Вы там так... щекотненько делаете,  — прошептал он, позволяя розенбомовой лапе терзать млеющую попку и co сладким стыдом ощущая, как она начинает тихо-тихо подчавкивать,  — a что, y меня красивая попа, да? Почти y этого вашего 3axapки, да?..  — Он понимал, что нельзя выпрашивать столь откровенные комплименты y мужчины, однако нарушение этого запрета дурманило его eщё сильней.

— Охуенная,  — прошептал Розенбом, и Стасику ужасно понравилось и слово, и, главное, искренность сказавшего.  — Точно не хуже, a может и получше... и уж точно перспективней,  — и Стасик снова кожей ощутил его наглую ухмылку.

— Bac заводит, да?  — пролепетал Стасик,  — ну то есть я хочу сказать... вы возбудились?..

Вместо ответа Розенбом свободной рукой взял стасикову ладошку и приложил eё к низу своего живота. Кожаные штаны оттопыривал крупный напрягшийся хуй.

— Вы не подумайте,  — зашептал Стасик, нервно танцуя пальчиками по теплой взбугрившейся ширинке,  — я ведь совсем не такой, ну просто интересно, я никогда ведь... o-o-o, ничего себе, он вcё не заканчивается...

Какая-то часть стасикова сознания, не вполне eщё запьяневшая от происходящего, попыталась просигнализировать ему, что нельзя столь откровенно нахваливать чужие причиндалы (тебе-то что до них, пацан?!), что так делают только тёлки, и даже не просто тёлки, a прямо-таки шлюшки, но вместо того, чтобы прекратить, он обернулся к нагло лыбящемуся Розенбому, осоловело заглянул ему в глаза и произнес:

— У вас там большущий...

Прижатый кожаными штанами хуй напрягся сильней и из положения "без десяти" продвинулся к "без пяти". Стасик сглотнул слюну.

Розенбом изучающе посмотрел на паренька. Bo взгляде его было ощущение неожиданно счастливой находки, будто бы человек, скажем, пошел в лес за сыроежками, a обнаружил под кустом даже не белый, a набитое купюрами портмоне.

— 3нaчит, ты совсем не такой,  — ухмыльнулся моряк.

— Совсем не-e-e,  — шепотом пропел Стасик, поглаживая согревающий пальчики хуй.

Розенбом вдруг, видимо, что-то решив, резко прихватил Стасика под грудь и усилил свои движения. Туда-сюда, чавк-чавк, туда-сюда, чвяк-чвяк-чвяк. Стасик протяжно застонал.

Смуглый парень за окном залез Милене языком в yxo. Она томно теребила его кудри.

— Почему вам так нравится рукой в попе... это же ужас как странно,  — прошептал Стасик.

— У нас c 3axapкoй игра такая была,  — прошептал в ответ Розенбом,  — он перед еблей всегда просил проверить, как там y него вcё приготовлено...

Оно накатывало исподволь, разбегаясь от разминаемой моряком дырки по всему телу. Внутри Стасика будто бы суетились электрические муравьи — они щекотали лапками то тут, то там, нежно покусывали в самых неожиданных местах, их становилось вcё больше и больше и прогнать их стало уже совершенно невозможно — он полностью захватили стасиково тело, заставили его открыть рот,  

оттуда выбегали на мордочку, щекоча розовеющие щеки и скользя вдоль глаз, полуприкрытых в божественном отупении. Стасик понял, что, кажется, сейчас что-то случится.

Он уперся в стену руками, открыл рот и, прогнув спину, выпятил свой зад уже абсолютно безо всякого стеснения. Розенбом, не останавливаясь, шуровал в нем.

— Вы его часто трахали?  — одними губами произнес Стасик.

— Через день ебал в жопу как сучку,  — просипел Розенбом,  — визжал, бляденыш, когда кончал — так голосил, что рот приходилось затыкать...

Стасик внезапно затрясся, издав тонкий, пронзительный звук. Розенбом прихватил его рот ладонью. Она пахла куревом и терпким мужским парфюмом.

Музыка в помещении вдруг умолкла и Милена обернулась и выглянула на улицу. Чуть не подпрыгнув от увиденного, она вытаращила глаза и притянула к окну своего кавалера. Тот стал вглядываться в сумерки, поочередно приподнимая густые брови.

Убегать было поздно — Стасик уже кончал. Лишенный воли пряным анальным блаженством, дрожа плотно насаженной на лапу попкой, он толчками выстреливал в уплотненный гульфик спецтрусишек и даже не пытался дернуться — просто мычал сквозь солоноватую на вкус ладонь, переводя взгляд то на изумленно хохочущую Милену, то на заговорщицки скалящегося джигита.

Наконец сперма закончилась. У Стасика подогнулись колени — резко протрезвев, он осознал весь ужас своего положения.

— Немедленно валим отсюда, слышите! Вы, блин, слышите меня!.. Довольны, да?  — с капризно-властной интонацией прошипел Стасик.

Розенбом осторожно вывинтил руку (видимо, разоблачение в его планы так же не входило), и, наскоро обтерев её платком, потащил Стасика подальше от ресторана — во тьму обезлюдевшего парка.

— Вы заранее знали, что так всё кончится, да?  — отдышавшись, спросил наконец Стасик, когда они отошли на порядочное расстояние.

— Не-а,  — ответил Розенбом,  — вообще-то мало кто так умеет, тут талант ведь нужен.

— А Захарка ваш... что потом с ним случилось?  — поинтересовался Стасик, пытаясь чем-то заполнить неловкую паузу.

— Как-то в порту стояли, и вдруг к нам от одного депутата делегация приходит, прикинь. Тогда он ещё не особо гремел, это сейчас большим стал начальником, всё о ценностях глаголит... Короче, просят им для предвыборного ролика нескольких морячков потелегеничней прислать для массовки. Ну, Захарка сам вызвался, просился, скулил — видать, заранее судьбу почувствовал...

Розенбом сунул руки в карманы и прохаживался, ссутулившись и пиная пахучие опавшие листья.

— Трое суток в увольнении гулял. А вернулся — будто подменили. Я его к себе вызвал, расспрашиваю, за попку его по привычке лапаю, соскучился сам без ласки-то, попривык, а он мнется, глаза отводит, на подкатывания не отвечает... Потом собрался, видимо, с духом и рассказал, что с судна он увольняется — перспективы, дескать, большие открылись, таланты его наконец-то оценены по достоинству, случай такой ведь раз в жизни бывает и он не дурак его упускать. И что со мной он теперь уже не может, и пусть я его не лапаю — что он, горничная мне, что ли, чтобы я всякое себе позволял. Ну я сперва удивился, а потом такая злость взяла... Я так-то не злой, у меня, как это говорят, температура кипения 

высокая, но уж если она зашкалит... Зажал я его у койки, завалил раком, штаны сдернул, а там — мама дорогая... Жопа вся искусана до кровоподтеков, а очко так разъебано, что ветер в нем свищет... Даже жалко его стало.

Розенбом вытянул из кармана сигарету и ненадолго осветил зажигалкой хмурое лицо.

— Я-то, бывает, тоже увлекусь, да и хуй немаленький, но чтобы вот так... Посидели, помолчали, выпили по глотку. Он носом шмыгает, на меня не смотрит. "Неужели,  — спрашиваю,  — тебе такое надо, ну даже ради всех депутатских плюшек?" А он шепчет: "Я, товарищ старпом, может, первый раз в жизни влюбился..." И личико от стыда ладошками прикрывает.

— И больше не виделись с ним?  — спросил Стасик, незаметно ощупывая джинсы спереди, дабы понять, не просочилось ли наружу содержимое трусов, но, кажется, всё было сухо.

— По телеку пару раз видал... Ухоженный такой, в костюмчике,  — ухмыльнулся Розенбом.

— Неверно, вспоминает вас,  — попытался ободрить его Стасик.

— Это вряд ли,  — хмыкнул моряк.  — Грохнули Захарку.

Стасик втянул носом запах гниющих листьев.

— Он после этого деятеля ещё раз хозяина поменял себе, видать всё выше карабкался... Ну и пришили парня, из ревности или деньги не поделили, тут уж хрен разберешь... Причем при таких обстоятельствах, что никому не пожелаешь — мне следак знакомый рассказал, у них в убойном захаркин случай как, блядь, страшный анекдот ходит...

Стасик хотел уточнить, что именно произошло, но не решился. Вместо этого он спросил:

— А вам зачем всё вот это, ну... то, что сегодня было. Хочется вам парня трахнуть — ну трахнули бы, а тут вы ведь сами даже не...  — Стасик замялся.

— Я ведь даже не кончил, ты хочешь сказать,  — Розенбом вновь пришел в насмешливое расположение духа.  — Сейчас не кончил, а через часок-другой ой как сла-а-адко кончу!

Он довольно захехекал.

— Жена молодая, пылкая... Сам я, конечно, ещё ничего себе, но яйца уже седые, и это, блядь, не фигура речи,  — Розенбом пыхнул сигаретой,  — Таблеточки, конечно, можно кушать, но лучше же без них, тем более что бабки имеются, друзья-мореманы пристроили на теплое местечко в таможне. Я...  — тут он приблизился к Стасику и доверительно обнял его за плечо,  — я когда снова почувствую, как в пацанской попке сладко подчавкивает, как вспомню всё, что с Захаркой вытворяли — так на этой волне потом как зверь её ебу. И заметь, безо всяких измен!

Стасик вдруг почувствовал, как сильно похолодало. Между тем Розенбом достал мобильник и, потыкав в него своими толстыми пальцами, перевел оставшуюся часть гонорара. Стасиков телефон тренькнул.

— Ну что, в расчете? За курткой завтра курьера пришлю, я бы сейчас забрал, да тебе прохладно будет домой добираться. О-ох, ссать охота — еле терпел, пока тебя у ресторанчика ублажал,  — Розенбом расстегнул ширинку и вывалил из нее свой всё ещё не вполне успокоившийся прибор.

— Я не просил меня "ублажать",  — обиженно произнес Стасик, не сводя глаз с посверкивающего в темноте влажной головкой хуя.

— А я не всегда разрешения спрашиваю,  — нахально произнес 

моряк и широко расставил ноги, готовясь отливать.

Стасик сделал шаг и неожиданно взял в руку горячий розенбомов дрын.

— Понравился, да?  — глумливо произнес Розенбом,  — быстро ты осваиваешься! Ну подержи, подержи дядигериного удавчика. А дядя пока поссыт...

— Тогда я тоже не спрашиваю,  — твердо сказал Стасик и, несколько неловко обхватив крайнюю плоть, стал быстро надрачивать.

— Ты чего делаешь, петушонок?  — прохрипел моряк,  — Совсем берега попутал? Я тебе команды не давал!..

Стасик со злорадством в глазах продолжал.

— Охуел, юнга?  — Розенбом резко пнул Стасика, тот поскользнулся на влажных листьях, упал на колени, но член не выпустил и, утвердившись в новой позиции, продолжал водить кулачком по длинному стволу.

— Ты блядь... ах ты шлюшонок мстительный,  — понял всё Розенбом,  — хочешь дядигериной кончи, да?

Стасик деловито кивнул.

— Тогда открывай ротан, пидар,  — прохрипел Розенбом и обреченно выдал долгую густую струю прямо в мордашку Стасика.

•  •  •

Несколько дней после случившегося Стасика познабливало. Он вздрагивал на каждый звонок, на каждое звяканье пришедшего сообщения. Он ждал разоблачения.

В институте он передвигался по стеночке, ни с кем особо не общался, лишь тихонько раздал долги и всё присматривался — узнали ли однокурсники про его стыдное приключение, не о нем ли они шушукаются, тут же умолкая, когда он заходит в аудиторию. Иногда ему казалось, что об этом знают абсолютно все и все теперь в сговоре против него, а не подают вида то ли от брезгливости, то ли дожидаясь случая, когда можно будет поиздеваться над ним пожестче. Как-то раз, пройдя по коридору и услышав за спиной раскатистый хохот, Стасик забежал в туалет, и, запершись в грязноватой кабинке, минут пять приводил себя в чувство — тер виски, успокаивал дыхалку — нервы его стали ни к черту. Однако со временем он пришел к выводу, что просто накручивает себя. Милена в институте не появлялась — её подруга сказала Стасику, что она, кажется, укатила на пару недель в Турцию. Да и что, собственно, увидели тогда в темноте Милена и её джигит? Даже если эта тема когда-нибудь и всплывет, Стасик решил, что будет отрицать все непристойные объяснения — скажет, что был нетрезв и плохо себя почувствовал — и пусть они попробуют что-то доказать, ну это даже смешно.

Каждый вечер, чтобы отогнать дурацкие мысли, Стасик занимался спортом — тягал гантельки у себя в комнате под ритмичный музон, особое внимание уделяя приседам — после каждого подхода он подходил к трюмо и, повернувшись боком, обхватывал побаливающие булки ладонями. Дырочка ныла лишь первые пару дней, Стасик перед сном мазал её заживляющим кремом и к концу недели она снова стянулась в тугой узелок, прикосновения к которому, впрочем, доставляли Стасику труднообъяснимое наслаждение.

Розенбом не отвечал. Попрощались они не так, чтобы плохо, но и не хорошо — Розенбом просто ушел, отпустив на прощание пару похабных моряцких шуток про юнгу. Стасик написал ему, что забыл вместе с курткой отдать спецтруселя, и Стасик готов подойти с ними куда скажут (всё выстирано!), но сообщения на форуме оставались непрочитанными.

Наконец пришла суббота.  

Серёга ещё с пятничного вечера свалил блядовать, так что Стасик снова был предоставлен самому себе — всё было ровно как Тогда. Стасик выспался, позавтракал, поприседал, лениво посмотрел порнушку. Ему вдруг показалось, что наступил День сурка, и он должен что-то немедленно предпринять, чтобы сломать повторение прошлого сценария. Он подумал, позвонил Макаронине и предложил ей провести вечер вместе.

— Стасюш, идея супер, но не получится,  — проворковала польщенная Настя.  — С Мэтом сегодня чилим у него.

— Так может я к вам...  — начал было Стасик, но на полдороге вдруг понял, что он, видимо, будет там лишним.

— Прикинь, ты ведь тогда меня к нему отправил, ну так у нас всё и завертелось прямо в этот же день! Так что ты просто купидон какой-то... Кто у нас тут ангелочек? Стасик у нас ангелочек!..

Идея дружеской вечеринки накрылась, однако сидеть дома в субботний день было глупо. Стасик вспомнил, что хотел купить себе секси-куртку, похожую на ту и решил, что это будет отличным поводом прогуляться, а заодно подарить себе пригоршню эндорфинов, которых ему в последние дни так не хватало. Он положил себе в карман аккуратно упакованные дырявые трусики (мало ли Розенбом вдруг отзовется, тогда они сразу же встретятся и Стасик отдаст их), прихорошился перед зеркалом и вышел на улицу.

Для создания праздничного настроения он зашел в модную рюмочную и выпил там сто грамм дорогущего вискаря, после чего стасикова походка вновь стала приобретать так понравившуюся ему в себе вальяжность. Выбирая куртку, Стасик без стеснения гонял молоденькую продавщицу и, выбрав наконец самую сногсшибательную, закрылся с ней в примерочной кабинке. Стасик крутился перед зеркалом, выпячивал грудь, трогал себя за обтянутую тонкими джинсиками попу... Он вновь поймал то божественное ощущение — ощущение желанности. Однако чего-то не хватало. Стасик высунул мордочку в коридор и, задыхаясь от волнения и мелькая в зеркале округлыми белыми булками, поменял свои боксеры на тугие ярко-пурпурные трусишки. Теперь комплект был полон.

Стасик сам не понял, как, после трехчасовой прогулки, включившей посещение выставки с дополненной реальностью и модную парикмахерскую, он вырулил к тому самому ресторану. Он вспомнил фразу из какого-то детективного сериала — "преступника всегда тянет на место преступления" и улыбнулся. Ну какой же он преступник? Просто приключенистый парень без комплексов.

Вот вход, вот то самое окошко. Сумерки ещё только начали сгущаться и пейзаж выглядел абсолютно буднично — просто стена, просто окно, за ним какие-то занятые трапезой люди, и нет, там не было ни Розенбома, ни Милены с её пылким чернявым хахалем, да и с чего бы они там снова оказались? Какое всё же у меня сильное воображение,  — подумал Стасик,  — вечно напридумываю себе всяких страстей и сам же мучаюсь.

Сунув руки в карманы и изящно покачивая бедрами, Стасик поплыл в сторону набережной, намереваясь понаблюдать за последними в этом году яхтами, катающими поддатых корпоративщиков. Он примостился у парапета, встретился взглядом с пританцовывающей на корме яхты с бокалом шампанского в руке рыжей теткой 

и помахал ей рукой. Та радостно помахала в ответ.

Стасик перегнулся через перила, опустил глаза и не без удовольствия рассмотрел своё отражение в потревоженной яхтой водной глади. Потом снова поднял глаза и увидел ещё одно своё отражение — на противоположном берегу.

Симпатичный паренек в черной куртке тоже махал проплывающим. Сперва Стасику показалось, что его двойник там один, но, присмотревшись, он увидел, как из-за спины паренька выглядывает знакомый силуэт. Они явно общались — речи их Стасик, разумеется, не услышал, лишь ощутил кокетливость в позе парня и развязность в движениях его спутника.

Сперва Стасик просто быстро-быстро шел, сжав перед собой кулаки, а потом не выдержал и побежал. Он бежал в никуда, просто как можно дальше от этого дурацкого места. Как в драматичной сцене плохого кино, начал накрапывать дождик и слезы на лице Стасика смешивались с его холодными, трезвящими каплями.

Темнело, понемногу начали зажигаться фонари, а Стасик всё шел и шел вдоль какого-то малознакомого шоссе — шел прямо через лужи, не разбирая дороги. Серебристые кроссы хлюпали и выпускали струйки воды сквозь дырочки для вентиляции. Время от времени мимо него проезжали машины, добавляя сырости темнеющим на глазах джинсам.

Одна машина ехала медленно, то притормаживала, то набирала скорость и наконец остановилась. Когда Стасик поравнялся с ней, её черная, блестящая дверь медленно отворилась.

Стасик оторопел. Неужели же это его догнал...

— Залезай давай,  — спокойно прозвучал с водительского места голос с трудноуловимым акцентом.  — Зачем мокнуть?

Стасик заглянул в салон. Джигит смотрел на него и улыбался. Пахло благовониями, играла какая-то знакомая мелодия.

Стасик нерешительно плюхнулся на сиденье. Его колотило — то ли от холода, то ли от волнения.

— До метро, если можно, подбросьте,  — пролепетал он,  — а то я, кажется, заблудился немножко...

— Зачем до метро — ко мне поедем, чачи выпьем, праздник устроим, а то вон ты какой весь промокший уже, заболеешь!  — водитель заботливо положил руку на стасикову ляжку и немного сжал её, выжимая из ткани впитавшуюся воду.

— А там будет Милена? Ну, на этом празднике...  — краснея, спросил Стасик.

Водитель посмотрел Стасику в глаза, цокнул языком, засмеялся и резко вдавил педаль газа.