Так принято в интеллигентной семье aka Страпон в семье

- Истинный джентльмен никогда не позволит себе поднять руку на свою супругу, и уж тем более высечь ее, какая гадость! - возмущенно заявляла Мари, моя подруга по пансиону. К слову сказать, уж наши-то с ней попки никогда не были в безопасности, в пансионе практиковали (да еще как!) телесные наказания. Однако ни сейчас, когда мне приходилось подниматься в комнату мадам директрисы, ни в раннем детстве, когда моя попка была в полном распоряжении моей няни, я не воспринимала порку, как нечто эротичное. Что же тут может быть возбуждающего, боже мой, когда мадам велит спустить панталоны, задрать юбки, наклониться, и с откровенным отвращением хлопает меня своей тросточкой по ягодицам, словно пытается прибить особо докучливую муху. Другое дело супруг - это же любовь, страсть, загадочный eros, и вдруг "снимите ваши штанишки, мадам супруга"...

Тем не менее, весь мой жизненный опыт говорил об обратном. О том, что мой отец порет маменьку, я знала с раннего детства и не находила в этом ничего особенного. Первый раз я подсмотрела за ними случайно, когда мне было года три. Отец был не в духе в тот день, и как только мама попыталась ему возразить (уже и не помню, что послужило поводом для их ссоры) велел ей идти в его кабинет. Вообще кабинет был в нашем доме "зоной свободной от женщин" - ни я, ни моя младшая сестра, ни мама никогда туда не заходили. Наверное, именно поэтому необычное приглашение привлекло мое внимание. Едва моя няня отвлеклась, я прошмыгнула к двери кабинета и приникла к неплотно прикрытой двери. В щелку я скорее услышала, чем увидела, как зашуршали шелковые нижние юбки maman, и раздраженное требование отца поторопиться. Слегка приоткрыв дверь, я увидела, что мамочка улеглась животом на высокий подлокотник вольтеровского кресла, юбки задраны ей на голову, словно пышный цветок, а сама мама, заведя руки за спину, судорожно пытается расстегнуть пуговки на кружевных панталонах. Наконец, ей удалось справиться с тугими петельками, и панталоны сами собой скользнули вниз, к ее коленям. Попка maman, большая, пышная, вся в трогательных ямочках, почти сливалась с ее белоснежными нижними юбками и белыми чулками. Рядом с креслом стояло ведро с хорошо знакомыми мне розгами. Папа достал одну, встряхнул, и с нее, сверкая в солнечных лучах, сорвалось на ковер несколько капель воды. Папа замахнулся, примериваясь, и вдруг резко опустил прут на мамину попу. Белоснежную поверхность пересекла огненно-красная узкая полоса, а мама взвизгнула каким-то незнакомым, тоненьким голосом. Следом удары посыпались один за другим, и мама зарыдала в голос, она колотила по полу ногами в мягких домашних туфлях, стремительно покрывающаяся красными полосами попа тряслась и вздрагивала, словно молочное желе, которое кухарка подавала на сладкое по воскресеньям. Папа остановился также резко, как и начал, однако мама еще какое-то время лежала на ручке кресла, вздрагивая от затихающих рыданий. Наконец она поднялась, натянула панталоны и оправила юбки. Ее высокая пышная прическа была в совершенном беспорядке, лицо припухло от слез, однако она натянуто улыбалась.

- Спасибо, Алекс, милый, мне стало гораздо легче! И... прости меня, ради Бога, сама не знаю, что на меня нашло!

Папа снисходительным жестом потрепал ее по щеке, и велел идти отдыхать. Я отпрянула от двери и, стараясь не шуметь, сбежала по лестнице вниз, к разыскивающей меня няне. Однако спустя некоторое время я не удержалась, и заглянула в комнаты маменьки. Она стояла на коленях перед иконами и сосредоточенно читала нарядный молитвенник. Ее лицо выглядело спокойным и даже более умиротворенным, чем обычно.

Спустя пару лет, я спросила маменьку, за что папенька ее порет? Мама смутилась, отпрянула, и, казалось, хотела избежать ответа, но передумала и мягко сказала:

- Душечка, когда няня наказывает тебя, это же не оттого, что она тебя не любит. Напротив, она любит тебя, заботится о тебе, и всеми силами старается помочь тебе вырасти умной и послушной девочкой. Наказывают всегда любя, с большой нежностью и мыслями о будущем благополучии. Я уже взрослая, но и я иногда ошибаюсь, и папа заботится, что бы мне было хорошо!

Тогда это объяснение меня полностью удовлетворило, но теперь я стала примерять это на себя, и мучилась вставшей передо мной дилеммой. С одной стороны, молодой знатный джентльмен, который полюбит меня, безусловно, будет благоговеть перед моей красотой и совершенством, как во французском романе, который тайком принесла Мари ее старшая сестра. Но, с другой стороны, неужели к этому времени я стану таким образцом и идеалом, что никогда не буду нуждаться в порке? Судя по усердию мадам директрисы, время, когда я стану истинной безупречной леди, было бесконечно далеко. Неужели мать Мари была таким образчиком женских достоинств, что никогда не нуждалась в наказании?

С этими, или приблизительно этими мыслями я отправилась на каникулах в гости в семью Мари. Первая встреча с ее мамой меня несколько разочаровала. Она была говорливой, громкоголосой, язвительной женщиной, не всегда контролирующей свои мысли и чувства. В первый же день за обедом, на котором присутствовали еще несколько гостей, нам с Мари позволили присоединиться к взрослым. Мама Мари вела себя не в пример более свободно и вольно по сравнению с моей мамой. Она легко рассуждала о политике, властях, и даже несколько раз перебила мужа! Мой отец ни за что не потерпел бы этого! Как выяснилось, не терпел такого и отец Мари. Он негромко, но значительно произнес, обращаясь к жене:

- Дорогая, по-моему, тебе срочно требуется помощь нашей экономки. Думаю, двадцати будет достаточно.

Мама Мари после этой фразы слегка побледнела, выпрямилась, но быстро взяла себя в руки, и коротко позвонила в серебряный колокольчик, который стоял справа от ее приборов. В дверях немедленно появилась чистенькая опрятная служаночка. Мама Мари кивнула ей и сказала:

- Разыщите Александру Сергеевну, и предупредите, что мне незамедлительно требуются ее услуги.

Девушка присела в книксене, склонив голову, но мне показалось, что она слегка усмехнулась. Я была заинтригована, а хозяйка дома уже поднималась со своего места, одновременно обращаясь к гостям:

- Прошу извинить меня, домашние дела!

- Не торопись, милая, - напутствовал ее муж, - думаю, ты сможешь присоединиться к нам за чаем!

В дверях мелькнула высокая, крупная женщина в форме домашней прислуги. Мама Мари прошла мимо нее, гордо выпрямив спину, и коротко бросила через плечо: "Двадцать, будьте любезны".

Поведение хозяев оставалось для меня загадкой, до тех пор, пока через несколько минут я не услышала откуда-то из глубины задних комнат знакомый голос хозяйки. Мама Мари несколько раз громко взвизгнула, в промежутках же раздавался приглушенный, но отчетливый свист крепкой, хорошо вымоченной розги. И хотя гости усердно продолжали светскую беседу, они невольно делали паузы в разговоре. Через несколько ритмичных ударов взвизги перешли в хрипловатые завывания, а затем и в судорожные рыдания. Когда женщина вновь появилась перед гостями, уже подавали чай. В ее поведении была заметна разительная перемена - она была сдержана, доброжелательна и деликатна, словом, вела себя именно так, как и должна образцовая хозяйка. Только сидела она как-то неловко, боком, что впрочем, было вполне объяснимо. На тщательно высеченной попе особенно не посидишь.

Я гостила у Мари почти две недели, и очень быстро обнаружила домашнюю "экзекуторскую" - она была во владениях суровой экономки, в буфетной. Рядом с неказистой козеткой стояло ведро, где всегда мокли крепкие розги. Мари была права, ее отец был настоящим джентльменом; он был красив, даже изыскан, его манеры были безукоризненны, элегантностью веяло от каждого его движения. Слова вроде "порка" , "розги" и даже "наказание" в доме не произносились, и негромкие фразы, вроде: "Дружочек, пора снова попросить нашу Александру Сергеевну об одолжении, тридцать, пожалуй" - были какими-то светски изысканными. Но экономка, возведенная в ранг домашнего палача, пугала меня своей суровой статью амазонки, и сама атмосфера дома очень быстро стала меня угнетать. Было в этом что-то неестественное - в том, что в такую личную, интимную сферу семейной жизни столь бесцеремонно вторгалась прислуга. Тем не менее, мама Мари при мне еще пару раз безропотно отправлялась в буфетную "за помощью" , и возвращалась притихшая и стесненная. Я никогда не могла найти в ее лице следы того вдохновенного умиротворения, которое охватывало мою маму после визита в папин кабинет. Мы с Мари даже поспорили, действительно ли джентльмен должен препоручать столь деликатное, хотя и неприятное дело доверенной прислуге? Мари, боготворившая отца, стояла на своем. Я же уезжала из дома подруги в смятении, твердо решив, что выберу в мужья не столь утонченного джентльмена, который не сочтет за труд лично позаботиться обо мне.

Родной дом показался мне после этого особенно теплым и милым. Родители, сестра, моя старенькая няня были мне несказанно рады. Спустя какое-то время меня охватило нестерпимое желание ощутить тот мир и покой, который царил в душе моей мамы, счастливо замужней женщины. Я поднялась в кабинет отца, когда он отдыхал там после обеда, и робко постучавшись, попросила:

- Папенька, высеките меня, пожалуйста... сейчас... сами... Мне так нужна ваша забота!

И не говоря более ни слова, приникла к вольтеровскому креслу как к давнему доброму другу.