Брак

От автора. О будущем писать немыслимо. О настоящем невозможно – отсутствует здоровая питательная среда. Что остаётся? Прошедшее. Не как упущенная возможность стать Человеком, но как мелкие события, оставившие следы на фотобумаге, ценность которых заключается в их интерпретации.

Писатель Куприн писал, что «русскому человеку от водки нет вреда». Где? В рассказе… в рассказе… как его? Кажется, «Скарлатина». Или «Краснуха»? Когда много читаешь, не мудрено названия запамятовать. Там ещё студент, который репетитор, с хозяйской женой согрешил напоследок. Причём, совратила парня именно она. А рано утром, пока все спали, он от неё сбежал. Вернее, уплыл на морском пароходе.

И Чехов касался вопроса, когда взрослые бабы молодежь портят и с правильного пути сбивают. Тут мы название отлично помним, называется повесть «Володя». Так вот, этот Володя-гимназист тоже «познал Еву» через каприз взрослой женщины, возрастом годящейся ему почти в матери. В результате бедный малец застрелился.

Любят, конечно, сочинители приврать.   Но взгляд в корень у них верный - в одну телегу трепетную лань и коня не запряжёшь. Имея в виду, что «лань» – чистый, неискушённый в интригах юноша.

Да и с водкой согласимся - аминь! Если соблюдать условия, то ни от водки, ни от вин и пива вреда не будет. Если выполнять условия: никогда не смешивай напитки, держи меру и не искушайся в жару, без закуски и натощак. Иначе могут возникнуть   последствия.   К примеру, слесарь Путилов (руки золотые!), выпивши, любит затевать переходящие в драку споры.   Электрик Лобанов обязательно что-нибудь потеряет – шапку, аванс, ключи, пропуск, а кладовщик Морозов, когда переберёт, начинает петь, не считаясь с местом и временем пения.

Но история не о них. Сюжет о Мухине Иване Сергеевиче, прибывшим к нам на фабрику по распределению после института. Из Ленинграда, между прочим.

Щекотливая для нашего инженера возникла ситуация. Почти необратимая и многое в жизни Ивана Сергеевича ставящая под угрозу. Но, слава богу, обошлось.   Причём, с немалой для производства пользой. Что производим? Да самое насущное. Солдат, милиционер, пожарный, дворник, тракторист, комбайнёр, пастух (и просто сельский человек), геолог, путевой обходчик, шахтёр, вахтёр, грузовика шофёр – каждый в кирзовых сапогах!   Каждый, умноженный на сто тысяч. Вот мы, фабрика наша, эти самые кирзовые народному хозяйству и предоставляем. С 36-го по 46-й размеры.   И чем больше их будет пошито, тем лучше - покуда не наступил Коммунизм, кирзовые сапоги остаются вещью первой необходимости, потому что без сапог не то, что Коммунизм, новый цех не построишь.

Посмотришь на Ивана Сергеевича, и хочется снисходительно хмыкнуть – худосочный, щуплый, голосок тихий, ростом невысокий.    Словом, дохлик. Но! Но не торопись заноситься. Сила и красота товарища Мухина в другом.   В логическом уме и специальных знаниях, с помощью которых он устанавливал новые прессы в раскройном цеху.   Добавим, что свободные вечера Иван Сергеевич проводит в «Техническом отделе» городской библиотеки. И что часть ночного времени инженера регулярно отдаётся расчётам и черчению разных схем. Кто-то беззаботно спит, а Мухин полон энтузиазма! Обложившись таблицами, «допусками», линейками, он ищет новые способы повышения производительности и снижения себестоимости. Кто-то в кинотеатре, на кружке, на стадионе, а ещё не остывший в своих идеалах инженер, удовольствие получает от   рационализации, ускоряющей монтаж и иные операции.

Именно из-за стараний трудолюбивого инженера реконструкция цеха завершилась за неделю до 40-й годовщине Октября, а не к Новому году, как было принято в обязательствах. В результате газетная статья на первой полосе, людям премии, грамоты, переходящие вымпелы. А Ивана Сергеевича на должность «начальника цеха».   И собственную комнату, потому что жил Мухин на служебной жилплощади в семейном бараке. Прекрасную комнату с паркетом, в новом доме на третьем этаже. Та, что с балконом (16 кв. метров) - Мухину, вторая (20 кв. метров) пока пустует. Был бы Иван Сергеевич женат, то и её   инженеру в пользование.   Так ему директор и сказал, закончив вопросом:

- Не думал об этом?

- О чём, Николай Порфирьевич?

- О женитьбе. Пора бы уже.

Ванюша покраснел. Имелась такая у него черта – без причины краснеть.

Нет, о женитьбе он «не думал». Физиологически натура на этот счёт не беспокоила. Кстати, Новосибирские учёные открыли, что человек с высшим техническим образованием менее подвержен влиянию инстинктов.   Нет, в женитьбе Мухин не нуждался. Всё силы его скромного организма без остатка отдавались мозгу, мыслям о работе. Имелся в этих мыслях фабричный женский пол, но только в качестве рабочей силы и её оптимального использования.

И в бытовом отношении без жены инженер справлялся прекрасно. В отличие от маменькиных сынков и врожденных лентяев, которым нравится, когда другие их обслуживают.   Начавшаяся в Ленинграде самостоятельная жизнь приучила нашего Ваню кормиться в столовых (с удовольствием и аппетитом), бельё стирать в прачечной, раз в неделю обязательно мыть полы и вытирать с поверхностей пыль.  

Что быстрее скорости звука? Быстрее скорости звука пущенная в благоприятной среде сплетня. Под «благоприятной средой» понимай руководимый Мухиным цеховой коллектив. Уже на другой день после получения ордера на комнату тихий невзрачный Ваня, которого никто из девок всерьёз не воспринимал, превратился в завидного жениха с приданым: комната с перспективой в целую квартиру, растущая зарплата, премиальные.    И на   табак не тратится, потому как не курит. Никто ни разу не видел, что употребляет.   А если и выпьет, уж точно без рукоприкладства – на такого чихнёшь, и его самого сдует. К тому же пополз слух (если бы слухи источали ароматы, этот пах бы вареньем), что Мухина скоро сделают заместителем главного инженера, а потом переведут в Москву. Поэтому… Поэтому, не теряя времени, нужно Иваном Сергеевичем на законных правах овладеть, улучив подходящий для этого случай.

Разные у нас на фабрике профессии – раскройщицы, швеи, прессовщицы, вырубщицы. И кто их обеспечивает? Частично наши, городские, частично со всей округи. Вместо того, чтобы остаться у себя в деревне и отдавать свой долг Родине там.   Как мать! В доярки, свинарки, птичницы, огородницы. Нет же! Не нужно мне свиней, от них воняет! Не хочу носить ватник с платком, хочу пальто со шляпкой. Я лучше в город, подальше от фермы и грядок - там троллейбусы, асфальтовые тротуары и кинотеатры.   Работать буду, лишь бы где дали койку (у нас на фабрике всех, кроме слепых и безруких принимают и селят), а осмотревшись, замуж! То есть, фабрика не ради самоотверженного труда, а как временное средство, чтобы удобно и выгодно приспособиться. Такая психология. Не у всех, конечно, но имеются представительницы. Одну зовут Раиса Ковалёва.  

Эффектна, отрицать нельзя: черные, как у цыганки волосы и брови, грудь, вздымающая спецовку, бёдра, ширину которых Ковалёва подчеркивает тугим пояском на талии. Глаза карие, блестящие, умеющие делать разные выражения: грусть, скромность, наивность, смущение, легкую задумчивость и прочее.

Бывают такие люди, красота которых полностью уничтожается их морально-нравственными качествами: хитростью, лживостью, жадностью, скопидомством, узостью мещанских интересов. С самым главным минусом – нелюбовью к работе. Раиса такая. Не любит она делать сапоги для народа, равнодушна. Какою всегда была в своих Кривицах, маясь в полеводческой бригаде.

В наш город приехала, после того, как не удалось охмурить агронома. Агроном почти поддался, но понял (помогли односельчане, рассказав о шашнях Ковалёвой с плотниками и о том, что путалась с трактористами из МТС), что за птичка возле него вьётся.

На фабрике хищное внимание Раисы поначалу привлёк вдовый начснаб Лившиц.   В столовой она садилась так, чтобы Марк Дмитриевич её непременно видел, и своим неподвижным цыганским взглядом мешала бедному человеку обедать.   Когда им случалось встретиться на территории, Райка обязательно здоровалась, хотя бы уже в пятый раз на дню. И прочие уловки.   Попутно с охотой на Лившица велись амуры с шофёром Тормозовым (тот ещё бабник), дававшем волю своим пахнущим бензином ручищам. Но тут уж без далёких намерений, тут ради удовольствия.

Но теперь вдовый Лившиц нам не нужен. Нам подавай Ваню Мухина! Алёшу Карамазова нам будьте любезны. Вместе с квартирой, достатком и всем остальным, что добудет его учёная голова и руководящее положение.

Как упоминалось, нужен случай, и он возник.   Сразу после демонстрации, на улице Энгельса, где обычно стоял отвозящий на фабрику транспаранты и портреты грузовик.

К Мухину (кепка в крапинку, новое двубортное пальто поверх чёрного костюма, в котором защищал диплом), только что сдавшему фанерный контур дающей залп «Авроры», подошёл наш парторг Силин Григорий Петрович.

- С праздничком ещё раз, товарищ Мухин! – заглушая марш из репродуктора, весело крикнул парторг. – Повезло нынче с погодкой.

Повезло – разбрасывая золотые блики, ярко светило солнце, было так тепло, что хотелось снять пальто и головные уборы, в пронзительно синем небе порхали, боящиеся праздничного шума голуби.

Ваня с улыбкой кивнул:

- Не ноябрь, а май, Григорий Петрович.

- Дело есть! –  Силин взял инженера под руку. – Отойдём-ка!

Через минуту они оказались за чугунной оградой усыпанного листьями сквера возле скамьи.

- А не пора ли тебе, Иван Сергеевич, писать заявление? – рука Силина полезла во внутренний карман пальто. – Не пора ли тебе в кандидаты? И я, и директор, и профорг считаем, что коммунистом ты быть достоин.

Силин вынул свою знаменитую трофейную флягу из нержавеющей стали.

- В будущую пятницу на собрании, - парторг отвинтил используемый вместо стопки колпачок, - будем обсуждать твою кандидатуру.   Так что, готовься. Не зря…

Парторг налил в колпачок жидкости цвета некрепкого чая. Понюхал… чмокнул от удовольствия губами.

- Что не зря? – спросил озадаченный услышанным Ваня, о партийных рядах пока не помышлявший.  

- Не зря наши старшие братья кровь на баррикадах проливали. Не даром гибли за наше нынешнее счастье. Помянем павших, Мухин!

И парторг протянул Ване налитое.

Что налил? Водки, настоянной на кедровых орешках, присланных в прошлом году сыном-геологом.

Умеет наш Силин подойти. Знает, как добиться нужного.   Если б он предложил выпить за праздник или за дальнейшие успехи производства, за что-нибудь ещё, Ваня нашёл бы аргумент для отказа.    А как откажешься «помянуть»? Да ещё «павших» за нынешнее счастье?

Ваня выпил. И закусил подсунутой парторгом шоколадной конфеткой.

Теперь о водке, вреда русскому человеку не приносящей.   Уж кому-кому, а Ване точно никакого вреда от «водки» (обобщённо) быть не могло. Только благо: тёплая, на всё тело радость существования, любовь ко всем и всему, ко всему и всем.   До слёз! И чтобы с благодарностью пожать каждому руку, со всеми дружить и помогать, потому что люди друг другу братья и сёстры!

От избытка таких ярких коммунистических чувств, вызванных ничтожным количеством выпитого, будь то вино, аперитив, шампанское или та же «белая», Ваня начинал зевать.   Чаще и чаще, вплоть до того момента, когда внезапно засыпал. Глубоко, с румянцем на щеках, недоступно для пробуждения, если Мухина начинали теребить. Бесполезно. Пока долгое действие спиртного напитка не прекратится, он не очнётся. Всем смешно, а ему стыдно – проспал всё на свете: торт, игру в шарады, пение под гитару, чтение стихов… Чтобы такое не происходило, чтобы беспробудно не просыпать торт, игру в шарады, пение под гитару и иные развлечения, Мухин старался жить абсолютно трезво ещё со времен студенческой учёбы.   А раз старался, то и жил…

Так и сейчас. Не прошло и трех минут, как сказалось действие кедровки – со всех сторон на Ваню навалилась благость. Мир уже не блестел, отражая солнце, а самостоятельно сиял, не пряча от Мухина свою гармоническую сущность. Закон, лежащий в основании - «Человек создан для счастья, как птица для полёта! ». В сквер забежали мальчишки-школьники. Увидев инженера и парторга, со смехом убежали. Их бегство (хотели в кустах покурить, но не удалось) Ваня с умилением воспринял, как деликатность.   Взгляд Силина светился мудростью и любовью – так смотрел на Мухина погибший на фронте отец. Отец тоже угощал Ваню конфетами. Хотелось парторга обнять и расцеловать. И убежавших мальчишек тоже.

Но в полифонии переживаемой благодати имелись опасные вкрапления.   Ваня пока не засыпал, но иногда переставал помнить, что было несколькими минутами раньше.   Значит ли это, что он ничего не делал?   Делал. Продолжал делать то, что до этого делал, он же не сознание терял, а память. В данное время Ваня как сидел, так и продолжал сидеть на скамейке, а Силин исчез.   Зато в сквер зашли люди и сели на соседнюю скамью. Очень милые. Едят пирожки.   Папа и нарядные мама с дочкой.    Замечательные люди! Нужно их обязательно поздравить с праздником.

Поздравил или нет, Ваня опять упустил. Теперь он, широко улыбаясь, шёл по заполненному народом проспекту Калинина.   Лица у людей одухотворённые, радостные.   Где-то рядом играет гармошка. Лихо играет, виртуозно, дразня готовые к пляске ноги. И вдруг:

- Здрастье, Иван Сергеевич! Давно не видались!

Перед Мухиным стояли и хихикали девчата из цеха, с которыми он недавно простился.

И хотя в девушках за какой-то час ничего не изменилось (кроме того, что кто-то ел эскимо), Ване показалось, что они другие: «Какие они все милые! Красавицы одна другой ярче.   Как же я раньше этого не замечал?! ». И того, что самая неотразимая, всех затмевающая – это Раиса Ковалёва. Она же спросила:  

- Куда направляемся, товарищ Мухин?

- Да, собственно, никуда, - ответил Ваня, хотя до встречи с парторгом и его трофейной флягой намеревался зайти к нашему технологу Ф. Ф. Скоробогатову обсудить новую задумку. Но сейчас, в эти райские минуты, к дотошному Фёдору Фёдоровичу хотелось меньше, чем бродить по праздничному городу: музыка, взрывы смеха, флаги, флажки, льющиеся из каждого окна и громкоговорителя знакомые с детства песни. - Просто гуляю. Не часто на Седьмое ноября случается такая замечательная погода. И чтобы так красиво.

- А к нам не хотите? В общежитие? Чайку попить ради праздника? С ватрушкой и пирогом с повидлом. Сами пекли!

- Пальчики оближете, Иван Сергеевич! – добавила Галина Ануфриева, придумавшая украсить ватрушку остатками теста, сделав из них обрамлённую косицами цифру «сорок».    

- Замечательно! И моя …ама, - Ваня проглотил подступивший   зевок, -  …оже пироги печёт прекрасно.

Затем время снова стало двигаться вприпрыжку.

…Вот он и девушки стоят на остановке автобуса. Как садились, не ясно, но   ясно, что сели и поехали.   Как сельди в бочке, и козырёк Ваниной кепки клевал учуявший добычу Райкин нос.

- Извините, Раиса. Никак не могу изменить положение, - говорил сплющенный пассажирами Мухин после очередного поворота и автобусного крена.

-  В тесноте, да не в обиде, Иван Сергеевич, - кокетливо улыбалась прилипшая к нему Райка.   И со смешком добавляла. - Даже приятно. Быть так близко к начальству. Ближе некуда!

…Вот они идут по улице Ломоносова. Как раз мимо питающей Ваню столовой. На площадке перед входом устроен буфет: пиво, лимонад, пирожные, булка с сыром. И мысль: «Хорошо бы сейчас лимонада! »

…Вот поднимаются по ступеням общежития. Заметим, что Мухин никогда в женском общежитии не был – зачем? На козырьке над входом портрет Ленина. Громадный, в рамке из горящих лампочек. Ленин нежно, но внимательно смотрит на Ваню.  

…Вот забавная, вишнёво-румяная бабуся, (это баба Паша, дежурящая исключительно по выходным и праздникам) сидящая на вахте, приветливо ему говорящая:

-  Нынче можно. Сегодня строгих правил нету! Проходи без журнала, сынок.

Потом в коридоре с Ваней здоровались комсорг ОТК Баранова, слесарь Гусев с компанией. Нарядного Гусева (в петлице красный бант, белоснежная сорочка) Ваня вначале не узнал, поскольку обычно видел его чумазым и в робе.

Потом начался кошмарный сон.

***

На следующее утро, когда Ваня проснулся.

Проснулся бодрый, отдохнувший.   На кровати.   Лежит на спине, по горло накрыт одеялом. Сумеречно, тихо. Рядом на стене висит книжная полка, под ней фотография. Кажется, киноактёра Николая Крючкова. Справа почти вплотную стоит покрытый скатертью стол. На столе заметен чайник, темная винная бутылка.   Где он? Последним, что в полной последовательности сохранила Ванина память, был момент, когда парторг протягивает ему… 

Нет! Нужны писатели Чехов или Куприн.   Ещё лучше Достоевский. А ещё лучше Толстой, чтобы психологически описал Ванины чувства и мысли в это страшное утро.   Да где их возьмёшь, классиков? Придётся кое-как самим, не зная, с какого края начинать.

Наверно, с того, что Ваня ощутил себя… по пояс голым!    Расстегнутая рубашка была, майка была, трусов не было!!!

«Где они?! »

Ванина рука, определившая наготу того места, которое принято прятать от посторонних глаз, сделала движение и наткнулась на нечто тряпочное.

«Вот, слава богу! »

Нет, не трусы, а казённое, испачканное кровью вафельное полотенце.  

«Что это?! Почему кровь? »

Не зная, что делать с полотенцем, Ваня снова сунул его под одеяло ближе к стене.

«А где моя остальная одежда – костюм, носки? И где я сам? »

И как теперь ему вставать, потому что этого настойчиво требует пищеварительная система?   Из груди бедного Мухина вырвался тихий стон.

- Проснулся, Ванюша? – раздался женский голос. Совсем близко, с закрытой столом стороны.

Мухин вздрогнул - «Ванюшей» его звала только мама. Но голос не мамин, хотя очень знакомый.

- Ванечка, ты же не спишь?

- Н-нет.

Там, откуда спрашивали, скрипнули пружины, кто-то встал с кровати, и к нему подошла (гадать не надо) Раиса Ковалёва.   С распущенными по плечам кудрями, в коротком, дальше ехать некуда, небрежно запахнутом халатике. Очень небрежно.

Протиснувшись между столом, Райка села к Мухину на койку.

- Доброе утро, - робко улыбнулась она и темпераментно зашептала. - Как я счастлива, Ванечка! И ни о чём не жалею!   Сейчас мы с тобой чай пить будем, девчонки ещё не всю ватрушку съели. Или тебе яичек сварить? Ты какие любишь – всмятку или вкрутую?

- Благодарю, - также шёпотом ответил Ваня, начав густо краснеть. -   Но мне бы одеться. Вы не знаете, где моя одежда? Костюм и… остальное?

- Зачем же на «вы», Ванечка? После того, что было?

- А-а-а, что «было»? – под волосами у Мухина появился мороз.

- Ничего, кроме любви. Ах, ты мой милый! Не притворяйся!

Раиса пригнулась (вид вывалившихся чуть не в лицо грудей лишил Ваню подвижности) и погладила его по голове. Но этого нахалке показалось мало – она привалилась к омертвевшему Мухину, пытаясь рукой обнять за шею.

Ваня дёрнулся и, напрягшись всей мускулатурой, смог от себя Ковалёву отлепить. Между прочим, готовую улечься, если бы он не сопротивлялся.  

- Я вас очень прошу… - пролепетал Мухин, готовый…

Нет! Нужен Толстой, в назидание оставивший нам роман «Дьявол», посвящённый тому, как дьявол ломает неопытным людям жизни, посредством аморальных деревенских баб.    

Так вот. Покуда сгорающий от стыда Ваня подбирал слова, Райке в ухо шепнул сатана:

- Не перегибай палку. Иначе он умрёт от страха. И потом, не видишь, дура? Ему не ты сейчас нужна, а унитаз. Повремени - никуда он от тебя не денется.

Нечто подобное, голосом интуиции.

Райка как ни в чём ни бывало вскочила (от её резкого движения Ваня зажмурился), упрятала грудь и ангельским голоском:

- Тогда я побежала на кухню. Яишенку тебе сделаю - обессилел, поди, после всего.

От слов «после всего» несчастного Ваню окатила волна свежего ужаса. И пока Ковалёва оставалась в комнате, он так и лежал, не открывая глаз, но напряжённо слушая, как что-то со скрипом открылось, как Райка задела чайником чашку…

- А уборная у нас в конце коридора направо, где на стене выключатель, - проворковала она перед тем, как исчезнуть. - Там и умывальник есть. Полотенце за шкафом на крючке.  

Для надёжности Ваня полежал секунду-другую, рывком сел и помимо вызвавшей смутное узнавание общей обстановки увидел стоящий за спиной кровати стул. На спинке его чёрный дипломный пиджак, под ним брюки. На пиджачное плечо наброшен галстук.   А трусы, вот они! На седалище, в сложенном пополам виде. Сверху   трусов лежат Ванины наручные часы. Время: без шестнадцати восемь.

Через три минуты, не считая галстука, Мухин был одет.   И обут - заткнутые скомканными носками ботинки стояли под стулом. Их увидев, Ваня снова застонал. Заметим, не последний в этот день раз.   Далеко не последний.

Высунув голову в коридор, Ваня постоял, чутко внимая его плотную тишину (неизвестно, как у других, но наши фабричные девчата по выходным вставать не торопятся), стараясь определить, куда устремляться для облегчения. Куда же?

«Вон туда! А потом бежать! »

Сломя голову и, как говорится, без оглядки. Но не вышло. В уборной Ваня вспомнил о пальто.

В общем, общежитие он покинул только через час. Не потому, что ел Райкину яичницу и остатки праздничной ватрушки, прихлёбывая чаем.   Нет, он не пил и не ел. Он узнавал. После того, как вернувшись за пальто (Райка уже в скромном платье, распущенные для соблазна волосы собраны в аккуратный пучок), смог промямлить:

- Раиса, п-простите… А… а, что значит, вот вы говорили, что «ничего не было, кроме любви». Какой любви?

Эх ты, щусёнок, разве не понятно? Понятно, когда Ковалёва объяснила.

Описывать, как она это сделала, не станем – не хватает художественных способностей. Но сделала виртуозно, пустив в ход весь свой актёрский арсенал.   Тут «навернувшиеся на глаза» слёзы, руки, «комкающие» носовой платок, мимика.   Одновременно выражающая огорчение и радость, покорность и решимость, надежду и отчаяние, растерянность и уверенность, упрёк и его отсутствие… И прочее, на Ванины чувства воздействующее.   Райке бы Татьяну Ларину в самодеятельности играть – «Примите исповедь мою: Себя на суд вам отдаю! »

Объяснила лицедейка следующее.

Вчера, вчера ночью она была лишена невинности! Им!

От подобного сообщения по Ване забегал миллион мурашек:

- Мной?!

- А кем ещё? И не надо делать такое лицо.

В доказательство содеянного Ване было предъявлено кровавое полотенце и дополнительно сделан удар ниже пояса. То есть, задан вопрос о трусах.   Об их отсутствии во время лежания под одеялом.

Но ничего страшного. Потому что, она уступила почти добровольно. На доверии к Ваниным клятвам и объяснениям в любви. И пусть он знает - есть свидетельницы (Райка не поленилась перечислить имена и фамилии) его любовным признаниям. А клялся он, что женится.   Обязательно.

Согласие отдаться имело и другую причину. Нравится он ей! Сильно и давно: ум, талант, симпатичная внешность, мягкий характер. Как откажешь? Тем более, потом законный брак. Ведь не может же интеллигентный инженер доверившуюся ему девушку обмануть? Не может, если он не подлец! А если подлец и бессовестный человек, то может. Но об этом ей думать страшно. Поэтому теперь ему решать.

- Что?  

- Как «что», Ваня?! Когда свадьба, что же ещё! Лучше к Новому году, чтобы подготовиться с хозяйством.   Значит, заявление нам нужно подавать, как можно скорее. Тогда всем и объявим. Как ты считаешь? – в голосе Куликовой зазвучали повелительное нотки, будто они уже в супружестве. И далеко не первый год. - Когда будем знать дату свадьбы, тогда всем и скажем.

- Я… Я должен подумать.

- Конечно, подумай! Но только не на следующей неделе, на следующей я работаю в вечер. Как же я счастлива, Ванюша! Ах ты мой милый!

Позволив себя чмокнуть в лоб (Райка хотела в щеку, но вышло в висок), Ваня стал натягивать ставшее пудовым пальто, долго не попадая в рукава дрожащими холодными руками.

- До свидания, - хрипло выдавил он, помявши кепку и её надев. И тут же сняв, дабы снова судорожно мять.   – Я… я вовсе не отказываюсь, но должен подумать, взвесить. Вы понимаете?

***

Чем отличается наглая, чудовищная ложь, от лжи мелкой, бытовой? Тем, что в неё веришь, не моргнув глазом. Не ища противоречий, несуразностей и нелогичности. Как у Фомы Аквинского – верую, ибо абсурдно!

Поэтому ничего удивительного в том, что целомудренный Ваня не засомневался ни на микрон. Учитывая ловкий Райкин довод - если человек ничего не помнит, это не значит, что помнить нечего! Тем более, кровь. И то, что он был голый, и что Ковалёва теперь обращается к нему на «ты». Так просто на «ты» работница и начальник цеха не переходят. А ещё все, кого Ваня встретил, устремляясь из общежития, глядя на него, хитро улыбались. Чему?

За столом на вахте никого не было. С бабой Пашей, выносившей накопившийся на посту мусор, Мухин столкнулся на крыльце.

- Ну? Отоспался, красавец? – сердито спросила она.   - А у нас правило одно: не умеешь пить – не пей! Скажи спасибо девчонкам, что дружинников не вызвала, потому как не положено здесь ночевать мужскому полу.

Грозное лицо бабы Паши стало вдруг добрым.

- А какой ты «мужской пол»?   Мальчишка ещё желторотый, а не мужик. А говорили, инженер. Инженер?

- Инженер, - тихо ответил Ваня и начал краснеть.

- А у меня внук уже в звании капитана. И тоже никто, когда он в штатским, не верит. Вот в прошлом году…

- Извините, но мне нужно идти. Срочно.

- Похмелиться, что ль? – сдобная физиономия бабы Паши опять посуровела:

Заметив мучительное страдание, возникшее на пунцовом Ванином лице, баба Паша разгладилась и поспешила добавить:

- Да пошутила старуха! Иди, сынок, куда хочешь. И с Праздником тебя! Видать, и господь там у себя празднует – вон погоды какие людям послал на юбилей.

Тут опять возникает сложность. Что прежде описывать? Что Ваня делал в этот день (тоже солнечный, для других весёлый), или о чём он в этот день думал? Пожалуй, начнём с раздумий. Поскольку в этот день Ваня не делал ничего, только бродил, как потерянный по ту сторону железной дороги, где начинается частный сектор, сажая на брюки и пальто колючки репейника. Потом, когда стемнело, он сидел на вокзале в буфете, пирожками и чаем избавляя себя от изнеможения.  

На железной дороге Мухин оказался по причине малодушного, но сильного порыва – сесть в любой поезд и уехать, куда подальше. Купив билет на все имеющиеся деньги. А сколько их? Шесть рублей сорок три копейки.

Деньги Ваня проверил потом, когда понял, что никуда не поедет. Иначе тогда он мало чем будет отличаться от студента Рыбакова. Был у них в институте такой. Всё больше думал не о сопротивлении материалов, а о сопротивлении однокурсниц. А когда узнал, что обесчещенная им Маша Пряхина в положении, сгинул без следа.

«А я? – вопрошал себя, Мухин, понуро шатаясь по огородам. – Я обесчестил Ковалёву? Вот если убегу, обесчестил. А если останусь и действительно женюсь? Тогда выйдет, что просто поспешил, сделав то, что делается в первую брачную ночь. А сделал ли? Плохо, что ничего, абсолютно ничего потом не помню! Совсем, как дядя Захир»

В городе Ваниного детства, у них во дворе в подвальной коморке жил дворник дядя Захир. Тихий, добрый старик-татарин, сделавший живущим в доме деткам качели. Два раза в год дядя Захир претерпевал метаморфозы, превращаясь из ангела, в неизвестно кого – крушил у себя в жилище мебель, ломал мётлы, лопаты и начисто забывал русский язык. Причина – употребление. Выпивал дядя Захир весной на «Праздник родни» и осенью на «Праздник благодарности земле».   Придя в трезвость, дядя Захир болел и ничего не помнил. Ничегошеньки!

«Так и я. И она меня теперь на «ты». С чего бы? А полотенце?! – Ваня застонал, - Тем более, лежал почти голым. И бабка. «Не умеешь пить, не пей! ». А я не пил, только глотнул. Что делать? Что же делать?!! »

Выхода два. Ничего не делать, прослыв подлецом и совратителем.   «Но тогда… тогда не быть мне коммунистом! И начальником цеха тоже…»

Или жениться. «Да, но…»

Но не такую, как Райка представлял себе Ваня в качестве супруги. Как мама светловолосую, скромную, «поэтичную», любознательную. И не с такими, как у Райки большими  грудями.   А, главное, чтобы была, как Мария Кюри, жившая общими с мужем научными интересами.   Или как Клара Шуман. Тогда бы они вместе! Над расчётами, чертежами, таблицами и схемами. Ум хорошо, а два лучше - он рисует эпюр, жена в это время на логарифмической линейке высчитывает размер диаметра.

А Ковалёва? Как он успел заметить, технически недостаточно образована, выше его ростом и старше. В этом нет ничего плохого, но как-то…

Допустив, что женится, Ваня представлял картины новой жизни. В новой комнате, куда уже был отвезены кульман, чертёжные принадлежности и книги. Для книг Ваня собирался купить шкаф и полки, себе письменный стол и раскладушку. Раскладушку, чтобы на ней спать, когда приедет мама, которую он хотел пригласить на Новый год. А теперь? Теперь и на работе Ковалёва и дома! На Новый год вместо мамы свадьба. А потом? Потом родится ребёнок, и тогда по ночам уже не поработаешь, уже не отдашь всего себя производству. Хотя директор говорил, что, если будет жена, вся квартира в его распоряжении.   Допустим. Допустим, в одной комнате он, во второй она. Но жена – не соседка, где хочет, там и находится. Ладно бы, скромная, белокурая, его полностью понимающая. А понимает, сможет ли понять его Ковалёва? Сомнительно.   Да ещё и ростом выше. Что же делать?! Что делать?

Ответ пришёл бессонной, вопреки усталости, ночью. Посоветоваться с парторгом!

«Всё ему расскажу! Как проснулся, что ничего не помню, про трусы, полотенце…  Пусть Силин подскажет.   А до этого буду избегать оставаться с Ковалёвой наедине. Лишь бы она меня при всех «Ванечкой» не назвала! »

Нет, не назвала. Райку он видел мельком и в цех заглядывал лишь два раза. Утром было затяжное совещание у директора. После совещания Мухин сидел до обеда у технолога, обсуждая с ним не многим понятные вопросы, связанные с изменением угла заточки ударника и повышением номинального давления в пневмосистеме. После столовой, где никто на него не показывал пальцем (этого Ваня очень боялся и не исключал), он и цеховой мастер составляли заявку по материалам. Потом Ваня ходил на кожевенный склад.

Вот возле склада он парторга и встретил.

- Мне нужно с вами поговорить, Григорий Петрович.

- Говори. Что-то ты сегодня «не весел» и «буйну голову повесил». Случилось что?

- Случилось. И я бы хотел… хочу спросить. Но не сейчас, потому что… Тут такая ситуация.

- Понятно. Ты вот что, Иван Сергеевич, приезжай-ка вечерком ко мне. Улица Ленина шесть – двадцать восемь. Часикам к восьми – посидим, чайку попьём в спокойной обстановке, тогда и расскажешь, что у тебя случилось.  

Ваня приехал и рассказал.

Силин слушал, не перебивая. Выслушав, закурил. Покурил, некоторое время разглядывал Ваню (красный, как помидор, глаза в пол,) молчал.   Потом улыбнулся:

- Эх, Ваня-Ваня! Аленький ты цветок. Не знаю в точности, каким наукам тебя учили в институте, но и без диплома тебе должно быть известно, что у мужика, когда он, выпивши, ненароком уснёт, ни за какие коврижки не встанет! Понимаешь, инженер, о чём я? Или объяснить?

- Понимаю.

- Или встанет, но только, чтобы бабу испугать. Пугнул и снова спать! Ха-ха-ха… – парторг засмеялся свей удачной шутке.

Не уловивший юмора Ваня удивлённо посмотрел на парторга:

- А кровь на полотенце? А то, что я был без… кхм… трусов?

- А вот с этим мы, товарищ Мухин, разберёмся.    Трудись, работай, придумывай технические новшества, готовься к переезду и остальное по распорядку дня. Завтра у нас что?

- Воскресенье.

- Воскресенье. Ты отдыхай, успокаивайся, а мы будем разбираться и обязательно разберёмся. И помни – бог шельму метит.

Силин как в воду глядел. Пометил шельму бог очень скоро, в понедельник, когда Райка размечтавшись о фикусах, канарейках и кроватных ковриках, перепутала телеги. Какие? На каких к прессам подвозят для кроя рулоны с кожей и юфтью. Кожу для «капика» и «поднаряда», юфть – на голенище («передок» и «задник»). Кожу для пресса Вавиловой, юфть – для пресса Ковалёвой.

- Ты что же это, Ковалёва, натворила? – гаркнул, перекрывая шум сменный мастер Лукин. – Ты же нам всю партию загубила! Что у тебя в башке?! И так работаешь спустя рукава, а тут... Тьфу, мать-перемать! И кто будет виноват? Я?! Как теперь? Столько кожи испортила...

В общем, ЧП. О котором утром узнала вся фабрика, первым начиная с инженера Мухина. И вот тогда, когда Ваня подсчитывал ущерб и придумывал, что можно сделать для снижения нанесённого Ковалёвой урона, пришла к нему необходимая для Поступка решимость.

С ростом и возрастом Ковалёвой он смирился, с тем, что она не Склодовская-Кюри и не Клара Шуман тоже. И то что, после Нового года будет с Ковалёвой вместе жить кое-как принял. Но брак! Но треть испорченного по халатности материала вынести не смог.

Дождавшись второй смены, он вызвал Райку к «себе», в отгороженную от общей площади комнатушку с телефоном и табличкой «Начальник цеха».

- Здравствуй, Ванечка! Вызывал? – как ни в чём не бывало спросила Райка.

- Здравствуйте. И очень прошу вас обращаться ко мне либо по фамилии, либо по имени отчеству. К тому, как вы вчера работали, я вернусь чуть позже. А теперь заявляю, что ни при каких обстоятельствах, ни под каким давлением и уликами я на вас не женюсь! Можете меня считать подлецом и кем угодно, можете подавать на меня в суд, но мужем вашим (от жалости к себе в глазах Вани блеснули слёзы) я не стану ни за что! Ни-за-что. Т-так и знайте!

***

На этом можно и закончить. Добавить детективного элемента и закончить.

Силин, как и обещал, «разобрался». Вот результаты.

Праздничный стол с ватрушкой и пирогом, был накрыт в свободной 17-й комнате. В ней жили сёстры Медведевы и Жукова, на праздники, уехавшие в родное село. Одна койка в их комнате ещё с лета была не заселена – очень удобно. Кроме Вани с девицами за столом находился наладчик Яковлев. Он же откупоривал вино, после которого Ваня, увлечённо рассказывающий о Ленинграде, на полуслове замолк. И словно его легонько толкнули в грудь, откинулся к стене (полка, под ней открытка с Николаем Крючковым). Уже глубоко спящим.  

Пытались разбудить – куда там! Так Ваню и оставили – сняли пиджак, чтобы не помялся, уложили Мухина горизонтально и накрыли одеялом. И ушли на концерт. Вернулись - Ваня всё спит. Ну и пусть спит – устал человек, модернизируя цех. Тем более, никому не мешает, и баба Паша разрешила.  

К рассказу о студенческой жизни Ваня приступил после того, сказал сидящей против него Ковалёвой (распущенные волосы, подведённые ресницы, взгляд, Ваню сверлящий):

- Как вы сейчас похожи на Юлию Самойлову! Также прекрасны! Ни один мужчина не устоит!

(Вот оно «объяснение в любви при свидетелях»!)

- А кто это, Самойлова? – спросила сидящая радом с Ваней Полякова.

- А это, Маруся, знаменитая «Всадница» Карла Брюллова. Вы не находите, что Раиса и она одно лицо? Удивительно сходство. Будь я художником, обязательно написал бы её портрет. Я очень люблю рассматривать портреты. Особенно старинные. Будете в Ленинграде, обязательно сходите в Русский музей!

- А меня? – спросила не отличающаяся внешностью Баранова. – Нарисовали бы?

- И вас обязательно.

- А я на кого похожа? Из картин?

Это уже Маковская присоединилась.

- А вы, Татьяна, похожи на княгиню Юсупову художника Серова.

- Ого!

- А Дмитрий (это наладчик Яковлев) напоминает мне Евграфа Давыдова. В каждом! В каждом человеке есть сходство с каким-нибудь шедевром. Когда я…

И так далее.

Вернувшись с концерта и танцев, заглянули к Мухину. Спит!

И ночью заглянули – спит!

«Всадница» наша заглянула. И вот тогда-то бес её попутал, вложив в голову способ накидывания на Ваню петли. Тем более, что лежал он, одеяло скинув и не дающие удобства брюки автоматически расстегнув.

- Возьми и стащи с него штаны, - зашептал Райке в оба уха сатана. – И трусы тоже, потом не отвертится.   Заодно увидишь, что тебя ждёт. И осваивайся с ним, лёгши на Нинкину кровать. И карауль. А как очухается, мы на него навалимся. Смотри, другого такого раза долго уже не будет. Как бы тебя кто не опередил. И полотенце притащи, которым ты нос вытирала.

Готовясь к праздникам, девчата надраивали и украшали общежитие. Мыли заодно и окна. Окна старые, тугие, так легко не откроешь, надо дёргать. Вот Райка и дёрнула, получив форточкой по носу. Да так, что понадобилось полотенце, побежавшую кровь вытереть. После хотела постирать (им запрещали испачканное женскими делами сдавать в стирку), да забыла.

Старые деревенские штучки! Мазать дёгтем ворота, изображать из себя невинность, подсовывая после брачной ночи следы её лишения в виде заранее заготовленных пятен на простыни. Вот и Райку обучили этой примитивной хитрости.

Словом, выяснил парторг, откуда вытекла на полотенце кровь. И о том, что Райка погуливала с шофёром Тормозовым, Силин тоже узнал. С Ковалёвой он имел разговор, содержание которого никто кроме Райки не знает. Через неделю после ЧП с производственным браком Ковалёва с нашей фабрики была уволена. За халатность и порчу государственного имущества. Так в трудовой книжке и записали. Хорошо, что ещё в суд не подали – помог Ваня, сумевший найти применение испорченной Райкой кожи.

Говорят, теперь Ковалёва пристроилась приёмщицей в обувной мастерской. Там тебе и место.

А Ваня?

А Ивана Сергеевича мудрый Силин познакомил со своей племянницей Лизанькой Рябцевой – тихой, миниатюрной, миловидной. Она очень похожа на портрет «Кружевницы» художника Тропинина, только в очках.   Лиза учительница и второй год преподаёт геометрию с математикой в Восьмой школе.    Любит поэтов Заболоцкого, Багрицкого, Константина Симонова.

По выходным Иван Сергеевич и Рябцева ходят в кино, а потом к ней домой обедать. Там их с радостью ждут. Лизины мама (отец пал смертью храбрых), бабушка и младший брат.

На Новый год к Ивану Сергеевичу приезжала мама. Лиза маме очень понравилась, очень. Всё стремительно идёт к тому, что через год, когда Мухина примут в партию, они поженятся. Наш директор об этом знает, поэтому вторую комнату в будущей квартире инженера держит пустой.

Что ещё? Кажется, больше ничего…